Текст книги "Хождение по трупам"

Автор книги: Анна Оранская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 23 страниц)

А там толпа, человек пятнадцать, наверное, все пьют и отдыхают, и вскоре этот утащил меня с собой в пустую комнату и поставил на колени, и в процессе вдруг дверь открылась, и еще двое вошли. Я давно уже ничего не стеснялась, тем более выпила – и даже ничего не сказала, когда один из вошедших встал передо мной и член к моему ротику поднес, и взяла его, и только отстранилась в последний момент. Не любила я это принимать в себя, даже не сразу заметила, что тот, кто сзади был, уже отошел, вместо него второй из вновь прибывших пристроился, и кончили-то они по разу, и вели себя очень вежливо и корректно, и, в общем, ничего в этом страшного, постыдного для меня тогдашней не было. Поэтому, когда через какое-то время еще один из компании стал меня отзывать в ту комнату, пошла и с ним. Ведь тот, с кем приехала, был увлечен беседой с кем-то и ко мне, кажется, интерес утратил.

И в тот момент, когда мы с ним занимались, вдруг целая толпа туда ввалилась, вся компания, включая девиц, видимо, посмотреть захотелось. Я им только улыбнулась развратной своей улыбочкой, и, когда длительный показательный акт завершился, больше никто ко мне не приставал. Я вышла из душа и вернулась в комнату, где все сидели, и, хотя выпила немало, вдруг отчетливо поняла, что больше я здесь никому неинтересна – что все, кто хотел что-то получить, уже это получили, и на этом моя роль заканчивается. А тот, кто меня позвал, просто использовал меня, как шлюху, – сам попользовался и приятелям привез. Как потом оказалось, он и позвонил-то мне тем утром, поспорив со своим другом, моим знакомым, что переспит со мной, что я шлюха и трахаться хочу, а тот этого не видит и встречается со мной впустую. И, хотя я этого не знала тогда, но почувствовала – и почему-то это все меня задело.

А именно потому, что я себя жрицей считала, и каждый раз, отдаваясь кому-то, совершала таинство. По этой же причине и делала это чаще всего с каждым только единожды. А тут я чувствовала себя как священник, причащающий прихожан, дающий им святые дары, плоть и кровь Господню и с ужасом видящий, как они вдруг вырывают у него из рук поднос с сухим пресным хлебом и чашу с вином и пожирают жадно, облизывая пальцы, вытирая стекающие по подбородкам капли. И вера в себя поколеблена, и кажется, что плохо прочитана проповедь, что не донесено слово Божье до паствы – и хочется сорвать с себя церковное облачение и удалиться прочь.

Странное ощущение, потому что я всегда считала, что если мужчина тебя хочет – это высший и лучший комплимент и что мужчины только для секса и нужны. Но, видимо, спиртное сыграло свою роль, потому что я посидела еще немного, добавив приличную дозу, и никто уже не обращал на меня внимания – что тоже было естественно, но тогда задело, – и я уехала оттуда вскоре, и очень рано вернулась домой, и у меня внезапно самая настоящая истерика началась.

Внезапно жалко стало саму себя, и одновременно жуткая злоба на себя появилась – и я шептала себе, что я поганая шлюха, которая спит со всеми, которой пользуются как хотят, и рыдала. И, что уж совсем удивительно, сквозь слезы прошептала собственной маме, что ненавижу себя за то, что переспала с незнакомым человеком. Для нее это был шок – она не так давно узнала, что я не девственница, и в нокауте была, хотя и не догадывалась, что девственности я лишилась в тринадцать лет и что партнеров у меня к тому времени было больше пятидесяти. И, естественно, никакого понимания она не проявила, еще и ругать меня начала, сравнивая с проституткой, добавляя отрицательных эмоций, вынуждая просить у нее прощения за собственное поведение, – и в итоге я стащила тихонько из бара пару маленьких бутылочек коньяка и потушила свет у себя в комнате, сделав вид, что ложусь спать, а сама выпила еще и не спала всю ночь, ненавидя себя, и презирая, и всерьез подумывая о том, чтобы шагнуть вниз с подоконника.

