Текст книги "Хождение по трупам"

Автор книги: Анна Оранская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 23 страниц)

Господи, как мне нужен Дик! И Мэттьюз тоже…

Но телефоны молчали, оба, и я поехала домой, не торопясь, зная, что сейчас мне никто угрожать не должен, – и думала про себя, что судьба вечно сует меня мордой в грязь. Начала жить с тобой, год всего прожила – и тебя не стало. Пришел по мою душу киллер, появление которого я встретила с радостью, потому что не хотела жить, хотя и переехала его, чтобы не стыдно было на том свете встретиться с тобой, – так меня с того света вытащили. Сделали с Корейцем такое важное дело, отомстили за тебя, обосновались здесь – и через год убивают Яшу и Кореец уезжает и не возвращается уже, и у меня проблемы. Нахожу киллера и радуюсь, несмотря на то что оказываюсь в тюрьме, – и он делает не то, что требовалось. Нахожу Мэттьюза, изобретающего свой план, в который я поверила, – и вдруг план оказывается прогрызенным мышами манускриптом, который, может, и ценен был, но при пристальном рассмотрении выясняется, что в нем не прочесть ничего. Может, в этом и заключается моя судьба – в вечных испытаниях?

А уже въехав на территорию собственного особняка, вдруг вижу конверт в почтовом ящике. И уже не жду от него хорошего, и не нахожу дома Мэттьюза, хотя признаюсь, рассчитывала на то, что он здесь уже, – и с таким трудом подавляю желание дойти до сексуальной комнаты и налить себе порцию виски, которое снимет сейчас мою разбитость, что, кажется, все силы на это уходят. Так что даже в кабинет не иду – просто надрываю конверт и внимательно изучаю содержимое, которое, как я и ожидала, радости мне не приносит, добавляя лишь неприятных воспоминаний. Из риэлтерского агентства письмо, о том, что закончился срок аренды принадлежащей мистеру Кану студии в Беверли-Хиллз и она в настоящий момент свободна – и с появлением нового арендатора агентство свяжется с мистером Каном, дабы обсудить условия нового договора.

Вот дела – я и забыла, что студию свою он так и не продал, когда переехал ко мне. И точно – вспоминаю, как сама посоветовала ему ее не продавать, все-таки я не замуж за него согласилась выйти, просто сказала, что согласна жить вместе, и как-то хотелось подчеркнуть, что у меня – свой дом, а у него – своя студия, просто на всякий случай. Естественно, я и не думала тогда, что мы с ним поругаемся и расстанемся, – да и в этом случае он мог бы тут же купить себе новое жилье, – но хотелось, чтобы хотя бы внешне мы были не семьей, но любовниками. А там мало ли – захочется ему с кем-нибудь переспать тайком от меня, пусть и везет к себе. Или мне захочется пожить одной… Я тогда не до конца понимала Оливию Лански, еще не привыкла к ней полностью и продолжала ее изучать. Потому что новая внешность естественно привела за собой новые черты характера, проявив во мне прежней то, о чем я и не догадывалась раньше, или прятала, или давила – жесткость, например, резкость, властность и все такое.

Он согласился, тем более что и у него и у меня еще одна причина была отказаться от продажи: он же купил ту самую студию, в которой я жила после того, как вышла из больницы, в которой мы с ним начали познавать друг друга, в сексе, естественно, и в другом тоже. Сексом мы с ним в первый раз занимались в той шикарной гостинице, куда он меня привез после выписки, – но это всего одна ночь была, а в той квартире, снятой на следующий день, и прошел наш, если можно так выразиться, медовый месяц.

Господи, сколько всего я там испытала: возвращение к жизни, и страстные животные совокупления, которых раньше у меня не было, и привыкание к новой внешности, и создание нового имиджа. Там я позировала часами перед зеркалом в непривычном черном парике и ярко-синих линзах и часами рассматривала себя в неизвестно почему понравившихся мне кожаных нарядах, которые с тех пор только и ношу, за исключением ответственных мероприятий, требующих вечернего платья. Там я часами лежала под Корейцем, и сидела на нем, и стояла перед ним на коленях – и именно там он часами без устали вгонял в меня огромный член, заливая спермой.

