Текст книги "Замок из песка"
Автор книги: Анна Смолякова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц)
– А кто Вакха-то танцевал?
– Да Ганс, Господи! Ганс из «Жизели».
Ленивая, почти сонная нега слетела с меня мгновенно. От усталого благодушия не осталось и следа. Ганса в «Жизели» танцевал Алексей. Только Алексей. Это была его партия…
– Его зовут Алексей. Его фамилия Иволгин. Никакой он тебе не Ганс, – процедила я сквозь плотно сжатые зубы. – А по поводу рук-крюк ты сначала на свои посмотри… Плисецкая!..
Вероничка удивленно округлила глаза, по-деревенски подперла подбородок круглой ладошкой и неожиданно участливо спросила:
– И не тяжело тебе так?
– Ты о чем? – Мой голос еще дрожал от злости.
– Тяжело, наверное… Я ведь только сейчас поняла, на кого похож твой мальчик. Ну, тот, который за тобой заходит… На артиста, на артиста, думаю… Да он же на Иволгина нашего похож!.. Выходит, ты возвышенно любишь одного, а спишь с другим? Бедняжка!
– Да пошла ты!.. – Я яростно дернула за замок «молнии» на крепдешиновом платье, и «молния» не замедлила разойтись. Гофрированные рукава сползли с плеч, сделавшись похожими на крылья мертвой бабочки.
Вероника с абсолютно невозмутимым видом достала из косметички английскую булавку и протянула мне:
– На, зацепи хоть под воротником. Кофту накинешь, до дома как-нибудь дойдешь… А за Иволгина своего не обижайся. Хороший он танцор, просто Барышников! И мальчик твой хороший. И спать с ним не стыдно. Что ты как маленькая, ей-Богу?!
Все-таки Вероничка Артемова была дамой вредной, стервозной, но не злобной. Как это ни парадоксально звучит…
А спать с Сашей мне, в самом деле, было не стыдно. И, кроме того, привычно. Я даже придумала для себя почти философскую сказку про одну принцессу, которая долго-долго искала самый прекрасный цветок на свете. Она его в конце концов нашла, но на бесконечно высокой горе. И достать цветочек оттуда было невозможно. Тогда она посмотрела себе под ноги, увидела маленький василек и сказала: «Я буду звать тебя самым-самым прекрасным цветком»… В общем, «философская» суть сводилась к тому, что принцесса не только выбрала синицу в руках вместо журавля в небе, но еще и мысленно пририсовала ей широкие крылья и длинные голенастые ноги… Я пыталась любить в Саше зыбкое отражение Алексея. И иногда верила, что у меня это получается…
Впрочем, Валера Антипов, на правах подружки посвященный в мои личные дела, упорно не желал замечать сходства Ледовского и Иволгина, Сашу за глаза называл не иначе, как «мерзкий приспособленец и эгоист». А если случайно пересекался с ним в моей квартире, старался под любым предлогом побыстрее сбежать.
Но в этот раз обстоятельства играли против него. Через два дня мне исполнялось восемнадцать лет, и мы с Валерой лепили пельмени к предстоящему празднику.
– А ты опять капусткой хрустеть будешь? – ехидничал Антипов. – Может, тебе и именинный пирог специальный сделать? Капустно-морковный! Или редисочно-спаржевый!..
– Почему? Ради такого праздника штук пять пельмешек я проглочу, нарушу-таки диету… А если ты пытаешься намекнуть, что хватит уже лепить, то я тебе скажу одно: «Не филонь!» В самом деле, Валер, гостей будет много, надо, чтобы еды на всех хватило.
И в этот момент в замке повернулся ключ. Пришел Саша, предпочитающий дверь открывать самостоятельно, а не жать на кнопку звонка с видом просителя. После защиты диплома он бегал по бесконечным собеседованиям. И я, честно говоря, не ожидала его сегодня увидеть.
Валера мгновенно помрачнел, с неудовольствием отложил в сторону очередной пельмень и указал выразительным взглядом сначала на свои заляпанные мукой руки, а потом на прихожую.
«Стряпать-то, конечно, надо, – говорили его печальные глаза, прячущиеся за толстыми стеклами нелепых очков, – но давай как-нибудь в другой раз. Ну, раздражает, раздражает меня твой любовник! Ничего поделать с собой не могу!»
