Текст книги "Золото Ларвезы (СИ)"

Автор книги: Антон Орлов

Соавторы: Ирина Коблова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 34 страниц)

– Боюсь, что все кончено, – процедил тот, зло щурясь. – Досадно…

И ушел сидеть около Хантре.

Кемурт хотел спросить: «Досадно – это единственное слово, которое у тебя нашлось?» – но глянул на бледное треугольное лицо с ввалившимися щеками, то ли человеческое, то ли змеиное, враз не скажешь, и промолчал. Не решился.

Кемурта повели мыться, потом в опочивальню, он ковылял, кривясь от боли – ноги в кровавых волдырях, сбиты до мяса. Уже взошло солнце, белые стены сияли, девушки прикрыли жалюзи. Он глотал слезы, глядя на потолок с незаконченной росписью, изображавшей рыбий хоровод.

«Я сплю», – понял он, когда рыбы и каракатицы начали плавать по штукатурке туда-сюда. Во сне, как и наяву, горели воспаленные веки, в горле застрял горький ком.

– Кем!.. Кем, слышишь меня?!

Он повернул голову: посреди комнаты стоял худенький темноволосый мальчишка лет семи-восьми.

– Кем, чего уставился, как на невидаль? Это же я!

– Шнырь?.. Ты… Ты же… Ты где?..

– Здесь. Сказали, зайди в любую дверь, и в его сон попадешь, только ненадолго, я и зашел… Когда ты исчез, меня сперва поймали, но я убежал. А потом расшибся, мне вдогонку чем-то кинули. Зато живой им не достался, – мальчишка шмыгнул носом совсем по-шнырёвски.

– Я не знал, что исчезну… Мы пытались к тебе пробиться, но Врата Хиалы были заблокированы.

– Я про это уже знаю. Передай рыжему, что я все-таки простил его за крыску. И хорошо, что они тебя не поймали. Потом узнаешь, как важнецки мы им насолили, а сейчас мне пора. Мне сказали, что я буду жить в Аленде и научусь читать книжки. Вот будет славно, если мы с тобой когда-нибудь опять встретимся!

Он шагнул назад – и вот уже посреди комнаты никого, пол разлинован теневыми и солнечными полосками.

– Шнырь… – хрипло произнес Кем, утирая мокрое от пота и слез лицо.

Что это было – сон, не сон?

А потом они оказались на выцветшей, будто бы невзаправдашней улице, смутно Шнырю знакомой. Когда он был… Ну, то есть, когда с ним все было в порядке, случалось ему здесь пробегать.

В Аленде уже наступило утро, хотя Кем говорил, что солнце там всходит позже, чем в Исшоде. Дворник орудовал метлой, проехал фургон с нарисованными на парусине кренделями, попадались прохожие – только все это словно ненастоящее, даже незачем сторониться, чтоб на тебя не налетели. Хотя на самом-то деле это он сейчас ненастоящий. Шнырь пригорюнился.

– Почти пришли.

Лазурная Ласма не шагала по булыжной мостовой, а скорее плыла, скользила, извивая нижние щупальца. После того как она разрешила повидаться с Кемом, Шнырь уже меньше перед ней робел. Ничего худого она ему не сделает – о чем говорила, то и будет. Помощники Акетиса при исполнении не врут.

– Милостивая госпожа, а можно, вы меня к госпоже Зинте отведете? – попросил он, искательно глядя на нее снизу вверх. – Уж она-то всякого вылечит…

– Не к Зинте, там место занято. Но тебе тоже достанется неплохой вариант. Нам сюда.

Дома в два-три этажа, не бедные, не богатые, с черепичными крышами и окнами в частых переплетах. В одном домишке все окна были распахнуты, и двери настежь. Внутри то протяжно стонали, то ненадолго унимались, то снова давай стонать. Сквозь Ласму и Шныря проехал экипаж – слабое дуновение, не более того. Когда остановился, оттуда выбралась грузная женщина в лекарской одежке, за ней парнишка с саквояжем, бегом исчезли в доме. Шнырь нутром чуял, что все это не сулит ему ничего хорошего.

Они вошли следом за лекаркой и ее помощником. Внутри все двери тоже были открыты, шкафы нараспашку, ящики комодов выдвинуты. На кухне со всех кастрюль сняты крышки. Старуха с беспокойным лицом распутывала узлы на завязках висевшего на гвозде фартука, бормоча молитву.