И после твоей смерти так же было – стоило выпить больше ста-двухсот граммов, и депрессия хватала меня, тащила вниз, становясь все сильнее в то время как я становилась все слабее. И только воля помогала мне не поддаться ей в конце концов, выстоять – и я могла после поездки к тебе на кладбище расслабиться дома и выпить немного джина с тоником или виски и ограничиться этой небольшой дозой, которая, как уверяют врачи, в том числе американские, гораздо безвреднее курения. Но стоило выпить лишнего – и уже начиналось пьянство до потери сознания, и пусть было это считанное количество раз, но я запомнила и сделала тогда для себя вывод, что сто-двести граммов и вправду отвлекают, расслабляют, чуть поднимают настроение, но стоит переступить черту, и эйфория сменяется прямо противоположными ощущениями.

Я вспомнила об этом после второй порции утреннего коктейля и, хотя в тот момент мне было на все наплевать, почему-то остановилась. На какое-то время – которое оказалось достаточно продолжительным. Потому что через час или два я бы точно выпила еще один, и еще, и еще – но, к счастью, утром тормознулась на втором.

И приводила себя в порядок – самодовольно отмечая, что даже такое длительное пьянство, которое я сама в тот момент пьянством, разумеется, не считала, просто безобидным расслаблением, на внешность мою не влияет. Может, только вид немного бледный и усталый – словно спиртное истончило кожу, сделав ее почти прозрачной, – так это ж просто значит, что я работаю много. И мыслями о собственной внешности старалась забить воспоминания о Стэйси и ее судьбе, и бесконечные и бессмысленные рассуждения по поводу того, почему так быстро объявился Ленчик, которому сейчас следовало бы прятаться, и как он догадался, что именно я прислала киллеров, и где же этот чертов Джо, и когда объявится улетевший куда-то Ханли. И телефон звонил, но я не слышала – вернее, слышала, но не обращала на него внимания, потому что думала, что это тот самый тип, Мэттьюз, разговаривать с которым никакого желания у меня не было.

Мне в моей ситуации казалось, что ничего хорошего беседа с ним мне не сулит, что он узнал каким-то образом от Ханли, что я через него наняла киллера, и теперь хочет меня шантажировать. Или сам узнал, зачем я нанимала Ханли, обдумал ситуацию, и пришел к своим выводам, и опять же хочет от меня денег, чтобы выводы эти остались только в его голове. И как себя вести в этой ситуации – я не знала: как известно, платить шантажисту бессмысленно, ибо он придет еще и еще раз, а не платить опасно.

Мне даже бредовая идея в голову пришла: если и вправду Мэттьюз этот хочет с меня деньги тянуть – убрать его руками Ленчика, который рано или поздно объявится, и в этом случае уж лучше пораньше. И пусть он убирает Мэттьюза – я скажу, что это он за Ленчиком и его людьми следил по моему поручению, и все выяснил, и стрелять по ним начал по собственной инициативе, чтобы связать меня по рукам и ногам и вытянуть пару миллионов. А с Ленчиком потом буду разбираться отдельно и придумаю как – хотя и осознавала прекрасно, балансируя на зыбкой стене, отделяющей опьянение от трезвости, что Ленчик теперь, чтобы сохранить лицо и авторитет, обязан не только с меня получить пятьдесят миллионов, но и убрать меня потом, поскольку из-за меня погибли его люди. Но я придумаю, что с этим сделать, и буду решать проблемы по степени их важности.

Хороша идейка, да? Выпила бы с утра на коктейль или два больше, пребывала бы в подавленном состоянии, требующем добавки ради забвения, – выпила бы меньше или вообще бы воздержалась, сочла бы собственные измышления бредом. А так легко воздвигала воздушные замки, на мой взгляд изящные, и элегантные, и продуманные до мелочей. И потому, завершив творческий процесс и заулыбавшись даже собственному хитроумию – прямо-таки Мария Медичи какая-нибудь, – ответила на очередной звонок.