Да, памятное место – и мы решили эту студию не продавать, а потом вдруг я, забыв о том, что хотела сохранить ее как плацдарм для возможного, пусть и ничтожно маловероятного Корейцева отступления, предложила ее сдать. Видно, сочла себя этакой типичной американкой, деловитой до ужаса, которая не хочет, чтобы пропадали копейки, даже когда в кармане миллионы, – и позвонили в риэлтерское агентство, где-то в конце лета. Мы ведь начали жить вместе в мой день рождения, тринадцатого июля (и до этого Кореец почти жил у меня, но именно “почти”, потому что я его выставляла периодически), значит, не раньше конца августа позвонили, когда я поняла, что, естественно, никакой плацдарм ему не нужен, и сдали ее почти сразу, и тысяча в месяц нам капала на один из счетов. На полгода сдали, а сейчас конец февраля. Значит, все правильно.

И воспоминания нахлынули сами собой – и о том, как начинали жить вместе, когда я выписалась, и ездили по магазинам, и на пляжи, и на дискотеки, и сексом занимались безудержно, и о том, как вернулись после операции “Кронин”, как начали снимать кино, как все здорово было и я была счастлива – не так, как с тобой, не больше и не меньше, просто по-другому, потому что я уже была не совсем я. И разные мелочи вспоминались, тревожащие куда больше, чем общие отвлеченные картины, – и я спохватилась, только когда почувствовала, что слезы в глазах.

– Ну давай поплачем еще, мисс Лански! – издевательски произнесла вслух, но издевка не сработала, не одернула, не пристыдила. И я грустно сказала себе, что мне очень хорошо было с ним, очень-очень – так, как не будет ни с кем. Да, я помню, что это говорила уже – про тебя, после твоей смерти, – но это неважно. С тобой мы прожили год, с Корейцем – более полутора, и это тоже о многом говорит. И хотя я знала всегда, что он в меня влюблен, хочет на мне жениться, а я не хочу за него замуж и считала, что после тебя никакой любви ни к кому у меня просто не может быть, потому что я не любила никого до тебя и никого уже не могла любить после, – сейчас сказала себе, что, наверное, все-таки это была любовь. Более зрелая, чем к тебе: ведь с тобой я девятнадцатилетней девчонкой была, начавшей жить с человеком, почти вдвое ее старше, и я была никто, а ты известный человек, я смотрела на тебя как на полубога или даже не “полу”, и я училась у тебя всему и перенимала твои привычки, и каждый день каждое твое слово открывали для меня абсолютно новый, неведомый мне мир. А когда начали жить – сожительствовать, точнее – с Корейцем, я была двадцатилетней по паспорту, но по жизненному опыту лет мне было гораздо больше, и я видела уже много, и прошла через потерю самого близкого человека и собственную смерть, и изучила тот мир, который ты мне открыл, – и Юджин меня ничем удивить не мог. И для меня он был не полубог, а близкий человек, любовник и партнер одновременно. И мне, новой, именно такой он и подходил.

И так потрясло меня это открытие: были, хотя я это и отрицала, во мне чувства к нему, не просто привычка, не просто похоть, но настоящие чувства, – что ни о каком контроле над собой я не думала уже. И только когда ощутила, как что-то капнуло на руку, поняла, что происходит, и спросила себя, когда плакала в последний раз, – и ответила, что, кажется, в тот день, когда убила Павла. Но то были слезы радости и облегчения и истерика одновременно, потому что, бесспорно, в первый раз осознать, что убил, нелегко, не убить, а именно осознать. Поэтому те слезы не в счет, – а значит, плакала я по-настоящему в последний раз в тот год после твоей смерти. И то, что после такого долгого перерыва я плачу теперь, – это говорит о многом…

Глава 3

– Что случилось, Олли?

