Текст книги "При попытке выйти замуж"

Автор книги: Анна Малышева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 24 страниц)

Глава 37
ИЛЬИН

Он оставил Сашу в директорском кабинете, а сам, сославшись на неотложные дела, ушел в свой врачебный кабинет. Рабочий день заканчивался, пациентов уже не было, и только молодой доктор рассматривал рентгеновские снимки.

– Ты еще долго? – спросил Ильин, и доктор, чутко уловив настроение начальника, стал спешно собираться:

– Нет-нет, Вениамин Гаврилович, уже ухожу.

После ухода молодого доктора Ильин снял телефонную трубку и набрал номер:

– Зоечка? Приветствую тебя. Как здоровье? Да? Рад, держать в том же духе. Я вас вот о чем хотел спросить – помнишь, я просил тебя пристроить щенка?.. Да, рыженького, да, да… Нет, не передумал, просто мне нужно уточнить – что да как… Что ты, я не сомневаюсь, просто его бывшая хозяйка спрашивает, нельзя ли навестить питомца… Я все понимаю, но это МНЕ нужно. Позвонишь? Отлично, и спасибо большое.

Посидев с минуту в задумчивости, он опять набрал номер:

– Олег? У меня сегодня гости. Будь добр, голубчик, подготовься там. Мы приедем около девяти вечера, так что… ну, сам знаешь. Нет, не много, один человек. Нет, еду я сам куплю.

Ильин опять погрузился в задумчивость. Казалось, он тянет время и почему-то опасается возвращаться к Саше. И вместе с тем одного взгляда на него было достаточно, чтобы уверенно сказать: у человека хорошее настроение.

– Седина в бороду… – сказал он сам себе и засмеялся: – Не ожидал.

После демонстративного ухода Ляльки, ухода, вызвавшего у него скорее досаду, чем огорчение, у Ильина, что называется, бывали девушки, но ни одна из них не вызвала у него не то что страсти, но даже интереса.

Так, как он говорил, для поддержания формы. И он успел привыкнуть к подобному порядку вещей и отчасти полюбить его – чем плоха размеренная, полная житейских удовольствий жизнь состоятельного и вхожего в высший свет человека? Он был сам себе хозяином, и ценил свою свободу очень высоко. Иногда он с усмешкой думал о том, что вполне мог в свое время жениться на Ляльке. Да что там мог? Женился бы обязательно, если бы она не давила на него с такой нечеловеческой силой. Но что ж тут поделаешь, если он с детства не мог ничего делать под нажимом, не переносил, когда его вынуждают. Лялька вовсе не была дурой, но стремление женить его на себе во что бы то ни стало пагубно сказалось на их отношениях. Как она не поняла, что перегнула палку?

Саша во время их первой встречи произвела на него двойственное впечатление и тем самым вызвала любопытство к себе. С одной стороны – хрупкая девочка, кокетливая, но ранимая, изо всех сил прячущая свое смущение под маской полной раскрепощенности. С другой стороны, он почувствовал, что девочка эта, если надо, пойдет на медведя с перочинным ножиком, и ведь завалит бедного зверя. Его удивило, как в ней странно сочетаются желание нравиться, причем всем подряд, даже самым второстепенным для нее людям, и свобода от мнения окружающих.

Но не это главное. Она ему ужасно понравилась: тоненькая, длинноногая, зеленоглазая, обаятельная. Он сам себя не узнавал и вынужден был признать, что испытывает к ней совершенно непривычное чувство: ему хотелось одновременно быть и ее отцом, и ее любовником. Ему хотелось оберегать и защищать ее, утешать и воспитывать, а вместе с тем обладать ею.

В новогоднюю ночь, стоя у дверей ее комнаты на своей даче, он не мог заставить себя войти. Почему? Сто раз он бывал в подобных ситуациях, сто раз заходил в эту самую комнату и всегда находил нужные слова, правильные интонации. И ни разу ему не показали на дверь, не сказали: «Как вы смеете!» или «За кого вы меня принимаете?» Да что там – он никогда не сомневался, что его ждут и что ему будут рады. Хотя девушки попадались очень непростые и очень строгих правил. Но он знал, как это делается, – нужно быть галантным и не прилипчивым, мягким и обаятельным, внимательным, но слегка отстраненным. Нужно заставить их проявить активность, слегка заволноваться и задуматься над тем, а достаточно ли он уделяет им внимания, нравятся ли они ему? Неплохо блеснуть знаменитыми друзьями – современные девушки любят звезд и способны оценить того, кто дружен с ними.

