Текст книги "Замок из песка"

Автор книги: Анна Смолякова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 22 страниц)

Лена колдовала над моими волосами. Костюм Черного Лебедя, мерцающий тускло и загадочно, висел на плечиках. А я думала о том, что сегодня, возможно, самый важный день в моей жизни. Это уже не Жизель, все-таки немного экспериментальная, не Кончита, так мной и не станцованная. Это Одиллия – та, с которой все и началось… Мамины руки в чернике, мой детский мячик под диваном, прекрасная тетенька с черными перьями на голове, кланяющаяся с экрана телевизора, и мое немного наивное, но искреннее: «Знаешь, мам, я, наверное, тоже хотела бы танцевать в балете. Очень хотела!»…

А еще меня ужасно волновало, как справится с партией Алексей. Накануне у него сильно болела нога, и таблеток пришлось выпить чуть ли не в два раза больше обычного. Но после первого действия в гримерку заглянул Лобов и, подняв кверху оттопыренный большой палец, сообщил:

– Все просто прекрасно! Иволгин – молодец! Петракова из редакции «Балета» пока просто слезами умиления истекает. Так что давай, Настенька, не подведи!

И я выплыла на сцену под нежные переливы арфы, под пронзительное соло скрипки, льющееся из колонок. И вздрогнула, и отстранилась, и закрылась от Зигфрида рукой-крылом…

А потом было третье действие. «Черное» па-де-де. Мои откинутые назад руки – жарким отблеском искуса, соблазна и страсти. Его сильные и легкие прыжки. Мое мелкое па-де-бурре. Алый плащ Ротбарта, прикрывающий мою мокрую, вздрагивающую спину. Снова Лешкин выход. И, наконец, кульминация: тридцать два хлестких, стремительных фуэте! И единственная точка, которую нельзя потерять, которую «держишь» до последней микросекунды, пока плечо уже не разворачивает все тело назад и вправо…

Иволгин вывел меня на поклон, держа за руку. Грудь его все еще тяжело вздымалась, да и мои пальцы дрожали. Но он солнечно улыбался с профессионализмом истинного артиста. И я, приседая в глубоком реверансе, тоже изображала на своем лице улыбку. Были даже цветы. Пара букетов, конечно, от администрации. Но зато остальные от обычных зрителей. А за кулисами носилась парикмахерша Леночка и радостно восклицала:

– Ох, какой успех! Какой фурор! Прямо как в Большом театре!.. А эта-то, критикесса! Я сама слышала, как она Лобову сказала: «Одиллия – просто слов нет! Но и Одетта хороша. Арабески – просто восторг. Чистота линий потрясающая!»

Когда всеобщее волнение немного успокоилось, я зашла в комнатку, служившую гримеркой для мужчин-солистов. Алексей сидел на стуле и со странным вниманием изучал свое отражение в зеркале.

– Поздравляю! – Я аккуратно прикрыла за собой дверь и села на свободный стул. – Народ восторгается. Лобов доволен просто до посинения. Сегодня «разбора полетов», похоже, не будет, одни сплошные дифирамбы…

Он молча кивнул и передвинул на столике коробочку с гримом.

– Леш, получилось ведь все! И у меня, и у тебя получилось!.. Ну, если про аферу с Серебровской рассказывать не хочешь, может, хотя бы перестанем изображать из себя влюбленную пару? Дуэт ведь состоялся, и кому теперь какое дело, есть роман у Иволгина с северской примой или нет? Давай я съеду на другую квартиру, и продолжим танцевать просто как добрые партнеры.

– Нет! – Алексей так яростно саданул кулаком по столу, что я даже вздрогнула. – Ты слово дала, ты не можешь… Ничего не изменилось, Настя! От одного-единственного успеха ничегошеньки не изменилось! Так у всех в сознании и осталось: он ее трахает, она его за это «танцует». Ты уйдешь, и меня «уйдут». Я нужен в театре, пока нужен тебе!

Лицо его с остатками грима снова нервно кривилось, пальцы на руках без видимой причины сжимались и разжимались. Я встала, осторожно повела плечами, разминая все еще гудящие мышцы.

– Глупо это, Леша. Глупо до невозможности!

– Может, и глупо, – он обернулся и посмотрел мне в глаза. – Но это так. И менять без моего согласия ты ничего не будешь…

* * *

В воскресенье мы должны были лететь в Прагу, а во вторник в гости заявились мои девчонки – Кристинка и Юлька. Предварительно позвонили, сообщили, что разговор очень важный, но не телефонный, и попросили встретиться. Оказалось, что новый номер им дала Жанна Викторовна. Она же и сообщила с пафосом и гордостью, что ее любимица Настенька стала настоящей примой.

– Да-а, многое у тебя в жизни за это время переменилось! – задумчиво рассуждала Кристинка, сидя на моей кухне и потягивая «Мартини» из высокого бокала. – Еще бы пару месяцев не увиделись, и вовсе бы тебя не узнали. Ты другая какая-то стала: серьезная, что ли?..

Сама она осталась точно такой, как в день нашей последней встречи. Разве что крупные бриллианты в платиновых сережках теперь придавали ее голубым глазам дополнительный блеск, вспыхивая и переливаясь льдистыми гранями. А вот Юлька Десятникова собиралась уходить из театра. Правда, поведала она об этом как-то походя, опуская в бокал тонкий ломтик лимона:

– Ну, ухожу и ухожу. Что из этого событие делать? Я же не с шумом и скандалом, как ты. Тихо-мирно, всех заранее предупредив…

– И куда ты теперь?

– В Оперетту зовут. Зарплата там, конечно, маленькая, но у меня кое-какие сбережения есть. Да и потом, надоело уже подстилаться, решила, что как-нибудь без «Жизели» обойдусь…

Впрочем, они предпочитали спрашивать, а не рассказывать. В разговоре довольно часто повисали странные паузы, словно девчонки не знали, как перейти к главному. Возможно, их смущало присутствие Алексея, периодически возникающего то на кухне, то в коридоре.

– Ну и муж у тебя! – ворчливо шептала Кристинка, опасливо оглядываясь на дверь. – Красивый, конечно, но мрачный – просто жуть.

– Да он мне не муж…

– Ну любовник – какая разница?.. Тем более, пока в любовниках ходит, перевоспитывать надо.

А у Иволгина отчего-то второй день болело сердце, поэтому божественная красота Юльки с Кристинкой его не трогала совершенно. Кроме того, он, как всегда, опасался за собственную драгоценную безопасность. Любой человек из моего прошлого немедленно связывался в его сознании с риском разоблачения!

– Ну, ладно, – в конце концов сказала Десятникова, дождавшись, пока Алексей в очередной раз продефилирует в комнату, – мы, в общем, пришли не за этим… Есть у нас новость, не особенно для тебя приятная. Но все равно, знать ты должна…

Я отчего-то сразу встревожилась. А Кристинка чуть ли не носом уткнулась в «Мартини», не желая принимать активного участия в неприятном разговоре.

– …В общем, Насть, так: Вадим Анатольевич твой лысый недавно снова гостил у Константина Львовича и, судя по всему, весьма недоволен остался твоим уходом. После спектакля даже явился к нам в раздевалку и начал всех расспрашивать, кто что про тебя знает…

– Ну и?..

– Ну и ничего! Историю-то твою все помнили, поэтому ничего ему и не сказали. Да тут еще дух коллективизма роль сыграл! Девки, все еще в «шопеновках», в пуантах, встали стеной, как молодогвардейцы, и чуть ли не хором: «Ничего не знаем, адреса ни у кого нет, нового места работы – тоже». Смеху потом было, когда вспоминали…

– Вот поэтому так и получилось, что она одна в коридоре была: из туалета шла, – встряла Кристинка и тут же залилась нежным розовым румянцем. – Ты на нее не сердись, ладно, Насть? Она не нарочно.

– Да на кого «на нее»?

– На Люську… Ну, помнишь, которая тебе юбку давала? Лысый в нее вцепился, а она растерялась, вот и сказала твой телефон.

Я прокашлялась и потянулась за сигаретой. Десятникова любезно чиркнула изящной дамской зажигалкой:

– Мне кажется, особенного повода для волнений нет, но поостеречься нужно. Кто знает, каких пакостей от него можно ожидать? Хотя вполне возможно, что он просто решил попробовать по второму кругу то, что не получилось по первому.

– Да, я тоже думаю, – пальцы мои все-таки позорно подрагивали, – что он мне сделает? Интриги начнет плести? Чужие кошельки в карманы подкладывать? Или репутацию мою подмачивать, рассказывая об «аморальном поведении»? Смешно это все…

– Когда сделает какую-нибудь гадость, не до смеха станет… Ты Алексею своему все-таки в завуалированной форме все расскажи, – посоветовала Кристинка. – И без него нигде не ходи. Особенно по ночам и в безлюдных местах!

Нежной, блондинистой Криське кругом мерещились злобные бандиты и маньяки…

Мне же очень скоро стало не до бандитов. Ближе к отъезду Лобов начал устраивать по три репетиции в день. Вечером мы с Иволгиным едва доползали каждый до своей подушки, сил не хватало даже на то, чтобы нормально попить чаю. И все же противный червячок страха и сомнения находил время для того, чтобы подгрызть мою уверенность в благополучном исходе. Поэтому в пятницу я решилась-таки съездить к Жанне Викторовне и выяснить, интересовался кто-нибудь моей скромной персоной или нет?

К моему стыду, надо признать, что навещала я бывшую хозяйку гораздо реже, чем обещала в день своего переезда. За все время работы у Лобова появлялась в квартире на Черкизовской, наверное, раза три или четыре. Поэтому в тот вечер собралась немного поподлизываться, купив в ближайшем супермаркете хорошее немецкое вино и коробку конфет. Гостинцы заранее сложила в сумку и с этой сумкой отправилась на вечернюю репетицию.

Когда мы вышли из ДК, было уже что-то около десяти.

– Ну, все, Леш, ночевать я сегодня не буду. Встретимся завтра утром, – я легко помахала рукой. – В холодильнике есть вареная рыба. Если нужно – досолишь.

– Скажи, тебе обязательно по ночам таскаться? – угрюмо заметил он.

– Не обязательно. Но желательно. Послезавтра улетаем, а я с Жанной Викторовной так и не попрощалась.

На самом деле мне ужасно хотелось хоть на одну ночь вырваться из нашей мрачной квартиры, отдохнуть от вечно нервного и капризного Иволгина. Я, конечно, все понимала и про больную ногу, и про комплекс неполноценности, и про кризис предпенсионного балетного возраста, но каждый день выслушивать полуистерические тирады на тему того, как все плохо, – было все-таки выше моих сил.

Такси удалось поймать сразу. Веселый дядечка в темной кашемировой куртке запросил совсем немного. Я уселась на заднее сиденье и продремала почти всю дорогу до Черкизовской.

– Эй, вставай, длинноногая, – пробасил он со своего водительского места. – Где высадить-то тебя? К метро подъезжаем.

– А вот здесь и остановите, – я указала на угловой дом и полезла в сумочку за деньгами.

Неясная тревога впервые шевельнулась в моем сердце, когда чуть сзади, прошелестев шинами, остановилась темная «Ауди». Впрочем, строго говоря, в этом не было ничего подозрительного. Как и в том, что двум парням, вышедшим из машины, оказалось со мной по пути. Они шли чуть сзади, вполголоса разговаривали о своем, агрессии не проявляли. И все же я непроизвольно ускорила шаги, оказавшись в темном и длинном проходе между гаражами. Парни не отставали… Я еще прибавила скорости. И они пошли быстрее.

Теперь уже было не до приличий. Впереди оставалось еще метров десять гаражей, а дальше – небольшой пустырь с помойными баками на горизонте. Мои мышцы профессионально подобрались, в голове промелькнула мгновенная мысль: «Стыдно-то как! Вот, наверное, позорно буду смотреться, когда ни с того ни с сего рвану рысью!» И все-таки я рванула, резко, сильно, неожиданно. И даже удивилась, когда тут же получила короткий и болезненный удар по ногам. Мои колени от неожиданности подогнулись, в животе стало холодно и пусто. А дальше последовал удар в лицо. Лететь до железной двери ближайшего гаража пришлось, наверное, с пару метров…

Первым, что я почувствовала, была дикая головная боль, потом – липкий страх, а потом невыносимое желание плюнуть в гадкую, осклабившуюся рожу, возникшую вдруг на фоне черного неба.

– А кобылка-то ничего! – поделился улыбающийся тип своими наблюдениями. – Может, трахнем ее для начала?

– Да ну, связываться… – донеслось откуда-то справа. – Да и где ты ее трахать собираешься? Прямо тут, что ли, в грязи, как свинья?

– Как свинью, – уточнил улыбающийся и обратился уже ко мне: – А, свинка, как тебе эта идея?

Я убрала из уголка губ песок и предупредила:

– Я закричу! Лучше уйдите по-хорошему.

За что тут же получила пинок по колену. Потом меня ударили в висок. Потом подняли за плечи и снова врезали в челюсть, но предварительно наступив на ногу. В щиколотке тут же что-то сухо треснуло.

Все происходило очень быстро. И я успевала только истошно взвизгивать в паузах между ударами. Сумка моя давно валялась в грязи. Бутылка, видимо, разбилась. В воздухе пахло тонким сухим вином и кровью, сочившейся из моей губы.

А потом вдруг из ниоткуда возник мат. Не тот смачный мат, которым сопровождалось мое кратковременное избиение. А мат удивленный, даже обиженный. Улыбающийся тип неожиданно пролетел до гаража, в точности повторяя мою недавнюю траекторию. Вскочил и снова сел на задницу. Я окончательно протерла глаза от песка и увидела Антона. Правда, на этот раз летел уже он, провожаемый нецензурным пожеланием «поборника гигиены».

И вот тогда я завопила во всю силу голосовых связок и легких, пронзительно, как сирена в рыболовецком порту. Мой крик несколько раз эхом отразился от железных гаражных дверей и взмыл к высокому звездному небу. Антон же поднялся на ноги и опять ударил, теперь уже «поборника гигиены». Кстати, словарный запас у него оказался ничуть не менее богатым, чем у этих двоих. Прищуренные глаза горели нехорошо и зло, выбившийся из-под куртки шарф мотался из стороны в сторону.

И тут со стороны помойных баков донесся визг тормозов, потом тяжелый, торопливый топот. «Улыбчивый» обернулся одновременно со мной и так же, как я, заметил двух мужчин в милицейской форме. Наверное, жители соседних домов все-таки услышали мои вопли.

Оба нападавших тут же сдернули со скоростью ветра. Антон, в запале драки, рванул было следом, но, пробежав несколько метров, остановился. Вместо него погоню продолжили двое милиционеров. Третий, с сержантскими погонами, подошел ко мне и присел на корточки:

– Что случилось?

– Не знаю. Просто шла, сзади напали… Кто такие и чего хотели, понятия не имею.

– А мужчина, – сержант кивнул на Антона, – ваш знакомый?

– Д-да, – произнесла я неуверенно, – но он оказался здесь, видимо, тоже случайно…

Антон едва заметно хмыкнул и тыльной стороной ладони стер кровь с рассеченной брови.

– Ну, ладно, – милиционер посмотрел на свои коротко остриженные, круглые ногти, – заявление писать будем?

Тем временем в проходе между гаражами показались двое его коллег.

– Ну что?

– Да ничего, – отозвался тот, что повыше. – Заскочили в машину, и все… Бесполезно искать: ни номера, ни цвета толком. Темно там было…

Сержант кивнул, будто заранее знал результат погони, и снова спросил:

– Ну так как насчет заявления?

– Нет, – я мотнула головой, – ничего писать не буду. Спасибо.

Милиционер козырнул, пожелал всего доброго и вместе с товарищами направился к машине. Антон отлепился от двери гаража и подал мне руку.

– Кости целы? Что-нибудь болит?

– Да нет вроде, – я по очереди потрясла обеими ногами. – Не так чтобы очень… Лицо вот жалко. Мне в Прагу лететь послезавтра.

Желтые фонари горели довольно тускло. На земле лежали длинные синеватые тени. Видно было плохо. Антон двумя пальцами взял меня за подбородок и, прищурившись, всмотрелся в мою разбитую физиономию:

– Да, хорошего, конечно, мало, но особо страшного тоже ничего нет… Губу вот рассекли, сволочи. Но, думаю, гример заляпает как-нибудь. Только дома обязательно марганцовкой промой и заклей лейкопластырем.

– Это, похоже, Вадим Анатольевич постарался…

– Да? – Он удивленно приподнял бровь. – Это уже интересно… Правда, способ борьбы какой-то дамский… А ты уверена вообще?

– Ни в чем я не уверена! Просто девчонки предупреждали, что он моими координатами интересовался. – Я достала из кармана куртки носовой платок и промокнула кровь.

– В принципе похоже… Ребята за тобой от самого Дома культуры поехали.

– А ты-то сам что там делал?

– Гулял, – Антон усмехнулся. – Афишки ваши искал. Хотел балет какой-нибудь посмотреть, культурный уровень повысить…

Из его рассеченной брови тоже сочилась кровь и, стекая по скуле, капала на шарф. Костяшки пальцев на правой руке были сбиты.

– На, возьми платок.

– Спасибо, у меня свой есть. – Брезгливо осмотрев шарф, он заправил его обратно под куртку. – И вообще, если нормально себя чувствуешь, пойдем уже. К Жанне Викторовне, наверное, своей собралась?

Я молча подтянула к себе сумку, выгрузила из нее остатки битого стекла, с сожалением оглядела мокрую коробку конфет и тоже бросила ее в ближайшую канаву. На правую ногу наступать было все-таки больно. Но успокаивало то, что боль казалась скорее ноющей, чем резкой.

– Что же Иволгин твой тебя не провожает? – спросил Антон, подавая мне руку. – Все-таки не белый день, всякое может случиться.

– У него свои проблемы. И вообще, Антон, я тебе еще в прошлый раз пыталась объяснить…

– Все, все, все! – он торопливо замотал головой. – Жалею, что поднял эту тему… Давай лучше о чем-нибудь другом: о балете, например… Что будешь в Праге танцевать?

– Одетту-Одиллию, – сухо отозвалась я. – Три спектакля. Что-нибудь еще интересует?

– Не хочешь, можешь не рассказывать. Я не заставляю…

Рука его была такой близкой и надежной, от темной куртки едва уловимо приятно пахло дорогой кожей. Поддерживал он меня бережно, но не более того… А впереди уже виднелся дом Жанны Викторовны. На кухне горел свет. Наверное, готовилось тесто для утренней стряпни.

В подъезде тоже было светло. Развернув меня к лампе, Антон еще раз критически всмотрелся в мое лицо:

– Хозяйку свою, конечно, напугаешь… Кстати, можно мне с ней не встречаться? Давай я тебя просто до квартиры провожу, а в дверь уж как-нибудь сама позвонишь… И смотри, больше по ночам одна не шастай, особенно по таким закоулкам.

– Подожди! То есть ты хочешь сказать, что мы сейчас на лестничной клетке просто скажем другу «до свидания», и все?

– А тебе чего бы хотелось? – Мне показалось, что взгляд его на секунду стал ищущим и напряженным. Но зато в голосе столь явственно звучала ирония, что я чуть не задохнулась от ярости.

– Мне бы хотелось… – слова тяжело срывались с моих губ, – мне бы хотелось, чтобы ты не тащился со мной до квартиры, а развернулся сейчас на сто восемьдесят градусов и пошел к своей машине. А еще хотелось бы, чтобы ты перестал по-идиотски околачиваться возле ДК. Надо мной уже смеются, да и Алексею неприятно.

– Договорились, – Антон усмехнулся и застегнул кнопку на рукаве куртки. – Ну, тогда пока?

Если бы он сказал «прощай», это бы прозвучало нелепо и пафосно. Но он просто и страшно бросил «пока».

– Пока! – в тон ему легко ответила я и забежала в подъезд…

Жанна Викторовна, узрев мои боевые раны, и в самом деле едва не рухнула в обморок.

– Ой, бедная ты моя! Да что же это такое творится? Куда милиция смотрит?! – причитала она, бегая вокруг меня с ватой и перекисью водорода.

– Жанна Викторовна, подождите! Меня искал кто-нибудь? Адрес мой новый спрашивал?

– Спрашивали. Два раза… Девочки звонили, сказали, что танцевали с тобой вместе. И мужчина еще. Какой-то родственник из Северска.

– Так и сказал: «из Северска»?

– Нет, я спросила, а он подтвердил.

Я поморщилась и отцепила от ссадины прилипшие ватные волоконца:

– Из всех родственников у меня в Северске – одна двоюродная тетка. Незамужняя. Я там, правда, жила пять лет. Но на квартире. Понимаете?

Жанна Викторовна, похоже, ничего не поняла. Но на всякий случай, прикрыв рот ладонью, ахнула. А потом, совсем как Антон полчаса назад, спросила:

– А Алексей твой что же? Почему он тебя одну ночью отпустил?

– Да пошел он к чертовой матери! – Я упала головой на стол и всхлипнула. – Я его уже ненавидеть скоро начну!.. Ну, почему, почему все так глупо получается?

* * *

К счастью, у меня не оказалось ни вывихов, ни растяжений, одни ушибы. Разбитую губу удалось замазать гримом, а сверху каким-то бельгийским тональным кремом, роскошно разрекламированным в «Фармаконовской» аптеке. К воскресенью мое лицо уже выглядело вполне прилично. Кроме того, повседневная и уже поднадоевшая куртка осталась висеть дома в прихожей. Для первого в моей жизни выезда за границу я надела белый свингер с мягкими складками, черный шелковый шарф и черные ботинки на высоком каблуке.

Похоже, мы с Иволгиным составляли красивую пару. На нас оглядывались и в автобусе, и в людном гулком зале Шереметьева-2. Алексей сильно похудел за последний месяц. Скулы заострились, глаза словно бы запали. Но это только добавляло ему особой, печальной романтичности. Впрочем, сегодня он был веселее и оживленнее, чем обычно. Галантно подавал руку, нес на плече мою сумку, охотно шутил и улыбался. Потом ушел курить с ребятами, а я осталась с малокурящими Светкой и Наташкой, которые тут же наперебой принялись восхищаться изысканным ароматом моего «Трезора». Обсудив и духи, и свингер, и даже итальянские колготки, девчонки плавно перешли на Иволгина и дружно решили, что он самый красивый мужчина в нашей труппе.

– Чего тебе только не хватает? – заметила Светка.

– В каком смысле, не хватает?

– Да ты ведь не любишь его. За три километра видно, что не любишь…

Сидя в самолете и разглядывая розовые облака за иллюминатором, я тоскливо размышляла о том, что будет дальше. Как долго мне еще придется участвовать в нелепом шоу под названием «Круглые сутки на сцене Анастасия Серебровская» и чем это шоу в конце концов закончится? Нас вполне могли разоблачить, особенно если учесть бурную энергию Ирки Лапиной, активно действующей в этом направлении. В результате мог получиться скандал с Рыбаковым. А мог и не получиться… Упрямому и издерганному Иволгину невозможно было объяснить одну простую вещь: если главного балетмейстера устроит то, что мы делаем на сцене, ему будет глубоко плевать на наши фамилии… Но Алексей, похоже, предпочитал плыть по воле волн и отчаянно не желал заглядывать в будущее…

В Праге был полдень. Обычный теплый полдень сентябрьского дня. Как ни смешно, но мне почему-то казалось, что, ступив на бетонное покрытие чешского аэродрома, я немедленно почувствую: вот она – заграница, чужая, непохожая, странная! Но и небо было как небо – голубое, в дымке легких облаков, и солнце как солнце, и люди, поднимающиеся по трапу в соседний самолет, – тоже совершенно нормальные.

Правда, по дороге от аэропорта до гостиницы впечатлений набралось гораздо больше. Все-таки и дома были старинные, и мосты над Влтавой какие-то сказочные, и улочки, тонкими побегами отрастающие вдруг от широких магистралей, узкие и мощенные настоящим булыжником. Но меня все время не оставляло ощущение нереальности происходящего. Словно бы я смотрела через окно автобуса очередной выпуск «Клуба путешественников» или добротную чешскую сказку, какую-нибудь «Златовласку» или «Золушку», из тех, что часто показывали по телевизору во времена моего детства.

Отель, в который нас привезли, не претендовал на звание «пятизвездочного», но в общем выглядел вполне прилично. Номера всем достались двухместные, с отдельным душем, туалетом, телевизором и холодильником. Естественно, меня поселили вместе с Иволгиным, без затей предложив самим сдвинуть кровати, стоящие у разных стен – если, конечно, есть такое желание.

– Сами понимаете, не президентский люкс с шелковым балдахином, – немного виновато объяснял Лобов, получивший ключи сразу от всех наших номеров и ведающий расселением. – Но, я думаю, сами разберетесь как-нибудь… Да, Леша?

– Разберемся, разберемся, – смущенно улыбаясь и по-хозяйски обнимая меня за талию, отвечал Алексей. И, копируя Юрия Васильевича, переспрашивал: – Да, Настя?

До трех часов дня у нас было свободное время. Едва разобрав чемоданы, девчонки рванули кто на Вацлавскую площадь, кто на Карлов мост – за гранатовыми украшениями и дешевым богемским хрусталем. Ребята тоже собрались погулять. Иволгин предпочел остаться в гостинице.

– Охота тебе по городу носиться? – Он переоделся в легкий спортивный костюм и упал на кровать. – Еще успеешь ноги стереть за вечер.

Носиться по городу мне действительно не хотелось. Но еще меньше хотелось оставаться в номере. Слегка подкрасив губы и взяв с собой немного денег, я вышла из отеля и села за столик уличного кафе, располагающегося как раз напротив. Заказала чашечку кофе, произнеся слово «кофе» по-русски и выделив его повышенной артикуляцией. Официант меня понял. Хотя в этом не было ничего особенно удивительного: и русских останавливалось в отеле довольно много, да и языки оказались чем-то похожи. Невольно прислушиваясь к заказам, я, например, довольно скоро догадалась, что «карпик» – это, наверное, «рыба».

Минут через десять из гостиницы вышла Светка. Увидев меня за столиком, крайне удивилась и озабоченно поинтересовалась:

– Вы с Лехой поссорились, что ли?

– С чего ты взяла?

– Да не знаю… Просто ты грустная какая-то. Да и одна тут сидишь.

– Нет, Свет, все нормально, – я провела по краю чашечки указательным пальцем. – Ему гулять не хочется, мне хочется…

– Так и шла бы действительно гулять! Хочешь, со мной пойдем, я город знаю. Покажу, где кожу хорошую недорого продают.

– Я тоже заочно знаю. Путеводитель, который у нас в каморке стоит, два дня изучала.

Светка, оценив юмор, смешно сморщилась:

– Это тот, что ли, семидесятого года выпуска, со сплошной черной металлургией и марксистско-ленинской политикой партии? Да брось ты, пойдем!

Но я все-таки вежливо отказалась. А к вечеру до Лобова дошли слухи, что Серебровская с Иволгиным разругались вдрызг, Одиллия полдня прорыдала в умывальнике, а Зигфрид хотел надраться, но его вовремя остановили.

– Ребята, соберитесь! – увещевал балетмейстер. – Гастроли очень важные, график напряженный. Конечно, вы – люди молодые, к тому же артистичные и эмоциональные, но надо уметь держать себя в руках!

– Да о чем вы, Юрий Васильевич? – недоумевал Иволгин и с такой показной нежностью прижимал мою голову к своему плечу, что Лобов только укреплялся в своих подозрениях.

Но, в общем, два спектакля из трех мы отработали неплохо. О нас даже писала местная пресса, причем в восторженных тонах. В хвалебных рецензиях отмечалась и поразительная слаженность четверки Лебедей, и яркая самобытность национальных танцев из третьего действия, и, конечно же, «черное» па-де-де. А перед последним «Лебединым» Лобов снова провел «политподготовку».

– Настя, Алеша! – говорил он. – Вы у меня, конечно, и так молодцы, но сегодня постарайтесь показать высший класс, сделайте все возможное и невозможное! Это премьера, к третьему спектаклю чехи только-только расчухали, что к чему. Сегодня намечается аншлаг, и от вашего выступления будет зависеть то, как нас примут в следующий раз. И, кстати, сумма, которую мы сможем в будущем запросить…

Особенно проникновенно прозвучали слова о «сумме». То ли они подействовали на народ, то ли еще что, но танцевали сегодня все особенно четко. Мелкие неизбежные ляпы не бросались в глаза, небольшая несогласованность в движениях двух «испанских» пар с лихвой компенсировалась темпераментностью. Зал бурно аплодировал. А я стояла за кулисами и ждала своего выхода. Перед фуэте меня всегда начинало мелко трясти. Сейчас сцену в больших прыжках пересекал Лешка, и буквально через секунду мне предстояло выбежать на середину, сделать препурасьон, выбрав глазами единственную точку, и начать наматывать тридцать два бесконечных оборота.

И я уже вдохнула глубоко и отчаянно, как перед прыжком в воду, уже сказала себе мысленно: «Давай!», как вдруг произошло что-то совершенно непонятное. Что-то резко пшикнуло, в воздухе запахло то ли туалетной водой, то ли дезодорантом, а глаза мои защипало так, будто в них плеснули кислотой. Особенно досталось правому. И все же боковое зрение каким-то чудом зафиксировало исчезающую женскую руку со светлым флакончиком.

Я ахнула, вскинула руки к лицу, принялась торопливо и часто моргать. Глаза резало и щипало ужасно. Откуда-то сзади донесся якобы испуганный и невыносимо фальшивый голос Лапиной:

– Ой, Настенька, извини, пожалуйста! Я даже не думала, что в тебя попаду! Что же теперь делать-то?!

Заохал еще кто-то, рядом замахали влажным полотенцем.

– Господи, я не нарочно! – вопила Ирка. Но вся ее «виноватость» была насквозь пропитана скрытым торжеством. Фонограмма моталась себе и моталась. Я опаздывала уже, наверное, на целую секунду…

Медлить и дальше было невозможно. Бывали случаи, когда неопытные балерины, в последний момент испугавшись фуэте, проходились по сцене в незамысловатых турах. Но чтобы не выйти на фуэте вовсе?! Не выйти, когда зал уже готовится аплодировать – мешая слышать музыку, сбивая с ритма, но зато громко и искренне?!

Я тряхнула головой и выбежала на сцену, успев услышать за спиной чье-то испуганное: «С ума сошла! Со сцены свалится!»

Сцена и в самом деле была неудобной, с довольно большим наклоном в сторону зала. Но что означала какая-то неправильность дощатого пола по сравнению с горячим туманом, дрожащим перед глазами?! И наш кордебалет, и Алексея в черном с серебром колете я различала смутно, а уж о «точке» и говорить нечего! За что можно цепляться взглядом, если и взгляда-то нет, а есть только жалкое и беспомощное тыканье слепого котенка?

И все же, сама не знаю как, я докрутила тридцать из тридцати двух фуэте. Правда, «пошла» при этом так, что остановилась в нескольких сантиметрах от края сцены. Но зал благодарно захлопал. А Ротбарт любезно прикрыл алым плащом мое красное лицо с воспаленными глазами, источающими слезы и дезодорант. И дальше все – худо-бедно, но прошло. Зигфрида я, к счастью, не перепутала ни с кем из придворных и букет метнула точно ему в лицо.

А за кулисами разрыдалась. И Лобов, уже поджидающий меня с какими-то каплями, долго кричал: «А если бы ты в зал свалилась?! Скандала захотела?!», прежде чем обнять меня за вздрагивающие плечи.

Каким-то образом информация о происшествии просочилась в прессу. И газеты немедленно написали о «будущей звезде русского балета Анастасии Серебровской», совершившей на сцене чуть ли не гражданский подвиг во имя искусства. История с дезодорантом подавалась как несчастный случай. И я не опротестовывала эту версию, брезгуя связываться с Лапиной.

Она явилась в наш номер сама, небрежно швырнув на столик очередную чешскую газету.

– О тебе опять пишут. Рассказать что?

– Да нет, – я слезла с подоконника и всунула ноги в тапки, – мне уже неинтересно… Лучше скажи, как твой дезодорант называется?

– А что, подарить на память?

– Нет, просто хотела узнать, что за шедевр так тошнотворно пахнет. Чтобы, не дай Бог, в магазине не понюхать.

Лапина тонко усмехнулась и отодвинула от себя блюдце с чайной заваркой, в которой вымачивались мои компрессы для глаз:

– В благородство играешь? Я пожала плечами:

– Вовсе нет. Просто смысла связываться с тобой не вижу.