Я слышала его шаги, но не подняла голову, так и сидела в темноте в гостиной на первом этаже, курила и вспоминала – и, заслышав шаги, не шевельнулась, зная, кто это, но не радуясь его появлению, потому что не до него мне было. И когда он зажег свет, произнесла тихо:

– Все в порядке…

И удивилась, как он тактично включил торшер в углу, убрав такое яркое центральное освещение, и сел напротив, и я слышала, как щелкает обрезалка, почему-то подумав, что ею вполне можно делать обрезание мужчинам – смазал нож гильотинки спиртом, оттянул крайнюю плоть – и готово. Организм мне, видно, идею шепнул, пытаясь развеселить – но смешно не было. И не хотелось показывать ему слезы, и вытирать их при нем, и я ждала, пока они высохнут сами и тогда уже я смогу на него посмотреть – и только потом спохватилась, что косметика наверняка поплыла. Бросила ему, что сейчас приду и не мог бы он кофе сварить, и вышла, чуть отворачиваясь, и привела себя в порядок. А когда вернулась, кофе уже стоял на столе, кривой, футуристический такой треугольный кофейник, который я купила, едва его увидев, и маленькие черные чашки – все красиво так расставлено, что я сразу оценила, хотя и без эмоций ввиду состояния.

– Ты думаешь, что с твоим бойфрендом что-то произошло?

Я даже не сразу поняла вопрос, а потом удивилась, почему он его задал, и только потом поняла, что бумагу от риэлтеров оставила на столе, и он прочитал, конечно, думая, что это от кого-то другого, и сделал вывод.

– Боюсь, что да, Рэй. Он уехал в конце ноября, после того, что случилось в Нью-Йорке. Обещал вернуться к Рождеству – а уже первое марта завтра. Он предвидел, что ФБР может поставить телефон на прослушивание и потому сказал, что звонить не будет. Но обещал связаться по факсу – и так и не связался, да к тому же я сменила номер в январе, поняв, что ждать нечего. Эти подонки утверждали, что он у них, но не смогли предъявить доказательства – я бы заплатила им столько, сколько они просят. А сегодня сказали мне, что убили его – на следующий день после того, как их обстрелял Джо, этот чертов киллер-неудачник, они позвонили в Москву и дали сигнал. Я им не верю, но…

– Они могли его убить? Я так понял, что он крутой парень – и ты думаешь, что у них была возможность устранить его? Если хочешь, можешь не отвечать.

– Да нет, все в порядке – ты и так про меня уже знаешь слишком много. Он и вправду крутой парень – но он больше года не был в Москве, жил тут, расслабился со мной, а там совсем другая жизнь, там, как в джунглях, опасность на каждом шагу. Тем более что те люди, на которых работают эти подонки, преследующие меня, – у них есть деньги, очень большие деньги, и, значит, они могут нанять кого угодно и расправиться с самым крутым человеком. Как говорил мой муж – если захотят убить, то все равно убьют…

– Он был твой муж, этот Юджин? – спрашивает со странной интонацией. – Я не знал…

О, господи, ну кто тянет меня за язык? Впрочем, какая разница: оттого, что он узнает чуть больше, чем знает сейчас, ничего не изменится. Он и так уже знает то, за что меня можно посадить на гигантский срок – про киллера, например, и кто именно этот киллер. Так что разницы нет, да и настроение такое, что от слов становится чуть-чуть легче, потому что вытягивают они грустные мысли, и мысли эти, озвучившись и обретя материальность, летают и падают на пол, и лежат там, тая, – или рассеиваются, как сигарный дым, повисев сначала в воздухе густой пеленой.