На Сашу его звездная компания не произвела должного впечатления, скорее наоборот. Но он оценил и то, что она старалась скрыть свое отношение к его приятелям, старалась не обидеть и не задеть его.

Стоя перед дверью ее комнаты, он боялся очень смешной вещи – вот он сейчас войдет, а она спит. Его бы это задело. Раньше он ставил своего рода эксперименты – заходил в комнату к той или иной своей гостье через час после официального: «Спокойной ночи», через два, через три. Однажды навестил девушку под утро. Она не спала! И другие не спали. Что и требовалось доказать.

Впервые в жизни он изменил своим привычкам и мирно ушел к себе, а утром, за завтраком, пялился на Сашу во все глаза, стараясь понять, как она отнеслась к его деликатности. И ничего не понял. Она весело болтала, строила ему глазки и вообще вела себя так, как будто ничего другого от него и не ожидала.

Дошло до того, что он попросил у заведующей регистратурой, которая выписывала «Вечерний курьер», несколько номеров этой газеты и целый вечер читал Сашины статьи.

Но больше всего его тревожило то, что он скучал по ней. Ему УЖЕ ее не хватало. Он неоднократно ловил себя на том, что тянется к телефону, чтобы позвонить Саше, просто позвонить, поговорить, услышать. Куда это годится? Да, определенно, сорокадвухлетний процветающий стоматолог и бизнесмен Вениамин Гаврилович Ильин не узнавал сам себя.

Бесцеремонное появление Ляльки поставило все на свои места. Как только он почувствовал знакомый напор, как только увидел тщательно ухоженное и некогда так нравившееся ему лицо, как только услышал резковатый низкий голос бывшей любовницы, он вдруг понял, как приятно иметь дело с совсем другой женщиной.

«Влюбленность, – говорил один его знакомый психиатр, – это чувство невротической привязанности».

Невротическая привязанность к Саше стоматологу Ильину нравилась, и он уже не мог и не хотел выздоравливать.

Глава 38
ВАСИЛИЙ

– Не советую вам вести себя так агрессивно, – капитан Коновалов ласково улыбнулся. – Бесполезно. Ваш муж – преступник, и мы не уйдем отсюда, пока он не вернется домой.

– Я не замужем, – Лялька скорчила презрительную мину. – Но это вовсе не означает, что я могу позволить себе проводить ночь вместе с незнакомым мужчиной. Тем более – с таким.

– Каким таким? – уточнил Василий. – Таким привлекательным?

– Ой, господи! – Лялька расхохоталась.

– Знаете, я иногда боюсь подвергать женщин такому искушению. Есть совсем необузданные. Видите, приходится все время носить с собой оружие, – Василий покрутил на пальце пистолет, – а то бросятся, бывало, на шею, и душат, душат меня в объятиях. Вся шея в шрамах.

– От объятий?

Василий заговорщически оглянулся и перешел на шепот:

– Некоторые, самые темпераментные, представьте себе, кусаются.

– За шею? – Лялька раздраженно отбросила в сторону диванную подушку и вышла из комнаты. Василий невозмутимо поплелся следом.

– Да. Во-первых, у меня это самое эротичное место. Вот, посмотрите. – Он задрал подбородок вверх, давая Ляльке возможность полюбоваться своей короткой и мошной шеей, которая, по словам следователя Малкина, была предметом зависти всех «мелких и тощих испанских быков», участников коррид. – Во-вторых, о другие части моего тела можно сломать зубы.

Василий проводил Ляльку до кухни и пристроился за столом, внимательно наблюдая, как она варит кофе. Он не мог отделаться от мысли, что сожительница Морозова нервничает несколько сильнее, чем того требует ситуация. Василий думал о том, что подобные девицы, как правило, достаточно легко переживают неприятности своих мужчин, тем более, как она сама справедливо заметила, не мужей. Такие холеные стервы вообще очень устойчивы к неприятностям, и любимое их занятие – выходить сухими из воды. А эта – ну просто места себе не находит. Почему?

