Текст книги "При попытке выйти замуж"

Автор книги: Анна Малышева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)

Глава 32
МОРОЗОВ

То, чего он так боялся в последнее время, все-таки случилось.

Вернувшись домой ни с чем, усталый и опустошенный, Морозов решил рассказать обо всем Ляльке. Зачем? Раньше он никогда не навязывался ей со своими переживаниями. Лялька предпочитала легкие разговоры, болтовню, но никак не копание в его темной душе.

Хотя бывали моменты, когда ему хотелось выговориться, хотелось излить душу, пожаловаться на обидчиков. Но, глядя в Лялькины холодные глаза, он замолкал на полуслове.

Сегодня все было не так.

– Мне бы поговорить с тобой, – несколько выспренно произнес он.

– Правильно, – кивнула она, – давно пора.

– Ты ведь представляешь, чем мы занимаемся?

– Собачьей смертью, – ответила Лялька, и он в который уже раз поразился точности ее определений. Действительно, можно долго объяснять, на чем он строил свой полукриминальный бизнес, но весь он легко подпадал под определение «собачья смерть».

– Рассказать как? – спросил он.

Лялька кивнула.

Начал Морозов издалека, с тех незапамятных времен, когда они с приятелем и сослуживцем Петей Огурцовым придумали чудную схему прикарманивания бюджетных денег. Огурцов предложил в качестве компаньона заместителя префекта Олега Зеленского – тот прозябал в своей Окружной префектуре при сильном префекте, взявшем всю власть в свои руки, и сильно страдал. Страдал он, по словам Огурцоза, как от вто-ростепенности своего положения, так и от недостатка обыкновенных дензнаков.

Схема была проста и гениальна: при префектуре создается предприятие, своего рода «Рога и копыта», но не совсем. Предприятие обслуживает округ и получает бюджетные деньги. Реально «на нужды территорий», как выражались московские чиновники, оно тратит десятую часть этих денег, а остальные честно делятся на троих.

Зеленский пробил статью в бюджете «на охрану животных», в которую входило: «отлов», «создание пунктов передержки», «стерилизация бездомных животных», «уничтожение больных и опасных животных», «утилизация трупов больных животных».

Прибыль делилась поровну: треть заказчику Зеленскому, который добыл деньги и нанял исполнителя благородной миссии – Союз по защите животных; треть автору идеи и «крыше» Союза Огурцову и треть исполнителю – директору Союза Морозову. Сам исполнитель считал, что на его долю выпадает несоизмеримо больше работы: он создал предприятие, нашел людей, оборудовал офис и показательный приют, куда всегда можно было привести любую комиссию; купил ловцам животных машины, снял за городом брошенную ферму для передержки собак, которая располагалась рядом с зоокрематорием Академии наук. В прежние времена там сжигали лабораторных животных, преимущественно крыс и мышей. Сейчас немногие институты могли позволить себе опыты над животными, и печь простаивала. Морозов нашел ее, заключил договор с хозяйственным управлением Академии наук, и его команда принялась создавать видимость бурной деятельности. Машины с красивыми надписями на боках «Зоопомощь» курсировали по территории округа, сонные ловцы иногда совершали набеги на окрестности гаражных кооперативов, где скапливалось много собак и возникала опасность образования стаи, собаки вывозились на ферму, где благополучно умирали и подвергались утилизации.

Дело приносило приличный доход и, как всякое успешное начинание, требовало расширения. Окружная префектура была пройденным этапом – впереди призывно сияли огни большого столичного города.

Однако стоило Огурцову дернуться в поисках подхода к префектуре соседнего округа, как ему вежливо, но твердо дали понять: место занято. А через неделю позвонили и предложили встретиться с неким серьезным человеком для обсуждения, как было сказано, «ваших благотворительных дел».

Огурцов, еще не потерявший надежду на расширение своего бизнеса за пределы одного округа, попытался изобразить крутизну, заявив, что в ближайшие три дня он, увы, никак не может, на что ему коротко ответили: «Вас ждут завтра там-то и там-то во столько-то» – и повесили трубку. Было в голосе звонившего нечто такое, что Огурцов не рискнул ослушаться и на встречу не явиться.