– Да нет, он был самый близкий друг моего мужа. А моего мужа убили – уже давно, три года назад, в Москве, и меня чуть не убили через год. А он меня спас, привез сюда, он меня любил, Юджин, хотел, чтобы я вышла за него замуж, а теперь и его нет…

Прерываюсь, чтобы слегка прокашляться. У меня всегда так: где люди, не стесняющиеся эмоций, могут прослезиться, я эмоции сдерживаю и намеренно понижаю голос, и он становится хриплым, застревает в горле.

– …Понимаешь, Рэй, – те деньги, которые они с меня просят, они ведь, по сути, не мои, и я бы отдала их, чтобы не осложнять себе жизнь, мне самой много не надо, я и дом-то этот купила только потому, что это когда-то планировал сделать мой муж. Но это уже вопрос принципа – я должна отомстить, понимаешь? Ты очень иронично отнесся к моей просьбе насчет оружия – но если ты думаешь, что я просто вздорная богатая девица, способная только болтать, то ты ошибаешься. Когда через год после смерти мужа за мной пришел киллер – тоже, кстати, из-за тех денег, о которых мы сейчас говорим, – я сбила его машиной, но он успел выстрелить и отправил меня в реанимацию. И за мужа я отомстила – очень жестоко. И сейчас я отомщу, чего бы мне это не стоило – с твоей помощью или сама. Деньги я им все равно не отдам, смерть меня не пугает – но отомстить я должна.

И добавила неожиданно:

– Вот видишь, ты теперь про меня знаешь еще больше, и если тебе не нравится то, что ты знаешь, – ты можешь уйти, ты ведь мне ничем не обязан. Я так понимаю, что ты, видимо, тоже бывший полицейский, как и Ханли, и ты законопослушен, потому что отказался от моего предложения найти киллера, – и, наверное, тебе не очень приятно связываться с такой, как я, женой покойного мафиози, любовницей тоже, видимо, покойного мафиози, и я сама уже могу считаться мафиози, по крайней мере таковой меня считает ФБР…

– Слушай, а почему ты все время выбираешь себе в мужья и любовники русских? – спрашивает он вдруг. – Тебе американцев мало?

И по тону чувствую, что он пытается как-то отвлечь меня, развеселить. Но разве он еще не понял?

– Так я же русская, Рэй, – или ты решил, что я китаянка..

И он замолкает недоуменно, а я уверена была, что он давно уже в курсе, и я молчу, и кофе остыл уже, и только хорошо, что сигара толстая и длинная – заменяет стакан, четки, все что угодно, потому что руки заняты и вроде при деле, и вкусно к тому же. И смотрю на него не прямо, исподлобья так, и такое ощущение, что он несколько потрясен услышанным, не додумался, видно, по какой-то причине или не пытался над этим думать, и сейчас у него в голове или перед глазами выстраивается все в длинную цепочку, в которой нет пропущенных звеньев. И говорю себе, что если он решил свалить – то Бог ему судья, он неплохой парень, Рэй, но я все же не знаю, кто он, каков он и можно ли положиться на него, и, в конце концов, право решать принадлежит ему. Потому что тут, возможно, жизнь его на кону – не “возможно”, а точно, это он должен понимать прекрасно, и вопрос, готов ли он ее на кон поставить.

– Знаешь, я тоже должен про себя рассказать – чтобы было честно, – произносит он минут через двадцать, наверное, и так серьезно произносит, что я чувствую, что он не любит обсуждать эту тему и ему тяжело об этом говорить. В Америке откровенность не в ходу, душевные порывы не в чести, ими оттолкнуть можно кого хочешь, собеседник сразу решит, что ты на него переваливаешь свои проблемы, и напомнит тебе об этом. Но раз уж он начал, не останавливать же его.

– Ты права насчет полиции – я действительно там служил. Ну, не совсем там – в специальном полицейском подразделении, которое используется в экстремальных ситуациях. Мне всегда нравилось играть в войну – а там случалась самая настоящая война. Жену, конечно, моя работа немного пугала, но она гордилась мной, а я быстро продвигался по службе, стал офицером. А в ходе памятных лос-анджелесских событий – помнишь, когда четверо полицейских избили негра, и начался самый настоящий негритянский бунт? – я даже получил награду и самые блестящие перспективы.

