Текст книги "Замок из песка"
Автор книги: Анна Смолякова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 22 страниц)
– Естественно… Танцуешь ты неплохо. Вон вокруг тебя в Северске какой ажиотаж раздули! С Сергеем все так удачно получилось… Будешь жить у меня, потихоньку разучим Одетту-Одиллию – тут, слава Богу, есть кому помочь…
Это уже было выше моих сил. Он не только вот уже час говорил со мной о другой женщине, но еще и просил сыграть ее для окружающих.
– Но зачем вам это надо?!! – Неожиданно даже для самой себя я заорала так, что зазвенели стаканы в сушке. – Или домой езжайте к своей Настеньке, или танцуйте здесь, но без меня! Я-то на кой ляд вам нужна?!
– Домой езжайте?! – Он наклонился вперед и немедленно подстроился под мой тон. – А кому я там нужен без денег? Нет уж, год по контракту отпашу, заработаю на жилье – тогда и приеду. И тогда она от меня никуда не денется: и Корсаков станет не мил, и цацки его вместе с тряпками. Любит она меня! Понимаешь, любит!.. А без тебя, то есть без нее, меня вышибут из этой труппы через месяц и контракт разорвут, потому что сам по себе, без Серебровской, я здесь никому не нужен.
Алексей с остервенением загасил сигарету о край блюдца и по-клоунски развел руками. Пальцы у него заметно дрожали. Повисла тяжелая пауза. Потом я неуверенно потянулась к пачке «Винстона».
– Я, конечно, попробую курить, но не уверена, что это у меня получится…
Иволгин посмотрел на меня так, как не смотрел еще никогда в жизни. Еще вчера я продала бы за один такой взгляд душу.
– Настенька! – Он накрыл своей ладонью мою руку. – Настенька, милая! Всю жизнь твоим должником буду. Ты ведь согласна, правда? Милая моя, хорошая девочка!
Я с лихостью заправского алкоголика заглотила оставшуюся водку, поморщилась и проговорила:
– Только вот этого – милая, хорошая – не надо! Оставьте для той Насти, для другой. Я просто вам помогаю, и не нужно бурных изъявлений благодарности.
Иволгин оказался достаточно умным человеком и на мой злобный выпад ответил просто кивком.
Посуду он вымыл сам, решительно отказавшись подпускать меня к раковине, и постелил себе на кухне. А я отправилась спать в комнату, на диван, накрытый клетчатым пледом. Но заснуть не получалось. Слишком громко тикали часы, слишком нудно гудела вода в кране у соседей. И к тому же я просто умирала от ненависти. Та – фальшивая и неискренняя, слащаво красивая и слишком благополучная, эту ненависть вполне заслужила. Настя Серебровская, моя тезка и мой прежний кумир, теперь внушала только одно чувство – желание вцепиться ногтями в ее беличье лицо, расцарапать щеки, повыдергать волосы! «Ну да, он – красивый, сексуальный, какой угодно, но из-за него не стоит так рыдать», – замечала она философски и холодно, напрочь испортив жизнь и ему, и мне. Она пыталась быть со мной доброй и внимательной! Да на черта мне нужна была ее доброта?! И я-то хороша – идиотка, таскалась за Иволгиным с влюбленными глазами, а весь театр хихикал за моей спиной, прекрасно зная про него с Серебровской. И она ведь, сволочь, знала! Но не хихикала, нет! А просто снисходила к «бедной, влюбленной девочке»…
Тем не менее с сегодняшнего вечера я стала Анастасией Серебровской, и надо было привыкать к этому новому, ненавистному имени и к тому, что меня, Настю Суслову, Алексей не полюбит никогда. Пришлось затратить почти пять лет, чтобы в конце концов оказаться с ним в одной квартире, в одной «связке» и без малейшей надежды на счастливый финал.
Уже глубокой ночью мне захотелось в туалет. Я встала, прошла по коридору и остановилась перед застекленной кухонной дверью. Иволгин спал на животе, обхватив подушку руками и положив голову набок. Его веки и ресницы были спокойны и недвижны, но на лице застыло страдальческое выражение.
– Господи, как же тебе больно! – прошептала я, прикоснувшись пальцами к холодному стеклу. – Но я помогу, честное слово… Может, и в самом деле вернется к тебе эта стерва? Кто знает?