– Олли, это Боб! Ты читала газеты?

– Да нет, в общем, – я тут как раз над сценарием думала, просидела всю ночь, только встала…

Специально сказала – потому что, хотя на мнение других о моей персоне мне еще в молодости было наплевать, здесь, в Америке, волей-неволей чувствовала себя неловко, стесняясь собственного безделья. Здесь не принято сидеть сложа руки, даже если у тебя миллионы, а если уж не хочешь работать, то прожигай их так, чтобы во всех светских хрониках светиться. А я в данный момент – а в целом месяца три уже – вообще ничего не делала, и на студии бог знает сколько не была, и потому захотелось ему показать, что я хоть чем-то занимаюсь. Хотя прекрасно понимала, о чем он хочет сказать.

– О, сценарии? – спросил с некоторым оттенком недоверия, тут же переключившись обратно на тревожный тон. – Та девушка, Стэйси Хэнсон, – помнишь, ты ее хотела взять на роль в наш новый фильм?

– Мы хотели, Боб, – разве нет?

– Ну да, ну да, – заюлил сразу. Вот тебе пример типичного законопослушного американца – вроде и так ни в чем не виноват, но, коль скоро тень случившегося упала на него, всего лишь на носок его туфли в данном случае, лучше отодвинуться подальше и втолкнуть в эту тень другого. – Так вот – она же приезжала к тебе, верно? Кассеты привозила, и ты говорила, что она еще пару раз у тебя была – помнишь?

Вот тварь – надеюсь только, что не слушает никто мой телефон.

– Да, помню – она еще приезжала к тебе на студию на пробы, без меня. Ты помнишь, Боб?

– Да, да. Так вот – ее убили, представляешь?! Задушили в собственной квартире и бросили на тело записку, а в ней восемь цифр, пятьдесят миллионов долларов…

– Господи, какой ужас! Что за факинг город! – восклицаю искренне, прося прощения у Стэйси за то, что как бы отказываюсь от нее в данный момент. Наверное, это нехорошо – но рассчитаюсь я за нее потом, должна рассчитаться, а для этого мне сейчас надо вылезти, чтобы меня еще и сюда не впутали бы. – Разумеется, убийца не найден? И что означает эта записка, кстати? Не поверю, что она задолжала кому-то такую сумму денег, бедная девочка…

– Да, это ужасно, Олли. Мне звонили из полиции – они там всех опрашивали на телестудии, где она снималась в сериале, и узнали, что она собиралась сниматься у нас, и вот..

– И что – вот?

– И я сказал, что я ее толком не знаю, видел два раза, а ты, мой партнер, предложила ей роль и общалась с ней потом, и она к тебе заезжала домой. Ну, то есть я имел в виду, что ты ее лучше знаешь и если кто-то из нас и может помочь полиции, так это ты…

Вот педераст! Ведь знает, сука, что у меня и так море проблем, что меня арестовывало ФБР, что я десять дней провела в тюрьме и вышла оттуда с трудом, – так он и здесь меня плавит. Понятно, что из трусости и нежелания заниматься посторонними делами, тем более общаться с полицией. А может, специально это сделал? Надо бы встретиться с Бейли и узнать, что говорил обо мне Мартен, потому что его наверняка расспрашивали обо мне и Юджине, и надо как-то завуалировать свой интерес, сказать, к примеру, что не слишком довольна партнерством или что обдумываю, стоит ли работать вместе дальше и вкладывать деньги в новый проект, и тут спросить как бы невзначай. Он не обязан рассказывать, но вдруг? Только тогда уже надо будет быть с ним намного мягче – не то последние три встречи я была холодна, отталкивая его от себя, и в последний раз, уже после выхода из тюрьмы, не приняла его скрытых, но таких видимых извинений.

– Ты слышишь меня, Олли?

– Да, Боб, конечно. Просто задумалась – все же страшное известие.