А потом… потом я собственноручно спустил свою карьеру в унитаз. Это пять лет назад было: нас вызвали, чтобы освободить заложников, захваченных в супермаркете какими-то уродами. Эти ублюдки захватили порядка сотни человек – и потребовали прислать им прессу и телевидение для политического заявления, хотя дураку было ясно, что потом они потребуют кучу денег, и автобус, и безопасный проезд, и все прочее. Ты же знаешь, в Америке вообще много уродов, разных там сект, тайных обществ, и маньяков, и просто больных – вот и эти были такие, да еще и вооруженные до зубов, а все эти политические заявления они хотели сделать просто для отвода глаз. Но всем командовало ФБР, твой друг Крайтон, и он отказался дать им возможность побеседовать с телевидением, он хотел показать, как мастерски он борется с преступностью, – и решил, что если начнет им угрожать, кричать, что они окружены, и предложит сдаться, то они тут же струсят и поднимут руки. Откуда ему знать, как бывает в таких ситуациях – он же, кроме карандаша, никакого оружия в руках не держал.

Замолкает, вспоминая, кажется вызывая перед глазами ту картину, разделившую его жизнь на “до” и “после”, и я молча смотрю на него и слышу в севшем его голосе горечь.

– Я был совсем недалеко от входа, сидел со своими ребятами в укрытии, за машинами. И вдруг увидел, как кто-то выталкивает на улицу двоих заложников, женщину и девочку, примерно того же возраста, что моя жена и дочь, они даже внешне были похожи, или мне так показалось. Они вытолкнули их, а потом выпустили несколько очередей им в спины, превратив в нашпигованное свинцом кровавое мясо. И Крайтон тут же начал орать в мегафон, чтобы больше никого не трогали и что он сейчас пришлет им телевизионщиков, и нам дали команду, чтобы мы все оставались на своих местах. А я смотрел на женщину с девочкой – знаешь, они лежали совсем рядом со мной, все в крови. Я видел много крови – такая работа, – но как-то не мог осознать, за что так бессмысленно они погибли. Я понимаю, что бывают автокатастрофы, падают самолеты, но это не от нас зависит. А тут супермаркет, все тихо и мирно, да еще и посреди бела дня – и к тому же молодая женщина с маленьким ребенком.

Ну а дальше я пробрался в супермаркет через пожарный выход, и устроил бойню – убил всех, по одному и по двое, и ни один заложник не пострадал. Этих было семеро, в том числе две женщины, я точно видел, что одна из них стреляла в спину девочке и ее матери – и почему я должен был жалеть убийц, если они не пожалели своих жертв? Они разбрелись по магазину, и я сначала убил одного, потом еще двоих, они уже забыли о заложниках и стали охотиться за мной: наверно, думали, что я один из этих самых заложников. И когда их осталось четверо, я встал из-за прилавка и расстрелял их в упор. Я точно не знал, сколько их всего, и мне, в принципе, было все равно, что будет со мной, – я просто хотел наказать этих ублюдков.

Заложники кинулись на улицу, а я, поняв, что все кончилось, подошел к этим, двое еще дышали, мужчина и женщина – по-моему, та самая, которая стреляла в мать и дочь. И я подошел, и смотрел на них, и думал, какой же жалкий и испуганный у них вид – какие смелые они были полчаса назад, убивая безоружных, и какие жалкие твари они сейчас. И не сдержался и нажал на спуск…

– И что, Рэй? – прерываю тишину, зная что все равно он должен выговориться до конца, завершить исповедь.