Несмотря на то, что до меня тут же дошел весь смешной и нелепый пафос сказанного, жалость к самой себе и восхищение собственным благородством все равно жарко прихлынули к сердцу. В ванной мне плакалось особенно сладко. На диван возвращаться не хотелось. И все же я в конце концов приплелась обратно в комнату, твердо и не без гордости решив, что Анастасия Суслова конечно, идиотка, но ради счастья любимого личным счастьем можно и нужно пожертвовать…
* * *
Наутро Иволгин, видимо, решивший взять ситуацию в свои руки, был гораздо более деятелен и бодр. От вчерашней нервной депрессии не осталось и следа. Разве что только какая-то спортивная злость, горящая в сухих глазах?
– Одевайся, пора! – крикнул он мне с порога комнаты. Я, едва успевшая продрать глаза, торопливо подтянула одеяло к подбородку.
– Да не собираюсь я на тебя смотреть, Боже мой!..
«Естественно! – подумалось мне. – Вот на свою Настю ты посмотрел бы с удовольствием. Хотя там и смотреть не на что: «идеальный балетный верх» – на грудь никакого намека!.. Зато я гожусь только на то, чтобы вместо нее пахать!»
Настроение было препаршивым. Казалось, что меня вчера вываляли в какой-то грязи, да так и забыли отмыть. Может быть, это приглушало радость от того, что Алексей рядом, а может, ее и не было вообще, этой радости, – одно удивление, непонимание и ощущение того, что все это происходит не со мной.
Пока он курил на кухне, я вылезла из ночной сорочки, переоделась в традиционную водолазку и джинсы, забрала волосы на затылке и скрутила их в узел. В общем, перед его светлыми очами явилась олицетворением боевой подруги, не знающей слова «кокетство» и понимающей, что дело – прежде всего.
Сигареты лежали рядом с ним на подоконнике.
– Можно? – Я потянулась за пачкой. – А то ведь я вчера так курить и не попробовала. Вдруг уже сегодня умение демонстрировать придется – расколюсь, как неопытный разведчик!
– Настя, – он посмотрел на меня печально и немного осуждающе, – обязательно заставлять меня чувствовать себя сволочью?.. Я ведь просто прошу тебя помочь. Не требую, не принуждаю. Не хочешь – можешь хоть сегодня заявить Лобову, что ты на самом деле Анастасия Суслова, и показать все, что умеешь. Может, он тебя и возьмет. Ты ведь за этим приехала?
«Винстон» пах сушеной травой и хрустел под пальцами, как травяной детский матрасик.
– Нет, я приехала за тем, чтобы станцевать Одетту-Одиллию. И зовут меня вовсе даже Анастасия Серебровская.
– Ну, может, хватит, а? – Он взглянул на измятую сигарету со смесью брезгливости и раздражения, но зажигалку все же поднес. – Свинство с моей стороны, конечно, заставлять тебя делать это. Особенно если учесть момент твоих личных чувств…
После первой короткой затяжки я не закашлялась, зато, услышав последнюю фразу, забилась, как туберкулезная больная. Из носа моего повалил дым, горло сжало мучительным спазмом:
– Да с чего… вы вообще… взяли… что у меня… есть к вам… какие-то чувства?! У меня другой мужчина… там… в Северске… Я его люблю!
Алексей, похоже, не поверил, но улыбнулся успокоенно и даже подал мне стакан воды.
– Ну и хорошо, если так. – Уголки его губ слегка вздрогнули и опустились книзу. – Тогда для начала давай условимся: называй меня на «ты». А то вроде бы гражданская жена, а «выкаешь». Неудобно как-то…
Без заметного напряжения обращаться к нему на «ты «у меня получилось раза с третьего или с четвертого. И все равно, произнося вслух «Алеша», я ощущала внутреннюю неловкость. Все-таки Иволгин, вполне реальный, живой, близкий, жадно пьющий воду после утреннего похмелья, в моем сознании все еще стоял на пьедестале, с которого «цветов он не дарит девчатам».