Ласма и Шнырь поднялись на второй этаж, вошли в комнату, где суетились люди возле кого-то на кровати.

– Мы ничего не можем сделать, – докладывал новоприбывшей лекарке другой лекарь.

– Все открыли, все развязали, никакого толку! – плаксиво встряла растрепанная тетка. – За ведьмой послали, так она еще не пришла…

А Шнырь во все глаза уставился на потолок: они, что ли, не видят, кто у них там сидит?!

В первый момент это существо можно было принять за громадную летучую мышь, а присмотришься – вроде человек на корточках, только вниз головой, и кутается не в перепончатые крылья, а в серый, как дождевая хмарь, плащ. Из рукавов выпростаны мускулистые руки с набухшими жилами, ладони сведены вместе, когтистые пальцы сплетены в замок. Ясно, что ничего здесь не сдвинется с мертвой точки, хоть ты все дверцы в доме пооткрывай и все узлы поразвязывай. Мудрые тухурвы рассказывали о таких шепотом да с оглядкой.

Шнырь втянул голову в плечи. И хотелось ему задать стрекача, и слабость накатила от великого страха. А существо при их появлении оттолкнулось от потолка, не расцепляя рук, легко перекувырнулось в воздухе и выпрямилось перед Лазурной Ласмой. За спиной, наискосяк, блеснул длинный изогнутый клинок – туманный, просвечивающий. Под капюшоном бледное пятно лица, тоже как будто слепленного из загустевшего тумана.

– Долго же вы шли! – донесся из-под капюшона хриплый голос. – Мне поручено изловить Чавдо Мулмонга, а не ее угробить. И так еле удерживаю, а если приведут сильную ведьму или мага, еще надвое, чья возьмет.

– Мы уже здесь, Охотница, – успокоила Ласма. – Этот на замену, присмотри за ним.

И тенью скользнула в толпу, но через мгновение вернулась, держа за шкирку отвратного вида тварь, которая барахталась, норовя вырваться. Охотница с явным облегчением расцепила пальцы, встряхнула кистями, словно они занемели. Народ в углу оживился. «Идет-идет, поднатужься! – донесся властный голос старшей лекарки. – Давай, девочка, постарайся…»

Шнырь разглядел, кого притащила сто тридцать четвертая помощница Акетиса – точь-в-точь здоровенную раскормленную вошь – и невольно отпрянул.

– Держи свою добычу! – Ласма швырнула мерзкого паразита демону с клинком за спиной.

Вошь затрепыхалась, точно пыталась улететь, но ее мигом сгребла землисто-серая когтистая ручища.

– Думал, Чавдо, ты самый умный? – осклабилась Охотница. – Думал, нас можно перехитрить? Заметать следы ты умеешь, заранее приготовился. Но ты же не считал тех, кого обрек на мучения, довел до нищеты, подтолкнул к самоубийству, а их было много, очень много… Все они взывали к справедливости – взывали к нам, не надеясь на людскую справедливость. Из их горя сплелась моя ловчая сеть, из их боли свилась путеводная нить, которая привела меня сюда, не пришлось тебя долго искать.

И сунула добычу в рукав.

– Ты чуть не опоздала, – бросила она Ласме вместо благодарности.

Шнырь на шажок отступил, потом еще на шажок. Если важные персоны о нем забудут, может, и получится тикануть, и бегом до тетушки Старый Башмак или до тетушки Весёлое Веретено, уж они ему как-нибудь подсобят, тухурвы много всякого умеют…

Тут его взгляд зацепился за растение на подоконнике – ишь ты, звездолянка лапчатая, он такую во сне видел! Только во сне она была пышная и раскидистая, а у этой всего-то три листочка из горшка торчат. Зато горшок точь-в-точь тот самый, приснившийся.

– Шнырь! – повернулась к нему Лазурная Ласма.

– Гляньте, что здесь! – он показал пальцем на звездолянку.

– Ты чего ждешь? Пошел!

