Текст книги "Синдром Коперника"

Автор книги: Анри Левенбрюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 29 страниц)

Глава 85

Дневник, запись № 229: «синдром войны в Персидском заливе».

17 января 1991 года американские войска и их союзники начали первую войну в Персидском заливе, по официальной версии – с целью освобождения Кувейта. Ни от кого не укрылось, что эта первая война в Персидском заливе уже сильно пованивала нефтью… Чтобы учуять этот запашок, необязательно быть параноиком вроде меня.

Как бы то ни было, операция продлилась сорок дней. Запад гордился ее итогами: все цели достигнуты, а потери союзников ничтожны… Нашлись даже циники, которые не постеснялись назвать эту войну чистой. Гибель, по разным данным, от пятидесяти до ста тысяч мирных иракцев не слишком-то вяжется с представлением о чистой войне. Я предполагаю… Я, наверное, немного наивный.

Но в 1996 году триумфальный блеск сильно потускнел. Пентагон после шести лет опровержений вынужден был наконец признать, что 24 000 ветеранов войны были поражены нейротоксинами – теперь уже официально. Правда о «синдроме войны в Персидском заливе» выплыла на свет божий… Но была ли интоксикация, признанная Пентагоном, истинной причиной нервных расстройств? Не думаю, что многие в это поверили.

Медицинское обследование военных, страдавших, по их словам, этим синдромом, не обнаружило никаких органических поражений. Зато в ходе бесед с пострадавшими удалось выявить целый комплекс симптомов, таких как когнитивные дисфункции (проблемы психологического характера), спутанное сознание (нарушения памяти) и атаксия (нарушения координации движений), депрессии, астения, расстройство сна… Теперь, когда я лучше разбираюсь в механизме Протокола 88, мне трудно не заметить некоторых связей. Я знаю, что склонен повсюду искать аналогии, но иногда они напрашиваются сами собой.

Среди причин, которые рассматривались в послевоенные годы, называлось возможное воздействие токсичных газов (зарина, иприта), а также профилактика – вакцинация и прием лекарств, воздействие фосфорорганических инсектицидов и репеллентов, обедненного урана-238 от отстрелянных противотанковых авиаснарядов, поговаривали даже о противоблошиных и противоклещевых ошейниках, пропитанных диэтилтолуамидом…

Если верить Жан-Жаку Фаркасу, все это далеко от истины… Но в наше время между правдой и тем, что за нее выдают, может быть некоторая дистанция – и это уже не слишком удивляет меня. Тысячи лет человечество упивалось ложью. И вряд ли захочет свернуть с этого праведного пути.

К тому же поворот занял бы слишком много времени.

Глава 86

У меня за спиной распахнулась дверь. Я вскочил и увидел, как в комнату вошли два типа. Первый – громила, который встретил меня на пороге охотничьего домика. А второй, я был в этом почти уверен, один из тех двоих, что гонялись за мной в Дефанс. На обоих были навороченные наушники, делавшие их похожими на телохранителей президента.

Я сразу понял, что сопротивляться бесполезно. Мы с ними в разных весовых категориях. Да мне уже и не хотелось драться.

Смирившись, я с насмешкой посмотрел на министра:

– Какое же вы ничтожество, Фаркас.

Не ответив, он взял со стола свой бокал и отошел к окну. Я готов был поклясться, что у него был разочарованный вид. Может, он и правда надеялся, что я перейду на его сторону. Присоединюсь к ним…

Те двое схватили меня за плечи и выволокли из комнаты. Из принципа я попытался отбиваться, но они не отпускали меня ни на секунду. В глубине души я уже сдался.

Они быстро провели меня по коридору, как смертника в «Зеленой миле». Заставили спуститься по лестнице, потом вытолкнули за порог прямо в звездную ночь и швырнули на заднее сиденье одного из черных седанов. За рулем ждал водитель. Оба моих конвоира уселись по бокам от меня, опустив одну руку в карман, готовые в любой миг извлечь оружие.

– Едем, – приказал тот, что сидел справа, нажав одну из кнопок на своих наушниках.