– Ночь? Вы сказали – провести со мной ночь? – продолжал он зудеть. – И часто ваш… друт не приходит домой ночевать?

– Бывает, что не приходит, – мрачно ответила Лялька.

– А вы, конечно, не спрашиваете, где он был?

Лялька опять кивнула.

– Потому что доверяете ему на все сто, – серьезно сказал Василий.

Лялька кивнула.

– Завидую. – Василий посмотрел на нее с уважением. – Редкость, между прочим, в наше время. Современные женщины подозрительны и истеричны. На час позже мужик вернулся – она уже со сковородкой поджидает в передней. И – по морде, по морде, по морде: «Где был, где был, где был?!» Думаете, почему у наших мужчин такие тупые рожи? Да потому что по ним целыми ночами сковородками долбят.

– Вы меня утомили, – сказала Лялька. – Помолчать можете?

– Могу. Но не хочу. Вы мне врете, огрызаетесь, хамите, а я должен выполнять ваши просьбы. С чего бы? – Василий заговорил жестче.

– Я вру? С чего вы взяли? – Лялька налила кофе только себе и присела к столу.

– А вот это уже военная тайна, – капитан Коновалов опять перешел на шутливый тон. – Точнее, милицейская. Не могу сказать, как я вывожу врунов на чистую воду. Специальный метод, нас в школе милиции ему научили. Дедуктивный называется.

– Не буду с вами спорить, – Лялька отхлебнула кофе и закурила.

– Ясен пень! – Василий встал и сам налил себе кофе. – Спорить вы будете со следователем. Наше дело простое – задержать и доставить. Наручники там застегнуть, отстегнуть. Мордой в сугроб уложить. Коленкой по зубам.

– За что, хотелось бы спросить? – враждебно процедила Лялька.

– С удовольствием отвечу: за соучастие, за укрывание преступника, за отказ от помощи следствию, – елейным голосом ответил Василий и тут же рявкнул так, что его собеседница чуть не выронила чашку. – Понятно?!

Лялька молчала, а капитан Коновалов не переставал удивляться. Его хваленая интуиция настойчиво подсказывала: все не то, все неправда. Ей бы послать его куда подальше, рассмеяться ему в лицо, пригрозить жалобой прокурору. Между прочим, подобное поведение было бы не только естественным для такой девицы, но и правильным. Ничего у МУРа на нее нет, прицепиться не к чему, а сожительство с преступниками у нас ненаказуемо. Или она и вправду его подельница?

– Ольга Викторовна, – Василий опять перешел на отеческий тон, – давайте все же попробуем договориться. Вы взрослый человек и не хуже меня знаете, что помощь следствию – лучшая зашита от неприятностей. Вы поможете нам, мы поможем вам. Вашего друга мы все равно найдем, так что никакого смысла молчать и скрывать его местонахождение у вас нет. Помогите, а?

Лялька молчала.

Впрочем, у капитана Коновалова было такое хорошее настроение, что капризы и неадекватность морозовской сожительницы его задевали мало. Он, как охотничья собака, чувствовал близость добычи и наслаждался этим чувством. Он твердо знал, что Валерий Юрьевич Морозов, подозреваемый в похищении одиннадцати граждан, среди которых один сотрудник МУРа, будет задержан с минуты на минуту, а его жертвы, соответственно, вскоре выпущены на свободу.

Василий не мог ответить себе на вопрос: почему злодей такого масштаба, куш которого в случае успеха равнялся бы пяти миллионам долларов, занимался мелкими аферами с бездомными животными; и зачем в двух шагах от таких сумасшедших денег работать мошенником, обманывающим доверчивых сердобольных граждан, обещая им пристроить за гроши кошечек и собачек? Возможно, думал Василий, это синдром Шуры Балаганова, который, даже имея кучу денег, не может устоять перед искушением украсть пятачок в трамвае. Он думал о том, что Саня каким-то неведомым путем опять помогла им раскрыть преступление, и, конечно, она будет злорадствовать и говорить ему гадости: «Вот, Васечка, а ты отмахивался от меня». Ну и пусть. О Сане он думал с нежностью и надеялся, что она не откажется встретить с ним старый Новый год.