– Да, да. Так вот – я дал детективу, который мне звонил, твой телефон, так что будь готова к тому, что он скоро перезвонит…

Слушаю его скрипучий голос в трубке, и мне представляется мерзкий злой гном, засевший в ней и пугающий меня плохими новостями. Так и хочется с размаху швырнуть трубку в стену, чтобы он вывалился оттуда наконец – и топтать его, топтать, топтать. Потому что, кто бы ни звонил мне, все новости оказываются плохими, словно гном этот трансформирует каким-то образом слова моих абонентов, которые, быть может, и произносят что-то хорошее, но я слышу только плохое.

– Спасибо, Боб, – и с трудом сдерживаюсь, чтобы не добавить что-нибудь колкое и едкое. И благодарю себя за то, что не пила больше с утра – хороша бы я была, если бы Мартен понял все по моему голосу, а потом и этот чертов полицейский. Хотя известие о том, что теперь мной еще и полиция интересуется, заслуживает того, чтобы смешать себе порцию…

“Вечером, – сказала себе жестко. – Вечером”. Хотя и уверена была, что спиртное обостряет мыслительный процесс и снимает нервное напряжение, к счастью напомнила себе, что оно и контроль ослабляет – и так дискутировала с собой, и только телефон меня оторвал.

– Мисс Лански, это детектив Майк Браун. Я звоню по поводу…

– Я знаю, – прерываю его, может, и не слишком вежливо, но деловито. – Я только что разговаривала с Бобом Мартеном, моим партнером. Ужасное известие.

– Да, мисс. Мне надо поговорить с вами – мистер Мартен сказал, что вы несколько раз встречались с покойной, и я рассчитываю, что вы можете несколько дополнить ту картину, которая существует на настоящий момент.

– Не уверена, детектив, но рада буду вам помочь. Может, вы заедете ко мне: я работала всю ночь и боюсь, что не слишком долго спала для того, чтобы уверенно чувствовать себя за рулем. Вас это устроит?

Устроило – он уже через час был у меня, дав мне время поразмышлять над тем, стоит ли позвонить Эду. Соблазн был – надежней, когда рядом адвокат, – но, с другой стороны, может показаться, что я боюсь чего-то, и потому позвала его. А объяснять полиции, что у меня были проблемы с ФБР – точнее, есть, хотя официально все по-другому, – ни к чему. А так ФБР, может, и не узнает ничего – что для меня очень и очень выгодно. Крайтону сейчас любая зацепка подойдет, и если он вцепится в мою, пусть очень сомнительную, причастность к делу Стэйси, я снова могу оказаться за решеткой, чего мне, понятно, не хочется.

Заодно и имидж свой продумала – отклонив идею прикинуться убитой горем и показать тем самым, что Стэйси мне была близка. Нет, надо серьезной и деловитой выглядеть и на словах и внешне сожалеть о случившемся, но всем видом показывать, что, как бы ни было жаль Стэйси, жизнь идет дальше и остановить ее нельзя. Мертвые уходят вниз, к мертвым, живые идут вверх – вполне по-американски.

Может, одежда немного имиджу не соответствовала – выбрала в конце концов кожаное платье, осознав, что некожаной одежды у меня нет, не считая трех черных платьев, чисто вечерних, для пати и официальных дел. Приготовила все к беседе в гостиной первого этажа – и даже джин с вермутом и виски поставила на виду, чтобы предложить ему выпить и получить повод выпить самой. И кое-какие бумаги выложила на стол – чтобы создать видимость кипучей деятельности, от которой меня отрывает этот бесспорно важный, но все же мешающий мне визит.

– Итак, чем я могу вам помочь, детектив?

Я ему не нравлюсь – вижу это настолько отчетливо, словно он сам пытается мне это показать всем своим видом. Я ему не нравлюсь, он не любит таких, как я, – богатых, живущих в роскошных особняках. Ему, наверное, нравятся только такие, как он сам, – не слишком обеспеченные, имеющие массу проблем, вынужденные всю жизнь копаться в дерьме. А дерьмо – оно, по его мнению, от богатых, от меня и мне подобных, и из-за меня он и вынужден выполнять роль ассенизатора, и уставать, и вонять.