Вспыхнули фары стоявшей впереди машины, и она тронулась. В свою очередь наш водитель включил зажигание, и оба седана двинулись один за другим по вымощенной гравием аллее. По саду пронесся скрип шин.

В этот миг я почувствовал в кармане вибрацию. Мобильный, который мне дал Лувель…

Я не отреагировал.

Широкие черные ворота разошлись медленно, словно театральный занавес. Машины выехали на узкую департаментскую дорогу. Я обернулся и бросил последний взгляд на охотничий домик. Вдали, за окном второго этажа, я различил неподвижный силуэт министра, застывшую тень жалкого заговорщика. Неприятно думать, что он выйдет сухим из воды, но, как видно, это в порядке вещей. Таких людей не свалишь. Да и в конце концов я получил то, что для меня было важнее всего. Самую суть моего синдрома Коперника: правду. Немыслимую правду. И пусть только ее одну, зато всю целиком.

Охотничий домик скрылся за деревьями. Вздохнув, я откинулся назад и вынул мобильный из кармана.

Детина справа вырвал его у меня из рук, но слишком поздно. Я успел прочитать только что полученное СМС. Он тоже прочел сообщение и нахмурился. Я сочувственно ему улыбнулся.

«Мы здесь. СфИнКс».

Он тут же потянулся к наушникам:

– У нас проблема!

То, что произошло затем, было таким внезапным и страшным, что я различил лишь смутные обрывки.

Сначала громкий взрыв, потом вспышка и что-то, похожее на огненный шар, чье ослепительное отражение сверкнуло на ветровом стекле нашей машины. Вокруг сыпались пылающие обломки, словно оранжевые слезы вулкана, а вскоре я разглядел за дымовой завесой то, что осталось от первого седана, горящего, искореженного, опрокинутого набок. Охваченный огнем человек выполз из-под почерневшего остова, прежде чем замертво повалиться лицом на асфальт.

Все дальнейшее произошло в считаные секунды. Наш шофер ударил по тормозам. Меня с силой швырнуло вперед. Здоровяк справа инстинктивно удержал меня за грудь. Машину занесло, потом она резко застыла на краю глубокой придорожной канавы. Тут же отовсюду к нам кинулись тени. Я разглядел вооруженных людей в масках, которые перебежками приближались к машине.

Шофер в панике закричал. Он обернулся к нам с вытаращенными глазами. Послышался громкий хлопок, приглушенный звон разбитого стекла. В тот же миг его голову швырнуло назад, и мне в лицо полетели густые брызги крови.

Мои конвоиры сунули руки за пиджаки и выхватили пистолеты. Громила справа резко распахнул дверцу, высунулся наружу и дважды выстрелил в нападавших, потом схватил меня за плечо и потащил за собой. Я сопротивлялся. Он дернул с такой силой, что я выпал из машины позади него. Ударившись плечом о землю, я вскрикнул от боли. Укрывшись за дверцей, он одной рукой удерживал меня, а другой целился в приближавшиеся тени. Все перемешалось. Я не смог бы сказать ни сколько человек нас окружало, ни на каком расстоянии от нас они сейчас находились.

С обеих сторон снова раздались выстрелы. Послышались громкие хлопки, свист пуль, сыпавшихся отовсюду. Второй конвоир выбрался из машины с другой стороны и стал прикрывать своего напарника, вслепую стреляя из-за укрытия. Приподнявшись, я попытался оценить положение дел. Нам противостояло по крайней мере человек пять-шесть, вытянувшихся полукругом. Выстрелы раздавались со всех сторон. Пальба все усиливалась, от вспышек слепило глаза. Звуки перестрелки смешались с криками, звоном разбитых стекол и изрешеченной пулями обшивки.

Неминуемая опасность заставила меня собраться, и я воспользовался неразберихой, чтобы избавиться от своего стража.

Резким движением я оттолкнул его руку и бросился вперед, сбив его с ног.

Сейчас или никогда.