Из дома вышли без пятнадцати десять. Перед большой выбоиной в асфальте он подал мне руку. Я оперлась о его ладонь и подумала: «Ну, все, детские мечты сбываются. Не хватает только лужи, через которую он перенесет меня на руках… Ох, если бы кто-нибудь сказал четыре с лишним года назад, что все воплотится в реальность под таким вот соусом!»
В автобусе я отодвинулась как можно дальше и отвернулась к окну.
– Насть, – попросил он вполголоса, – ты одно запомни: дичиться вот так нельзя. Это будет пункт первый, который вызовет подозрения.
– Но мило хихикать и лезть с поцелуями я все равно не смогу… Кстати, как ты называл обычно свою Серебровскую?
– Настя… – Иволгин немного растерялся.
– Жаль. Если бы ты звал ее Настеной, Настюшей, котиком там или зайчиком, мне было бы приятнее. Все-таки «Настя» – мое имя, я к нему за двадцать один год привыкла.
– Так тебе двадцать один?!
– Нет, восемнадцать! Я – наивная дурочка, без самолюбия, без желания делать собственную, а не чью-то там карьеру и вообще испытывающая полный восторг от этой ситуации.
С карьерой сымпровизировалось удачно. По крайней мере, теперь этим можно было объяснять мою откровенно нервную реакцию. Но я все еще не верила, что фарс продлится долго. Казалось: вот мы войдем в ДК, встретимся с Лобовым, он посмотрит на меня и скажет: «Ну, какая же это Серебровская!» И нам ничего не останется, как улыбнуться и объяснить, что это была всего лишь шутка… Как будет дальше у нас с Алексеем и будет ли что-нибудь потом, думать не хотелось.
Возле той самой лавочки, на которой три дня назад я сидела в тревоге и ожидании, он, деликатно прокашлявшись, обнял меня за талию:
– Понимаешь, здесь так принято, и вообще…
– Понимаю, – я вскинула голову. – Здесь и в метро все стоят, друг другу, как лошади, головы на плечи положив, и в электричках целуются… Это, наверное, стильно, да? Кроме того, будет правдоподобно.
Его ладонь лежала на моей талии, но желанного томительного тепла почему-то не ощущалось. Наверное, во всем были виноваты мои взвинченные нервы и слишком глубоко уязвленное самолюбие.
Алексей устало вздохнул и убрал руку в карман брюк. Мне на секунду стало неловко. Вообще-то, нападать в этой ситуации было вовсе не обязательно. Поэтому, желая смягчить ситуацию, я решила проявить интерес к делу:
– Слушай, вот ты говорил, что моя неправильная реакция будет первым пунктом, которому не поверят. А второй пункт тоже есть?
– Есть, – он спокойно кивнул. – Только не обижайся, пожалуйста. Второй пункт – это то, как ты танцуешь… Нет, ты очень перспективная и талантливая, но у тебя пока все в будущем. А она – уже звезда, уже Серебровская…
Обижаться действительно было глупо. Но я все равно опустила голову. И до самого зала шла, наблюдая за тем, как широко, по-балетному, разворачиваются при ходьбе его ступни.
В зале уже вовсю тусовался народ. Человек пятнадцать парней, чуть побольше – девушек. Особенно выделялась одна – длинноволосая, огненно-рыжая, с яркими, словно у кошки, глазами. На ней были лосины, просторная мужская рубаха и замшевый жилет с ковбойской бахромой, свисающей прямоугольными язычками.
– Ирка Лапина, – вполголоса произнес Иволгин, наклонившись к моему уху. – Наша прима и твоя главная соперница… Правильно, наверное, было бы пожелать тебе с ней не ссориться, но это бессмысленно: все равно не получится. Она твоего, то есть Настиного, приезда не меньше меня ждала. Только у нее свой прикол: горячее желание доказать, что рядом с ней, с ее дипломом Вагановского, никакие Серебровские и рядом не валялись.
Девица была красивая, энергичная, сильная, с насмешливым и злым прищуром. Я только-только собралась поднять глаза на Алексея, чтобы сказать, что я ее элементарно боюсь и участвовать в этой авантюре отказываюсь, как с первого ряда вдруг встал невысокий мужчина с аристократической проседью на висках и черным шелковым платком вместо галстука.
– Алеша! – он приветственно помахал в воздухе рукой. – Веди, веди к нам свою невесту. Это ведь Настенька Серебровская? Я правильно понял?