Я смешно оскалилась, наморщила нос и махнула рукой. Что должно было означать: «Не обращай внимания и никуда не сбегай. Все будет нормально. Я тебе обещаю».
Валера обреченно вздохнул, пожал плечами и нехотя потянулся за следующим сочнем. В кухню уже потихоньку вплывал запах Сашиной туалетной воды.
Вскоре появился и он сам, идеально выбритый, голубоглазый, улыбающийся и, как всегда, очаровательный. Обнял меня за плечи, мило чмокнул в щеку и, брезгливо смахнув муку со свободной табуретки, присел на самый краешек.
– Как сегодня твои делишки? – Надо сказать, в голосе его почти не слышалось заинтересованности.
– Ничего, – ответила я. – Все как обычно. Все хорошо.
– Почему «как обычно»? – обиделся за меня Антипов. – Между прочим, сегодня Насте сказали, что на следующей неделе на нее придут посмотреть из театра.
– Ну-у! – Саша покачал головой и развел руками, пародируя недоверчивый восторг.
– А, кстати, зря вы смеетесь! – Валера с остервенением вонзил вилку в фарш и пару раз провернул ее, словно кинжал в теле врага. – Я, как знаток, могу сказать, что Настя за короткое время достигла очень больших успехов. Это трудно, это больно, и далеко не каждому дано…
– По-моему, ребята, вы слишком серьезно ко всему этому относитесь. Не нужно таких драматических страстей… Помнишь, Настюш, как ты сама смеялась над теми, кто живописует ужасы балета? И из всех этих ужасов знает только «восемь часов у станка», как горе-меломан «Полонез» Огиньского?.. Балет как балет. Работа как работа… Настенька, конечно, молодец, но…
– Значит, вы относитесь к этому как к обычной учебе в вашем техническом вузе, например?
Саша подошел к холодильнику, достал минеральную воду и выпил, не отрываясь, чуть ли не полбутылки. Потом расстегнул верхнюю пуговицу своей просторной шелковой рубашки и взглянул на Антипова с веселой, чуть-чуть снисходительной улыбкой.
– Вам интересно, как я ко всему этому отношусь?.. Могу объяснить. Я считаю, что Настя могла лучше устроиться в жизни, если бы все-таки закончила институт… Да, балерины прекрасно выглядят: худенькие до самой старости, пряменькие. Но они всю жизнь занимаются тяжелым физическим трудом. Это имеет смысл, если быть Плисецкой, Улановой… Но всю жизнь мучить себя, чтобы прыгать в массовке?.. На мой взгляд, лучше пить чай и чертить схемки в конструкторском бюро.
– Так вам кажется, что ваша любимая женщина достойна только того, чтобы танцевать в кордебалете?
– Я вас умоляю! – Сашенька насмешливо сморщился то ли выражению «любимая женщина», то ли антиповскому вопросу вообще. – Конечно, конечно, она – восходящая звезда! Но, заметьте, я ничего зазорного не вижу в том, что женщина не сделает карьеру… Женщина должна быть просто женщиной. Эти штучки-дрючки с карьерой важнее для нас, мужиков. Правда?
Валера угрюмо насупился. После аспирантуры он никак не мог найти нормальную работу и писал в какой-то лаборатории дешевенькие программы. Саша об этом знал.
– Да, кстати, звездочка моя, – проговорил он, усаживаясь снова на табуретку и с шутливой брезгливостью обирая комочки теста с моих пальцев. – У меня тут кое-что наметилось с работой. В общем, как раз послезавтра у меня важная встреча… Жаль, что именно в день твоего рождения, но ты ведь понимаешь?..
Я, конечно, понимала. Тем более что Саша все-таки пообещал прийти на самое начало праздника. И для него, как будто для Иволгина, я надела длинное, в пол, голубое платье из японского шифона. Для него втиснула свои покрытые кровавой коростой и полосками лейкопластыря ноги в узенькие туфли с ремешками и стразами. И только ему улыбнулась светло и ласково, войдя в комнату в нежном флере летящей ткани и настоящего изысканного «Пуазона».
На столе стоял именинный пирог, украшенный с Валеркиной подачи маленькой морковкой и капустным листом. Вокруг овощного ассорти дрожали восемнадцать крошечных язычков пламени. Разноцветные свечки потихоньку оплывали, парафин капал на пластмассовые подставки. А в воздухе висел прозрачный звон серебряных колокольчиков.
Я не сразу сообразила, что играет музыкальная шкатулка. И заметила ее тоже не сразу. Шкатулка, оказывается, пряталась за пирогом. Вместо традиционной фарфоровой балеринки, замершей в классическом аттитюде и медленно кружащейся вокруг собственной оси, на ее крышке умещался целый танцевальный дуэт. Партнер в сплошном черном трико, тоже фарфоровый и тоже глянцево блестящий, поддерживал балеринку за талию, а сам стоял перед ней на одном колене. Изначально, еще на фабрике, он был задуман голубоглазым блондином, но фантазия Никитиной и жирный черный маркер превратили его в жгучего черноглазого брюнета. Больше ничем он Алексея не напоминал, но намек и так был достаточно прозрачен.
– Спасибо! – сказала я и ответила заговорщической улыбкой на Ларискино подмигивание.
Саша, как всегда, отличился хорошим вкусом и чувством меры. Он вручил мне серебряный гарнитур из сережек и колечка с чернью и маленькими фианитами. Подарок был не настолько дорог, чтобы поставить меня в неловкое положение, и не настолько дешев, чтобы его мог сделать просто приятель.
А еще Саша попел вместе с нами под гитару, порассказывал анекдоты, даже станцевал два медленных танца, легонько касаясь губами моего виска. Потом озабоченно взглянул на часы и покачал головой.
– Всё. Мне, к сожалению, пора, – в голосе его явственно слышалось раскаяние. – Я бы и рад остаться, но… Дела, дела!.. Прости меня, пожалуйста, Настенька!
– И к какому это «сожалению» тебе пора? – язвительно поинтересовалась Никитина, разделывая ножом и вилкой кусок селедки. – «Сожаление» могло бы и подождать. Все-таки не у него, а у Насти сегодня день рождения!.. И, вообще, «сожалению» можно и космы за такие дела повыщипать. Ты так не считаешь?
Сашенька улыбнулся, щелкнул браслетом часов и, выходя из-за стола, небрежно, как маленького ребенка, потрепал Лариску по голове.
– Вы возводите на меня напраслину, сударыня! Это исключительно деловая встреча… Да и, думаю, не стоит «выщипывать космы» председателю крупной акционерной компании?
В прихожей он тщательно расправил свой пестрый шейный платок и посмотрел в зеркало так, будто пытался понять, кто глядит на него оттуда – друг или враг. Похоже, это действительно была очень важная деловая встреча. Встреча, из-за которой стоило пожертвовать днем моего рождения.
И все же на сердце отчего-то было неспокойно. Когда Саша, поцеловав меня на прощание, аккуратно закрыл за собой входную дверь, я заглянула в комнату и поманила пальцем Никитину.
– Чего? – беспечно спросила та, усаживаясь на тумбочку для обуви и закидывая ногу на ногу.
– Понимаешь, Ларис, мне надо свежим воздухом подышать… Ты не могла бы поразвлекать гостей? Немножко. Минут пятнадцать-двадцать…
– С Сашенькой, что ли, сбежать хочешь?.. Невтерпеж?
– При чем тут невтерпеж? Да и вообще не с Сашенькой… То есть не с Сашей… Просто надо подышать!
– Ну-ну! – Лариска взглянула на меня исподлобья и полезла в карман своего светлого блейзера за сигаретами. – Иди. Дыши. Именинница…
Я накинула тоненький белый кардиган и прямо в шифоновом платье выбежала на улицу. Прозрачный голубой подол тащился по асфальту, как шлейф низвергнутой королевы. Прохожие, наверное, думали, что видят сумасшедшую выпускницу, устроившую себе прощальный бал задолго до окончания экзаменов.
А я просто брела к центральному проспекту, хотя и не могла знать точно, что Саша пошел именно туда. И даже немного удивилась, когда увидела его на автобусной остановке, возле газетного киоска. Он стоял под уличным фонарем, и льющийся сверху рассеянный свет таинственно серебрил его темные волосы. Автобусы останавливались, раскрывали свои двери-гармошки, снова уезжали. Саша не двигался с места. И только когда возле бетонного бордюра лихо притормозил темно-синий «Опель», сделал несколько не очень уверенных шагов вперед.