Сердце выскакивало из груди. Я несся в противоположную сторону, прочь от этого огненного ада. Ноги скользили по асфальту. Пожар у меня за спиной отбрасывал на узкую дорогу танцующие тени, словно за мной гналось войско призраков.

Перестрелка продолжалась с удвоенной силой. Звук моих шагов, порывы ветра, бьющаяся толчками кровь, треск пламени – все перемешалось и гнало меня в темноту. Вдруг я почувствовал сильный удар в спину. Громила настиг меня. Швырнув на землю, он навалился на меня всем телом. Я ощутил холодок его пистолета у своего виска.

– Выкинешь еще что-нибудь, и ты покойник!

Позади еще звучали выстрелы. Мой страж выпрямился, оглянулся на своего напарника, который вдали, как мог, отбивался от нападавших. Схватив за воротник, он заставил меня подняться. Уткнул дуло мне в спину и погнал вперед, к обочине.

И тут раздался новый взрыв. Я подскочил. Вторая машина, охваченная пламенем, взлетела на воздух.

– Пошел! – проорал он, тут же забыв о своем напарнике – ошметки его тела были теперь разбросаны вокруг дымящейся воронки.

Шум в ушах сливался с окружающим хаосом. Я спустился в канаву, поскользнулся на траве и едва не упал навзничь. Те, кто нас атаковали, – наверняка люди Баджи, пытавшиеся меня спасти, – уже не стреляли в нашу сторону. Очевидно, из страха попасть в меня. Мой конвоир пользовался этим. Я был для него живым прикрытием. Пока.

Когда мы выбрались из канавы с другой стороны, он знаком приказал мне двигаться к лесу. Я оглянулся на дорогу в надежде, что люди Баджи следуют за нами. Но убедиться в этом я не успел. Мой цербер ударил меня локтем в лицо:

– Вперед, Lupo, и не оглядывайся!

И тут я понял, с кем имею дело. Разумеется, мне следовало догадаться об этом раньше. Транскраниал. Бравый солдатик «Дермода» нового поколения. Того, которое научилось убивать. Но несмотря на то, что говорил мне Фаркас, его присутствие не вызвало у меня эпилептического припадка… Я не услышал никакого голоса.

Я снова почувствовал дуло пистолета между лопаток и ускорил шаг. Бегом мы углубились в лес, словно загнанные животные. Вскоре отсвет двух пылающих машин полностью скрылся за верхушками высоких деревьев, слышен был только шелест листьев и хруст валежника у нас под ногами.

– Стой здесь.

Я застыл.

– На колени, руки на затылок!

Я взглянул в его сторону. Пистолет по-прежнему был направлен на меня. И я подчинился. Он отступил на два шага, держась на безопасном расстоянии, чтобы предупредить любую мою атаку. Он знал, с кем имеет дело. Приемы ближнего боя накрепко засели в глубине моей памяти. Я был начеку. Должно быть, он это почувствовал.

Уверенным движением он перезарядил пистолет. Я не отводил от него взгляда. Я всматривался в его глаза так, словно хотел насквозь просверлить череп и наконец услышать его мысли. Чтобы выбрать подходящий момент. Надо попытаться. Необходимо сосредоточиться. Должен быть способ прочитать его мысли.

Вдруг он улыбнулся, словно понял, чего я хочу.

– Не в этой жизни, – прошептал он, с усмешкой показывая на свой наушник.

Я сразу же догадался. «Дермод» разработал надежную защиту от собственного изобретения. Приборы, которые носят их солдаты, – не просто рации. Каким-то образом они не позволяют слышать мысли транскраниалов. Здесь, в этом темном лесу, я был обычным человеком, как все. Не более чем рабом своих пяти чувств.

Он снова навел на меня оружие, затем нажал на кнопку наушников:

– Raven[22]22
  Ворон (англ.).


[Закрыть] второй. Центральная, прием.

Держа руки на затылке, я незаметно взглянул в другую сторону в надежде увидеть людей Баджи. Но там никого не было. Ни тени, ни шороха. Они наверняка потеряли наш след. Я остался один, предоставленный самому себе. А вернее сказать, врагу.

Наемник повторил вызов:

– Raven второй. Центральная, прием.

Я чувствовал, как по лбу стекают капли пота. И хотя я не осознавал этого вполне или просто не желал признать, мною постепенно овладевал страх. Инстинктивный страх, обостренный запахом смерти, близостью конца. Я не видел путей к спасению. Какая счастливая случайность может мне помочь? И как я ни старался убедить себя, что это уже не имеет значения, что в глубине души я согласен здесь подохнуть, какая-то часть меня все больше поддавалась бессильной панике.

Не так уж мне не терпелось встретиться со смертью. Я не настолько любопытен.

– На нас напали перед охотничьим домиком. Удалось увести заложника. Мы в лесу, в безопасности. Прием.

Молчание. Ответ, тихий, как шепот, он слышал через наушники. Я не мог его разобрать.

– А с ним что делать? Прием.

Я поднял на него глаза, словно пытаясь по его лицу угадать ответ, который он сейчас слышал.

– Здесь? – спросил он, выдержав мой взгляд. – Ладно. Понял. Отбой.

Он снова нажал на кнопку.

– Повернись лицом к дереву.

Тело напряглось, словно отказываясь повиноваться. Сомневаться в намерениях противника или, вернее, в приказе, который он получил, не приходилось. Мой час пробил.

Значит, после всех схваток, побегов, открытий, в конце пройденного пути я умру здесь, под вековым взглядом равнодушных деревьев. Такой оказалась плата за истину. Наказание тому, кто пожелал знать. Я был Прометеем, отданным на растерзание орлам. Недолго мне еще упиваться сладостью знания. Но я хотя бы не умру в сомнении. Я получил свой ответ, свою награду. Можно отнять у меня жизнь, но не мое знание. Именно эти слова я шептал себе в утешение на пороге смерти. А еще оставалась надежда, что где-то там Лувель сможет открыть миру правду, которая будет стоить мне жизни.

– Отвернись, придурок!

Я не шелохнулся, и наемник подошел, чтобы ударить меня ногой в лицо.

Это был мой последний шанс. Последний просвет. Последний бой.

И я рискнул.

Резким движением я уклонился от удара и поймал его ногу на лету. Потом сильно толкнул его назад. Он потерял равновесие. Тут же я бросился на него, сосредоточившись на пистолете, зажатом в его правой руке. Навалившись на него, я рукой прижимал его запястье к земле, а коленом удерживал другую его руку. Приподнявшись, я дал ему кулаком в лицо. Его голова мотнулась от удара. Он глухо застонал. Не давая ему прийти в себя, я попытался его обезоружить, колотя его запястьем о землю. Дважды. Во второй раз удачно.

Он ушиб руку о камень, от боли разжал кулак и выронил оружие. Но в то же время ему удалось высвободить другую руку и двинуть мне так, что я не смог уклониться. Он попал мне кулаком прямо в висок. Так что искры из глаз посыпались. Мозг как будто перевернулся в голове. Я едва не потерял сознание.

Резким движением бедер он спихнул меня на землю. Я покатился по опавшей листве. Приподняв голову, увидел, как он встает, и протянул руку за пистолетом. Он тут же ударил по нему ногой, отбросив его на несколько метров. Я хотел подставить ему подножку, но тут он сам навалился на меня, схватив за горло.

Все защитные приемы моментально всплыли в памяти. Я попробовал развести ему руки, зажав коленями его грудь. Но он не поддался, все сильнее сжимая мне шею. Его напряженные большие пальцы сдавили мою сонную артерию. Тогда я понял, что должен попытаться сделать невозможное. Пять секунд. Из-под толщи моей амнезии блеснуло воспоминание, обострив инстинкт самосохранения. Хватит пяти секунд, чтобы удушье лишило тебя сил. Потом впадешь в кому. Потом наступит смерть.

Я пошел на огромный, смертельный риск. Но выбора не было. Рискнул жизнью ради жизни… Прекратив сопротивляться, пытаться удержать его руки, сжимавшие мое горло, я вдруг выпустил его и изо всех сил сдавил ему голову освободившимися ладонями. Прием сработал. Мой оглушенный противник завопил от боли. Он ослабил захват, и мне удалось высвободиться, повернувшись на бок.

Отстранившись, я вскочил на ноги быстрее, чем он. Достаточно быстро, чтобы с размаху двинуть ему ногой в живот. Так сильно, как только мог.

Он отлетел на метр.

И тогда я совершил роковую ошибку. Ошибку, которую вряд ли совершил бы много лет назад, в ту позабытую эпоху, когда я ежедневно упражнялся в рукопашном бою. Мне следовало броситься на него и добить, пока он лежал на земле. Прикончить его. Так или иначе. Но я этого не сделал.

Я измучился, задыхался, все тело болело, несколько ребер были сломаны, горло саднило. Все мое существо вопило от боли. И я уже давно утратил боевой инстинкт. Вкус крови.

Я просто решил бежать, раз и навсегда вырваться из этой смертельной схватки.

Бежать со всех ног среди высоких деревьев. Я надеялся, что ему здорово досталось, и я буду уже далеко, когда он поднимется, что лес защитит меня до тех пор, пока подоспеет помощь. Спасение.

Но я ошибался.

И тут все кончилось.

Боль была острой и сокрушительной. Словно прямой удар кинжала.

Я застыл на месте, устремив взгляд в потемневшее небо.

Пуля вошла мне в спину, между лопаток. Но не навылет.

Небо закрутилось в вихре падающих звезд, и я рухнул как подкошенный. Голова стукнулась о землю, но я уже ничего не чувствовал. Ни боли, ни времени. Даже звуки, шум окружающего мира, стихли вместе с последними ударами моего сердца. Жизнь покидала меня. Мое сердце, мою душу, мои желания.

И наконец, словно во сне, надо мной склонилось лицо ангела. Черного ангела. Баджи. Все в порядке, Виго, все кончилось. Но его слова померкли, и я увидел, как медленно, вращаясь вокруг себя, удаляется моя маленькая голубая планета.

Мой дух растаял в бесконечном пространстве.

Глава 87

Дневник, запись № 233: эсхатологический страх, переоценка.

В тот момент, когда моя голова ударилась о землю, думаю, я получил ответ и хотел бы передать его тебе, Аньес.

Думаю, тебе бы он понравился.

Помнишь? Мне казалось, что Homo sapiens вымирает? Я видел логику этого феномена, его очевидность. И говорил себе, что наш вид медленно, неотвратимо движется к своему концу. Что человек научился защищаться от мира, но ему не дано защититься от самого себя. Так он и вымрет, сверххищник для других и для себя самого. Что-то в этом роде.

Теперь я думаю, что ошибался.

Аньес, я не верю, что Homo sapiens вымрет. Но я хочу верить, что он способен измениться.

Возможно, решение здесь, в моем мозгу. В наших мозгах. В этих крошечных кристалликах магнетита. Таких бесконечно маленьких и таких таинственных…

Люди из «Дермода» ошиблись, захотев перехитрить природу. Наша эволюция произойдет без помощи машин. Хочу надеяться, что мы справимся с этим сами. Что наши мозги сумеют это сделать. Однажды.

Возможно, ученые не в силах объяснить, для чего нужны кристаллики магнетита в нашем мозгу, просто потому, что до сих пор мы ими не пользовались. А что, если эти таинственные частицы еще ждут своего часа? Подходящего момента. И наступит день, когда мы, мы сами, совершим это превращение. Эта очередная эволюция однажды непременно понадобится нам, чтобы род человеческий не вымер, так и не научившись защищаться от самого себя. И может быть, тогда мы действительно станем существами, способными к эмпатии. Не способными убивать.

«Ты» станешь «я». «Я» стану «ты».

Ты видишь, все развивается. Все двигается вперед.

Может, все дело в инстинкте самосохранения. И ты была права.

Я и сам, кажется, изменился. Нашел что-то новое. Хотелось бы тебе сказать. Если только…

Впервые, Аньес, впервые в жизни, перед лицом небытия, наедине с собой, я на мгновение почувствовал вкус надежды.

Да. Мне хочется верить, что Homo sapiens может измениться. Поколение за поколением. Стать лучше.

А еще… Я хотел тебе сказать, Аньес. Фаркас. Это венгерское имя. Я проверил его этимологию в словаре. Старое венгерское имя. Оно означает «волк».

Глава 88

Я не умер. Вчера вечером я очнулся на больничной койке. Всего на несколько минут. Затем пришла боль. И я снова отключился. Погрузился в спасительное беспамятство.

Когда утром я открыл глаза, то чувствовал себя так, словно совершил восхождение. Что-то внутри меня упорно цеплялось за жизнь. Не давало мне умереть. От этого я вконец измучился.

Несмотря на шейный корсет, я попытался повернуть голову и увидел в зеркале свое отражение. Чертовы зеркала. Я в нем какой-то расплывчатый. Под глазами круги. Страшно бледный. Вылитый мертвец, только зрачки упрямо поблескивают.

Думаю, что я мог бы прекратить борьбу. Ослабить хватку и погрузиться в безмятежную пучину забвения. Спокойно, без сожалений. Но мне помешал этот далекий свет. Слабый свет, которого я жду. Словно лампочка без абажура, которая болтается в застенке на конце провода.

Я поступаю, как она. Цепляюсь за ниточку.

Ко мне заходят медсестры. Вот уже сколько дней… недель… я слышу их голоса. Их смутные голоса. И их мысли. Иногда. Часто.

Вот эта, Жюстина, кажется, очень рада, что я наконец пришел в себя. Она улыбается. Говорит со мной. Ее губы шевелятся, но я уверен: фразы, которые она произносит, никогда не дойдут до меня.

А потом, ближе к полудню, я все вспомнил. В обратном порядке. Головоломка сложилась, как при ускоренном обратном показе. Сначала выстрелы. Пальба. Ворота закрываются, машина пятится к крыльцу. Встреча с Фаркасом. Лена Рей. Конюшни. Подземелья Дефанс. СфИнКс. И потом это имя, которое мне не принадлежит. Теракт. Восьмого августа ровно в 7.58 поезд скоростного парижского метро прибыл на залитую белесым светом большую станцию под площадью Дефанс.

– Где я?

Мои первые слова раздирают мне горло. Я ощущаю привкус крови во рту.

Жюстина, медсестра, приподнимает брови:

– Вы в больнице, месье.

Мне трудно дышать.

– В военном госпитале?

Она округляет глаза, потом улыбается:

– Нет, просто в больнице.

Лицо Фаркаса медленно тает.

– Но… Что случилось… Как…

– Ш-ш-ш…

Она прикладывает палец к моим губам:

– Отдыхайте, после у вас будет полно времени для вопросов. Так скоро мы вас не отпустим.

Мне бы хотелось ей сказать, что я не хочу тратить время впустую. Я должен знать. Но мне изменяют силы. Я больше не хочу драться. По крайней мере, за правду.

Возможно, за что-то другое. За лампочку на конце шнура. За потрескивающую вольфрамовую нить.

Проходит время. Моя больничная палата обретает очертания. Металлические прутья кровати. Белый кафель на стенах. Процедурный столик. Прозрачный пакетик на капельнице, которая капля за каплей вливает в меня жизнь. Снова в тишине проходит время.

Я шевелю пальцем на ноге. Рукой. Прислушиваюсь, как по венам упрямо течет кровь.

Позже, вечером, когда погасили свет, раздался телефонный звонок, и сердце так и подскочило у меня в груди.

Я с трудом поворачиваю голову. На высоком прикроватном столике вижу телефон. Он все еще звонит. Я делаю глубокий вдох. Сжимаю зубы, потом тянусь к столику. Пальцы сводит от усилия. Рука дрожит. Пронзительный звонок не смолкает. Я перегибаюсь из последних сил. Снимаю трубку:

– Алло?

Мне отвечает мужской голос. Я вздыхаю. Где-то в голове у меня гаснет лампочка.

– Месье Равель?

Я глотаю слюну. И едва не бросаю трубку. Хочу ли я говорить с кем-нибудь? С кем бы то ни было другим?

– Да.

Я не узнаю свой собственный голос, такой слабый и глухой.

– Здравствуйте, месье Равель. Это мэтр Блено.

Я молчу. Мой мозг медленно переваривает информацию. Мэтр Блено. Не могу поверить. Понять.

– Вы смотрели новости?

Я не уверен, что понимаю его. Даже не уверен, что наш разговор происходит наяву. Может, мне это снится. Мне наверняка дали успокоительное. Мой мозг вечно выкидывает фокусы. Сочиняет нелепые истории, а я потом сомневаюсь. Я отнял трубку от уха, посмотрел на нее. Снова приложил к уху, совершенно сбитый с толку.

– Нет…

– Мой подзащитный признан виновным. Психиатрическая экспертиза решила, что, несмотря на его состояние, он отвечал за свои действия в момент совершения преступления. Его приговорили к пожизненному заключению с правом досрочного освобождения не раньше чем через двадцать пять лет. Но он просил меня позвонить вам. И поскольку я не злопамятен, несмотря на прекрасный удар правой, которым вы меня наградили на днях, я хотел бы поблагодарить вас от его имени.

– Поблагодарить меня?

– Да. Вы посмотрите новости, Виго. Вы поймете. Протокол 88 – на первой полосе во всех газетах. Аресты сыплются один за другим. Сегодня утром задержали Фаркаса. Остальные ждут своей очереди.

– Понимаю… Я… Спасибо вам.

– Не за что. Я всего лишь держу свое слово. Кроме того… Вам скоро понадобится адвокат, месье Равель… Возможно, мы еще увидимся. А пока я желаю вам скорейшего выздоровления.

Он повесил трубку. Озадаченный, я еще несколько секунд не отрывал трубку от щеки. Не зная, смеяться мне или плакать. Скорее смеяться, ведь, судя по всему, Люси и Дамьен отомстили за нас, и это просто здорово. Потрясающе. Но и плакать тоже, из-за Рейнальда, из-за меня – так и не ставших людьми будущего, но уже не вполне принадлежащих прошлому. Навсегда оставшихся сиротами, изгоями, отщепенцами, которым никогда уже не приспособиться, с искалеченным мозгом и душой. Вечные побеги, которым не суждено созреть.

Я закрываю глаза. Я не плачу и не смеюсь. Пытаюсь уснуть. Но сон бежит от меня.

Тянутся долгие, мучительные минуты, а ночь все не хочет меня принять. И тогда я снова открываю глаза. Смотрю на часы. На свой старый «Гамильтон». На нем мигают четыре красные цифры: 88:88. Я вздыхаю.

Вот и все.

Я снова лежу в постели, такой же потерянный, как тогда, в той безвестной гостинице, и я все так же с головой погружен в несуществующее время. 88:88. Застывшее безвременье, где я застрял после теракта.

Я колеблюсь.

Все зависит от меня.

Я снова смотрю на часы. Угадываю кровавые отблески, которые через равные промежутки падают на мое осунувшееся лицо.

Мое желание отступает, прогибается. Оно танцует танго с четырьмя красными цифрами.

Наконец поставить их на верное время? Решиться и вернуться в настоящее, сюда и сейчас? Забыть «он», снова стать «я»? Воплотиться вновь?

Или оставить их как есть, мигать до скончания века, изъять себя ad vitam aeternam[23]23
  Навечно (лат.).


[Закрыть] из течения секунд, часов, лет? Дожидаться, пока сядут батарейки. Дожидаться свободы.

Тут я вздрагиваю.

Дверь открывается. Я с трудом поворачиваю голову.

Это Жюстина. Медсестра. Я слышу ее шаги. Она приносит мне стакан воды и лекарство. Не знаю какое. Да мне и плевать. Я глотаю его и запиваю водой.

И тут в мозгу у меня раздается голос. Шепот тени:

Не переживай, Виго. Она тебе позвонит.

Медсестра гладит меня по голове. Она улыбается и уходит незаметно, как сон.

Дверь закрывается. Время как будто гаснет, умолкает. А мгновение спустя снова звонит телефон.

Кровь стучит у меня в висках.

Я медленно перевожу взгляд на столик. Звонок заполняет всю палату. Угрожает оборваться, как писк кардиографа.

Моя рука судорожно сжимается, сминая простыни. Потом приподымается, тянется, нащупывает дорогу. Непослушные пальцы дрожат, к тому же мне, кажется, уже не хочется брать трубку. Лувель? Люси? Им, наверное, сказали, что я наконец пришел в себя. Но я уже ничего не жду. Мне только хочется снова забыться благодатным сном. Может быть, навсегда.

Звонок все звонит, захлестывает меня, выходит из себя. Падает преграда. Берлинская стена. Я протягиваю руку. И снимаю трубку:

– Алло?

Никто не отвечает.

Но я знаю. Это молчание. Оно мне знакомо. Оно – словно рука матери на голове спящего ребенка. Дыхание, за которым угадываются удары сердца. Сердца, которое могло быть моим.

И мир вокруг меня исчезает: воспоминания, сожаления, колебания. Не остается ничего, кроме голоса, которого я ждал.

– Это я, – говорит она наконец.

Я чувствую на глазах слезы. Они согревают мне веки. Горло перехватывает. Я хотел бы заговорить, но мне не хватает дыхания. С губ срывается только рыдание.

– Твои друзья позвонили мне. Я все… знаю.

Снова молчание. Секунды цепляются друг за друга, а слова замирают на устах, как ноги, которые отказываются бежать по берегам сна.

– Значит, ты дошел до конца. Значит, тебе… это удалось. Как… как ты себя чувствуешь?

– Одиноко.

Я слышу всхлипы, но уже не мои. Теперь плачет Аньес.

– Я скучаю по тебе, – шепчу я.

– И я по тебе.

Я изо всех сил сжимаю глаза, словно пытаюсь навсегда удержать этот миг.

– Ты думаешь…

Она запинается, подыскивая слова:

– Думаешь, нам надо…

– Да.

– Я… Я так скучала по тебе, Виго.

Открываю глаза. Передо мной девственно чистый потолок, как моя жизнь, которая начинается с чистого листа.

– Меня зовут не Виго.

Я угадываю улыбку на ее залитом слезами лице. Их соленый вкус у нее на губах.

– И правда, – говорит она тихо. – Так как же тебя теперь называть?

Я в замешательстве. Я ищу. И потом со дна памяти, вернее, из-за ее пределов, приходит ответ:

– А есть арабское имя, которое значит «надежда»?

Секунду она удивленно молчит.

– Ну да… Кажется, Амаль.

Я улыбаюсь. Мне это нравится. И подходит.

– Значит, меня зовут Амаль, – говорю я уже ясным голосом. – Ты можешь называть меня Амаль.

Теперь она откровенно смеется:

– Дурачок, ты же не араб!

Я слегка поворачиваю голову в своем белом шейном корсете. Полная луна заливает своим бледным светом всю комнату, а экран телевизора отбрасывает голубоватые блики. Моя грудь приподымается. Я дышу. Потом смотрю налево, на свое отражение в зеркале:

– Я ничего не знаю. Я никто, и я, может быть, все. Я такой, каким я себя напишу…

Я слышу, как она хохочет:

– Только и всего! Ты псих, Амаль!

– Я псих, но не шизофреник.

– Знаю. И… Я… Ты очень храбрый. Не знаю, как ты справился. Как ты выдержал…

– Ну… Я сказал себе, Аньес… В общем, я сказал себе: «Земля вращается вокруг Солнца. А не наоборот. Коперник был прав».

Она снова смеется:

– А теперь отдыхай. Я приду завтра.

Она вешает трубку.

И тут я ощущаю покой, которого не знал прежде. Я поднимаю глаза и смотрю на экран телевизора. Потом медленно подношу к лицу запястье и уверенным движением ставлю на «Гамильтоне» правильное время. Сейчас 20.05. Со мной все в порядке.