– Правильно, правильно! – пробасил Иволгин с безмятежностью и артистизмом, которых я от него не ожидала.
Мы прошли к мужчине сквозь расступившуюся толпу и остановились, как новобрачные перед алтарем.
– Я – Лобов Юрий Васильевич, в отсутствие Рыбакова Вадима Петровича главный балетмейстер труппы, – он протянул мне маленькую, аккуратную ладонь. – Кстати, вас я именно такой и представлял. Красивая, аристократическая, возвышенная!.. Одного не понимаю, Вадим Петрович вроде говорил, что у вас единственный недостаток – ноги коротковаты? А тут не то что коротковаты, сантиметров десять отрезать можно, и то вполне-вполне останется, а?
Мысленно я улыбнулась торжествующе и мстительно, но в присутствии Алексея позволила себе только пожать плечами:
– Не знаю. Может быть, ему показалось или свет был такой неудачный…
– Ну, если только это была кромешная тьма?.. Впрочем, будем считать, что показалось. Итак, Настенька, разрешите представить вас труппе…
– А зачем представлять? – послышалось с соседнего ряда. Рыжая Лапина сидела на спинке кресла и качала ногами сиденье. – Все премного наслышаны и очень ждали приезда «сибирской Лопаткиной». С нетерпением ожидаем того момента, когда сможем увидеть божественный танец.
Я почувствовала, что внутри у меня становится холодно и пусто, а во рту пересыхает. Это был вызов, но я не ощущала себя готовой к бою. Мне, заранее обреченной на поражение, не хотелось сражаться. А хотелось только сбежать, немедленно выбросив белый флаг. И тут моей руки коснулась рука Алексея… Не на показ, не для того, чтобы продемонстрировать любовь для многочисленных зрителей! Он просто незаметно сжал мои пальцы и прислонил к своему бедру.
– Да, я, конечно, постараюсь оправдать ваши ожидания, – сказала я, потупив очи. – Очень надеюсь, что это получится… Только сразу один момент: Серебровская – псевдоним, моя настоящая фамилия Суслова.
– Суслова? – Ира Лапина усмехнулась и с разными интонациями повторила фамилию несколько раз, так, будто пробовала ее на вкус. – Ну ладно… А как вы хотите, чтобы вас называли «в миру»: Суслова или все-таки Серебровская?
– Лучше настоящей фамилией. Потому что, во-первых, я с детства к ней привыкла, а во-вторых, танцует-то тоже Суслова. Серебровская только в программках пишется.
Сказала и обомлела от собственного нахальства. Иволгин же, против ожидания, едва заметно усмехнулся.
– Ну ладно, – подключился к разговору Лобов, – я думаю, в общих чертах Леша уже рассказал Насте о нашей труппе. Напомню только, что репертуар у нас – сугубо классический. За рубежом хотят видеть «Жизель» и «Лебединое озеро», авангарда там и без нас хватает. Поэтому Настенька с ее превосходной классической школой приехала очень вовремя. С Аликом и Лешей они начинают репетировать «Лебединое». Кто будет в основном, кто во втором составе – потом решим…
– С Лешей и Аликом, – поправила я скромно, намекая на то, что лично для меня вопрос о составах как бы и не стоит. Иволгин снова сжал мои пальцы, на этот раз в знак благодарности.
Потом разошлись по двум имеющимся в ДК танцевальным классам: «мальчики – отдельно, девочки – отдельно». На прощание Алексей торопливо шепнул:
– Особенно не усердствуй. Я сказал, что ты после травмы.
– Но почему?
– Потому! Потому что иначе тебя начнут загружать по полной программе: и Жизель будешь танцевать, и Одетту-Одиллию не с нуля, а как полуготовую репетировать. Опозоришься, соответственно, тоже по полной.
Такое неверие в мои силы было обидно.
– Между прочим, Одетту я танцевала не далее как десять дней назад.
– Где?
– Не важно, – я усмехнулась и повернулась, чтобы идти в раздевалку.
– Слушай, так ты просто кладезь сюрпризов! – удивленно и немного растерянно проговорил он.