Видимо, поэтому он и от спиртного отказывается – сидит и смотрит на меня с таким видом, словно я ему сейчас сообщу что-то жутко сенсационное, что поможет найти убийцу, а я смотрю на него – и вижу перед собой высокого, худого белого мужчину лет сорока, может чуть старше, с бесцветными глазами, светловолосого, в дешевеньком сером костюме, синей рубашке и коричневом галстуке в белых крапинках. И ботинки, естественно, тоже коричневые. Безвкусно, дешево, убого – а тут я в кожаном платье, накрашенная и надушенная.

– Своим рассказом, мисс, – со всеми подробностями.

И я начинаю – предложив ему сигару, получив отказ, и закурив сама, и так и не дождавшись, что он чиркнет для меня между нами лежащей зажигалкой, рассказываю все как есть, пока по крайней мере. Как Стэйси сама подошла ко мне на вечеринке – не помню чьей и точную дату не помню, слишком много этих пати, и это можно у мистера Мартена уточнить, он меня туда пригласил. Как она завела речь о нашем первом фильме и о том, что слышала, что мы собираемся снимать второй, – и как я сразу поняла, что ее интересует возможное приглашение на роль. И что я решила дать ей шанс, потому что она показалась мне подходящей кандидатурой, – и как подошел к нам минут через десять мистер Мартен, и я их представила друг другу, и он согласился попробовать Стэйси на роль, и как я уехала раньше, а она мне перезвонила буквально через час, все с той же вечеринки, сообщив, что мистер Мартен посоветовал ей дать мне кассеты с теми фильмами, в которых она сыграла, и она готова приехать хоть сейчас. И так как я люблю работать по ночам, а к тому же чувствовала ее рвение и знала, что эти фильмы посмотреть все равно придется, то пригласила ее.

И, естественно, опускаю, чем именно мы занимались, сообщая, что всю ночь смотрели фильмы, которые мне и вправду понравились, и я сказала Стэйси, что лично меня она устраивает и если мистер Мартен скажет то же самое, то вопрос решен.

– И это все, мисс?

Подношу к губам сигару, давая себе тайм-аут, судорожно думая, не может ли он знать о наших отношениях больше, чем он знает. Стэйси ведь мне после первого визита и нашего бурного акта названивала чуть ли не каждый день и заезжала часто до моего ареста, как раз в тот период, когда ФБР слушало мой телефон, но не могу вспомнить, звонила она мне на мобильный или на домашний и какой именно телефон они слушали – как раз в тот период у меня была охрана, которая, порасспроси ее, выложит все, так что опасно врать. И так как я трезва абсолютно, то не считаю себя самой умной и потому отвечаю честно: Стэйси с тех пор звонила мне несколько раз и говорила, что хотела бы приехать, и заезжала ко мне, и мне, с одной стороны, было неудобно ей отказать, потому что я понимала, как важна для нее эта роль, как ей хочется пробиться в жестоком и безжалостном мире кино. А с другой стороны, она мне нравилась, и я все равно одна, а Стэйси, будучи приятным собеседником, скрашивала это одиночество.

– Какие у вас были отношения со Стэйси Хэнсон, мисс? – вдруг спрашивает он, и вопрос настолько неожиданный – не приходило мне в голову, что он может об этом спросить, – что лицо выдает мое удивление.

– Что вы имеете в виду, детектив?

Хорошо, что я не сдержала эмоций – и для него, видно, вопрос нелегкий, потому что он смущен.

– Ну, нам известно, что Стэйси Хэнсон… Ну, что она занималась сексом с женщинами. У нее не было близкой подруги, которой бы она рассказывала об этом – и она не афишировала этого на телевидении, однако не скрывала, что женщины ей нравятся не меньше, чем мужчины, а может, и больше…

– Это часто встречается, детектив. А причем здесь, собственно, я? Вы хотите спросить, не были ли мы любовницами?!