Влепила подзатыльник – и он полетел кубарем прямо туда, где хлопотали над кем-то лекари…

7. Трое в лодке

Зинту выпустили из лечебницы под честное слово, что она не станет больше искать приключений по глухим закоулкам. Жрецы Милосердной так ее пристыдили – сквозь землю бы провалилась. А Суно дал ей «Ментальный почтальон»:

– Это тебе для связи с моими порученцами. Если увидишь, что творится беззаконное насилие, мимо которого пройти не можешь, сразу им сообщай. А сама на рожон не лезь, очень тебя прошу. Окаянные князья Хиалы, знаешь ли, не каждый день по нашим улицам разгуливают.

– Лис не окаянный, – не поднимая глаз, возразила Зинта. – Он не такой, как другие демоны.

Жрецы уже ушли, они сидели вдвоем в комнате с лиственно-солнечной завесой в окне. На сине-бело-коричневых квадратах скатерти трепетали тени яблоневых веток. Было хорошо и уютно, только шов возле левого подреберья немного тянуло.

– Вот и я о том же.

Осунувшееся лицо Орвехта, как будто постаревшее после смуты, повышения по службе и навалившихся новых обязанностей, стало задумчивым, с оттенком неясной тревоги.

– В чем дело? – насторожилась Зинта.

– Да что-то непонятное с этим Лисом. Словно подкинули загадку, которую не могу разгадать. Хотя прецеденты бывали, и наш знакомец, скорее всего, пойдет на службу к Акетису, а мы с тобой счастливые очевидцы сего феномена.

Рассуждая о перспективах Серебряного Лиса, Орвехт привычным движением, словно подписывал документы, рисовал в воздухе обережные знаки. Наверняка и заклятье отводящее сплел, но Зинта не волшебница, чтобы это почувствовать.

– Ну вот, ты же сам сказал, что прецеденты были! Тогда что непонятно?

– Есть ощущение, что ситуация непростая. Как формула с неизвестной переменной. Или картина, которую видишь в щелку, и часть деталей находится вне поля зрения.

Он хотел что-то еще добавить, но тут его позвали мыслевестью по делам Ложи.

– Чуть не забыл, – уже шагнув к порогу, он усмехнулся. – Новое письмецо от Нинодии, вставшей на путь исправления. Почитай.

И положил на стол вскрытый конверт с тетеревом и кораблем на кривовато наклеенных марках.

Зинте осталось полтора месяца, ее сын должен родиться в конце лета. Когда она вступилась за ту девчонку, думала, что уличные поганцы не рискнут поднять руку на служительницу Милосердной – и получила нож под ребра. Уже потом узнала, что спас ее Серебряный Лис, на руках отнес домой, а после примчался Берсойм, молодой лекарь под дланью Тавше. Сейчас ей было совестно: негоже беременной рисковать собой и ребенком. Но если бы прошла мимо, делая вид, что ничего не замечает, тоже было бы совестно. Сколько же дряни развелось в Аленде после смуты – словно взбаламутили лужу, и вся грязь со дна поднялась.

Кого ей не хватало, так это Эдмара: он, конечно, тот еще зложитель, но вот бы с ним поболтать о чем угодно, как раньше.

На днях Суно обмолвился, что князь Ляраны собирается в Аленду с официальным визитом. Надолго ли задержится, неизвестно: репутация у него после всем известной истории – оторви да выброси, только и осталось использовать чары личины, чтобы появляться в общественных местах инкогнито.

Заметив ее реакцию, Орвехт хмыкнул:

– Не разделяю твоей радости, без него было бы спокойнее. Прибудет он для переговоров с коллегой Шеро, и надеюсь, не задержится здесь надолго.

«А я надеюсь, что повидаюсь с ним», – вслух Зинта об этом не сказала, чтобы не расстраивать Суно.

Усевшись за стол, достала из конверта письмо Нинодии:

«Милые мои, у меня все хорошо. Зинта, не беспокойся о моем здоровье, нынче я за собой слежу, даже стала в зеркале лучше выглядеть. Через две восьмицы твою печать снимут, и тогда я рожу здоровенькую девочку, мою Талинсу. Я премного благодарна тебе за терпение и помощь. Я больше ни капли не пью, даже думаю об этом пагубном деле все реже. Винище разрушает душу и тело, я с ним навсегда завязала. Теперь я нахожу в жизни другие приятности: читаю развивающие ум книги, вяжу пинетки для своей крошки, совершаю полезные для самочувствия прогулки. Сердечно желаю вам всяческого благополучия. Ваша Н.»