Короче, старший оперуполномоченный МУРа Коновалов был совершенно не готов к дурным новостям, и потому звонок младшего оперуполномоченного Зосимова совершенно выбил его из колеи:

– У нас ЧП, – траурным голосом сказал Леонид в ответ на бодрое «слушаю вас внимательно» Василия, – у Сани в квартире труп.

– Да что ж такое! – Василий выругался, не смущаясь присутствием дамы. – Сейчас еду. Пусть меня кто-нибудь подменит, омоновцев пришли, что ли. Злодея-то упустить нельзя.

– Боюсь, мы его уже упустили, – перебил его Леонид. – Потому что это он и есть.

Василий не понял:

– Кто – он и есть?

– Труп. Санин труп. Тьфу, господи, что я говорю, типун мне на язык, я имею в виду, что наш фигурант и покойник в Саниной квартире – это одно и то же лицо.

Смотреть на старшего оперуполномоченного в этот момент было просто страшно. Во всяком случае, Лялька испугалась по-настоящему. Она стала белее снега и вжалась в стул изо всех сил.

– Я уезжаю, дорогая, – мертвым голосом сказал Василий. – Но вернусь в самое ближайшее время. На прощанье могу пообещать тебе о-о-очень большие неприятности.

И Василий понесся к Саше. Вся компания была уже там: и Леонид, и Гоша, и эксперт Жилин, и какой-то неизвестный мужик, которого Василий сначала принял за врача. И даже успел задать ему несколько вопросов по существу:

– Огнестрельное?

Мужик кивнул.

– Когда наступила смерть?

– Я полагаю, около суток назад, – ответил мужик.

– Полагаю! – заорал Василий. – А ты поточнее определи, градусник в задницу вставь! У нас тут не «Что, где, когда».

– Прекрати, – одернул его Леонид. – Человек тут ни при чем, он Санин приятель и вместе с ней обнаружил труп.

– Пардон, – Василий сделал примиряющий жест руками, – обознался. А где судмедэсперт, мать вашу?!

– Едет. – Леонид потащил Василия на кухню, где сидела испуганная Саша с опухшим от слез лицом и мелко тряслась. Старший оперуполномоченный понимал, что девочку надо бы пожалеть, успокоить и забрать отсюда немедленно, но для этого он был слишком расстроен.

– Допрыгалась? – прошипел он. – Доигралась в сыщиков? Молодец. Трупов у тебя раньше не водилось. Так что растешь. Поздравляю.

– Я его не убивала, – стуча зубами прошептала Саша. – Это не я.

– Дура! – заорал Василий. – Что ты несешь?!

– Хватит орать, – попросил Гоша. – Мы все не в восторге от случившегося. Ори не ори, лучше не станет.

– Подожди, – Василий посмотрел на Сашу. – А где ты была прошлой ночью, когда его шлепнули? И что это за тип? – Василий кивнул в сторону двери. – Я так понял, что сегодня ты позвала его в гости на ночь глядя.

– Ну, самое время для сцен ревности, – протянул Леонид. – Я не устаю тобой восхищаться, начальник. Ты совсем сдурел.

– Вениамин Гаврилович меня проводил просто. – Саня испуганно глянула на дверь кухни. – Он мой стоматолог, я вечером была у него в клинике. А вчера я была у мамы. И мама может подтвердить. Еще меня видела соседка тетя Валя.

– Твой стоматолог? – возмущению Василия не было предела. – Твой? Bo-на какой сервис-то у нас теперь! У тебя так болел зуб, что ты идти не могла. А костылей под рукой не было, пришлось везти домой.

– Значит, так. – Гоша попытался перевести разговор в конструктивное русло. – Почему его грохнули здесь? И как он вообще сюда попал? Вот что неплохо бы понять. Хотели подставить Саню? Зачем? Значит, она им помешала. Вот отсюда и давайте плясать.

– У него при себе что? – Василий, наконец, взял себя в руки.

– Нож. – Гоша положил на стол целлофановый пакет. – Он залез сюда, будучи вооружен холодным оружием. Так-то.

– Так он убивать тебя пришел?

– Наверное, – кивнула Саша, и губы у нее опять задрожали.

– Интересное кино. – Василий вскочил и пошел осматривать труп. Осмотр его не удовлетворил. – Кустарщина. Один выстрел вообще никуда. Как с такого расстояния можно было попасть в плечо?

– Зато второй – в десятку, – возразил Леонид. – Видел дырку во лбу?

– С трех шагов даже эта курица, – Василий ткнул пальцем в Сашу, – не промахнулась бы.

– Я не убива-а-ала! – завыла Саша.

– Простите, – вступил в разговор Сашин приятель. – Вы не будете против, если я заберу отсюда девушку? Или она вам еще нужна?

– Как это – заберу? – Василий грозно выпрямился. – Куда?

– Неважно куда, – миролюбиво ответил незнакомец. – Важно, что отсюда.

И, чувствуя, что настроение вновь прибывшего опера довольно склочное, предложил всегда и всех устраивающий компромиссный вариант:

– К маме, например.

– Сначала мы запишем ваши показания… – начал было Василий, но Леонид опять не дал ему договорить:

– Уже. Все уже записали. Забирайте действительно Саню, нечего ей здесь делать.

– Сильно все жалостливые, – Василий все еще пытался огрызаться, хотя возразить ему было нечего.

Саша, узнав о том, что можно уезжать, обрадовалась, насколько это было возможно в ее состоянии.

– Здесь еда в холодильнике, – быстро заговорила она, с благодарностью глядя на Леонида. С Василием она старалась не встречаться глазами. – Суп, курица, ну, вы сами разберетесь. Если проголодаетесь, то кушайте. Пока. Спасибо. Целую вас всех.

– Завтра утром чтоб была у меня, – кровожадно сказал Василий на прощанье. И добавил, обращаясь к Леониду, когда за Сашей и Ильиным закрылась дверь: – Завтра все мне про этого типа узнаешь, все-все. Не нравится он мне.

– Не дури, – отмахнулся Леонид. – Если каждого, кто положил глаз на нашу Саню, сажать в кутузку, никаких изоляторов не хватит.

В машине Саша опять начала плакать. Ильин молча вел «Сааб» и время от времени гладил ее по плечу. Она успокоилась минут через пять и поняла, что едут они отнюдь не к маме.

– Вообще-то лучше было бы…

– Нет, – Ильин покачал головой. – Не придумывай. Зачем волновать твою маму среди ночи? Сейчас приедем на дачу, ты примешь душ, я тебя покормлю и уложу спать. Не волнуйся, все будет хорошо.

– Но…

– Все, дискуссия закончена.

Саша вздохнула с облегчением. Ей и вправду было спокойнее с ним.

Оперативники провозились в Сашиной квартире еще около трех часов, и лишь под утро Василий вспомнил про Ляльку.

– Что-то с этой девкой не то, – поделился он с Леонидом своими подозрениями. – И знает она много больше, чем говорит.

– Ты намекаешь, что и про убийство своего сожителя она знала?

– Нет, вряд ли. – Василий почесал лоб. – Но про делишки его – знала определенно. Колоть надо, хотя, чует моя поджелудочная железа – непросто нам придется.

Глава 39
АЛЕКСАНДРА

Еще не открыв глаз, я целую минуту уговаривала себя, что события прошедшей ночи – всего лишь кошмарный сон. Не уговорила. И мертвый живодер, и залитая кровью передняя моей квартиры, и разъяренный Вася – все это было, и последствия всего этого мне еще разгребать и разгребать. И все-таки я проснулась в хорошем настроении, потому что светило солнышко, на столе лежала трогательная записка от Вениамина Гавриловича, который уехал в клинику, и вкусно пахло кофе. Нет! Истинной причиной моего хорошего настроения было другое…

Вчера Вениамин Гаврилович был нежен и сумел меня утешить в полной мере.

Сначала я почти час отмокала в ванне, потом мы ужинали или завтракали, даже не знаю, как правильнее назвать нашу трапезу – дело шло к утру. Выпивали, разумеется, коньяк, и не просто так, а с тостами: сначала за нас; потом за прекрасных присутствующих здесь дам; потом за то, чтобы все неприятное осталось позади; потом за то, чтобы будущее было счастливым прямо с завтрашнего дня; потом опять за «прекрасную даму, почтившую своим посещением сей холостяцкий уголок». Странно, но всякие глупости, сказанные Ильиным в эту ночь, всякие там «ты моя ненаглядная, знаешь почему? потому что я не могу на тебя наглядеться» или «ты похожа на солнечного зайчика», слова, над которыми я вообще-то при привычном ходе вещей привыкла посмеиваться, сегодня пришлись как нельзя более кстати. Мне было невыносимо приятно, и, запивая коньяком каждое его признание, я сама не знала, отчего у меня кружится голова – от спиртного или от его слов.