Завершаю фразу восклицательным знаком – хотя ничего такого в этом вопросе на первый взгляд нет, это же не стыдно, а естественно, и ориентация у каждого своя, но, с другой стороны, это мое личное дело, с кем заниматься сексом – я же не спрашиваю детектива, возбуждают ли его самки гиппопотама. А ему неловко под моим пристальным и чуть непонимающим взглядом, он отводит глаза – впервые с начала беседы, – но тут же их поднимает, хотя нет в них прежней непоколебимой уверенности в себе, и кивает, чтобы ничего не говорить.

– Нет, детектив, этого между нами не было. Стэйси как-то обмолвилась, что бисексуальна, но мне ничего такого не предлагала – ей от меня нужно было совсем другое. Хотя, скажу вам честно, я не считаю однополую любовь извращением – но можете мне поверить, что вокруг меня слишком много уделяющих мне внимание представителей противоположного пола. Я знаю, что в Голливуде есть женщины, которые сделали карьеру благодаря собственному телу, но я не мужчина, чтобы оказывать кому-то протекцию в обмен на секс.

На лице у Брауна глубокомысленное выражение, хотя, кажется, я ничего лишнего не сказала.

– Вы не в курсе, мисс, принимала ли Стэйси Хэнсон наркотики?

– Она как-то говорила, что пробовала кокаин, что опять же для Голливуда неново, как вы, наверное, знаете из газет.

Надеюсь, он не спросит, нюхали ли мы кокаин вместе? В этом тоже нет ничего, но я не хочу, чтобы в моем досье появился еще один минус. Не уверена в близкой дружбе между ФБР и полицией, но не дай бог каким-то боком станет это известно Крайтону и его людям – и мне вполне могут приписать торговлю кокаином в международном масштабе.

– Чем еще я могу вам помочь, детектив?

Он задумывается – я ведь и так выложила уже все, что знаю о ней, все, что она говорила о себе, а знала я, оказывается, совсем немного, и о себе она, оказывается, молчала, как это в Америке и принято. А может, все же говорила – в последние две недели ежевечерних визитов, – только вот я не запомнила и никогда уже не вспомню.

Так что я воспользовалась паузой и сама начала задавать вопросы – и про то, кому нужно было ее убивать, и откуда взялась записка, и что она должна означать, и не оставил ли убийца каких-либо следов. И он, понятное дело, отвечал уклончиво – и, как я поняла, по его мнению, следовательно, по полицейской версии, записка оставлена чтобы запутать расследование, увести полицию по ложному следу, показав ей, что небогатая Стэйси Хэнсон имела отношение к огромным деньгам. А убийца, на их взгляд, скорее всего, связан с сексуальной ориентацией Стэйси: убила ее приревновавшая к кому-то партнерша-лесбиянка, наняв для этого киллера, или наркоделец, которому она задолжала деньги, но не пятьдесят миллионов, конечно. А так в квартире ничего не пропало, и машина на месте, и на банковском счету лежит порядка тридцати тысяч.

“Партнерша-лесбиянка” – это неплохо. Я оцениваю его полицейское чутье по достоинству. Вроде, казалось бы, живем в самой демократической стране мира – которая, по моему мнению, является самой косной, – а получается что нетрадиционная ориентация связана с чем-то криминальным. Ведь знает, что она была бисексуальна, но подозревает именно партнершу-лесбиянку, а вовсе не потенциального мужчину-любовника, у которого тоже могли быть поводы для ревности.

Конечно, версия не напрямую была высказана – и вопрос, насколько честно он говорил вообще, – но, по крайней мере, именно так я все поняла.

– Когда в последний раз Стэйси Хэнсон была у вас, мисс?

– Шестнадцатого числа, кажется. – Черт, как не хочется об этом говорить, но вдруг кто-то что-то видел, вдруг до сих пор слушается мой телефон, вопреки уверениям Бейли и Эда, вдруг следят за мной по-прежнему? Как будто внезапно оказалась вместо надежного покрытия хайвэя на занесенной снегом дороге, и каждое неверное движение может унести в кювет, и неизвестно, отделаешься ли вмятиной на корпусе машины – или останешься в нем навсегда. – Кажется, так – приехала ко мне часов в семь, а во сколько уехала, не помню, я ведь вам говорила, что веду ночной образ жизни – вот работаю над сценарием…

Слава Богу, что догадалась листки принести, а то мои слова насчет ночного образа жизни в связи с антипатией ко мне мистер Браун мог бы истолковать по-иному, вернее, по сути, истолковать их так, как все и было на самом деле, – но это было бы лишним.