За сотни шабов от комнаты в алендийской лечебнице, где сидела за столом Зинта, развалилась в кресле Нинодия – тоже у окна, тоже за столом. И скатерть тоже была клетчатая, только бежево-серая с кистями, из дорогой ткани, но местами замызганная, в пятнах компота и подливки.

За окном ни листвы, ни солнца: небо пасмурное, даже гор не разглядеть, хотя в ясные дни они вырисовываются за хмурым ельником, словно гравировка на хрустале. На равнине меж лесом и замком местами белеет снежок. Лето в этих краях нынче не задалось: повадился прилетать сюда с юга Пёс Забагда – поговаривают, в отместку за то, что Пёс Дохрау минувшей весной, в месяц Водоноса, навалил снега по колено и учинил лютую метель в южных краях. Тепла не приносит, только дразнит северного братца, а тот и рад с ним силой помериться. То носятся друг за дружкой, то катаются по небесам, сцепившись в ураганный клубок, и Забагда лупит ветвистыми молниями, а Дохрау не дает спуску и молотит его снежными лапами. Не так уж они и недовольны друг другом, и не их собачье дело, что люди от такой погоды не в восторге.

На Нинодию промозглый ландшафт наводил уныние. «Выкрали меня по суше да по морю, за темные леса, за высокие горы, в дальние страны…» – вспомнилась ей жалоба-присказка из детской сказки.

Влипла, как провинциальная дуреха без году восьмица в столице. Поверила Тирсойму Беглецу, а тот без зазрения совести продал ее овдейским агентам.

Когда приехали на якобы профессорскую съемную квартиру, прислуга проводила их в гостиную и удалилась, а следом за ней вышел и Беглец, сказав, что ему «надобно отлучиться по делам телесным». Ох, неспроста он глаза отводил, и его скомканная виноватая улыбочка относилась вовсе не к «делам телесным», а к подлому предательству, которому нет прощения. Дальше… Не помнила Нинодия, что было дальше. Навели чары, что же еще. Очнулась уже в каюте, под присмотром двух прилизанных белобрысых девок-службисток, которые сменяли друг друга и ни на минуту не оставляли ее одну.

Она-то думала, можно больше не беречься, на кой она теперь-то сдалась овдейскому министерству благоденствия – небось все интересное уже выяснили, и кому нужна бывшая Плясунья? Оказалось, нужна. Только не она, а ее Талинса – дочь достопочтенного Орвехта, ближайшего соратника Верховного Мага Ларвезы. Рычаг воздействия, чтоб им всем заодно с предателем Беглецом в Хиалу провалиться.

С ней обращались не как с захваченным иностранным агентом, даже не как с обыкновенной арестанткой. Словно Нинодия была для них племенным животным – или сосудом, из которого предстоит извлечь ценное содержимое. Лечили, заботились об удобствах, хорошо кормили. Даже снабдили такими же, как у Тирсойма, бартогскими протезами – чтоб не упала и не ушиблась. Отвезли в старый замок на севере Овдабы: места спокойные, и кто ее станет здесь искать? Да ее в любом случае искать не будут, Суно ведь не знает, что она носит под сердцем его ребенка. Залезла к нему в постель украдкой, словно воровка в чужой карман, вот и поплатилась. Зинта в курсе, но Зинте заморочили голову письмами, которые Нинодия сама же и писала по указке похитителей. Вначале упиралась, пока не пригрозили, что заберут протезы, и будут вывозить на свежий воздух в кресле-каталке.

Откуда они пронюхали? Зинта не хотела, чтобы она открылась Суно, и можно побиться об заклад, держала язык за зубами. Но могли проболтаться маги Ложи, которых в тот день отрядили стеречь невменяемого после рюмки магобоя Орвехта.

Вместе с ней из Абенгарта приехала Тавгеда Ферклиц – ухоженная мымра в летах, до оскомины аккуратная, смахивающая на школьную линейку, которой можно и дотошно измерять все подряд, и бить по пальцам. Родная сестра господина Ферклица, министра благоденствия Овдабы.