Надо отдать ему должное – он ни на чем не настаивал и, если бы я хоть чуть-чуть возражала, ушел бы к себе, я в этом уверена. Но мне не хотелось оставаться одной, и, когда он присел на край моей кровати, чтобы, как он сказал, «рассказать мне на ночь сказочку», я сама попросила: «Не уходи».

Да, вот еще что – он ужасно волновался, наверное, даже больше, чем я. И старался быть очень бережным, очень осторожным, хотя я несколько раз повторила, что фактически уже была замужем и что мне не восемнадцать лет и даже не двадцать два. Но все же в каждом его прикосновении сквозило: «только бы не обидеть, не сделать больно, не испугать». Пожалуй, чуткости в его поведении было слишком много, и я с удивлением отмечала про себя, что роль хрустальной вазы мне не очень нравится. Мысленно я просила его быть поуверенней и не так уж со мной церемониться. В конце концов, никто никому не делает никакого одолжения, никто не приносит себя в жертву. Обоюдное согласие, как ни крути, предоставляет возможность нашим желаниям вырваться наружу.

Он был слишком гостеприимным хозяином и старался, чтобы мне было хорошо в его доме. Он весь вечер и всю ночь ухаживал, вот именно ухаживал за мной, а мне хотелось, чтобы он несколько иначе распорядился своими хозяйскими полномочиями.

Мне не хватало его иронии, и получалось так, что он и меня заставлял быть очень возвышенно-серьезной. Впрочем, все было замечательно, и мелкие придирки не в счет. Поругав себя за порочность, я заснула вполне счастливой.

Утром я поехала в редакцию, полностью проигнорировав Васино указание явиться к нему. Еще чего! Понадоблюсь – вызовет повесткой.

В «Курьере» я сразу окунулась в атмосферу затишья после бури. Все успокоились, вздохнули с облегчением, поздравили Мохова с возвращением и слегка заскучали: все-таки скандалы придают жизни специфическое очарование. Сотрудники сидели в отделах, в коридорах было пусто, только бледный Гуревич бродил из комнаты в комнату в поисках пропитания. На него-то я сразу и наткнулась.

– Как здесь, – спросила я его, – какие новости?

– Все, э-э-э, попрятались, подобно крысам, – шепотом доложил он. – Только я, аки буревестник, э-э-э, смело озираю просторы.

То, что Гуревич сравнил себя с буревестником, насмешило меня. Если и искать ему аналоги в мире пернатых, то скорее где-нибудь на заброшенной птицефабрике среди ободранных и совсем не бройлерных кур. Впрочем, как выглядит птица буревестник, я представляла себе слабо, вполне возможно, что она, то есть он, внешне чисто «аки Гуревич», такой же патлатый, неприбранный и всегда голодный.

– Что главный? – спросила я на ходу. Гуревич, мелко семеня за мной и принюхиваясь, выразительно пожал плечами. – Не от тебя пирожками пахнет?

Сева Лунин оказался не в пример Гуревичу более информированным.

– Главный доволен, – сообщил он. – Обещает прогрессивные реформы.

– Какие? – спросила я. – И когда?

– Говорит, скоро. Он сам мне сказал. Но по секрету. Уйди, гнида! – последнее относилось к Гуревичу, который просунул голову в дверь и выразительно уставился на бутерброд, лежащий перед Севой на тарелке.

Гуревич не ушел, а застрял в дверях, сопя и облизываясь. Сева от греха схватил бутерброд и принялся его есть, поглядывая на дверь.

– Майонез в панике, – чавкая, сообщил Сева. – Савельченко твой – тоже. Сволочи! – Сева от злости так впивался зубами в бутерброд, как будто это был не кусок хлеба с колбасой, а один из вышеназванных типов.

– Не люблю реформы, – вздохнула я.