«Уж, во всяком случае, не меньший кладезь, чем твоя Серебровская!» – подумала я про себя, а вслух кротко сказала:
– Ну, возможно…
Хорошая, настоящая усталость после урока была для меня основательно подзабытым чувством. Все-таки в труппе у Константина Львовича репетировали вполноги. Да и потом, десять дней вовсе выпали из графика занятий. Домой я тащилась еле-еле, периодически взвывая от тянущей боли в ногах. Иволгин практически нес меня на себе и для каждого встречного виновато повторял:
– Настя после травмы. Ей сейчас очень тяжело, да и нагрузка для первого раза слишком большая.
Мне сочувственно улыбались, желали скорейшего восстановления, но, наверное, в глубине души подсмеивались.
В квартире Алексей первым делом сгрузил меня на диван и отправился в ванную готовить компрессы. Я же устроилась поудобнее и принялась размышлять. В общем ситуация складывалась не так уж плохо. Конечно, от обиды немного притупилась острота моих чувств к Иволгину. Но, возможно, это было и к лучшему. Теперь я могла смотреть на него не как на Божество, а как на обычного мужчину с нормальными человеческими слабостями. И, самое главное, Серебровская с ее короткими ногами и богатым Володей Корсаковым была где-то далеко, а я здесь, рядом. Для меня он готовил компрессы и меня затаскивал на четвертый этаж на собственной спине.
Вывод о том, что «еще не вечер», напрашивался сам собой. И настроение от этого постепенно повышалось. В конце концов я и вовсе успокоилась, вытащила из пачки журналов тот, что поярче, и принялась изучать. Первой же мне на глаза попалась статья о черной магии. В самом начале перечислялись колдовские имена всяческих ведьм и ведьмаков: Гернунос, Хабондия, Розмари… Имя, стоящее чуть ли не последним, было, как и все, написано по-латыни, но я с намеренной ошибкой и невыразимым удовольствием переиначила его на русский лад. Nocticula – читалось как «ноктикула» – то ли дитя ночи, то ли принцесса ночи. «Настикула! – с удовлетворением подумала я. – Я буду звать ее Настикула. А сама останусь Настей. И для себя, и для него».
Вскоре появился и Леша с закатанными по локоть рукавами и намоченным бинтом. Присел передо мной на корточки, попросил открыть щиколотки и вытянуть ноги.
– Только знаешь что, Насть, – проговорил он, обматывая мой голеностоп, – дай мне слово, что никому не расскажешь про эту нашу авантюру… А то знаешь, как обычно получается: делятся вроде с теми людьми, которые или к делу отношения не имеют, или стопроцентно надежные, а в результате – узнают абсолютно все… И мне так спокойнее будет, и тебе.
– Пожалуйста. Даю слово. – Я ласково улыбнулась. Мне ужасно хотелось провести рукой по его волосам, но имидж деловой, абсолютно не влюбленной и немного обиженной женщины не позволял этого сделать.
И в этот момент в дверь позвонили. Иволгин мгновенно повернулся всем телом, как потревоженный волк.
– Ты кого-нибудь ждешь? Адрес кому-нибудь давала?
– Да нет, конечно!
– Так. Быстро сматывай бинты, я уберу матрас из кухни. Запомни: ты Серебровская – моя любимая женщина, даже для соседей и почтальонов.
Я пожала плечами и спустила ноги с дивана.
– Откроешь через минуту, я как раз убрать успею, – крикнул он уже из коридора.
Между тем в дверь позвонили еще раз – коротко и настойчиво. Выждав условленную минуту, я вышла в прихожую и заглянула в «глазок». И тут же чуть не рухнула на пол прямо перед дверью. На лестничной площадке стоял Антон с букетом роз. Цветы он держал под мышкой, а свободной левой рукой нажимал на кнопку звонка.
– Ты чего не открываешь? – удивился Алексей, выглянувший уже из комнаты.
– Да, по-моему, тут просто адресом ошиблись…
– Глупости какие! Давай сначала откроем, а потом разбираться будем.
Он сам отодвинул защелку и, естественно, оказался первым, кого увидел Антон. Я наблюдала за происходящим, вжавшись в стену рядом с вешалкой.
Антон несколько подрастерялся. Похоже, меньше всего он ожидал встретить здесь мужчину.
– Извините, а Настя в этой квартире живет?