В отличие от своего высокопоставленного братца, магичкой она не была, зато занимала должность генерал-инспектора в Надзоре за Детским Счастьем. На пленницу она глядела с брезгливым неодобрением, однако замечания делала не ей, а прислуге, которая тут же кидалась вытряхивать крошки из постели, менять запачканную скатерть, оправлять Нинодии прическу, больно дергая пряди – словно ты не живой человек, а парикмахерский манекен.

Госпожа Тавгеда собиралась взять Талинсу на воспитание. Об этом они говорили с Ферклицем в Абенгарте перед отъездом – в присутствии Нинодии, словно она бездушная вещь.

– Пожалуй, мы назовем ее Кайтобия, – увлеченно рассуждала эта уксусная функционерша с породистыми отвислыми щеками и бриллиантовой брошкой на воротнике-стойке. – Или Бренга, тоже хорошее имя. Надо иметь в виду возможную дурную наследственность по материнской линии и с первого года жизни прививать ей дисциплину, аккуратность, повиновение старшим…

Хотелось оттаскать ее за волосы, а еще хотелось прибрать к рукам брошь, которая наверняка стоит целое состояние, но Нинодия чинно сидела в кресле, сцепив отечные пальцы – как будто смирилась и готова сотрудничать в обмен на сносное обращение.

Порой невтерпеж хотелось пропустить рюмашечку. Ни о чем другом не просила, а об этом, случалось, заводила речь, унижалась, хотя самой было противно – да без толку, никаких поблажек. Лишь однажды эта мымра снизошла до ответа:

– Госпожа Булонг, алкоголь в вашем положении категорически противопоказан, это может навредить ребенку. Но если вы будете хорошо себя вести и соблюдать предписания лекаря, после родов все ограничения будут сняты. Вы получите столько вина, сколько пожелаете, но только после того, как будет выполнен ваш материнский долг. Потерпите, немного осталось.

Вначале-то Нинодия воспрянула духом, принялась благодарить. А потом сообразила, что не милость это, а способ от нее избавиться, не замаравши рук. Винища ей дадут хоть залейся, и она с головой уйдет в запой, из которого уже не выйдет. Даже отраву подсыпать без надобности. И удержаться она не сможет, ой, не сможет… Хотя раз они решили ее прикончить – все равно прикончат, и лучше уж родимое винишко, чем яд или удавка. Нинодия зло и горько всплакнула, потом высморкалась, глядя сквозь пелену слез в окно, на слякотную равнину и поросшие дремучим лесом отроги Сновидческого хребта.

Тейзург все-таки убил его. Хотя и не по-настоящему.

По приказу руководителя ячейки Джамо свернул шею своему незадачливому приятелю Бельдо и спихнул то ли труп, то ли еще живого в речку с невысокого обрыва, перед этим сунув ему за пазуху пару камней.

Кештарен и один из его соратников наблюдали за расправой из зарослей тростника. Серо-коричневая одежда, лица спрятаны под матхавами – словно и нет их здесь.

В момент «сворачивания шеи» Хантре испытал острое желание врезать зарвавшемуся исполнителю. Удержался. Это ведь его убивают, а не наоборот.

Перекинувшись в падении, залез в нору почти вровень с водой, выкопанную заранее в отвесном глинистом склоне. Частично вымок, а хвост и вовсе хоть выжимай. Это обстоятельство не добавило ему расположения к людям, которые свесились с обрыва и шуровали палками, дабы убедиться, что жертва их конспирации не выплывет.

Так и хотелось цапнуть кого-нибудь за руку… Снова удержался. Это звериное, подспудное – неизбежное, когда ты в облике. Давно научился с этим справляться.

Под обрывом и впрямь лежал утопленник, русалки раздобыли его ниже по течению Шеханьи. Одна из них, поджидавшая на дне, проворно замотала камни и башмаки Бельдо в сброшенную одежду. Потом она по плечи вынырнула, призывно оскалив острые зубы, ее волосы цвета позеленелой меди колыхались на воде шлейфом.

– Идите ко мне! Что же вы?.. – позвала она с гиблой чувственной хрипотцой – и тогда люди, побросав палки, пустились бежать.

Это была не Диленат. Возможно, старшая из них. Влажные синеватые губы, глаза как два омута. И царственно скульптурные черты лица, бледного со слабым намеком на смуглый оттенок.