О состоявшемся разговоре Огурцов рассказывал другу Морозову сбивчиво и невнятно. Морозов понял только, что новый знакомый Огурцова – «не так прост», и даже «совсем не прост», и что «имеет концы повсюду». Морозов понял также, что этот загадочный тип уже прибрал к рукам не один округ и «охраняет там животных», подобно огурцовско-морозовско-зеленсковской шайке.

Стороны договорились о нейтралитете и непро-никновении на территорию друг друга, чему Огурцов был несказанно рад и на что, честно говоря, не рассчитывал. Казалось, все решено и волноваться не о чем. Но однажды в офис Союза по защите животных, где Морозов как раз в тот момент проверял липовую бухгалтерию, ворвался гневный гражданин и потребовал немедленного возвращения трех собак, проживавших на их автомобильной стоянке. Гражданин настойчиво порывался сначала «набить Морозову морду», а затем «задушить его своими руками».

В течение последующей бурной и нервной беседы, насыщенной взаимными обвинениями и оскорблениями, выяснилось, что собаки были любимы всеми автовладельцами, хранившими свои транспортные средства на той самой автостоянке. Более того, собаки охраняли этот объект и не вызывали никаких нареканий ни с чьей стороны. Но вчера откуда ни возьмись появился фургон «Зоопомощь», принадлежащий, как вскоре выяснилось, Союзу по защите животных, оттуда вывалились три запойных негодяя, поймали собак и увезли.

Автолюбители встали на уши и разыскали офис проклятого Союза. Представитель автостоянки обещал дойти до суда, если псы не будут немедленно возвращены на место прежнего жительства.

Морозов пообещал разобраться, намекнув, что придется ехать за собаками черт знает куда. Гражданин без разговоров выложил на стол деньги и ушел, хлопнув дверью.

Собак вернули. Морозов собрал всех ловцов, провел с ними совещание, и… собаки с автостоянок, гаражных кооперативов и просто из дворов стали пропадать в десятки раз чаще. Правда, на половине принадлежащих Союзу фургонов надпись «Зоопомощь» была старательно закрашена, а в газете бесплатных объявлений, в телефонных справочниках и в базе данных «09» появился телефон новой фирмы «Бюро поиска потерявшихся животных». А еще через некоторое время – телефон фирмы «Ищу хозяина», которая за деньги бралась пристроить щенка, взрослую собаку или кошку в «хорошие руки». Что интересно, организации были разные, а номер телефона у всех один и тот же.

Клиентов было много, особенно весной. Собаки в большом городе терялись часто, а обезумевшие от горя хозяева не жалели денег: «Только найдите!»

Морозов находил. Иногда тех, которых сам похищал; иногда тех, которые потерялись без его участия.

Таинственный незнакомец, так запавший в душу Огурцову, объявился через два месяца, и на этот раз пожелал встретиться с Морозовым.

Он оказался почти таким, каким Морозов его себе представлял: холеным, наглым, умным и жестким.

– Валерий, – представился ему Морозов.

Тот в ответ кивнул.

– Как мне вас называть? – спросил Морозов.

– Зовите меня просто – шеф, – ответил тот.

– Как? – растерялся Морозов.

– А так: здравствуйте, шеф, как себя чувствуете, шеф, не хотите ли чего, шеф? – Морозов, понимая, что над ним смеются, озверел, но виду не подал, наоборот, ласково улыбнулся и ответил:

– Понятно, шеф.

– Молодец, – было сказано ему. – Похоже, сработаемся.

Морозов кивнул, но про себя подумал, что при первой возможности, при малейшем проколе этого пижона он его достанет. А пока… сработаемся, конечно. Куда деваться.

Шеф наложил лапу на обе фирмы Морозова, и половина прибыли и от поиска потерявшихся зверей, и от их пристраивания уходила шефу.