– Настя? – Иволгин изобразил на своем лице одновременно веселость и светское удивление. – Есть здесь одна Настя – моя невеста. Вы к ней?
Потом нащупал у себя за спиной мой рукав и извлек меня на свет Божий.
Сердце мое стремительно провалилось куда-то в пятки. От лица отхлынула кровь. А Антон так и остался стоять с букетом под мышкой… Так стыдно мне не было еще ни разу в жизни…
– Здравствуй, – произнес он, криво улыбнувшись. – Я вот мимо шел, решил узнать, как у тебя дела… Мне Жанна Викторовна адрес сказала.
Это было вполне в духе моей хозяюшки. Выбрав в мои женихи Иволгина, к Антону она прониклась стойкой неприязнью и, естественно, сделала все для того, чтобы он убедился: ничего здесь не светит.
– Проходите, – заторопился Алексей. – Я, к сожалению, не всех Настиных друзей еще знаю, но, надеюсь, мы с вами подружимся. Иволгин Алексей…
Антон, как мне показалось, даже вздрогнул, но руку протянул и представился:
– Соколов Антон.
Потом спохватился, отдал мне букет и, как бы извиняясь, развел руками:
– Мне, к сожалению, пора. Я и забегал-то так, на секунду.
– Да нет же, проходите, проходите, – Иволгин превосходил самого себя в показной любезности. – Кофе выпьете, с Настей поговорите.
Я стояла, не в силах отвести глаз от лица Антона, и молилась только об одном: «Пусть он уйдет. Сейчас уйдет. А потом можно будет как-то намекнуть, объяснить, что все не так просто». Но он неожиданно улыбнулся и согласился:
– Что ж. Если только на пять минут?
Мы втроем прошли в комнату. И я с ужасом обнаружила, что великий мистификатор Алексей в духе интимности расшвырял по дивану две подушки и два одеяла. Впрочем, Антон этого и не заметил. Или просто сделал вид, что не заметил. Спокойно сел на стул спиной к дивану, с интересом оглядел комнату. Моя ночная сорочка висела на дверце шкафа рядом с неизвестно откуда взявшимися брюками Иволгина.
– С театром-то у нее все нормально? – обратился Антон уже к моему «жениху».
Тот пожал плечами:
– А что может быть ненормального? Сегодня первый день репетировала… Но, я думаю, все получится. Серебровская, она и есть Серебровская.
Столь ненавистную мне фамилию он произнес с особенным значением: то ли хотел сделать акцент, то ли просто задумался о «Настикуле».
– Надо же, а я ведь только имя и знал… Настя и Настя, – Антон усмехнулся. – Так что, сами теперь понимаете, знакомство у нас шапошное… Ну, ладно, Насть, привет тебе от Жанны Викторовны. Наверное, кофе ждать я все-таки не буду.
Он встал, смахнул с лацкана пиджака соринку.
– Нет, подожди! – пискнула я, очнувшись. – Мне надо тебе сказать…
– Потом скажешь. Мне еще нужно заехать на работу, да и у тебя, наверное, дела по дому? – Ты не понимаешь…
– Настя, ну если человек действительно торопится! – вмешался Иволгин и обнял меня за плечи. А я испытала почти неодолимое желание завизжать и сбросить его руки. Рядом со мной стояли двое: любимый мужчина и мужчина, которому я была обязана своим спасением. И мне вовсе не хотелось, чтобы второй чувствовал себя дураком.
– Алеша, по поводу нашего сегодняшнего разговора… – начала я издалека. Но он только сильно стиснул мои пальцы. Так, что даже стало больно. И, самое неприятное, Антон заметил это интимное соприкосновение наших рук.
– Ладно, ребята, всего вам хорошего, – он еще раз улыбнулся и направился к двери.
Исправить было уже ничего нельзя, оставалось только одно. Вывернувшись из-под руки Иволгина, я кинулась к своей сумке и достала из кармашка жемчужинку на золотой цепочке.
Антон уже обувался у порога.
– На, возьми, – я заглянула ему в глаза и протянула украшение на раскрытой ладони. По-дурацки связанная словом, я пыталась хоть что-то выразить взглядом. Но он только помотал головой и, совсем как несколько дней назад, сжал мои пальцы в кулак.