– Нам-то чего? – Сева, наконец, дожевал бутерброд и говорил уже вполне внятно. – Тема хорошая, мирная – разборки, грабежи, контрабанда, убийства. Вот в «политике» все волнуются, им уже намекнули на перемену курса. А нам-то…

– Кстати, об убийствах, – вспомнила я, – вчера у меня в квартире нашли труп, представляешь?

– Да что ты?! – глаза Севы загорелись нездоровым огнем. – И тебя подозревают.

– Обалдел?

Но Сева меня не слушал. Он мечтал:

– Классная раскрутка нашего «Курьера»! Представляешь? Заметки во всех газетах: «Криминальный корреспондент «Курьера» Александра Митина обнаружила труп в своей квартире. Подозрение пало на нее. Адвокат, – это должен быть очень известный адвокат типа Резника, – решительно опротестовал постановление прокурора о взятии Митиной под стражу…»

– Ты хочешь, чтобы меня посадили в изолятор? – возмутилась я.

– Знаешь, – одернул меня Сева, – для раскрутки родной газеты можно было бы и посидеть недельку.

– Щаз! Ты был хоть раз в СИЗО? Я тебе предлагала, так ты ж нежный слишком: ах, я не могу выносить этого вида, этого запаха!

– Ладно, живи, – Сева махнул рукой и спросил вяло:

– Еще какие новости?

– Еще я замуж выхожу.

Сева опять возбудился:

– Да ну? За мента твоего?

– Нет. Совсем-совсем за другого человека.

Сева прореагировал странно:

– Жаль. Мент симпатичный, веселый. А он не обидится?

Этот вопрос занимал меня ничуть не меньше Севы.

– А мне наплевать. – Я старалась, чтобы в моем голосе было побольше бодрости и легкости. Но сама себе не верила. Как я скажу Васе о своих матримониальных планах? Как? Чем больше я думала об этом, тем больше злилась на Васю. Во мне нарастали агрессия виноватого человека и страх предателя. И, как всегда, в таких случаях мне хотелось, чтобы Вася в чем-то провинился передо мной, чтобы сделал гадость. И Севина идея о моем аресте вдруг перестала казаться мне бредом и начала обрастать привлекательными моментами.

И я позвонила в МУР. Вася снял трубку после первого же гудка и спросил устало:

– И где ты? Мы же договаривались, что ты придешь утром.

– Не «мы договаривались», а ты велел. Улавливаешь разницу?

Вася на провокацию не поддался, не завелся и не разозлился, а только переспросил:

– Так ты где?

– На работе. И знаешь, – я понизила голос и сказала заговорщическим тоном, – хотела тебя попросить об одолжении. Ты не мог бы стереть отпечатки моих пальцев со «ствола»?

– С какого «ствола»? – испуганно спросил Вася.

– С того, – продолжала я в том же похабном тоне, – из которого шлепнули живодера.

– A-а, с этого, – Вася развеселился. – В обязательном порядке, хозяйка. Не боись. А фальшивые кси-вы тебе во сколько подвезти?

– Я серьезно! – возмутилась я.

– Понимаю. – Васю кто-то отвлек, он извинился и попросил меня позвонить ему вечером. Сказал, что уезжает, и мне, следовательно, приезжать к нему сегодня уже не надо. Вот и пойми его: когда не надо – орет как резаный, а когда надо – сама любезность.

Разрядил обстановку Майонез, ворвавшийся в отдел с громкими проклятьями. Он был недоволен погодой, программой телевидения и политическим руководством страны.

– Давно хочу спросить у этих идиотов, которые окопались в «Вестях», – заорал он, – и когда наконец они будут делать нормальную программу!

– Да, – Сева важно кивнул. – Давно пора это выяснить.

– Невозможно же смотреть! – орал Майонез. – Уроды! Хоть телевизор выбрасывай.

– Зачем же так радикально, – возразил Сева. – Можно просто не включать его, когда идут «Вести».

Майонез сверкнул на него свирепым взглядом, а я судорожно схватилась за телефон.

– Добрый день, – вежливо поздоровалась я с секретаршей шеф-редактора «Вестей», – вас беспокоят из редакции «Вечернего курьера». Нельзя ли переговорить с кем-либо из руководства программы?