И тут же кто-то тронул меня за плечо. Я вздрогнула и обернулась. Пьяный мужичонка в дурно пахнущей цветастой рубахе, выпущенной поверх штанов, смотрел на меня с восхищением.
– Принсесса!.. В натуре – принсесса, твою мать!
– Отстаньте, ради Бога! – Я попыталась отойти, но он цепко ухватил меня за локоть.
– Ну че ты боисся, Принсесса! Я тебя не трону… Ты слышь чо? Лидка моя говорит: «Иди, принсессу себе ищи, если я не нравлюсь!» А я вот пошел и тебя нашел…
Дверца «Опеля» тем временем открылась, и из автомобиля вышла черноволосая девушка в блестящих узеньких брючках. Саша направлялся к машине справа, а девушка, взглянув на наручные часики, быстро пошла влево, к коммерческому киоску со спиртным, прохладительными напитками, жвачкой и прочей ерундой. И еще прежде, чем она вошла в свет фонаря, я поняла, где ее видела. Кроме меня, это поняли еще несколько людей на остановке, потому что тут же начали таращиться на брюнетку, словно на диковинную зверюшку. Наталья Ливнева, а это была именно она, вела на местном телевидении одну из самых популярных информационных программ и не раз завоевывала почетный титул «Мисс ТV».
Пьяный искатель «принсесс» продолжал дергать меня за рукав, норовя порвать кардиган, а я из-за угла наблюдала за Сашей. Он уже изменил курс и двигался прямиком к коммерческому киоску. Когда Ливнева с купленным «Тик-Таком» повернулась, то чуть не уткнулась носом в его грудь. Саша ласково взял обе ее руки в свои и осторожно поцеловал ухоженные пальчики, в свете фонаря мерцающие французским «бриллиантовым» лаком.
– Ну, ты чо, в натуре, сильно гордая, да? – взревел мужичонка, отчаявшийся привлечь мое внимание мирным способом. При этом с такой силой дернул за серебряную цепочку, что она, словно удавка, впилась мне в шею. – Чо ты ко мне ж… поворачиваешься? Принсесса, твою мать!
От боли и обиды из моих глаз жарко хлынули слезы. Я тоже потянула за цепочку, умудрившись порвать ее, и отчаянно закричала:
– Да уйдете же вы, наконец, или нет?! Что вам от меня нужно? Милицию позвать, да?
Саша, до этого мирно болтавший с Ливневой, мгновенно повернулся на мой голос. Прислушался, видимо, полагая, что ему почудилось, а потом решительно направился к киоску.
– Тебя русским языком спрашивают, что надо? – Он уставился на вмиг утратившего боевой задор мужичонку весьма зловеще. – Русским или нет? Или ты по-русски не понимаешь?
– Да я… Да мне… Принсесса вот…
– «Принсесса», – Саша усмехнулся. – Принцесса – моя.
Пьяница согласно кивнул и присел на корточки.
– И цепочка – моя…
– Ага… – сказал тот покорно и разочарованно. И с хорошей скоростью удалился.
Саша же поднял с земли цепочку, сдул с нее пыль и мусор и протянул мне:
– На, держи!
Я ждала, что сейчас он скажет: «Моя принсесса», или сделает что-нибудь такое, что Ливнева, стоящая неподалеку и наблюдающая за нами, поймет – да, я его «принсесса», я, а не она. Но он только испытующе посмотрел мне в глаза, галантно поинтересовался, дойду ли я до дома самостоятельно. И, получив утвердительный ответ, направился к своей «Мисс ТV»…
* * *
В среду он явился как ни в чем не бывало. У меня ужасно болела спина, на которую я умудрилась хлопнуться прямо с «высоких» пальцев. Кроме того, настроение, естественно, оставляло желать лучшего. Услышав, как в замке поворачивается ключ, я сразу же попала под власть двух одинаково сильных желаний: разрыдаться у Саши на груди или немедленно спустить его с лестницы.
– Привет, – сказал он, проходя в комнату и бросая на стул мокрый плащ. На улице в тот день шел дождь. – Что на диване валяешься? Устала?