– Не нужно, Настенька. Оставь себе.
Потом мимолетно коснулся моих волос и вышел на лестницу.
– Я тебе позвоню! – в отчаянии крикнула я вслед.
– Не надо! – почти весело отозвался он.
Когда шаги на лестничной клетке стихли, сзади подошел Алексей. Неуверенно похлопал по плечу, посопел в затылок.
– Ты расстроилась?
– Нет… Это просто знакомый.
– Ну, вот и я так подумал. Ты же говорила, что у тебя любимый в Северске остался.
«Да, действительно остался», – подумала я, но вслух ничего не сказала. Меня все больше тревожило странное спокойствие, с которым я теперь относилась к Иволгину. Нет, мне по-прежнему безумно нравились и его глаза, и его улыбка, и его волосы. Но разве можно было представить еще полгода назад, что в его присутствии я смогу думать о постороннем мужчине?!
Впрочем, Антон Соколов и в самом деле был посторонним. А Иволгин – мужчиной, которого я люблю вот уже пять лет. Все просто встало на свои места. И, наверное, это было к лучшему…
* * *
Через два дня было решено начать репетировать па-де-де из второго акта. Точнее, так решил Алексей, сказав:
– Все, пора. Если будешь и дальше расслабляться, нас не поймут.
Я только вяло ответила «да» и продолжила чистить картошку у раковины. В последнее время моей душой владела странная тоска. Вроде бы и складывалось все как нельзя лучше, и любимый мужчина был не где-то за тысячу верст, а под боком, но все-таки чего-то не хватало. «С жиру бесишься!» – заметила бы моя драгоценная Никитина. Ох, какую бурную деятельность развернула бы она, окажись здесь, в Москве. Иволгин был бы непременно подвергнут мощнейшей психической атаке, построенной на Ларискиной хитрости и моих женских чарах. Думаю, что пирогом с яблоками дело бы не ограничилось. В ход пошли бы изысканный макияж, тщательно отрепетированный слабый голос и взгляд, стыдливый, страдающий, но все же многозначительный… И когда я начинала думать об этом, то почему-то приходила к странному выводу: хорошо, что Никитиной здесь нет! Очень уж мне не хотелось всей этой суеты и мышиной возни…
Теперь после занятий по «классу» мы занимали помещение и закрывались там на ключ. От Лобова удалось отвязаться, наплетя с три короба о необходимости «притереться» друг к другу, прежде чем выносить танец на суд общественности. А Лобов с помощью наших же тезисов пытался сдержать отчаянный натиск Иры Лапиной, рвущейся в танцкласс:
– Ирочка, ребятам для начала нужно сделать черновую работу. Дуэт-то был крепкий, станцованный. Зачем же тебе смотреть, как они сопли подбирают?.. Вот еще денек-другой подожди…
– Да зачем ждать-то? – Лапина с показной наивностью хлопала ресницами, подкрашенными на концах ярко-зеленой тушью. – Я ведь просто хочу поучиться у более талантливой подруги. В черновой-то работе вся и соль!.. А вы: денек-другой…
– А может, и недельку! – вмешивался Иволгин.
Тогда уже начинал вздыхать Лобов. Кордебалет застаивался в ожидании солистов. И неделька, похоже, его не устраивала…
А Алексея не устраивала моя Одетта. Когда я заканчивала танцевать и, переведя дыхание, поднимала на него глаза, он только раздувал щеки и шумно выпускал воздух. А в последние дни и вовсе стал со скучающим видом наигрывать на рояле «Собачий вальс».
– Слушай, что происходит?! – взбесилась я в конце концов. – Ты обещал помочь, а сам только глаза к потолку закатываешь.
– Я просто не вижу, чему тут помогать! Здесь Одеттой и не пахнет! Ты что ее, в каком-нибудь сельском клубе танцевала?
– А сам-то ты где танцуешь?
– У меня Дом культуры – просто база, – Иволгин нравоучительно помотал пальцем в воздухе. – А у тебя, похоже, предел мечтаний… Что с тобой случилось после Северска? Такая хорошая балерина была!..
Я действительно не знала, что со мной случилось. Не понимала, что происходит. Еще полгода назад возможность вот так, по-дружески, переругиваться с Алексеем казалась пределом мечтаний. А сейчас я не ощущала какого-то небывалого счастья – наверное, просто слишком долго этого ждала.