– На месте только заместитель редактора, – ответила она. – Как вас представить?

– Александра Митина, корреспондент отдела происшествий.

– Происшествий? – девушка явно удивилась. – Хорошо.

В трубке заиграла музыка, потом смолкла, и я услышала грубоватое «Алло».

– Здравствуйте. Я беспокою вас по поручению моего начальника Полуянова Александра Ивановича, – сухо сказала я. – Не подскажете, когда вы наконец начнете делать нормальную программу «Вести»?

– Что-о?! – заместитель шеф-редактора, похоже, был сильно удивлен, не сказать хуже.

– Когда, когда? – Я взяла ручку и принялась рисовать каракули в блокноте. – Помедленнее, пожалуйста, я записываю. – Трубка выразительно молчала. – Так, так, так, а в котором часу? Благодарю вас, информация исчерпывающая.

– Я не понял… – начал заместитель, но я быстренько повесила трубку.

Майонез смотрел на меня с изумлением, но молчал. Никакого раскаянья в его взгляде не было. Имя человека, которому удастся смутить Александра Ивановича, будет занесено в Книгу рекордов Гиннесса.

– Ну? – спросил Майонез.

– Сказали, что через два месяца, то есть в середине марта, начиная с дневного двухчасового выпуска, программа будет уже нормальной.

– Ага, – Майонез кивнул. – Логично.

Сева закатил глаза.

– Позвонить в метеоцентр? – услужливо предложила я, намекая на то, что Майонез минуту назад проклинал погоду.

– А ты работать вообще-то собираешься? – ответил он мне. – Или будем дурака валять всегда?

– Собираюсь. Я хотела…

В отдел шумно, как всегда, ворвалась Лида Мещерякова:

– Вы видели? Видели? Она совсем с ума сошла!

Майонез поморщился и открыл было рот, но перекричать Лиду ему не удалось.

– Белая юбка на черные колготки! Кошмар! Только Машке могло прийти такое в голову! Я вся валяюсь…

Под шумок я выскользнула из отдела. Реформы еще не начались, можно и наплевать на работу. Мне хотелось съездить к маме. Предстояло решить важнейшую проблему – ехать ли мне сегодня к Ильину, и если ехать, то когда? Поехать хотелось, но, наверное, правильнее было бы дождаться его звонка с приглашением, а не являться туда, как к себе домой. В принципе я давала ему мамин телефон, но догадается ли он искать меня там? А, с другой стороны, где же мне и быть-то, как не у мамы? Не дома же, где вчера… Бррр, думать о вчерашнем было неприятно.

Погруженная в непростые раздумья о том, как мне дальше выстраивать свои отношения с Вениамином Гавриловичем, я вышла на улицу. В лицо ударил противный ветер со снегом, и я поглубже спряталась в воротник шубы – когда же зима наконец кончится? Сил уже никаких нет терпеть этот холод.

Резкий сигнал клаксона напугал меня, и я резко шарахнулась в сторону. Обернувшись посмотреть, что это за придурок разъезжает здесь по тротуару и пугает людей, я увидела знакомый синий «Сааб».

– Я испугал тебя, прости. – Ильин виновато улыбнулся и слегка стукнул кулаком по центру руля, вроде как наказывая клаксон за то, что он такой громкий. Машина жалобно вскрикнула, и еще пяток прохожих, вздрогнув, метнулись к стене дома. – Соскучился, – сказал Ильин. – Ужас просто. Быстренько разобрался с делами, и сразу к тебе. То есть – за тобой.

– А как вы узнали, что я уйду с работы так рано?

– Догадался. – Он пожал плечами. – Да нет, наверное, просто очень хотел, чтобы ты ушла пораньше. Зачем ты говоришь мне «вы»?

– Привыкла. Теперь трудно будет переучиваться.

– Постарайся, ладно? А то смешно получается, – он поцеловал меня в губы и сразу успокоился. – Едем?

– Куда? – кокетничать и ломаться, а также прикидываться дурочкой я всегда умела. Понятно же куда – к нему. Оказалось, не совсем так.

– Сначала в магазин, – сказал он. – За вкусной едой, достойной тебя. Согласись, наше посещение торговых точек – это уже начало ведения совместного хозяйства.