– Я помогу тебе, – предложила она деловито. – Они ушли. Плавать-то умеешь?

Выбравшись из норы, он бултыхнулся в воду, мигом перекинулся и ответил, отфыркиваясь:

– Не проблема.

Бельдо больше нет. Есть префект полиции Ляраны Хантре Кайдо. Или его могли бы звать как-то еще?.. Хотя с чего такие мысли, если в Сонхи он дома.

Вечером прошедший проверку Джамо отправился на собрание заговорщиков. Мешать Эдмару Хантре не собирался. Кештарен и его единомышленники сегодня тоже, можно считать, прошли проверку. Или, наоборот, не прошли. Если они готовы убить случайного человека ради того, чтобы испытать очередного кандидата – грош цена их теориям и планам. Они с Тейзургом друг друга стоят, и незачем вмешиваться в их игры. Разве что для того, чтобы защитить непричастных.

Речка, по которой они плыли, как по тростниковому коридору, впадала в другую реку, такую широченную и сверкающую, что хотелось зажмуриться. Противоположный берег еле виден – то ли есть, то ли нет.

– Это Канабара, – объяснил Ювгер. – Течет с востока на запад. А вон там Унский хребет.

Далекие горы на востоке тянулись в обе стороны бесконечным сизым контуром. Слишком много простора, и расстояния такие, что голова кружится. Мейлат полжизни бы отдала, чтобы вернуться в Эгедру, но Клименда, которую на самом деле зовут Глодия, и Ювгер, которого на самом деле зовут как-то иначе, не собирались считаться с ее желаниями.

Пока пересекали Канабару, она сидела, уставившись на свои колени, и прерывисто дышала, чувствуя себя так, как будто уже начала тонуть в этом бескрайнем водяном сверкании. Когда наконец добрались до берега, тихонько рассмеялась от облегчения.

– Очалга вроде там, – Глодия, которую нисколько не проняло, показала на северо-запад. – Это что же, нам теперь пешком туда трюхать?! Ну ты завез нас, одно слово – угробище!

– Сама дура! – огрызнулся ее бывший супруг. – Дохлый чворк тебе, а не Очалга. Я не придурок туда соваться, меня там сразу повяжут. Хотя не повяжут, я надеру им задницы, но все равно там засада.

– И не только надерешь, – проворчала Глодия, недобро щурясь на раскинувшиеся вокруг дали. – Уж это да…

– Ты держи эти мерзопакостные намеки при себе, а то веслом по рылу!

– Ну так и я тебе веслом по рылу! Ребеночка-то я из-за тебя потеряла, это твоя полюбовница подослала ко мне своих тварей, забыл что ли? И я кричала-кричала, а они меня терзали-терзали, а я и думаю, мой-то угробец об этом знает, но сидит пиво хлещет, хоть бы что ему…

– Да не знал я об этом ничего! – рявкнул Ювгер. – Сколько раз тебе повторять! Значит, так, слушайте обе, пойдем вверх по Сябану до Крибы. Ты насчет географии хоть немного соображаешь? Сябан – приток Канабары, до него отсюда должно быть несколько шабов, а Криба – это колония, поделенная между Ларвезой и Бартогой. Вам же лучше, оттуда вдоль Уна идет на север железная дорога, не придется с караваном через Олосохар тащиться.

– А ты после этого куда? Небось тоже по железной дороге – и за горы в Бартогу?

– Любопытной гусыне нос прищемили, – буркнул Ювгер.

Переругивались они по-ларвезийски, но Мейлат почти все понимала благодаря висевшему на шее языковому амулету. У Ювгера полно артефактов, и она уже догадалась, что он амулетчик. Глодия тоже оказалась амулетчицей. Ох, и глупые же они, даже слушать не хотят о своем месте в пищевой цепочке. Человек, никем не вкушаемый, подобен сгнившему яблоку, в Эгедре об этом каждый знает. Но Глодия и то ли Ювгер, то ли не Ювгер – дикари из диких земель, что с них взять. Ужасно то, что Мейлат пошла против своего человеческого естества и вместе с ними сбежала в неизвестность.