Он мотался из угла в угол, как волк по клетке. Прекрасный, сильный волк с рельефными, но не чрезмерно накачанными мышцами. А я сидела у стены, обхватив руками колени, разглядывала его безупречно красивое лицо и думала о том, что не чувствую Одетту. Ну не чувствую – и все тут!
– Н-да, придется к Иветте Андреевне на поклон идти… – задумчиво проговорил в конце концов Иволгин. – Другого выхода я не вижу.
– Кто такая Иветта Андреевна?
Но вопрос так и повис в воздухе, потому что в этот момент в дверь требовательно постучали, а потом послышался тенорок Лобова:
– Ребята, а, ребята? Если вы не закончили, то прервитесь на полчасика. Ирочке нужно немного над Жизелью поработать, а на сцене плотники орудуют.
Причина была достаточно уважительная. Очередная общая репетиция «Жизели» стояла в расписании вторника. И если у солистки имелись свои, личные, «сопли», то их, конечно, надо было подчистить. Ирочка Лапина в гимнастическом костюме, с кофтой, обвязанной вокруг талии, зашла в класс следом за Лобовым. Скромно опустила глаза и пролепетала:
– Мне и показать-то совсем немного надо. Это буквально на пять минут…
Иволгин криво усмехнулся: видимо, подобная манера общения была Лапиной совсем несвойственна.
Ирочка же тем временем развязала кофту, немного повращала ступней, разминая голеностоп, и встала на пальцы.
– Вот, Юрий Васильевич, этот момент, – она сделала три мелких прыжка на высоких пальцах правой ноги, – тяжеловато как-то получается, неуклюже…
– Ну, оставь для репетиции «полная ступня – пальцы», «полная ступня – пальцы». Потом доработаешь, – тот вполне миролюбиво пожал плечами.
– Ну, как же можно «ступня – пальцы»?! Может быть, на своем бенефисе в семьдесят лет я именно так и станцую, а сейчас неудобно как-то… Тем более настоящие мастера в труппе появились!
В мою сторону Лапина покосилась так выразительно, что мне немедленно захотелось провалиться сквозь землю. Но Алексей промычал, не раскрывая рта:
– Не поддавайся на провокацию и не трусь.
Пришлось мило и немного смущенно улыбнуться.
Ирочка между тем снова встала на пальцы. Протрюхала по диагонали троечку прыжков, а потом вдруг ойкнула, будто ужаленная змеей. Я даже не сразу сообразила, что именно произошло. В воздухе как-то слишком театрально взметнулись ее руки, а потом она грациозно осела на пол и захныкала, обхватив обеими руками голеностоп.
– Что? Травма? – взвился Лобов. – Очень больно? Покажи ногу!
– Нет-нет, – сквозь зубы процедила та, страдальчески морща лоб. – Думаю, обойдется…
Мы с Иволгиным переглянулись. В том, как она упала, было что-то невыносимо фальшивое. Этого не мог не видеть и Юрий Васильевич. Впрочем, он не мог также и не перестраховываться.
Лапина доковыляла до стула и вытянула ногу вперед. Никакой опухоли пока не намечалось, но она все равно простонала:
– Вывих, наверное. Сейчас в больницу поеду… Вот подгадила вам с «Жизелью», да? Хотела как лучше, а получилось… Что же теперь со вторником делать? Может, Настя Серебровская станцует?
– А и в самом деле? – оживился Лобов. – Поможете, Настя? Партия ведь из вашего репертуара? Заодно и покажете нашим ребятам настоящий класс.
– Соглашайся, – снова прошептал Алексей. – Уж с Жизелью-то у тебя вроде все нормально. В отличие от Одетты.
И я согласилась. На горе себе и ему. Нет, технически все получилось более-менее: ровно и скучно, как обычный экзерсис. Партию-то я помнила, а вот ощущение Жизели, сходящей с ума от любви, – нет.
В сцене сумасшествия мне полагалось метаться в толпе, безумными глазами моля о помощи, и я добросовестно делала брови страдальческим «домиком» и растопыривала пальцы на руках, пока мальчик из кордебалета тихонько не свистнул и не проговорил:
