Текст книги "Замок из песка"
Автор книги: Анна Смолякова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)
– Эй, длинноногая, куда собралась? – донеслось из-за столика, когда я всунула ноги в туфли и сделала шаг со сцены. – Не хочешь нести искусство в массы, да? Даже за хорошие бабки не хочешь?
– Да она, наверное, целочка из института благородных девиц? – предположил тот, что острил по поводу Айседоры. – Или из какого-нибудь хореографического училища…
И про институт благородных девиц, и про хореографическое он говорил с одинаковым презрением. А я молча и быстро шла к служебному выходу. У самых дверей один из парней, тот, что первым начал разговор, схватил меня за руку.
– Подожди, глазастая, – оказывается, про длинноногую тоже сказал он, – не убегай. Ты в самом деле из училища, что ли?
– Да, – ответила я коротко.
– То-то, я смотрю, прямая вся такая… А чего ты сразу убегать? Давай посидим, поговорим. Ты что, испугалась, что тебя на сцене догола раздеваться заставят? Не заставят, не бойся… Денег подзаработаешь, оденешься хоть…
Его широкая и мягкая ладонь по-прежнему сжимала мою руку. Дергаться было бессмысленно, и я лишь сухо проговорила:
– Я все равно вам не подойду. У меня прописки нет.
– Да что твоя прописка? Главное, чтобы писка была! – вмешался пьяный.
Кровь бросилась мне в лицо. От обиды и унижения глаза налились слезами. Мне хотелось заорать, надавать пощечин, опрометью рвануть отсюда со своими несчастными, наивными пуантами и балетками. Но в мозгу, почти против воли, родилось холодное:
– Уберите руки. И попробуйте как-нибудь на досуге научиться вести себя по-мужски, а не по-хамски…
Родилось и тут же сорвалось с языка. А следом послышались неторопливые хлопки.
Невысокая светловолосая женщина в элегантном жемчужно-сером костюме направлялась к столику из дальнего, затененного угла и, посмеиваясь, аплодировала.
– Не сердитесь, мальчики, – первым делом обратилась она к «членам жюри», – девочка, по сути, права. Всем бы вашим коровушкам такой темперамент, тогда можно было бы на них худо-бедно смотреть… Вы и в самом деле имеете профессиональное хореографическое образование? – Это уже относилось ко мне.
– Да, – я наконец-то высвободила свою руку из лапы стриженого, – но работать с вами ни на каких условиях не буду. Я представляла себе что-то совсем в другом духе… И вообще, мне пора.
– Ну, с ребятами у вас, допустим, не заладилось… – Женщина машинально провела пальцами по короткой ниточке жемчуга на шее. – Хотя, видит Бог, они совсем не такие монстры, какими вам показались. Зато, возможно, я могу предложить вам что-то более подходящее..
– Нет, я в самом деле пойду.
– Подождите… Вам наверняка представлялось что-то вроде небольшой балетной труппы? Авангард или классика, но все очень профессионально и очень серьезно, так?
– Так… – Обиды и уверенности в моем голосе значительно поубавилось.
– Пуанты, «шопеновки», арабески, фуэте, так?.. Я хочу предложить вам именно это. Камерный театр. Театр для узкого круга. Очень приличная зарплата. Возможность танцевать те партии, которых в обычном театре вы не дождались бы всю жизнь. Может быть, Кармен. Может быть, Жизель…
О том, что Жизель уже есть в моем репертуаре, я умолчала.
– Так вот, – продолжала женщина, – если я вас заинтриговала, может быть, есть смысл выйти и спокойно побеседовать?.. Ребята, никаких проблем, правда?
– Следующую давайте! – вместо ответа крикнул в дверь тот, что во френче…
Секретарше моя спутница улыбнулась ласково и покровительственно, девочек, ждущих в коридоре, окинула внимательным, но холодным взглядом. Мы прошли по коридору, заглянули в какую-то комнату, оказавшуюся свободной. У окна, задернутого жалюзи, стоял резной журнальный столик и два глубоких зеленых кресла.
– Присаживайтесь, – женщина мило улыбнулась. – Сейчас, буквально один телефонный звонок…
Я деликатно отвернулась к окну, а она спустя несколько секунд проговорила в трубку:
– Константин Львович?.. Да, я. У нас все без изменений?.. Тогда я, наверное, привезу на просмотр одну девочку… Да, конечно, у Максика смотреть невозможно, это просто смешно… Хореографическое училище, очень хорошенькая фигурка, волосы роскошные, темно-русые. Знаете, нечто такое в духе Спесивцевой: глаза – озера, носик пряменький. Аристократическая девочка. И очень симпатичная, – при этих словах она заговорщически мне подмигнула. – Так, значит, я беру ее и мы едем?
* * *
А ехать пришлось довольно долго. Из центра Москвы мы забрались сначала в какой-то спальный район со стандартными девятиэтажками, почтами, сберкассами и «Булочными». Потом наш темно-синий «БМВ» проехал по мосту с бетонным ограждением. Дальше свернули на загородное шоссе.
Удобно устроившись на мягком заднем сиденье, я наблюдала из окна за крышами дачных домиков, мелькающими среди деревьев, за клочьями облаков, плывущих по небу, и – краем глаза – за дамой в сером костюме, сидящей рядом с шофером. Перед тем как сесть в машину, она назвала мне свое имя. Но я, к моему стыду, как следует не расслышала. И теперь не знала, как к ней обращаться: то ли Эвелина, то ли Анелина Витальевна?
Дама красиво курила, стряхивая пепел легким постукиванием пальца о сигарету, и чуть покачивала головой в такт музыке. В салоне звучал Бетховен.
– Если у нас с вами все получится, Настенька, – проговорила она, загасив окурок в пепельнице, – а я почти уверена, что все получится, то по поводу транспорта можете не беспокоиться. Во-первых, сюда очень удобно добираться на электричке, а во-вторых, многое будет зависеть от того, какое место вы займете в труппе. Если вам суждено стать примой, то… Впрочем, не будем загадывать наперед.
Минут через десять наша машина остановилась перед высоким забором из красного кирпича. Из будочки охраны выглянул человек в темно-синей рубахе, кивком поздоровался с Анелиной-Эвелиной и водителем, потом включил механизм открывания ворот. Железные створки разъехались, и «БМВ» бесшумно вкатился на бетонную дорожку.
Особняк, показавшийся из-за деревьев, мало походил на театр, рисовавшийся в моем воображении. Но, к счастью, столь же мало напоминал и сегодняшний клуб с ширпотребовским зимним садом, гирляндой цветных лампочек над входом и позолоченными дверными ручками. Кипенно-белый, с высокими стрельчатыми окнами и крышей, взмывающей вверх, как крыло паруса, он казался выросшим из волны. И, словно хлопья морской пены, белели на ветвях густого кустарника белоснежные цветы.
Машина остановилась возле лестницы с мраморными перилами. И тут же со ступенек сбежал мужчина в светлых брюках и белой рубашке, с коричневым в клетку платком, повязанным вокруг шеи. Несмотря на солидный возраст, двигался он удивительно легко и вообще вид имел довольно спортивный. Мужчина сам подошел к нашему «БМВ», сам открыл перед дамой в сером дверцу. Но, глядя на него, я вдруг необыкновенно ясно поняла смысл фразы: «Короля играет окружение». Торопливая услужливость, почти робость читалась не только в слишком суетливых жестах водителя, тут же выскочившего из машины, но даже в том, как Эвелина-Анелина протянула кисть для поцелуя.
– Привезли сокровище? – спросил мужчина, выпуская ее пальцы.
– Привезла, Константин Львович, – она указала на меня кивком головы. – Мне кажется, это то, что нужно. Во всяком случае, ребята Максика расстались с ней с большой неохотой…
Потом мы втроем прошли в дом. Из разговора хозяина с дамой в сером я поняла, что зовут ее все-таки Эвелиной Витальевной. И занимается она в театре то ли администраторской, то ли продюсерской деятельностью. Но, в общем, меня занимал не столько их разговор, сколько внутреннее убранство особняка: высокие светлые арки, возникающие одна за другой, словно в бесконечном зеркальном коридоре, ворсистые и мягкие ковры на полу. Но главное, картины! Даже я – особа, неискушенная в живописи, почувствовала, что они прекрасны. Они дышали и жили – и пейзажи с мартовскими полупрозрачными деревьями, и портреты, выполненные в нежных, пастельных тонах. Но особенно много было картин с балетной тематикой.
В гостиной, куда пригласил нас Константин Львович, тоже было светло и просторно. Легкие гардины едва заметно колыхались от ветра. За каминной решеткой стояла большая напольная ваза с цветами. Мы сели на низенький диванчик, обитый пестрой тканью. Через несколько минут женщина в строгом бежевом платье принесла кофе.
– Настенька, Эвелина Витальевна говорит, что после училища вы работали в театре? – Константин Львович сделал глоток. И я обратила внимание на его руки. Изящные и по-мужски красивые, они не были маленькими. Чашечка из темного стекла казалась по сравнению с ними совсем крошечной.
– Да, я танцевала в театре. Но совсем немного.
– И какие же партии?
– В общем, только одну – Жизель. Но готовила Кончиту из «Юноны».
Эвелина Витальевна тонко и многозначительно улыбнулась. Хозяин особняка одобрительно кивнул.
– Что ж, Жизель – это неплохо. Особенно если учесть, что вы совсем недавно закончили учебу… Но позвольте спросить: что заставило вас уйти из театра?
– Проблемы личного характера.
И снова Константин Львович кивнул, словно соглашаясь с какими-то своими мыслями.
– Но надеюсь, что эти самые личные проблемы не помешают вам танцевать у нас?
Не зная, что ответить, я замялась.
– Да вы не пугайтесь, Настенька! – Он окинул всю меня с ног до головы вроде бы ласковым, но в то же время внимательным взглядом. – Я имею в виду только одно: у нас в труппе не приветствуется замужество. Понимаете, все мужчины, а в особенности мужья – по сути, собственники. Начнутся домашние скандалы, придирки: «Почему так поздно?», «Где была весь день?», «Куда это поехала после спектакля?» Ну, вы сами понимаете… Это театр, это балет, это труд по многу часов и до седьмого пота. Никуда от этого не деться. Еще проблема – удаленность от Москвы. Иногда девочкам приходится и на ночь оставаться, здесь у нас свой маленький интернат… Да и потом, я сразу должен предупредить, театр у нас необычный, публика элитная. После спектаклей бывают банкеты. И гости очень часто хотят видеть в числе приглашенных балерин.
Мне мгновенно представилось нечто на правительственном уровне. Толстые мужчины с серьезными лицами в первом ряду. Их жены – холеные, одетые с иголочки и увешанные бриллиантами. Непременная охрана – бугаи в штатском, зорко рыскающие глазами по залу.
– Но дело в том, что я приезжая и в Москве живу даже не у родственников, а просто у знакомой женщины! – проговорила я торопливо и испуганно.
– Это не страшно. Со временем снимем вам более подходящее жилье. А если вы тревожитесь насчет пресловутой регистрации, то это и вовсе ерунда…
Мне ни с того ни с сего вспомнилось: «Что твоя прописка? Главное, чтобы писка была». Но к данной ситуации это не подходило. Что и говорить: и дом, и хозяин производили чрезвычайно приятное и респектабельное впечатление.
Правда, закончился наш разговор на не совсем оптимистической ноте.
– Что ж, тогда до завтра? – сказал Константин Львович, поднимаясь с диванчика. Солнечный луч отразился в блестящей броши, скалывающей его шейный платок. – Вам нужно будет подъехать сюда к десяти утра. Желательно, пока со своими танцевальными туфлями, если, конечно, они есть. Вас посмотрит наш балетмейстер Раиса Николаевна. Если вы подойдете – начинаем работать. Если нет – все равно было очень приятно познакомиться… До дома вас довезут.
Попрощавшись, я вышла из гостиной. Но успела услышать, как хозяин негромко сказал Эвелине:
– Да, порода чувствуется. Жаль будет, если она окажется слабой танцовщицей…
Но, к счастью, Раисе Николаевне – сухощавой брюнетке, чем-то напоминающей директрису нашего училища, я понравилась.
– Будешь готовить Одетту, – спокойно заявила она, когда мы закончили. – К концу следующего месяца выпускаем второй акт. У тебя и техника подходящая, и внешние данные…
– Сразу Одетту? – Я немного опешила.
– Затем тебя и брали… Нет, если очень хочешь, то можешь встать в последнюю линию. Только не думаю, что тебе это будет интересно. А теперь пойдем, познакомишься с девочками…
Пока мы шли по длинному коридору, в моей голове вертелась одна неприятная мысль: «Вот сейчас меня представят тем самым девочкам из последней линии. Меня – выскочку, взявшуюся неизвестно откуда и сразу заграбаставшую главную партию». В Северске ситуация была несколько иной. Там все давно знали про «вундеркиндку» из экспериментального класса, вставшую на пуанты в семнадцать лет. И даже болели за меня, как болели бы за инвалида, бросившего костыли, за ребенка, пытающегося донести до рта первую ложку с кашей, за испуганную малышку-провинциалку, приехавшую на всероссийский конкурс «Утренняя звезда»… Что ожидало меня здесь, я не знала. Вполне возможно – ненависть, зависть, злоба. Еще в хореографическом я наслышалась историй про то, как балерины писают соперницам в пуанты и подсыпают туда битое стекло. Причем и рассказчицы, и слушательницы этих баек – все без исключения, – охали, представляя себя на месте талантливых и благородных жертв. Оставалось загадкой, откуда же тогда берутся те, кто гадит?
Стратегию своего поведения я выработать так и не успела. И даже на секунду зажмурилась, когда Раиса Николаевна толкнула дверь зала. А когда открыла глаза, то чуть не ахнула от удивления.
Зал был как зал, правда, совсем небольшой – мест на сто. И занавес был как занавес. И люстра под потолком как люстра. Но вот девочки… Они казались небывало, поразительно красивыми. Брюнетки, блондинки и шатенки в обычных гимнастических купальниках и толстых гетрах разогревались на сцене. Лица у всех были разные – у кого-то веселые, у кого-то серьезные, у кого-то сосредоточенные. Но все они были достойны украшать собой обложки самых крутых европейских журналов. Такого количества красавиц, собранных в одном месте, я не видела даже в телевизионных версиях конкурсов модельных агентств. Особенно поразила меня одна – брюнетка с фарфоровой кожей и чуть подтянутыми к вискам прозрачными зелеными глазами. Она-то и обернулась, когда Раиса Николаевна, повергнув меня в ужас, крикнула: – Юля! Десятникова! Вот эта девушка будет вместо тебя танцевать Одетту. Так что партию можешь не готовить.
К моему удивлению, Юля, похожая на Нефертити, не дернулась, не оскорбилась, не стала испепелять меня взглядом, полным бешенства. Она вроде бы даже не особенно огорчилась. А впрочем, скорее всего просто умела держать себя в руках.
– Девушку зовут Настя Суслова, – продолжала между тем балетмейстер. – Прошу любить и жаловать. Сегодня она просто посмотрит, а с завтрашнего дня подключится к урокам и репетициям…
Репетировали второй акт «Жизели»: выход Мирты и танцы «виллис». И тут мои первоначальные восторги немного померкли. «Виллисы» допускали такие вещи, за которые Георгий Николаевич нещадно лупил нас по ногам и по задницам. Да и Мирта, откровенно говоря, была тяжеловата. Конечно, при ее довольно высоком росте и вес был соответствующим. Но можно же было элементарно делать маленькое плие после больших прыжков! Тем не менее эта голубоглазая блондинка с нежным румянцем продолжала опускаться на прямую ногу и грохотать так, что делалось за нее неловко.
Раиса Николаевна взирала на это безобразие с олимпийским спокойствием. Замечания делала изредка и только в совсем уж вопиющих случаях. У нее был вид человека, отчаявшегося что-либо изменить и смирившегося с ситуацией.
Я опустила веки и посмотрела на сцену сквозь полусомкнутые ресницы. Силуэты танцовщиц сделались размытыми, краски приглушенными. Теперь картина не так раздражала. И мне вдруг подумалось, что человек, неискушенный в балете, может даже восхищаться этим зрелищем, так же как горе-меломан восторгается знакомой мелодией «Полонеза» Огиньского в исполнении неуклюжего приготовишки.
Раиса тем временем объявила перерыв. Концертмейстерша вышла из-за рояля. Часть девчонок устало побрела за кулисы, некоторые спустились в зал. Я ожидала примерно такого же приема, что и четыре года назад в экспериментальном классе. Но, к моему удивлению, одна из девушек, ясноглазая, с волосами цвета спелой пшеницы, тут же подошла ко мне и села рядом.
– Значит, тебя зовут Настя? – Она улыбнулась, обнажив чуть крупноватые зубы. – Меня Кристина. Будем знакомы. Ты ведь, по-моему, не из академии? Правда?
– Да, не из академии… – Я, обрадованная неожиданным поворотом дела, только-только собралась рассказать про то, откуда приехала, и про то, каким чудесным образом попала в этот театр, как, к моему ужасу, увидела, что к нам направляется Юля Десятникова. Та самая, которой я невольно перешла дорогу, уведя из-под носа партию Одетты.
– Крись, эластичный бинт есть? – поморщилась она, усаживаясь в кресло и вытягивая вперед правую ногу. – Я, кажется, колено потянула.
Эластичный бинт был у меня, но заискивать, кидаясь с поспешной услужливостью, не хотелось. Тем более что Кристина тут же поднялась с места и, бросив на ходу: «Сейчас принесу», легко побежала к сцене.
Возникла неприятная пауза. Мне было немного не по себе, и в то же время я не чувствовала за собой никакой вины. Юля, разувшись, разглядывала стертый в кровь большой палец и отслоившийся ноготь. А перерыв все не кончался.
– Вот ведь зараза какая! – Она произнесла это так неожиданно, что я даже вздрогнула. Хотя сказанное явно относилось не ко мне. – Ну, сегодня не день, а сплошное недоразумение. Криську вон за бинтом отправила, а тут еще и лейкопластырь нужен.
Теперь моя любезность была вполне уместной. Я расстегнула сумку и достала аптечную коробочку с пластырем, намотанным на катушку. Юля, сдержанно поблагодарив, принялась заклеивать палец.
– Послушай, – первое слово мне пришлось выдавить через силу, – я хотела тебе сказать… В общем, я не знала, что так получится с Одеттой. Мне просто предложили работу, репертуар даже не оговаривался. Для меня это такая же неожиданность, как и для тебя.
– Для меня? Неожиданность? – Десятникова расширила глаза, блеснувшие чистейшим изумрудом. – Вовсе нет. На Одетту все равно должны были найти кого-то другого. Тебя вот нашли… Да и потом, я отчасти даже благодарна. Меньше мелькать буду, ты же удар на себя оттянешь…
Что она подразумевала под словом «удар», было непонятно, а переспрашивать я не решилась. Тут и Раиса захлопала в ладоши, объявляя о возобновлении репетиции. В общем, к этому разговору мы так и не вернулись. А потом мне и вовсе стало не до того. После репетиции меня повели в отдельный кабинет подписывать договор о найме на работу.
– Не для налоговой, естественно. Это так, наши внутренние бумажки, – улыбнулась Эвелина Витальевна, проставляя цифры в графе «гонорар за спектакль». А мои глаза медленно и неудержимо поползли на лоб. В самых смелых мечтах о хорошей зарплате мне представлялась сумма, раз в десять меньшая! Теперь я не только могла платить Жанне Викторовне за проживание, но и получала возможность ездить от ДК до ДК на такси! А значит, скорость моих поисков и вероятность того, что я разыщу Алексея в ближайший месяц, увеличивались многократно…
* * *
Но, Господи, чего мне стоил этот месяц! Сразу оговорюсь, что Иволгина я так и не нашла, хотя круг поисков сузился почти до точки. Зато в театре достигла невиданных высот. Раньше мне и в страшном сне не могло привидеться, что партию Одетты можно сделать за месяц! «Сделать»! Именно так говорила Раиса Николаевна, когда я, усталая и мокрая, как мышь, падала на свободный стул возле рояля. Мои робкие возражения на тему того, что я «не чувствую» Одетту, в технике «плаваю» и вообще не танцую еще, а жалко копирую позы и прыжки, ее только смешили.
– Настя, я вас умоляю! – говорила она, воздевая к небу руки. – Кому здесь нужны и ваша техника, и ваша душа? Нет, к совершенству стремиться, конечно, надо, но не зацикливаться же на этом! Побольше томности, плавности, широких жестов. Благо с вашими ногами это получится очень эффектно… Лицом там поиграйте, бровки домиком сделайте… Крылышки, лапки лебединые, шейку выгните – и все! И готова Одетта!
А я все чаще задумывалась об «элитности» нашего театра и никак не могла взять в толк: зачем сильным мира сего тащиться за тридевять земель на посредственный спектакль весьма посредственной труппы, если всегда к их услугам ложи Большого с золотым шитьем портьер и персональными официантами? Да, девочки у нас, конечно, были красивее не сыщешь, но танец их от этого не делался изящнее.
Самое смешное, что никто из девчонок не пребывал в счастливом заблуждении. Все совершенно реально оценивали и свои собственные способности, и общий уровень труппы. Как-то после репетиции, трясясь в полупустом вагоне электрички, я разговорилась с Юлей Десятниковой – той самой несостоявшейся Одеттой. Оказалось, что она закончила Московскую хореографическую академию, но хорошего распределения не получила.
– Никого из покупателей мое искусство не прельстило, – спокойно рассуждала она, пожевывая резинку. – По «классу» – тройка, по «народному» – тройка. Смешно сказать, в миманс приглашали – ну, это из-за физиономии, естественно… Нет, был вариант в Оперетте, в Детском театре. Но там зарплата копеечная. Еще в рекламу звали, в шоу на подтанцовки. Отказалась. Я ведь тогда сильно гордая была, мне классики хотелось. Недаром же столько лет училась!
– А сюда как? – Я отодвинулась от деревянной спинки и размяла затекшие плечи.
– Так же, как ты. Эвелина со мной поговорила, соблазнила хорошими деньгами… Да и потом, у меня же здесь Жизель, «Мазурка» в «Шопениане»…
– Но ты ведь не можешь не понимать, что все, чем мы здесь занимаемся, ерунда на постном масле?
Юля только усмехнулась и выразительно посмотрела на меня своими удивительными изумрудными глазами.
– Ведь понимаешь же? А почему не пробуешь куда-нибудь уйти? Деньги деньгами, конечно…
– А ты почему не уходишь? – Она смахнула с рукава нежного кашемирового свитера несуществующую пылинку. – Ты же у нас вроде самая талантливая? Все это знают…
– Мне просто перекантоваться надо. Немного совсем. Вот закончу кое-какие дела и сразу сбегу.
– И всем так. Одной совсем немного денег на квартиру не хватает, другая собирается дамский журнал открывать. Третью вот-вот должны пригласить в какой-то суперкрутой «импортный» театр, но это «вот-вот» затягивается до бесконечности.
– Ну, понятно, в основном из-за денег, – я кивнула. – А что, девчонкам из корды тоже хорошо платят? Или это коммерческая тайна?
– Да почти так же, как примам, – снова усмехнулась Юля. – У прим другой источник дохода. Хотя, по идее, надо доплачивать за вредность производства.
За окнами электрички качались темные деревья. Тяжелые тучи грозили вот-вот пролиться дождем. Небо было мутным. И так же мутно и муторно было у меня на душе. Я уже о чем-то догадывалась, но пока боялась произнести вслух то, что уже обретало в моем мозгу конкретные очертания.
– А ты что так загрузилась-то? – Десятникова весело и зло ущипнула меня за локоть. – Не хочешь, силой заставлять не будут. Но сколько ты в нашем борделе после этого продержишься – большой вопрос…
– Юль, – я нервно затеребила хрустальную капельку, висящую у меня на шее, – так что выходит: Константин Львович спит с нашими девочками, что ли?
– Он? Нет! Константин Львович у нас верный муж. Любовницу имеет только одну, причем из приличного общества… Для друзей он старается, для партнеров, для людей нужных. Чего тут непонятного?
– То есть мы здесь на положении шлюх, только не в чулочках сетчатых, а в пуантах? И спектакли, и мальчики наши балетные так, для камуфляжа?
Юля звонко расхохоталась и встряхнула копной черных, чуть волнистых волос:
– Ну отчего же мальчики для камуфляжа? Мальчики – для тех же самых целей. Нужные люди, они ведь разные бывают.
Увидев, что я окончательно впала в транс, Десятникова попыталась меня успокоить. Уверила, что еще никто и никого на ее памяти не насиловал, что есть и такие дядечки, которым от женщины ничего не надо, просто посидеть и за руку подержаться. Что, в конце концов, можно нарваться на какого-нибудь сильно крутого и старого, который будет только аплодировать и подносить цветы. Другие, естественно, ни глаз, ни лапу положить уже не посмеют.
Верить в услышанное не хотелось. Да я в глубине души и не верила. Глядя на улыбчивого Константина Львовича или элегантную Эвелину, невозможно было подумать, что они всего лишь содержатели элитного борделя. И все же к премьере я подходила с отвратительным настроением. Во-первых, стыдно было исполнять «сырую» партию, в которую совершенно не успела еще втанцеваться. А во-вторых, при одной мысли о том, какие рожи могут оказаться в зале, мне становилось дурно…
Правда, костюм мне сшили отличный. Такого не было даже у северской примы Лазоревой. Пачка, белоснежная, легкая, отделанная настоящими перьями, нежно переливалась. В венке, плотно охватывающем мою голову, синими звездочками вспыхивали стразы. Посмотрев на свое отражение в зеркале, я горько усмехнулась и мысленно сказала себе: «Вот и докатилась ты, подруга, до банальной попсы. Когда искусством и не пахнет, зато цацек на двести миллионов и на световые эффекты вся электросеть Москвы работает»…
Гостей на премьере было немного. В мягких креслах с витыми деревянными ножками сидело человек пятнадцать-шестнадцать. Сквозь дырочку в занавесе я разглядывала скучные, лоснящиеся лица и переполнялась брезгливостью. Но брезгуй – не брезгуй, а танцевать все равно пришлось. И, дождавшись, когда Рома Яковлев – наш красавец Зигфрид, прицелится в левую кулису из арбалета, я как миленькая выбежала на сцену, трепеща обеими крылами и содрогаясь от презрения к самой себе.
Но все прошло неплохо. На уровне добротной художественной самодеятельности. В паре поддержек Рома чуть не грохнул меня об пол, мертвой хваткой вцепившись в талию, «помог» недокрутить полтора тура. Но Рома был красавец атлетического сложения, с могучими мышцами-галифе. И ему, похоже, многое прощалось. Впрочем, наверное, и девочкам из корды за красивые глаза прощалось все. Иначе отчего бы они так спокойно отводили назад не ту ногу и нехотя поворачивались с лебедино поднятой рукой, когда фонограмма уже проматывалась до следующей цифры? Честно говоря, и сама я не блистала. Красная, потная, дышащая тяжело и сбивчиво, я как попало делала арабески, вяло прыгала, плохо «играла лицом». Надежде Ивановне Третьяковой было бы за меня стыдно. Да и не выпустила бы она никогда на сцену слабо подготовленную танцовщицу.
«Ну и сами виноваты! – раздосадованно и зло думала я, приседая в реверансе. – Что хотели, то и получили! Хотели полечку с канканом? Вот и пожалуйста! Нате, кушайте!»
Кому адресовалась моя гневная мысленная тирада – Раисе ли Николаевне, Эвелине ли Витальевне или же Константину Львовичу, – я и сама толком не знала. И, надо сказать, в первый момент крайне удивилась, когда мужчина из первого ряда протянул мне букет роз. Розы были алыми, тяжелыми и влажными. А мужчина – плотным, довольно высоким и никаким. Да, он действительно был никаким. Средние, неопределенного цвета глаза, не узкий и не широкий нос. Губы вроде бы и не полные, и в то же время не тонкие. Единственной примечательной чертой была, пожалуй, только лысина. И в ней, глянцевой и ровной, отражались золотые огни люстры.
– Вы были прелестны, – вполголоса произнес мужчина и сжал кончики моих пальцев.
«Вот оно! Началось!» – испуганно подумала я, торопливо натягивая на лицо светскую улыбку.
Мужчина сел на место, я выбежала за кулисы. Юля Десятникова, сегодня танцевавшая в тройке лебедей, обняла меня за плечи и негромко шепнула:
– Не трясись ты так! Смотришь на него, как на тиранозавра! Не захочешь в койку ложиться – не ложись. У твоего лысого, поди, и без тебя девок выше крыши… Самое смешное, что мужик-то не страшный! А лысина, говорят, признак сексуальности…
– Господи, «мой лысый»! Противно-то как! – Думаешь, тебе одной противно? Всех от жизни такой тошнит. Только никто не кричит об этом на каждом углу. Пока приходится валяться в дерьме, не надо пытаться на себя белый фрак натягивать… Повозмущаешься-повозмущаешься, а спать-то с ним все равно рано или поздно станешь…
– Не стану! – Я, больно потянув волосы, стащила с головы венок вместе со шпильками и заколками. – Вот не стану – и все! Хочешь верь, Юлька, а хочешь – не верь…
– Ну, Бог тебе в помощь, – она печально улыбнулась и, немного припадая на правую ногу, побрела переодеваться. Бедная, божественно-красивая Юлька, в белой пачке и пуантах больше похожая на грустного аиста, чем на лебедя…
А потом был обещанный фуршет. Столы с изысканными напитками и закусками, негромкая прозрачная музыка, серебристое мерцание светильников и сияние металлокерамических зубов. Гости Константина Львовича все как один улыбались, стремились казаться остроумными и обходительными. Впрочем, к девочкам активно не приставали. И казалось, что балеринки приглашены на фуршет исключительно для экстерьера. Впрочем, возможно, так оно и было на самом деле.
Я уже почти успокоилась, когда лысый, выросший как из-под земли, вдруг быстро шепнул мне на ухо:
– Настенька, давайте поговорим в парке. Меня немного утомляет вся эта суета…
Сбегать, прятаться или делать вид, что не расслышала, было глупо. Да и, кроме того, я предпочитала играть в открытую. Поэтому зашла в раздевалку, накинула на плечи хозяйкину беннетоновскую кофту и через несколько минут спустилась в парк.
Лысый, ждавший в машине, поприветствовал меня, мигнув фарами.
– Для начала давайте познакомимся, – сказал он, когда я уселась на переднее сиденье. – Меня зовут Вадим. Вадим Анатольевич, если угодно. Но лучше – Вадим…
– А меня Настя. Но если бы возраст позволял, то лучше – Анастасия Игоревна.
Он негромко рассмеялся, прикрыв глаза и чуть откинув назад крупную голову. Вид у него при этом был самый что ни на есть добродушный.
– Ладно, забудем про возраст. Я буду звать вас Анастасией Игоревной, если вам так больше нравится.
– Мне никак не нравится… Вадим Анатольевич, давайте сразу расставим все точки над «i»: спать я с вами не буду.
– Ну и прекрасно! – С лица его по-прежнему не сходило добродушно-насмешливое выражение. – Никто вас и не заставляет… Бедная, испуганная Анастасия Игоревна… Девчонки, наверное, порассказали вам всяких ужасов? Вы ведь здесь новенькая, правда?
Я предпочла осторожно промолчать. И лишь слегка склонила голову в знак согласия.
– А теперь давайте серьезно… По возрасту я вполне гожусь вам в отцы. И отношусь к вам исключительно как к дочери… Ну, если быть совсем честным, то, может быть, как к тени прошлого. Хотя вам это неинтересно… Мне хотелось просто пригласить вас в небольшой уютный ресторанчик, побеседовать часок-другой, а потом отвезти домой. К вам домой, разумеется. Но, если вы откажетесь, я не буду в претензии. И потом еще такой нюанс… Кое в чем ваши подруги были правы: Константин Львович может подумать, что вы меня обидели. Но мы немножко введем его в заблуждение. Я скажу, что нашел вас прехорошенькой, но скучной и быстренько отмотал назад, объяснив, что с рестораном сегодня не получится. Идет такой вариант?