Эти двое смахивали на речных пиратов – мелких, но опасных хищников, которые вовсю крысятничают, избегая связываться с теми, кто может дать отпор. Глодия загорела и похудела, зато набралась сил. Облупленный острый нос, цепкие и азартные глаза-щелки. Мейлат ее немного побаивалась, порой даже думала, что останься Перчинка в Эгедре, она вполне могла бы подняться на вершину пищевой цепочки – бывает же, что люди становятся вурванами. Вот и у нее был шанс найти свое настоящее счастье, а вместо этого она скитается, как последняя бродяжка.

Истрепанная куфла неопределенно-пыльного цвета, под ней грязная шелковая туника – напоминание о безбедной жизни во Владении Дахены. Замызганные шаровары во время вылазки за курицей порвались, Мейлат поставила на них три заплатки. Из-под выгоревшей разбойничьей косынки свисает тощая косица. Руки в шрамах, на голой шее рубцы от укусов – неприлично же, а ей хоть бы что! Но когда на шароварах позади разошелся шов, она всполошилась и потребовала, чтобы Мейлат починила прямо сейчас, прямо на ней. Ювгер, поглядев на это, обозвал их русалками-развратницами и сплюнул.

– А ты сам-то кто?! – злорадно выпалила Глодия, уперев руки в бока. – Сам-то чего вытворял со своим полюбовником?!

И ойкнула, потому что Мейлат случайно уколола ее иголкой.

– Не твое дело! – почти затравленно огрызнулся парень.

Схватил удочку – показалось, что руки у него слегка дрожат – и бегом умчался на видневшийся вдалеке мысок ловить рыбу.

Он был миловиден, носил батрацкую шляпу с затеняющими лицо полями. Превосходно сшитая – уж в этом Мейлат знала толк – безрукавка с карманами, штаны из добротной материи, тоже с дюжиной карманов. Шея и руки открыты, но без шрамов – сразу видно, из нераспробованных.

Мейлат в халатике с длинными рукавами и шарфе, повязанном на манер платка – и шея укрыта, и голову не напечет – можно было принять за уведенную пиратами пленницу. Она старалась угодить обоим, но недовольство Глодии пугало ее больше, чем недовольство Ювгера. С бывшим мужем Перчинки они скоро распрощаются, поэтому никаких шашней, как бы тот ни настаивал.

Голодать не приходилось – ели рыбу, которую Ювгер ловил, а Мейлат варила в котелке с солью и пряностями, уничтожающими паразитов. Глодия руководила стряпней, хотя Мейлат и сама бы справилась: во Владении Дахены она была мастерицей на все руки, в том числе на кухне помогала. Но та все равно командовала: «Выпотроши рыбину!», «И вот это тоже убери», «Давай, сполосни теперь», «Посоли!» А потом сидела с таким видом, словно сегодняшний обед – ее заслуга. Мейлат не обижалась, ведь Перчинка все-таки добрая: не бьет ее, не шпыняет, не издевается над тем, что она невкусная.

Иногда Ювгер и Глодия воровали кукурузу на полях возле какой-нибудь деревушки. Когда возвращались из набега с полной котомкой сочных початков, Глодия победоносно ухмылялась, как будто совершила подвиг, а Ювгер раздосадовано косился на нее, но помалкивал.

К человеческому жилью не заворачивали.

– Нам с ними якшаться незачем, одно слово – деревня, – объяснила Глодия. – Покупать у них нечего, не будем же мы как черномазая деревенщина одеваться. Вот доберемся до цивилизованного города, там и справим обновки. Тебе тоже. Раз ты состоишь при мне, ты должна прилично выглядеть.

– И шарф можно будет купить? – робко спросила Мейлат. – Чтобы все было прикрыто… Если нельзя, я этот постираю…

– Будет тебе новый шарф, хоть и дурь это у тебя в голове, – благосклонно махнула рукой ее покровительница. – У моего угробища деньги есть, на все хватит.

– Вместо поимелова – дохлый чворк, а тряпки им покупай, содержанки дешевые, – еле слышно пробурчал Ювгер.

– Чего-чего ты сказал?! – тут же развернулась к нему Перчинка.

Тот не ответил. Угрюмо зыркнул из-под шляпы и приналег на весла.

Когда добрались до города, на душе у Мейлат стало тревожно: как будто раньше еще можно было повернуть назад, а теперь уже всё – она пересекла черту, из-за которой нет возврата. И нечего надеяться, что их настигнет погоня, слишком далеко на север они заплыли.