– Она ничего не говорила вам – ну, необычного? Может, она была в плохом настроении или вы заметили, что с ней что-то происходит?

– Да нет, – отвечаю осторожно, чувствуя себя так, словно сижу в несущейся по льду машине, когда необходима максимальная концентрация, чтобы уцелеть. И руль надо поворачивать максимально осторожно, едва к нему притрагиваясь, и так же аккуратно касаться педалей, словно они из тончайшего стекла – потому что любое нерезкое даже, но просто слишком конкретное прикосновение может завершиться грозящей смертью аварией. – Она приехала, выпила немного, один коктейль, а может, два, я не считала. Я ей рассказала про изменения в сценарии, мои дополнения к нему – дело в том, что ей предстояло сыграть большую роль, и она очень ответственно подходила к предстоящей работе. Конечно, я не очень люблю визитеров и рабочие вопросы предпочитаю решать на работе – но я все равно сидела последнее время дома из-за проблем со здоровьем…

Замолкаю, ища верный ход и, кажется, его нахожу.

– Такие чисто женские проблемы – понимаете, детектив?

Откидываюсь на спинку дивана, чуть разводя ноги в чулках – делаю это чисто по привычке, и спохватываюсь, но замечаю с облегчением, что он на меня даже не смотрит. Но мои слова его все же смущают – и я представляю себе его бесцветную фригидную жену в ночной рубашке в цветочек и бигуди, с которой они занимаются сексом раз в неделю по пять – десять минут за сеанс. И он ложится на нее, и входит, и быстро кончает – при этом наверняка в презервативе, словно он может ее заразить, словно он с кем-то еще это делает, – и отправляется в душ. Для таких, как он, секс – это обязанность – если я, конечно, не ошибаюсь в нем, потому что человек с такой внешностью может быть и верным семьянином, и пламенным онанистом с мозолистыми руками и отполированным членом, и извращенцем, любящим смотреть на качающихся на качелях маленьких девочек, на их белые трусики, вспыхивающие под взлетающими коротенькими юбочками.

– Поэтому я последние две недели сидела дома – и не возражала против визитов Стэйси. Я знала, что она работает целый день на тиви, и для меня был очень важен тот фильм, в котором ей предстояло сыграть – это мой второй фильм, и я хотела, чтобы он получился лучше, чем первый, чтобы он прогремел на всю Америку. И потому я готова была заниматься работой и во внерабочее время – вам ведь, наверное, тоже приходится работать сверхурочно, когда у вас важное расследование, или заниматься рабочими делами в домашней обстановке, а, мистер Браун?

– Конечно, конечно. Скажите, а мисс Хэнсон не принимала у вас дома кокаин? Видите ли, вскрытие обнаружило в ее организме следы наркотика…

Дела… Если скажу “нет”, значит, мне надо стоять на том, что Стэйси уехала от меня не в девять утра, а ночью – хотя не исключено, что кто-то из соседей заметил, что ее машина отсутствовала, и готов показать, что дома она в ту ночь не появлялась. А если скажу “да”…

– При мне – нет. Я примерно представляю, что такое процесс употребления кокаина – и не могу исключить, что она принимала его в моей ванной или туалете. Хотя сомневаюсь, что она осмелилась бы это сделать – стоило бы мне заметить, и ее роль оказалась бы под угрозой, так что она не стала бы так рисковать… Дело не в моих высоких моральных принципах, – добавляю, поймав его чуть скептический взгляд, словно говорящий, что он знает киношные нравы, – а в том, что наркоман ненадежен и нестабилен, и даже звездам, уличенным в частом применении наркотиков, советуют пройти курс лечения, дабы не губить карьеру. А Стэйси звездой не была. И в общем, я ничего такого не заметила – и в нашу последнюю встречу она была обычной, такой, как всегда…

Казалось, что говорим мы минут пять – а когда взглянула на часы, оказалось, что уже час он здесь сидит, ну почти час, минут пятьдесят. А Браун, к счастью, замечает, как я гляжу на часы, и, видно, делает вывод, что я ему намекаю, что пора бы и честь знать – и антипатия его от этого только усиливается.