На очередную гениальную идею Морозова опять натолкнул случай. Позвонила девица с просьбой пристроить «чудного песика», которого она нашла под дверью своей квартиры. Морозов сказал: «Привозите, только это будет стоить…» «Ах, оставьте, – томно сказала девица, – деньги значения не имеют. Только вот приехать я не могу, приезжайте вы».

Он приехал. Квартира, под дверью которой был найден песик, поразила его своим великолепием: картины, антиквариат, серебряная посуда. Золотые украшения хозяйки были набросаны повсюду, деньги за щенка она на его глазах вынула из верхнего ящика комода, где они, вероятно, и хранились.

– Красиво у вас, – искренне восхитился Морозов. – Ценностей много.

– Да, – согласилась девица, – вот думаю, не поставить ли квартиру на охрану. А то мало ли…

Накаркала! Через день все самое ценное было из квартиры вывезено. Идею подал Морозов, руководил операцией Огурцов, благо богатая девица проживала на подведомственной ему территории. Он же, кстати, прибыл потом на место кражи и возглавил расследование. Не халтурил, заметьте, не отлынивал – всех соседей опросил, все отпечатки снял, но никого так и не нашел.

Шеф и об этом узнал и страшно разгневался. Он кричал, что не допустит уголовщины, что не позволит дискриминировать благородное звание защитников животных и ставить под удар налаженное дело. Он говорил, что вычислить наводчика, на роль которого претендовал Морозов, – проще простого. Один раз выяснится, что незадолго до кражи в квартире побывал Морозов; второй раз выяснится, а на третий раз даже самые тупые менты сделают правильные выводы.

Огурцов выслушал все, согласился и пообещал, что это было в первый и последний раз. Но не прошло и недели, как в сети Морозова попался фантастически богатый человек, такса которого сбежала с кобелем неизвестной породы.

– Но вот что характерно, – рассказывал Морозов Огурцову, – сам мужик богат, как шах, а квартирка скромненькая, брать особо нечего.

– Почему ты думаешь, что он так уж богат? – спросил Огурцов.

– Потому что он собирается покупать загородный дом за пол-«лимона» баксов, – ответил Морозов. – Он сам мне сказал. Говорит: «Затянул я со сделкой. Вот если бы оформили все неделю назад, мы бы уже там жили, и Фуня бы не пропала. Такса то есть».

А через два дня шеф поинтересовался, не замыслил ли Морозов очередной кражи. Огурцов горячо заверил, что нет, ни в коем случае. И рассказал про таксу Фуню и ее хозяина – вот, попался, мол, богатый человек, а Морозов гордо и законопослушно прошел мимо. Шеф прореагировал странно. Он долго молчал, а потом похвалил Огурцова «за идею» и велел им с Морозовым прибыть к нему завтра.

Новый план шефа был прост и гениален: они дают объявления в газеты о продаже дорогих домов и ловят на эту удочку нуворишей. Из всех потенциальных кандидатов на похищение выделяют тех, кто собрался уехать куда-нибудь на Рождество.

– Сейчас это модно, редкий «новый русский» сидит во время рождественских каникул в Москве, – говорил шеф. – Так что исчезновения их, бог даст, никто не заметит. Если правильно проведем переговоры, они предпочтут отдать деньги, жизнь-то дороже. Позвонят, велят перевести на наш счет, мы деньги снимем – и заживем широко без собачьей помощи. Можете уехать, если захотите. Возьмете деньги, – и прощай страна огромная…

– Я вообще-то не собирался эмигрировать, – вслух подумал Морозов.

– Дело твое, – пожал плечами шеф. – Купишь себе домик за городом, живи, радуйся, забот не зная.

– А с этими? Которых мы растрясем?..

– Да пусть идут на все четыре стороны, – великодушно разрешил шеф. – Кто мы – им сроду не узнать. Что у них на нас? Номер телефона, по которому они будут с нами связываться? Да квартиру снимем у алкаша какого, или что-то в этом роде. А найти человека по лицу почти невозможно. В конце концов, тот из нас, кто будет вести с ними переговоры, может загримироваться – паричок там, очечки, бородка, все дела.

– А как мы узнаем, что они собираются уезжать на рождественские каникулы? – спросил Морозов.

– Тоже проблема, – фыркнул шеф. – Из разговора может стать ясно. Ты спрашиваешь, когда вам, дорогой товарищ, удобно посмотреть загородную виллу: завтра, через три дня или в конце недели? А тот отвечает: через три дня не могу, уезжаю. Или берешь у покупателя рабочий телефон и наводишь справки в офисе.

…Лялька слушала Морозова с каким-то болезненным вниманием, подавшись вперед и закусив губу. И когда он вдруг прервал рассказ, замолчал и опустошенно откинулся назад, она чуть не бросилась на него с кулаками:

– А потом?! Что потом?!

– Потом, – Морозов произнес это так, как будто ему было больно говорить и каждый звук доставлял ему физические мучения, – потом я все испортил.

– Как?

– Жадность фраера сгубила. А еще… знаешь, я все время боялся, что они меня кинут. Огурцов он… в общем, дерьмо он. А шеф… с ним тоже все понятно. Им ничего не стоило. Я все организовал, мои люди похищали, охраняли, а они возьмут деньги со своего счета где-то в Прибалтике – и адью.

– И что ты сделал?

– Я, чтоб добру не пропадать, грабанул квартиры всех похищенных.

Лялька не поняла:

– Ну и что?

– Может, и ничего. А может, кто-нибудь заметил. Но самое неприятное, что шеф, похоже, про это знает.

– Ты уверен? – Лялька покрутила головой, как будто у нее затекла шея. – Откуда ему знать?

– Без понятия. Но он сегодня со мной странно разговаривал. Он был злой, как собака, и пригрозил, что если я все испорчу, то плохо будет. Мне.

– А он… кто? – спросила Лялька.

– Не знаю, – Морозов пожал плечами. – Огурцов, по-моему, тоже не знает. Он возник ниоткуда и собирается исчезнуть в никуда.

– Я все равно не понимаю, что такого страшного ты сделал. Ну, вынес из пустых квартир имущество, и что?

– А то, что шеф строго-настрого велел ни к чему там не прикасаться.

– Ладно, – Лялька махнула рукой. – Не паникуй. Откуда ему знать? Так, для профилактики пугает.

– Надеюсь. – Морозов посмотрел на нее с благодарностью. – Но, видишь ли, сегодня я привел «хвост» к базе, где спрятаны наши надежды на лучшую жизнь.

Глава 33
АЛЕКСАНДРА

Миша, сотрудник охраны «Вечернего курьера», заехал за мной, как мы и договаривались, в пять вечера – я не видела никакого смысла ехать в то опасное место, где мы были с Гуревичем, при свете дня. Миша сам был за рулем и просто лопался от восторга. Он горячо заверил меня, что тихая сонная жизнь охранника редакции ему страшно надоела и что он жаждет приключений. Я пообещала, что опасностей и страхов будет в избытке.

К заброшенной ферме мы прибыли уже в полной темноте, причем последние два километра наш «жигуль» ехал с потушенными фарами.

– Класс! – шептал Миша. – Просто класс! Спасибо тебе, Сашка.

Для того чтобы он не разочаровался раньше времени, я всю дорогу сочиняла рассказы очевидца: что я якобы видела на ферме во время прошлого визита. В результате моих стараний количество вооруженных людей возросло с одного до трех, а двустволка одного из охранников объекта превратилась в три автомата «Калашникова».

– Разделимся на группы, – шепотом сказал Миша, – ты заходишь справа, а я – слева. Чуть что – кричи.

– Согласна, – я заговорщически подмигнула, хотя в темноте Миша все равно не мог увидеть моей гримасы. – Только чур командиром правой группы буду я.

– Разумно. – Миша вылез из машины и пошел к забору. Я – за ним. – Но сначала надо оценить обстановку. Итак, нам на руку, что здесь все затоптано, значит, следов мы не оставим. Темно, это тоже хорошо. Плохо то, что здесь негде спрятаться – ни сугробов, ни кустов. Поэтому, если кого увидишь, просто падай на снег и лежи неподвижно, как мертвая.

– Думаешь, посторонний труп, который валяется у забора, их не насторожит? – спросила я.

Миша посмотрел сквозь меня, сосредоточился и тихо скомандовал:

– Ну, вперед.

Он пошел «вперед», а я, соответственно, назад, поскольку двигаться нам надлежало в строго противоположных направлениях. Но не успели мы отойти друг от друга на пять шагов, как где-то совсем близко грубый и надтреснутый мужской голос злобно гаркнул:

– Куда?!

Миша немедленно продемонстрировал мне, как надо прикидываться мертвой – он как подкошенный рухнул в снег и замер в странной причудливой позе.

– Так ты больше похож на кучку мусора, – прошептала я.

Миша молча показал мне кулак и жестами предложил улечься рядом с ним. Пока я осматривала место для лежки, тот же голос, уже не столь агрессивно, произнес:

– Куда ты опять поперся? Хватит. Пошли греться.

Заскрипел снег, и через секунду я уже лежала рядом с Мишей. Кстати, я присоединилась к нему очень своевременно, потому что в то место, где я только что стояла, уперся луч фонарика. А еще через пару секунд мимо нас прошли два здоровенных амбала и, завернув за угол, исчезли в темноте.

Мы продолжали лежать, тесно прижавшись друг к другу, и со стороны (если бы кто-нибудь на нас посмотрел и если бы было не так темно) черт-те что можно было бы подумать. Не сказать, что настоящая эротическая сцена, но и не без развратного душка. Заботясь прежде всего о своей и без того подмоченной репутации, а также с целью не замерзнуть окончательно, я тихонько поинтересовалась:

– Миш, ты спишь?

Он не ответил. Я подергала его за куртку – и опять безо всякого толка.

– Они ушли, Миша, – сказала я злобно. – Ушли греться. Так что хватит здесь валяться. Если ты так страшно перепугался, иди в машину и отъезжай к дороге.

Этого доблестный охранник пережить не мог. Он вскочил и возмущенным шепотом принялся объяснять мне правила ведения зимней разведки. Оказалось, что эти правила предписывают нам двигаться не двумя группами, а одной, сплоченной, и не в разных направлениях, как было задумано первоначально, а в одном. Причем – ползком.

Ползти я категорически отказалась, но Миша обрадовался и тому, что мы пойдем на разведку вместе. Шли мы медленно, вплотную к забору, и вернулись к месту нашего недавнего залегания минут через десять.

– Большая территория, – констатировал Миша. – Солидная.

– Ценное наблюдение. Хорошо, что я взяла тебя с собой. Ты, Миша, молодец.

– Что ты злишься? – удивился он. – Я просто изучаю обстановку.

– А делать-то что будем? – Я решила быть требовательной. – Давай через забор перелезем.

Миша с сомнением посмотрел вверх:

– Метра два с половиной, однако.

Меня уже трясло от злости:

– Настал час, когда я должна признаться тебе во всем. Ты думаешь, мы зачем сюда приехали? Обойти вокруг? Полюбоваться зимним полем? Полежать в обнимку под забором? Мы приехали, чтобы узнать, что там у них внутри! И ты, напоминаю, горел желанием совершить подвиг. А вместо этого ты стучишь зубами от страха и дискредитируешь меня в глазах общественности.

Миша затравленно повел глазами вокруг, видимо, в надежде обнаружить общественность, мнением которой я так дорожу. Но расчет на то, что ему станет стыдно, не оправдался. Он по-прежнему не рвался штурмовать забор.

– Ладно. – Я решительно развернулась и пошла вдоль забора. – Завтра я попрошу Юрия Сергеевича выделить мне в помощь человека похрабрее.

Вот этого Миша уже не мог вынести:

– Похрабрее? – Он даже присел чуть-чуть от возмущения. – Похрабрее меня?!

– Думаю, это несложно, – грубо перебила его я. – И вот этот надрыв в голосе совершенно неуместен. Звучит так же глупо, как если бы ты сказал: «Похрабрее зайца?» или «Похрабрее болонки?»

– Болонки?! – Миша совершенно забыл о конспирации и уже почти кричал. – Ты меня… болонкой?!

– А ты претендуешь на звание бультерьера?

– Ладно, лезь. – Миша сел на снег и подставил мне свои плечи. Я быстро, пока он не передумал и пока боль от моих оскорблений не стихла в его душе, вскарабкалась ему на спину. Он с видимой натугой поднялся на ноги и уперся руками в забор. Пирамида оказалась не самой высокой, но у меня появилась возможность схватиться руками за верхний край забора и заглянуть на охраняемую территорию. Миша кряхтел где-то у меня под ногами, бетонный забор неприятно холодил руки, а глаза мои упирались в непроглядную темноту. Я могла еще сколько угодно «осматривать» окрестности (точнее, столько, сколько выдержит Миша) – толку в этом не было никакого. Я их, окрестностей, в упор не видела, хотя точно знала, что они где-то там есть.

– Придется перелезать, – проинформировала я отважного напарника.

– А как же ты обратно? – осипшим голосом спросил он. Характерно, что он ни на минуту не усомнился, что перелезать придется именно мне, а не ему, к примеру.

– Не знаю, – я пожала плечами, отчего Миша покачнулся и чуть не упал. Во избежание падения с высоты Мишиного роста, я подтянулась на руках и уселась на забор верхом. Миша с видимым облегчением вздохнул и уже вполне бодрым голосом пожелал мне успеха:

– Я подожду тебя в машине, Сашенька. В случае чего – зови на помощь.

– И ты придешь? – спросила я с сомнением.

Миша не ответил.

Бывают же на свете отважные люди! Больше мне не хотелось с ним разговаривать, к тому же сидеть на заборе было холодно и жестко, поэтому я осторожно легла на живот, перевалилась внутрь, потом повисла на руках и плюхнулась вниз.

В принципе все прошло нормально. Даже отлично.

Учитывая мою везучесть, внизу вполне могла оказаться куча металлолома с острыми краями, или бетонные плиты, или еще какая-нибудь жесткая дрянь. Но я упала в снег, чему несказанно обрадовалась. Радость моя, впрочем, была недолгой – сидя по уши в снегу, я вдруг со всей очевидностью поняла, что теперь я вряд ли могу назвать себя свободным человеком. Свобода осталась там, с Мишей, за забором. Если все нормальные люди стремятся убежать из тюрьмы, то я зачем-то с нечеловеческими усилиями следовала в прямо противоположном направлении.

Вообше-то, я никогда не отказываю себе в удовольствии, сидя в голоде, холоде и темноте, поругать себя за идиотизм, но сейчас я не успела как следует предаться печали и самобичеванию – меня отвлекли: где-то вдалеке загорелся огонек и послышались голоса. Туда я и пошла, причем вело меня не столько чувство долга и даже не желание показать этому жалкому трусу там, за забором, как надо совершать подвиги, а дурацкая надежда на то, что где огонек, там и тепло, а где тепло, там и люди добрые. Увы, но моя филологическая мама слишком часто читала мне, маленькой наивной девочке, сказки и добилась-таки того, что я полюбила сказочных героев, поверила им. А они все, как зомби, увидев огонек, бежали к нему. И вот результат – я иду незнамо куда и явно нарываюсь на неприятности.

Огонек погас так же неожиданно, как и зажегся, и темнота навалилась на меня с удвоенной силой. Теперь я уже совсем ничего не видела и брела вперед (хотя, может быть, и назад – в темноте разве поймешь?) безо всяких ориентиров.

Если бы я шла быстро, то непременно разбила бы лоб о неожиданно возникшее на моем пути строение. Глубокий снег опять спас меня от тяжелой травмы – из-за него скорость моя была совсем невелика. Но лбом я все же стукнулась, хотя и не сильно. Обойдя вокруг дома, или коровника, или барака, или… что еще бывает?., я окончательно вымоталась и присела отдохнуть у его стены и обдумать план дальнейших действий. План не давался, то есть не складывался. Запрокинув голову, я занялась изучением звездного неба и пришла к выводу, что зимой оно значительно менее привлекательное, чем летом, – звезды какие-то мелкие, тусклые, холодные и вообще паскудные, как сыпь во время ветрянки. Но, разглядывая небо родины, я вдруг заметила прямо над собой тоненькую полосочку света. Даже не то чтобы полосочку, а так, еле видимую щелочку, и не то чтобы света, а скорее полумрака, но на фоне окружающей полной тьмы она выглядела приветливо и притягательно. Я не стала противиться ее зову и, вскочив на ноги, прильнула к щелке. Оказалось, что свет пробивается из-под деревянной ставни, закрывающей маленькое зарешеченное окошко. Ставня была прибита к стене намертво, но она треснула посередине, и образовался просвет шириной в полсантиметра. Надо сказать, впервые в жизни я пожалела, что не похожа на рыбу «телескоп», у которой глаза неприлично торчат из ее рыбьего лица. Очень удобно – сначала плывут глаза, потом опять глаза, и только потом уже остальная рыба. Такое лупоглазое чудовище живет в нашем редакционном аквариуме, и зовут его Виталий Алексеевич. Примечательно, что в нашем аквариуме не может жить никто, кроме Виталия Алексеевича, – все попытки запустить туда еще каких-нибудь рыбок оканчивались плачевно – дохли моментально. Вывод прост: острота и выпуклость зрения идут бок о бок с умением выживать в экологически гиблых условиях.

У меня не было таких красивых глаз, как у телескопа, а потому увидеть мне ничего не удалось. Зато я кое-что услышала.

В доме были люди, и они разговаривали. Слов я не разобрала, но уловила интонации. Сначала до моего правого уха, прижатого к щели, донеслось монотонное «бу-бу-бу-бу» – говорил явно мужчина. Потом встряла женщина – она чем-то возмущалась и предпочитала изъясняться на повышенных тонах. Далее послышался глухой мужской голос, потом – женский смех… Интересно. Я пошла вдоль дома в поисках другой щели и нашла ее! Но по дороге я совершила еще одно важное открытие – нащупала дверь. Дверь была железная, и на ней висел огромный амбарный замок.

С новой позиции (через новую шель) я увидела очень занимательную картинку: в глубине помещения стоял стол, на нем – настольная лампа, а вокруг стола сидели трое мужчин и две женщины. Одеты они были по-рабочему – в телогрейках, тулупах и спецовках, но даже издалека не производили впечатления строителей или фермеров. Было в их облике что-то неправильное, нелогичное. Странно выглядела норковая накидка, закутывающая шею одной из женщин, в сочетании с телогрейкой. Не очень гармонировала женская ажурная шаль с тулупом одного из мужчин. Одна из женщин все время по-балетному отводила руку в сторону и вяло помахивала ею – нет, точно не доярка.

Лампа освещала только стол и небольшое пространство около него, и понять, что это за помещение, было трудно. Но складывалось впечатление, что все, сидящие за столом, что-то усердно рассматривают на его поверхности…. Да, точно, судя по жестам, компания играла в карты.

Я тяжело задумалась. Странные, по-клоунски одетые люди сидят в холодном (судя по тому, что все они в верхней одежде) помещении, мирно играют в карты. Снаружи – замок, вокруг – забор, а вдоль забора ходят вооруженные охранники. Что бы это значило?

Собственно, я пришла сюда искать несчастных собак – голодных и замерзших; я даже подготовила себя морально к тому, что найду горы собачьих трупов, но то, что я увидела, никак не вписывалось в придуманный мною сценарий.

Сбоку от меня опять зажегся огонек, и я наконец смогла разглядеть, куда меня так влекло последние полчаса. А влекло меня к покосившейся сторожке, или, как говорят иногда, к бытовке – в городах в подобных сооружениях обычно переодеваются строители, а в садово-огородных товариществах в них хранят лопаты. Сторожка, судя по всему, была пристроена к забору снаружи, но попасть в нее можно было только изнутри, войдя через ворота на охраняемую, огороженную забором территорию. Вероятно, поэтому охранники время от времени совершали внешние обходы. Сейчас оба охранника стояли на железном крылечке сторожки и подслеповато щурились.

– Колотун, – глубокомысленно заметил один из них. – Че-то я…

– Давай-давай, – подтолкнул его другой. – Погрелись уже. Не зли командира.

Вид у них был скорее жалкий, чем страшный. Одинаковым жестом натянув шапки поглубже, они побрели в темноту. Я побежала за ними.

Они дошли до ворот, долго возились с запорами, брякали ключами и лениво переругивались. Из их обрывочных реплик можно было заключить следующее: в сторожке сидит некий страшный шеф, который принуждает их совершать постоянные вооруженные прогулки вокруг территории, огороженной забором.

Вернувшись к сторожке, я заглянула в окно. В ней спиной ко мне сидел мужчина внушительной комплекции – на глазок килограмм под сто весом. Сказать о нем что бы то ни было еще не представлялось возможным, потому что сидел он неподвижно и лицо свое тщательно скрывал.

Я проторчала у окна минут двадцать в надежде, что он повернется, но мужик не шевелился.

Вскоре появились охранники, с громким топотом поднялись на крыльцо, отчего сторожка затряслась, как стакан в едущем поезде. Я своевременно спряталась и дождалась, когда они войдут внутрь. После этого, метнувшись к окну, я смогла насладиться только их синими мордами – командир по-прежнему сохранял неподвижность и демонстрировал мне только затылок и упитанную спину.

Между тем ноги мои уже потеряли всякую чувствительность по причине низкой температуры окружающей среды, и самое время было подумать о возвращении домой. Но как? Впрочем, особого выбора не было, и я решила дождаться очередного выхода в свет охранников.

На этот раз они засиделись в сторожке и выскочили на крылечко виноватые и взъерошенные, понукаемые выкриками изнутри.

– Давай, Евгений, шевелись! – неслось из сторожки. – Давай, давай.

Похоже, командир гневался и осуждал их пагубное пристрастие к теплу.

– Че… орать-то? – обиженно пробормотал один из них, вероятно, он-то и был Евгением. Другой злобно посмотрел на дверь сторожки и выразительно плюнул под ноги. Дальше мне оставалось уповать только на их тупость и замедленность реакции. Я надеялась на то, что поговорка «внешность обманчива» в корне неверна и что под их топорными мордами не может скрываться высокий интеллект.

Догнав охранников у забора в тот самый момент, когда ворота уже были открыты, я, не скрывая своего волнения, бросилась прямо под луч их фонаря:

– Ребята! Ребята! Женя! – крикнула я. – Командир просит вас вернуться! Скорей, там что-то случилось, скорей.

Тот, в котором я подозревала Евгения, понял меня буквально и крупной рысью понесся обратно. Другой же оказался не так прост. Он направил фонарь мне в лицо и неприятным подозрительным тоном спросил:

– А ты кто?

– Ну здра-а-асьте! – обиженно протянула я. – Ты что, совсем обалдел?

Лицо охранника исказила болезненная гримаса – он старался вспомнить, старался изо всех сил, но не мог.

– Да Зина я! – мне искренне хотелось облегчить его страдания. – Зина. Узнал?

Он неуверенно кивнул и тут же пошел на попятный:

– Не, не помню.

– Ладно, – весело сказала я. – Пойдем, сейчас вспомнишь.

И я бодро зашагала к приоткрытым воротам. Он протянул руку с тем, чтобы схватить меня за куртку, я сделала вид, что не замечаю его приставаний и еще более активно принялась зазывать его наружу:

– Пойдем, пойдем, не тяни.

У меня были все основания торопить его, потому что в глубине охраняемой территории уже явственно слышались шага.

– Чего ты? – Я капризно топнула ногой. – Мало тебя командир мордой об стол возил?! Еще хочешь?

Бедный охранник совсем запутался. Конечно, он не хотел сердить командира, но, видимо, не был уверен, что выполнение моих указаний полностью обезопасит его морду. Он робко двинулся за мной, потом остановился, отступил назад и оглянулся – услышал, гад, что к нам бегут, громко топая и тяжело дыша.