Текст книги "При попытке выйти замуж"

Автор книги: Анна Малышева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц)

– Саша – прекрасный журналист, Александр Иванович. Вам такого вовек не сыскать.

– Ничего, сыщем как-нибудь. – Полуянов отмахнулся от Сережи и ушел к себе.

А через пару минут коридор наполнился оглушительной музыкой и по селектору всех пригласили в конференц-зал для торжественного выпивания шампанского.

– Сереженька, извини, солнце, но мне пора. – Саша чмокнула его в щеку и выскочила в коридор. Сережа смущенно заулыбался, погладил поцелованную щеку рукой и устремился за ней:

– Так я, собственно, тоже пойду туда, тоже шампанского выпью. – Саша не обернулась, и Сережа жалобно закричал ей вслед: – Саня, Санечка, я чего приходил: ты Новый год где встречаешь?

«А действительно, где? – подумала Саша. – Пора бы уже определиться, Новый год-то сегодня».

– У мамы, – крикнула она, не оборачиваясь.

– А-а, – разочарованно протянул Сережа и поплелся к выходу. Опять не повезло.

Глава 17
МАША

Маша Зуб (в девичестве – Курочкина) была очень жизнерадостным человеком. Ей следовало бы родиться где-нибудь в США или в какой-нибудь иной стране, где принято все время улыбаться и радоваться жизни, потому что российских граждан ее неизбывный оптимизм раздражал и настораживал: с чего бы? Жизнь трудна, мрачна, опасна, а Маша Курочкина веселится. Не от большого ума, видимо.

Но даже когда на нее показывали пальцем и называли жизнерадостной дурочкой, Маша не расстраивалась. Скорее, ее это смешило. Она вообще считала, что мир устроен самым забавным образом и поводов унывать крайне мало.

Когда ей было три года, отец принес домой абажур с кистями.

– Что это? – спросила Маша.

– Это абажур, – ответил отец, и Маша чуть не умерла от смеха. Название шелкового малинового купола с кистями показалось ей таким смешным, что еще долгие годы она не могла сдержать улыбки, слыша слово «абажур». Такой же восторг в шестилетнем возрасте вызвало у нее слово «фуфайка». Не оставили ее равнодушными и фамилии двух мальчиков из детского сада номер пять, куда Маша ходила с двух до семи лет. Одного звали Дима Слюньков, другого – Саша Моськин. Ну как тут не полюбить жизнь, которая дарит нам такие имена и такие слова?

Когда за Машей стал ухаживать удачливый торговец спиртным Павел Зуб, она восприняла это как очередное развлечение. Во-первых, сам Пал Палыч, надо отдать ему должное, выглядел анекдотически. «Все анекдоты про «новых русских» списаны с тебя, – говорила ему Маша. – Признайся, ты позируешь их авторам».

Во-вторых, фамилия ухажера, хотя и не была суперприкольной, но все-таки вызывала улыбку своей неординарностью. Неплохо звучали их имена вместе – Маша-Паша. Доходы Пал Палыча, немалую часть которых он тратил на Машу, также относились к разряду ее жизненных радостей. И уж совсем кстати пришлась идея покупки загородного дома. Все остальное, как-то: воспитание Пал Палыча, его сомнительные связи, блатную речь и тому подобное Маша близко к сердцу не принимала, а временами находила уморительными и их. И, наконец, Пал Палыч так трогательно за Машей ухаживал, так искренно стремился ее радовать и ублажать, что не оценить этого было просто невозможно.

Замуж за Зуба Маша вышла с удовольствием, невзирая на всеобщее недоумение: «Как же можно – он же чистый бандит». Она терпеливо объясняла, что академиков на всех все равно не хватит, к тому же редкий академик сможет обеспечить ей такой уровень жизни и такое количество карманных денег.

При этом Машу нельзя было упрекнуть в меркантильности – ничего подобного. Она рассуждала так: много денег – хорошо; мало денег – тоже ничего страшного.

Трудно сказать, как сложилась бы жизнь барака, если бы не Маша. Она в буквальном смысле спасла друзей по несчастью от тяжелейшей депрессии.

Павел Зуб и жена его Мария были похищены в конце декабря. К этому моменту в бараке уже обитали чета Тропиных и чета Максимовых. Причем более-менее владела собой только Люда Максимова, остальные же демонстрировали свою слабость ежеминутно. Сергей Тропин и Александр Максимов начинали пьянствовать с самого утра и продолжали до вечера – благо, водки арестантам давали сколько угодно. Жена Тропина Наталья как впала в тяжелую истерику в момент похищения, так и застряла в ней на целую неделю. Она бурно рыдала, била посуду, проклинала и обзывала всех, в особенности почему-то свою свекровь, и обещала «вот сейчас, вот сию минуту» наложить на себя рухи. Она пыталась оказывать давление на похитителей путем угроз и шантажа – дважды объявляла голодовку (что, правда, не мешало ей активно участвовать в трапезах) и трижды имитировала серьезный сердечный приступ, но неубедительно, из-за чего была уличена Психологом во лжи и подвергнута обструкции.

Машу и Пал Палыча тоже усыпили по дороге, как и всех остальных. Проснувшись в бараке, Маша спросила: «Где это я?» – и тут же добавила: «Как интересно…»

Потом, обойдя барак и заглянув во все щели, Маша удивила арестантов еще больше.

– Здесь миленько, – сказала она, – только очень неубрано. А быт нужно налаживать, ничего не поделаешь.

Сергей Тропин был поражен Машиным спокойствием настолько, что передвинул время начала ежедневной пьянки на середину дня, а потом и вовсе перенес ее на вечер. Наталья Тропина, хотя и обозвала Машу «клинической идиоткой, не понимающей, где она и чем все может кончиться», тем не менее убавила громкость своих истерик вполовину. Люда Максимова полюбила Машу всей душой и первые три дня непрерывно жаловалась ей на своего мужа и на Наталью:

– Вульгарнысллримитивные твари, – шептала Люда, – тупые эгоисты. Что мой, что эта. Если мы выберемся отсюда, неплохо было бы их поженить, уж очень они похожи.

Машу подмывало спросить, зачем Люда вышла замуж за своего «вульгарного примитивного» Максимова, но было неловко. Люду, впрочем, ничуть не меньше интересовал вопрос: как это Машу угораздило выйти замуж за приблатненного Зуба, но она, также из соображений такта, до поры до времени сдерживала свое любопытство.

Появление Маши внесло в барачную жизнь не только жизнеутверждающую ноту, но и упорядоченность. Был составлен график дежурств по кухне и по уборке помещения. График соблюдался не очень строго, главным образом по вине Натальи Тропиной, у которой в дни ее дежурств обязательно случалась мигрень или приступ ревматизма. Максимов тоже пытался отлынивать от своих обязанностей, но под натиском жены и Маши кое-что все же делал, хотя и плохо.

Но более всего Машин оптимизм поразил Психолога.

Всех вновь похищенных он приглашал «к себе в офис» знакомиться. Офисом называлась железная бытовка, стоящая в двадцати метрах от барака. Мрачный, но деликатный охранник сначала долго стучал в дверь, дожидался, пока все обитатели барака не начнут истошно орать; «Входи уже!», протискивался внутрь и торжественно, как ведущие концертов, объявлял: «Тропины». Или «Максимовы». Названная парочка неспешно (во-первых, торопиться некуда; во-вторых, надо же помотать нервы охраннику) направлялась на беседу.

Психолог в течение пяти минут излагал приглашенным свои требования, а на протяжении последующих полутора часов убеждал их в том, что жизни заложников ничего не угрожает, и уговаривал не затягивать с переводом денег.

Машу и Пал Палыча привели к Психологу утром. После их похищения прошло всего сутки, так что Психолог был готов к тому, что его собеседники еще не пришли в себя. Поэтому начал он со слов:

– Не волнуйтесь и постарайтесь выслушать меня спокойно.

Пал Палыч Зуб смерил его презрительным взглядом, а Маша немедленно начала возмущаться:

– Как это – не волнуйтесь? Вы что, серьезно полагаете, что создали нам приличные условия?!

Психолог растерялся:

– Что вы имеете в виду?

– Я имею в виду, – наступала на него Маша, – что ни веника, ни швабры, ни средства для мытья посуды – ни-че-го! Обалдели вы, что ли? Девочки все испереживались – чем мыть посуду, чем вытирать пыль? Дышать нечем, всюду грязь. Мы отказываемся вести с вами переговоры до тех пор, пока вы не выполните наши условия.

– Какие? – Психолог взял ручку и бумагу.

– Значит, так, – Маша на секунду задумалась, – полотенца менять каждый день, горячую воду приносить три раза в день, и вечером – побольше, людям тоже надо мыться. А, да – губку для посуды, и замените ложки, вы разве не знаете, что алюминиевыми приборами есть вредно?

Психолог записывал и тихо изумлялся: интереснейшие попадаются персонажи! Когда плотным почерком был исписан целый листок, Психолог взмолился:

– Имейте совесть! И знайте меру. Наши возможности не безграничны. Вы бы еще кожаную мебель и бронзовые подсвечники заказали.

– Подсвечники не обязательны, – серьезно сказала Маша, – а вот мебель…

– Хватит! – Психолог вскочил и стукнул кулаком по столу. – Не зарывайтесь. Скажите спасибо, что вас нормально кормят и не обижают. Только от вас зависит, когда вы начнете есть серебряными ложками.

И Психолог приступил к изложению своих условий. Маша тут же утратила интерес к беседе, зато оживился Пал Палыч. И хотя Зуб реагировал на речь Психолога очень эмоционально, тот так и не понял, что означали лаконичные реплики типа: «О, блин!», «Во падла» или «Ни хрена себе!».

Под конец беседы заскучавшая Маша, воспользовавшись случайной паузой, спросила:

– А вы и есть самый главный бандит?

Психолог ответил уклончиво:

– Разве я похож на бандита? – И выразительно посмотрел на Пал Палыча, намекая, что если кто из присутствующих может похвастаться уголовной внешностью, то это, бесспорно, Зуб.

– Похожи, – уверенно кивнула Маша. – Один в один.

– Да? – Психолог хитро улыбнулся. – Утешает только то, что внешность обманчива. В душе я – милый и добрый.

Маша тоже улыбнулась:

– Только добрый человек будет на свои средства организовывать приюты для предпринимателей.

Психолог позвал охранника, и Маша с Пал Палычем отбыли в барак.

– Смешная девчонка, – сказал сам себе Психолог, – смешная. Но не дура.

Глава 18
ВАСИЛИЙ

Местом встречи старых друзей была назначена Но-воселовская баня, а конкретнее – ее часть под названием «Кабинеты». Компания предполагалась проверенная – время от времени бывшие однокурсники, а ныне представители враждующих течений одной и той же юридической профессии: следователи, прокуроры, оперативники, адвокаты и чиновники от юриспруденции собирались в бане попариться и повидаться.

Спешно обзванивая друзей, Юра Журавлев испытывал немалые трудности, пытаясь объяснить им, почему встречаться нужно именно в новогодний вечер, ни днем позже. Главным и единственным аргументом Журавлева было то, что планируется не просто баня, и не просто пьянка, а проводы старого года.

Впрочем, студенческие друзья не особо ломались и быстро соглашались изменить свои планы на вечер. Спрашивали, кто придет. Юра Журавлев честно признавался: «все наши плюс Огурцов». Реагировали примерно одинаково: «Огурцов?! Это еще зачем?» или «Огурцов? Ну, вы даете!» Но категорически никто не возражал: надо так надо. О достигнутых результатах Юра уведомил Василия – все в порядке, народ не против.

– С кем проводишь старый год, с тем новый год и проведешь, – злорадствовал Журавлев. – Так что сидеть тебе в новом году с Огурцовым в одной камере.

– И тебе того же, Юраня, – веселился Василий. – Не один я в поле кувыркался.

Все собрались вовремя. Выпив, как положено, по две рюмки, отправились в парилку. За стол сели через час. Огурцова не было.

– Боится Петька тебя, – подзуживал Журавлев. – Не хочет твою поганую морду видеть.

– Еще не вечер, – утешал себя Коновалов.

И действительно, вскоре Огурцов влетел в предбанник.

– Кто выиграл?! – закричал он с порога.

– «Спартак», – ответили ему хором.

– Отлично!

– Ты-то что радуешься? – пожал плечами Василий. – Тебе, Пстюня, как менту, положено болеть за «Динамо».

– Я вообще-то за ЦСКА болею.

– Разумно. Правда, когда играют «Спартак» и «Динамо», вероятность выигрыша ЦСКА невелика. Зато и риска проиграть почти никакого.

Огурцов, натужно улыбаясь, источал радушие и теплоту. Он сразу же осыпал своих бывших однокурсников щедрыми дарами: выставил на стол бутылку «Хенесси» и две бутылки виски (блек, заметьте, лейбл). На фоне всего этого дорогостоящего великолепия непоправимо меркла и блекла принесенная Василием батарея бутылок кристалловской водки и пива «Балтика». Растерялся бы кто угодно, но не находчивый капитан Коновалов. Василий смог сохранить лицо и даже победить в непростом столкновении двух батарей спиртного, двух миров и двух весьма различных материальных достатков. На вопрос: «Что тебе налить?» – Коновалов гордо ответил: «Разумеется, водки». Журавлев его поддержал, попросив себе, «разумеется», того же. Остальные оказались не такими идиотами и налегли на виски.

– Ну, мужики! – Юра Журавлев поднял стопку. – Проводим старый год, пусть валит к чертям собачим. Помянем Славика, пусть земля ему будет пухом. Все там будем. (Слава Рамусов – оперативник РУОПа – был любимцем курса и три месяца назад погиб в перестрелке.) Пока живы, и хорошо. Денег мы за год не нажили и вряд ли разбогатеем в следующем году (Юра выразительно посмотрел на коньяк)…

– Не обобщай, – меланхолично перебил его Игорь Дробышев – удачливый и потому весьма состоятельный адвокат, – и типун тебе на язык. Пусть деньги будут, они еще никому не мешали.

Журавлев кивнул и продолжил:

– Лучшие из нас денег не нажили, чинов особых – тоже, зато людьми остались.

Тут вмешался Коля Кормухин, следователь городской прокуратуры:

– Интересно ты трактуешь. Получил бы майора – по-другому бы пел. Славик, кстати, успел звание получить. Давайте, не чокаясь.

Выпили, помолчали.

– Закусывайте. – Юра принялся раскладывать еду по тарелкам. – Коновалов предлагал сосисок сварить или мойву пожарить, но я проявил бдительность и пресек, потому как считаю, что травить вас пока преждевременно. Так что, заметьте, питание на уровне: винегрет, беляши, яблочки. Петюня, ты бы разделся, здесь, как-никак, баня. Костюмчик твой приличный все уже оценили и позавидовали.

Огурцов, который и до этого беспокойно ерзал и явно нервничал, залился краской. Он и вправду был разодет не под эту компанию и не под эту гастрономию, и уж совсем не под баню.

– Праздник все же, я думал… – он сбился.

– Да ты ешь, ешь. – Журавлев щедро шмякнул ему половник винегрета. – Кушай то есть.

– Петь, ты так на моего последнего насильника похож, – радостно хлопнул Огурцова по плечу Корму-хин. – Ну, один в один.

– Может, это он и есть? – предположил Игорь Дробышев. – Петь, я всегда к твоим услугам. Плати денежку, а уж мы тебя отмажем.

– Вот-вот! – Василий возмущенно ткнул в Дробышева пальцем. – Так это и делается. Работаешь, здоровье надрываешь, ловишь злодеев, а потом появляется Дробышев весь в белом или другая адвокатская сволочь – и отмазывает.

Игорь довольно улыбнулся:

– Стараемся. Не было бы нас, благородных защитников прав человека, ты бы так здоровье надорвал, что полстраны по тюрьмам бы сидело. Вам, ментам, дай волю…

– Убью, – нежно пообещал Василий.

– …Вот и я о том же, – торжествующе подытожил Дробышев. – Так что там Петюня натворил?

– Перестаньте, – Огурцов совсем скис.

– Чудная история, – Коля хлопнул в ладоши. – Шахтеры приехали в Москву искать правды. Не скажу, что шахтеров было много, но и не так чтобы мало.

Шахтеров вообще мало не бывает. В моем деле их оказалось сорок. Лапы – во! Мускулы – во! Сами, правда, мелкие, но жилистые. Простые ребята, незатейливые. Вечерком пошли прогуляться в Измайловский парк, чистым воздухом подышать. А там баба орет.

– Шахтеры испугались и убежали, – продолжил Юра.

– Типа того. Но на бегу, чисто из любопытства, раздвинули кусты, а там – девка полуголая.

– Прогулка удалась! – Игорь довольно крякнул.

– Не то слово! Но не одна.

– Плохие новости, – встрял Василий.

– Ну! Кроме девки – злодей-насильник. Увидел их, запенил силушку и не обрадовался, кричит: «По желанию, по обоюдному».

– Поверили?

– Поверили бы, но девка-то орет: «Помогите!» Злодей соскочил и бежать, дурачок. Они за ним. Он просто не сообразил, что если один не догонит, то другой, а если и другой не быстро бегает, то третий…

– Понятно, – перебил Игорь. – Догнали?

– А то! Еще как! Каждый и приложился. Всего по разику треснули, но не слабо, врать не буду, не слабо. И, что характерно, все. Каждый то есть. И того, в сумме – сорок шахтеров по одному разу, сорок по одному… семь на ум пошло. Ну, прилично накостыляли. Разозлились ребята и наказали.

– И чего? – Игорь любил такие истории.

– На допросе я все пытался ему в глаза посмотреть, а их не видно – сплошная лепешка. Допрашиваю – заходит начальник. Надо было его видеть. «Опера что, – говорит, – совсем сдурели?» Я говорю: «Да не они это». А злодей на ус мотает и, тварь бешеная, тут же накропал жалобу, вроде его так в милиции отделали.

– Затаскали? – Игорь не столько спрашивал, сколько утверждал.

– Нет. Всем понятно, что смысла не было его трогать. Зачем? Признание выбивать? Сорок свидетелей – на фиг нам его признание?

– А свидетелей ты не тиранил?

– Это невозможно. Ребята простые, добрые, сама правда. Я говорю: «Зачем вы его так-то?», а они: «Чего, да мы ничего, мы так только, убегал же…» – в таком вот ключе.

– Между первой и второй перерывчик… – Женя разлил виски. – За нас с вами и хрен с ними. И по-быстрому, парилка стынет.

Слегка перекусив, все переместились в парилку. В ячменном пару многих потянуло на философствование.

– Баня и пьянка – одно и то же, – рассуждал Женя Кисин, – действует так же – расслабляет и согревает, слова одинаковые – и там, и там поддаем, польза одинаковая – холестерин растворяется на раз, а если перепариться или перебрать – те же неприятности: тошнит, голова болит, дурь и муть.

– Но различия есть, – Юра махнул веником, – водка массаж не делает.

– Водкой можно растирать, – раздумчиво промямлил кто-то. – И делать из нее компрессы.

– Не богохульствуй!

– Да, – Василий мечтательно закатил глаза, – водка – это истинная ценность. Но с ней надо уметь обращаться. Она – и страшное оружие, и лучшее лекарство.

– Ты имеешь в виду, что надо знать меру? – встрял Огурцов.

– Не надо путать причину и следствие, – менторским тоном ответил Коновалов. – Особенно, как сказал писатель, не надо путать следствие. Кисин, ты следователь? Значит, должен под этой мудростью подписаться. Но главное – соблюдать святые правила пития. Водка должна быть холодной – раз; очень холодной – два; ее надо пить из правильной посуды – три.

– Из стопок! – констатировал Кисин.

– Не всегда, – возразил Василий. – Если домашнее застолье, семейный, допустим, обед – то из рюмок. Если неразборчивая пьянка и компания разнородная, то из стопок. В мужской компании – из маленьких граненых стаканчиков по сто грамм. На природе…

– …у костра…

– …да, под уху, под дымок – из стаканов.

Все одобрительно зашумели.

– В тяжелых, несовместимых с жизнью условиях, в виде исключения и при отсутствии альтернативы допустимо использовать железные или пивные кружки. Но – никогда! Никогда! Ни при каких обстоятельствах водку нельзя пить из чашек!

Упоминание о чашках, о самой возможности так обращаться с любимым напитком возмутило присутствующих чрезмерно. Чашка как таковая была обозвана последними словами, проклята и приговорена.

– Но это еще не все. – Василий встал, принял горделивую позу и закончил свою вдохновенную речь так: – Запрещено пить водку из пластиковых стаканов, фужеров для шампанского, емкостей из-под йогурта, тарелок, кастрюлек, чернильниц и пепельниц.

Парилка огласилась бурными аплодисментами. Василий раскланялся и лег на полку.

– Знаешь, – задумчиво заметил Кисин, – в одежде ты выглядишь менее удручающе. Когда ты лежишь, у меня почему-то возникает тревожное ощущение, что вас двое. Вот ты, а рядом – твой живот. Это результат усиленного питания или?..

– Кстати, о закуске, – перебил его Василий. – Есть уроды, которые закусывают водку пирожком. Поубивал бы.

– Это что! – Журавлев приподнялся на локте. – Бывает, что и виноградом. Правда-правда, сам видел!

– Конечно, горячий супчик – вне конкуренции, – Василий загнул большой палец, – традиционные закуски типа соленого огурца, грибов и квашеной капусты тоже хороши, – он загнул указательный, – ничего не имею против жареного мяса, рыбы и котлет.

– Но не под первую рюмку, – опять встрял Кисин.

– Конечно!

– Допустимы салаты, – Журавлев дотянулся до Василия и загнул ему еще два пальца.

– Все, больше не могу! – взвизгнул Кисин. – Хочу выпить и закусить.

Компания потянулась к выходу и, предварительно обмакнувшись в бассейн, вернулась к столу. На виски никто уже не реагировал, зато водка полилась рекой. Василий довольно потирал пузо и умиротворенно сопел. Хорошо! Все по правилам, все как у людей.

Часа через полтора Огурцов как бы невзначай подсел к нему и как бы вяло поинтересовался:

– Разобрались с бабушкой стажера?

Василий, сконцентрировав остатки воли и актерского дарования, удивленно уставился на него:

– Какая бабушка?

– Ты мне звонил про нее. – Огурцов явно нервничал.

– Да? – Василий страдальчески наморщил лоб. – Петюня, извини козла старого, не помню.

– Ты просил проверить одного нашего бывшего.

– Да? Петь, ну что ты, как маленький, не бери в голову. Ну, забыл я, забудь и ты.

– То есть проблемы уже нет? – Огурцов был сама настойчивость.

– Ни-ка-кой! Новый год, ежики зеленые, радуйся, празднуй. Видимся раз в сто лет, так ты и то умудряешься – бабулька, бывший, я просил. Прекрати.

– Ладно. – Огурцов слегка повеселел. – Я просто думал, тебе надо.

– А что там было-то? – вяло спросил Василий, и Огурцов опять затосковал.

– Да так…

– Напомни, а то меня чего-то мой склероз начинает беспокоить. Хероза прям какая-то. Звонил, тебя напрягал – и вообще ничего не помню, хоть убей. – Старший оперуполномоченный Коновалов был хитрым сыщиком. Огурцов заметался. Сам же виноват, сам разговор начал, и как теперь?

– Ты говорил, что бабулька твоего стажера повздорила с одним… ну, как сказать, ну с одним деятелем по поводу… ну, там с собаками что-то.

– Да? – Василий задумался. – Занятно. А что может быть с собаками? Покусали кого-то?

– Не знаю. – Огурцов обреченно налил себе водки и залпом выпил. – Ты не сказал.

– Но ты же узнавал про него? Про НАШЕГО бывшего, – Василий выделил «нашего», демонстрируя, что типа все свои.

– Да, он занимается благотворительной деятельностью, животных охраняет.

– От кого?

– От людей, надо думать.

– Смотри, какой молодец! Вообще удивительно, куда только судьба ментов не забрасывает. Интересно. Я тоже, пожалуй, потом к нему подамся. Словечко замолвишь? – Василий старательно изображал вдруг вспыхнувший интерес к странному зигзагу судьбы неизвестного ему человека.

– Замолвлю, – мрачно пообещал Огурцов.

– Ты чем так расстроен? – Василий заботливо заглянул Огурцову в глаза. – Случилось что?

– Нет, бог миловал. – Огурцов сделал еще одну попытку улизнуть. И – опять не удалось.

– А на что он живет? Благотворительность ведь денег не приносит, насколько я знаю.

Огурцов побледнел.

– Там, насколько я понимаю, есть платные услуги, есть бесплатные. Так и живет.

– А платные какие? – Василий тянул из коллеги информацию, наматывал ее на кулак, и Огурцову казалось, что каждый новый вопрос затягивает на его шее удавку.

– Вась, да не вникал я! Зачем? Мне-то что за дело?

– Ну, интересно же. Твой же приятель.

– Не приятель он мне, так, сослуживец.

– И все-таки?

Огурцов понял, что Василий не отстанет:

– Собачья гостиница вроде, если я ничего не путаю. Уезжаешь в отпуск, а собаку оставляешь. Ее там холят, лелеют, развлекают. Или поиск потерявшейся собачки, тоже платить надо, кажется… А может, все не так, кто его знает?.

Василий посмотрел на Огурцова ласково-ласково и именно с этим выражением лица нанес последний сокрушительный удар. Капкан захлопнулся, и деться капитану Петру Огурцову было больше некуда:

– Познакомь меня с ним, Петюня, будь другом.

Огурцов еще не понял, что попался окончательно, он еще пытался барахтаться, надеялся выплыть. Зря! Старший оперуполномоченный Коновалов расставил силки мастерски, и единственное, что оставалось в такой ситуации – покориться судьбе. Когда дар речи вернулся к Огурцову, он с потрясающе фальшивой легкостью, которая внешне выглядела как натуга, поинтересовался:

– Зачем?

– Мне интересно, как это делается. Я имею в виду, как регистрируются такие конторы? Честно говоря, я подумывал, не открыть ли частное сыскное агентство. Собачий бизнес, человеческий, куриный – какая разница, главное схему правильно придумать. Для меня твой сослуживец просто новогодний подарок. Мент мента всегда поймет и, я надеюсь, поделится частью секретов. Тем более ты говоришь, что он хороший парень. Не могу я больше, Петя, устал. Не уйду сейчас – через год меня этот МУР доконает. Я позвоню тебе второго января, и ты меня на него… как его фамилия?..

– Морозов, – просипел Огурцов почти беззвучно.

– …вот, ты меня на этого Морозова выведешь. Идет?

Огурцов попытался кивнуть, но шея не слушалась. Даже радикулит не смог бы придать ей такой стойкой неподвижности. Впрочем, Василия не очень волновало окостенение Огурцова, он трактовал происходящее однозначно в свою пользу.

– Вот и славно, трам-пам-пам. Я позвоню.

Из парилки доносилось равномерное шмяканье веников; из бассейна – плеск и сладостные стоны; из «комнаты отдыха» – чавканье и чоканье. Огурцов ничего этого не слышал. Он сидел бледный и жалкий; он проклинал судьбу и мучительно пытался понять, что бы все это значило и каковы истинные намерения Коновалова. Но не понимал, а потому еще сильнее боялся.