– Почему вы не хватились мисс Хэнсон, когда она вам не перезвонила на следующий день после последнего визита? Ее убили семнадцатого февраля, а сегодня двадцать первое, и вы ни разу не позвонили ей за эти дни и, по вашим словам, узнали об убийстве только от мистера Мартена….

Логичный вопрос – но не отвечать же правду?

– Она всегда звонила сама – может, я и звонила ей пару раз вскоре после нашего знакомства, но в последнее время инициатива всегда принадлежала ей.

– Но вы же говорите, что она заезжала к вам в последнее время очень часто – и вы не удивились тому, что она не звонит? Кстати, как часто она заезжала?

– Не могу ответить точно, детектив – два-три раза в неделю, может реже, вряд ли чаще. Да, обычно она звонила ежедневно, но я не удивилась, потому что решила, что у нее дела. В конце концов, мы не были подругами – я ее интересовала как работодатель, а она меня – как потенциальный исполнитель неглавной роли в моем фильме…

И он убрался наконец, и я была так счастлива, что смешала себе наконец “драй мартини” – и пила не спеша, смакуя, думая, как мне все это не нравится, и выражая надежду, что в причастности к ее убийству меня не подозревают. Но стоит полиции узнать, что Стэйси последние две недели не ночевала дома, стоит узнать, что все эти две недели она ежедневно звонила мне и приезжала, – будет беда. Не исключено к тому же, что Стэйси все же кому-то рассказала о нашей связи – я же не знаю, с кем она общалась, с кем о чем беседовала. Вспомнилось смутно, что она говорила об одиночестве, что Лос-Анджелес – город жесткий и в борьбе за выживание не до теплых отношений с другими людьми, и, осознавая, что она дает мне понять, что я единственный близкий ее человек, я как-то ушла от разговора, опасаясь душевных излияний и возможного признания в любви. Черт их знает, этих лесбиянок и бисексуалок, – я еще в период посещения московского лесби-клуба признаний в любви и предложений жить вместе наслушалась вдоволь, причем зачастую от людей, которых видела в первый раз или максимум в третий, но с которыми у меня не было даже ни одного сексуального контакта.

Но если полиция узнает о том, что она две недели ночевала у меня, я могу в этом случае признать, что между нами действительно были сексуальные отношения – и вполне объяснимо, что в первый раз я об этом не сказала. Может, я стесняюсь говорить на такие темы, стесняюсь того, что между нами было. Конечно, вранье против меня обернется, но то, что мы провели вместе четырнадцать ночей, не означает, что именно я ее убила по какой-то причине. Но узнай об этом ФБР – и помимо убийства Яши мне запросто припишут еще и убийство Стэйси. По крайней мере, у Крайтона будет еще больше оснований меня подозревать во всех смертных грехах.

Господи, вот ведь как складывается все – все не так: беда одна не приходит, это факт – и я сейчас получаю удар за ударом, и пусть не слишком чувствительны они, каждый из них является компонентом сложной комбинации, которая в итоге отправит меня в нокаут. Тот самый нокаут, который отнимет у меня чемпионский титул, и богатство, и славу – и после которого я уже никогда не поднимусь.

Вот так сравненьице – сразу чувствуется влияние Юджина и совместное посещение боксерских матчей. Был бы на свете Бог, он бы сейчас прислал мне человека, который бы мог помочь мне решить все эти проблемы, который отодвинул бы меня в сторону, за себя, прикрыл бы сильным телом и решил бы все сам. Но нет такого человека – потому что тебя нет, и Корейца, скорей всего, тоже…