Я не стала объяснять ему про ушибленную спину. Тем более что уже через минуту, задрав на мне футболку, он сам увидел огромный багровый синяк.
– Да, тяжел, тяжел труд российской балерины!.. Тебе, наверное, и двигаться больно?
– Нет, – мотнула головой я.
Тогда он, подхватив меня под колени, пересадил на пол, а сам разложил диван и накрыл его свежей простыней из комода. Батистовая простыня, лежащая внутри дивана, тоже была еще совсем свежая, но я возражать не стала. Как не стала спорить и с тем, что Саша, сняв джинсовую рубашку и плавки, тут же нырнул под одеяло, не удосужившись поцеловать меня, хотя бы ради приличия.
Мне было невыносимо скучно скатывать с бедер лосины, расстегивать бюстгальтер и выключать торшер. Скучно и как-то гадко целовать его почти безволосую грудь с темно-коричневыми кружками сосков. Гадко и унизительно-привычно раскидывать ноги в стороны, задирая колени к ушам. И слушать при этом надсадный, болезненный стон, с которым он входит в мое бедное, измученное тело.
– Ох, ну и коленочки у тебя, сладенькая! Это же уколоться можно… Или поцарапаться! – приговаривал Сашенька, удобно устраиваясь между моих ног. – А ребрышки! На тебе прямо как на стиральной доске…
И снова вдавливал мои плечи глубоко в скрипящий пружинами диван и терся вспотевшим лбом о мою равнодушную и холодную щеку…
– Ну, «на лошадку» я тебя сажать сегодня не буду. Ты у нас больная, – заявил Саша, когда сеанс закончился и он откинулся на спину с видом привычно-удовлетворенным. Судя по всему, ему больше ничего и не хотелось, но, как «истинный мужчина», он не желал ударить в грязь лицом и поэтому предпочел свалить все на женщину. – Отдыхай, Настик, лечись. А то с такой спиной декольте тебе не носить…
– А ты что, уходить собираешься? – спросила я, приподнимаясь на локтях и щелкая выключателем торшера.
– Да, сегодня есть еще кое-какие дела. И потом, ты же знаешь, я новую квартиру себе подыскал. Обставлять там все надо, генеральную делать…
Он снял со спинки стула рубаху, осторожно встряхнул ее, взяв двумя пальцами за плечи, заботливо почистил ногтем большого пальца помутневшую металлическую клепку.
– А с Ливневой у тебя что? Серьезно? – спросила я напрямик.
Саша несколько удивленно приподнял брови, но посмотрел внимательно и испытующе, совсем как тогда, на остановке.
– Серьезно?.. Я и сам еще не знаю. Возможно, серьезно. А что?
Он был честен, как палач, объявляющий приговоренному, что будет больно.
– Что, она очень хороша как женщина? Лучше меня? Опытнее, наверное?.. Более «сладенькая» и коленки не колются?
– Ну при чем тут это? – Саша почти брезгливо поморщился и присел на край дивана. – Наташа неординарная личность, очень интересный человек… Она ведь, представляешь, сама всего добилась на телевидении, хотя начинала буквально с нуля! Просто пришла на конкурс дикторов. И шанс-то был – один из тысячи. Наташка ведь заикалась в то время…
Похоже, Ледовской собирался живописать мне, все еще лежащей в постели, из которой он только что выпрыгнул, прелесть и очарование зеленоглазой Наташи Ливневой.
– А на Регинку она тоже похожа? – зло выкрикнула я, прекрасно понимая, что сделаю ему больно.
Но он не вздрогнул, не застыл со своими высококачественными итальянскими плавками в руках. Просто пожал плечами:
– Да нет, вряд ли… Хотя, может быть, что-то есть.
Такая реакция решительно не укладывалась у меня в голове. Я, прикусив нижнюю губу, подтянула одеяло к подбородку и на секунду задумалась.
– Настенька, Настенька… – прервал мои размышления Саша. – Помнишь, что я тебе сказал тогда? «Все проходит»… Все, понимаешь?
– И Регинка тоже прошла?
– И Регинка.
– Давно?
– Ну, в общем, достаточно…
– Значит, и историю ты эту тогда рассказал, чтобы меня разжалобить? Прямо мексиканский сериал! И злые родители тебе, и любовь, словно у Ромео и Джульетты, и потерянный ребенок, и монастырь… Что еще нужно!
– Ты только не передергивай, да! – Саша нахмурился. Правда, всего лишь на секунду. – Когда-то это и в самом деле было больно, а потом… Да и не о Регинке сейчас надо говорить…
– А о ком же? О нас с тобой? – Я попыталась насмешливо повести бровями, но это получилось у меня довольно посредственно. Пришлось спешно отвернуться и сделать вид, что тянусь за футболкой.
– И о нас с тобой тоже не надо. Ты же прекрасно все понимаешь: взрослые люди – повстречались, разошлись…
– Да, я все понимаю и даже приветствую…
– Ну, вот и хорошо, – бросил он уже от двери. – Кстати, все время хотел спросить, но как-то неудобно было… Что это за мужик у тебя над диваном висит?
– А это… – Ярость, тоска и обида переполняли мою грудь. – Это, между прочим, тот самый мужик, на которого ты похож!
Я специально сказала: «на которого ты похож», а не «который похож на тебя», чтобы обидеть побольнее. И снова нервической реакции не последовало. Саша не поленился снять туфли, вернуться в комнату и внимательно изучить портрет на стене. Судя по выражению лица, он или не нашел сходства, или счел его для себя нелестным.
– Н-ну… – неопределенно промычал он, подтягивая носки и снова всовывая ноги в серые «саламандры», – тебе, конечно, виднее…
Потом надавил указательным пальцем на кончик моего носа и ушел…
Я рыдала два дня. Слава Богу, что в четверг в связи с прорывом канализации в училище отменили занятия. Никитина, конечно, утешала меня, но как-то без энтузиазма:
– Ну ты же сама говорила, что он – только жалкое подобие Иволгина? Что и фен, дескать, у него в тумбочке, и овечки на футболке дурацкие?..
– Ну и что, что овечки?! – всхлипывала я.
– Не знаю что. Ты же гундела, что это признак женственности.
– Так когда это было?! Ты бы еще детский сад вспомнила!
– Ну, не знаю, – Лариска разводила руками. – Я и то так не выла, когда ты его у меня отбила. Причем ты! Самая обычная моя соседка! Каких много… А с Ливневой и поделиться не стыдно. Вы в разных весовых категориях, неужели не понимаешь? У тебя против нее просто шансов нет!..
Зато Антипов был гораздо более милосерден. Я-то ожидала, что он, узнав о моей трагедии, начнет радостно потирать маленькие ладошки и говорить, что очень рад моему расставанию с этим «приспособленцем и эгоистом». Но он только вздыхал, варил мне свежий кофе и наивно предполагал:
– А может, он таким образом доказать тебе что-то хочет?.. Конечно же! Наверняка! Знаешь, я еще на дне рождения понял, что он на тебя за что-то обиделся.
– В самом деле? – Я вытирала слезы и прочищала красный распухший нос.
– Да!.. И я, кажется, понял за что… Помнишь, ты пригласила меня потанцевать? Ну, когда день рождения еще официально не начался, а музыку уже крутили?
Я не помнила, но все равно торопливо кивала.
– Вот видишь! Он же тебя элементарно приревновал! По идее-то, нужно было пригласить его, а тут я… Причем в тот день, – Валера кокетливо приосанился, – выглядел я очень даже ничего. На мне был костюм, сшитый очень хорошей портнихой по французскому каталогу. И туалетная вода – импортная!
Запах антиповской туалетной воды я не помнила, а вот костюм был просто отвратительный. Возможно, его и в самом деле сшили по французскому каталогу. Только каталог был пятидесятого или шестидесятого года выпуска, причем изданный в серии «Шьем детям и подросткам»… Бедный, добрый Валера! Он искренне верил, что к нему можно приревновать!
Но обижать соседушку не хотелось. Я раздумчиво тянула:
– Кста-ати, очень может быть…
А он радовался, как ребенок.
После очередной такой душеспасительной беседы я включила телевизор и увидела великолепную Наталью Ливневу в модном, изумрудного цвета батнике, вещающую с экрана о новостях культуры. Мы действительно играли в разных весовых категориях. Она была известнейшей журналисткой и чуть ли не секс-символом нашего города, а я – безвестной студенткой хореографического училища. Но меня не прельщала ее слава и популярность. Мне-то нужно было совсем другое…
Промокнув все еще зареванное лицо мокрым полотенцем, я достала из-под дивана старенькие балетки. Встав к подоконнику, сделала несколько батман-тандю и па-де-бурре. Села на продольный шпагат, склонилась к правой ноге. Мое лицо оказалось на уровне кривеньких диванных ножек. А под диваном лежал когда-то потерянный Сашей брелок от ключей и балетные фотографии Иволгина. Проигнорировав «драгоценный» брелок, я достала снимки, расстелила их перед собой на полу. И вдруг неожиданно ясно поняла, что моя синица улетела, с облегчением сбросив журавлиные крылья. А что касается прекрасного цветка из моей «философской» сказки… Честнее все-таки любить его, недосягаемого, чем довольствоваться васильком, стараясь при этом забыть, что тот всего лишь василек…
* * *
Одним из самых счастливых обстоятельств моей тогдашней жизни было «духовное перерождение» алкаша Синицына. Побомжевав где-то с полгода и, видимо, пропив все деньги, он решил вернуться и выдворить меня из квартиры. О чем и сообщил в самых «изысканных» выражениях, появившись как-то утром на пороге.
– Слышь чо, деваха, – Синицын стянул с головы засаленную кепку и повесил ее на купленное мной хрустальное бра, – мне тут посоветовали… как это… расторгнуть договор! И, в общем, сказать, чтобы собирала манатки. Сам жить здесь буду! А ты давай сваливай!
Известие было не из приятных, но выказывать огорчение не хотелось. Я пожала плечами и пригласила его в кухню попить чаю. Хозяин долго и недоверчиво разглядывал новые, хотя и дешевенькие обои, свежепобеленный потолок, отмытый холодильник. И после этого значительно подобрел.
– Да-а, – вымолвил он в конце концов, – деваха ты, конечно, аккуратная. И квартиру в ажуре содержала. Но, сама понимаешь…
– Когда мне выезжать? – спросила я, подливая в его чашку заварки и неуверенно подвигая блюдце с отвратительным низкокалорийным печеньем.
– Да, ладно… Не торопись. Недельку я у дружка перекантуюсь. А ты пока себе другую хатку подыщи… А то, может, останешься у меня? Хозяйкой будешь!
Синицын радостно рассмеялся собственной шутке, обнажив желтые, прокуренные зубы, которых к тому же было явно меньше, чем надо. Выглядел он ужасно. И, самое странное, я не могла даже приблизительно определить, сколько ему лет.
– Ну что, складывай чемоданы, – он поднялся со стула. – Будешь уезжать, ключи оставишь соседям. Я сюда переберусь, может, в понедельник, а может, в среду…
И ушел, оставив кепку на моем чистеньком бра.
Когда буквально через пять минут дверь открылась, я подумала, что хозяин вернулся за своим головным убором. Но Синицын был не один, а в сопровождении Валеры Антипова, прижимающего к груди бутылку «Пшеничной» водки.
– Настенька, мы вот решили, что нехорошо так расставаться, – Валера несколько раз подряд подмигнул мне с чрезвычайно заговорщическим видом. – Заходит ко мне Владимир Викторович и говорит, что ты уезжаешь и ключи отдашь через неделю. А я ему предлагаю: «Давайте тогда посидим все вместе, поговорим. А то как-то не по-человечески получается!»
– Да, конечно… – ответила я не очень уверенно. Суть затеянной Антиповым авантюры пока доходила до меня с трудом. Но когда Синицын Владимир Викторович выпил вторую стопку и закусил ее кабачковой икрой, ситуация начала проясняться.
– И где же вы все это время путешествовали? – участливо интересовался Валера, делающий вид, что пьет, и незаметно сливающий водку в цветочный горшок. – К родителям-то своим заезжали?
– Не довелось, – бубнил хозяин. – Далеко они больно…
– А уж как бы, наверное, были рады, если бы узнали, что Настя вашу квартиру от милиции отстояла. Вас ведь выселить хотели за пьянство и антисанитарное состояние жилья. Но вот благодаря Насте все – тьфу-тьфу – обошлось…
– Менты, говоришь, приходили?
– И еще придут! – успокаивал Валера. – Вам бы съездить сейчас родителей навестить. А в милиции бы за это время попривыкли, что с квартирой все в порядке, и отстали от вас.
– Денег нету! – жаловался Синицын.
– Так Настя заплатила бы вам за месяц или за два. Как договоритесь…
Хозяин раздумывал до тех пор, пока не кончилась водка, а потом выдал:
– Ладно, давай прямо сейчас деньги за месяц. Съезжу, в самом деле, к старым…
Потом Валера тревожно предполагал, что он может уйти в запой и через неделю вернуться с теми же требованиями. Но через неделю пришла телеграмма: «Прошу выслать деньги за полгода по такому-то адресу в поселке Сосновка, на имя Синицыной Анны Тимофеевны». А следом за телеграммой и письмо, в котором мать Владимира Викторовича благодарила меня за положительное влияние на сына и сообщала, что квартиру они позже будут продавать, а пока я могу жить и не беспокоиться.
Вот так я и жила полгода. Потом еще полгода. Потом еще… И только осенью 1997-го, когда в моей личной карточке появилась запись «Экспериментальный класс. Четвертый год обучения», Георгий Николаевич заговорил о возможности получения места в интернате.
– Только это еще очень и очень неточно, – сообщил он мне после занятия, отозвав в дальний угол класса. – Особо рассчитывать не стоит. Но, учитывая твои особые успехи и то, что в жилье из наших девочек нуждаешься ты одна…
Я, естественно, не выдержала и поделилась радостью с девчонками.
– А не страшно тебе в интернат идти? – Милка Лебедева, когда-то наша «маленькая», а теперь уже шестнадцатилетняя, достала из коробочки новые колготки с лайкрой и натянула их на длинные, словно у аистенка, ноги. – Все-таки общага – она и есть общага…
– Да я ведь раньше жила в общежитии. Когда еще лет было, сколько тебе сейчас.
– И, кстати, чего там в интернате бояться? – Вероничка Артемова закончила скалывать шпильками на затылке свои волосы цвета спелого баклажана. – Ночного разврата, что ли?.. Так наш Суслик всем местным мальчикам в бабушки годится, у них наглости не хватит к ней пристать. Тем более что половина там – голубенькие…
– А по-моему, все это сказки про голубеньких. – Милка удовлетворенно рассмотрела ногу, обтянутую новыми блестящими колготками. – Я вот в «СПИД-Инфо», кажется, читала, что в балете их такой же процент, как везде, – больше болтают…
– Бог ты мой! – Вероничка всплеснула руками. – Живешь словно в аквариуме, ничего вокруг себя не замечаешь!.. Да ты поговори с девчонками из интерната, они тебе порасскажут. Или, если не веришь, попробуй, например, Мишеньке на «дуэте» глазки состроить…
– Ты что думаешь, он – из этих?
В Милкином голосе слышалось столько неприкрытого ужаса, что Артемова расхохоталась:
– А чего ты так испугалась-то? Замуж за него собралась, что ли?
– Нет, не замуж. Просто…
Мишка Селиванов, высокий, белокурый, в самом деле немного женственный, был моим партнером на «дуэте». Никитина, пару раз заходившая за мной в училище, тоже выдвигала версию, что он «из этих». Я сначала отмахивалась, потом приглядывалась к нему с постыдным любопытством, а потом поняла, что мне все равно. Мишка был не только прекрасным партнером, но еще и хорошим товарищем.
– Это я виноват! Честное слово, я! – объяснял он преподавателю по «дуэту», чуть не уронив меня, распластавшуюся, как корова, с воздушной поддержки. – Настя просто ничего сделать не могла. Она и подобралась вся, и прыгнула хорошо…
Прыгнула я ужасно и повисла на его дрожащих от напряжения руках мертвым грузом. А если бы упала башкой о пол, то, кроме травмы, получила бы еще хороший нагоняй. Но Мишка удержал. Преподаватель, прекрасно видевший все «изящество» моего полета, только качал головой и командовал:
– Еще раз… Только та, которая невиноватая, пусть предварительно вспомнит, чему ее на «классе» учили…