Город походил на Эгедру больше, чем нищие деревушки, но всё в нем было до того странно, что хотелось сжаться в комок и ни на что не смотреть. Дома в два-три этажа, с балкончиками и невысокими башенками, люди с бесстыдно оголенными шеями. У каменного причала покачивается на воде множество пришвартованных лодок. Подошел строгий пожилой мужчина в очках и камзоле с галунами, начал что-то говорить на незнакомом языке – наверное, требовал денег, потому что Ювгер ему заплатил. После этого Глодия с Ювгером отправились за покупками, а ее оставили в лодке.

Она разглядывала красивые, словно театральные декорации, постройки на берегу – белые, серые, розовые – когда за спиной раздался ужасающий рев, и лодка закачалась. Вцепившись в скамейку, Мейлат обернулась. Нет, это был не всплывший после вековой спячки топлян, а диво пострашнее. Рассекая переливчатые воды Сябана, к берегу приближалось судно – обшарпанное и невеликое размерами, но с большой черной трубой, из которой валил дым, и двумя колесам по бокам. Оно-то и ревело. Ни парусов, ни весел, только громадные колеса шлепают по воде.

Мейлат вначале оцепенела, потом съежилась на дне лодки, вспоминая все обережные приговорки, какие знала, и молясь богам, чтобы Оно ее не заметило. А чудовищное судно как ни чем не бывало пришвартовалось, с палубы перекинули сходни, появились люди, к которым не спеша направился смотритель причала. Она тогда поняла, что здесь это в порядке вещей. Ничему не удивляйся, ты в диких землях.

Когда вернулись ее спутники, Мейлат в первый момент уставилась на них, как на незнакомцев. Те были одеты словно актеры в пьесе о приключениях вурванов в людском городе. Глодия в нарядном платье с оборками и кружевной пелерине, в шляпке с лентами-завязками, украшенной матерчатым букетиком. Ювгер батрацкую шляпу сменил на головной убор с блестящим лаковым козырьком, поверх безрукавки на нем была клетчатая рубашка с расстегнутым воротом. Вначале девушка решила, что это какие-то здешние господа по пристани гуляют, и лишь когда Перчинка назвала ее по имени, признала своих.

– Глянь, Мейлат, это бартогский пароход, – указав пальцем на плавучее диво, критичным тоном сообщила Глодия. – Чего-то он совсем неказистый, ну как самый завалящий сараишко в деревне. Только и делов, что с трубой. Посмотришь – тьфу, а разговоров-то… Зачем эта паровая машина и прочая дурь, когда у нас есть амулеты?

Высказалась она по-ларвезийски, у местных другая речь, но смотритель причала, наверное, знал ларвезийский, потому что вперил в нее осуждающий взгляд поверх блеснувших на солнце очков.

– Не пали нас, дура! – шикнул Ювгер.

– А сам дурак! Мейлат, вылезай, пойдем тебя тоже приоденем. А то выглядишь, как замарашка-попрошайка, мне даже стоять возле тебя неловко – люди поглядят на нас да чего-нибудь скажут.

– Ежели хотите, чтобы ваша лодка охранялась, за сию услугу взимается отдельная плата, согласно утвержденному ценовому уложению, – сообщил на ларвезийском подошедший чиновник, и после добавил: – Амулеты, барышня, дело хорошее, да только если доберется сюда Дирвен Кориц, опасный преступник и противоестественный извращенец, плакали ваши амулеты, а паровой машине ничего не сделается. За сутки охраны с вас пять круверов, или двадцать пять ларвезийских ривлов.

– Чего?.. – потрясенно выдавил Ювгер. – Как?.. Чего сказал?..

Несмотря на загар, видно было, что лицо у него пошло красными пятнами, а уши запылали, как два мака.

– Я сказал, двадцать пять ривлов, молодой человек, – терпеливо повторил смотритель. – Согласно утвержденному ценовому уложению, это не мой произвол, и все до последней монеты поступит в городскую казну. Подешевели нынче ларвезийские деньги, ввиду политических событий. Уже не один к одному, а один к пяти. Желаете, чтобы ваше суденышко пребывало под охраной?

– Чего?.. – хрипло повторил парень, глядя на него так, точно сейчас накинется с кулаками.