– И все, Олли. У магазина к тому времени собралась куча журналистов и телевизионщиков, и когда один из освобожденных заложников рассказал, что их спаситель дострелил раненых террористов, и это пошло в прямой эфир, вышел настоящий скандал. Часть газет и телеканалов требовала меня осудить, часть называла героем, но это была меньшая часть. И меня все же не посадили – хотя до этого чуть не дошло, зато уволили за превышение полномочий и неправомерное применение оружия. И я был в шоке – я был наивный мальчишка до того момента, я верил в справедливость и в то, что зло надо наказывать, – и начал пить, особенно после того, как вскоре после увольнения от меня ушла жена. Сочла меня зверем и неудачником – и никак не могла понять, когда я пытался объяснить ей, почему я это сделал.

Знаешь, для меня работа была всем – я, в общем-то, жил ею, можно сказать, а тут пустота, и жена ушла, забрав ребенка. Ребята, правда, позванивали иногда, звали выпить пива, но все реже – я напивался, начинал ругать начальство, в общем, вел себя как неудачник, а неудачников никто не любит. Пытался найти работу, но в охранные агентства меня не брали – объясняли вежливо, что репутация моя им не подходит. Подрабатывал вышибалой, потом одна частная фирма пригласила телохранителем к своему боссу – хорошо еще, что до суда тогда не дошло, могли ведь лишить права работать в охранных структурах и брать в руки оружие, – но я там пробыл недолго. Так вот и жил – нанимался в телохранители, в частные детективы, а через пару месяцев уходил и опять пил. Были перспективы, но мне все уже было безразлично, так что довольствовался скромными доходами. А два с половиной года назад меня разыскал Джим, предложил работать вместе, вложив деньги в новое агентство, – и это звучало заманчиво, звучало как перспектива сменить статус неудачника на статус удачника. И я согласился, хотя вскоре стало ясно, что рано или поздно мы развалимся. А дальше ты все знаешь…

А я слушала и думала, что Америка с ее демократией – страна, мягко говоря, странная. Тут суды оправдывают виновных богатых и сажают невиновных бедных, тут можно совершать кучу преступлений, но сесть за неуплату налогов, тут можно освободить заложников, а тебя осудят за то, что ты застрелил террористов, потому что должен был вести с ними переговоры. Я раньше много таких сюжетов в кино видела – но им не верила, – а уже здесь убедилась в том, что это чистая правда, что в Америке такой же бардак, как в нынешней России, – только живут богато, и люди другие, и в этом вся разница.

– Так что я с тобой, Олли, – вдруг заключил он, совершенно для меня неожиданно, потому что говорили вроде о другом. – И не только потому, что мне надо отомстить за Ханли – выходит, что он сам виноват в собственной смерти, хотя я все равно обязан за него заплатить. Не только потому, что ты мне нравишься и я знаю теперь, кто ты – я ведь и вправду подумал сначала, что ты взбалмошная девица, подцепившая себе любовника или мужа-миллионера и вляпавшаяся в какую-то историю. И ты правильно сказала, что я законопослушен – ни за какие деньги я бы не стал нанимать киллера, или выслеживать их и стрелять из-за угла, или минировать их машины. Но я – с тобой…

– Но ты так и не объяснил – почему?

– Почему? Потому что ты дала мне шанс выбраться из того дерьма, в котором я жил последние пять лет. Шанс отомстить за Ханли и спасти тебя. И шанс заработать – и навсегда уехать отсюда и больше сюда не возвращаться. Деньги не главное – мне много не надо, – но сменить обстановку и начать новую жизнь я бы хотел. Главное – что ты дала мне шанс снова поиграть в настоящую войну, шанс после долгого перерыва почувствовать себя победителем – мне очень не хватало все пять лет этого чувства…

Мы долго еще сидели в ту ночь – часов до трех, наверное. О личном не говорили больше – вполне достаточно было сказано, и любое лишний вопрос, любое лишнее слово на эту тему было бы перебором, нарушило бы гармонию той атмосферы, которая между нами сложилась.

Тем более что было еще о чем поговорить. И он мне рассказывал, как ходил и ездил за мной весь день и готов поклясться, что слежки не было, – и когда он сидел в своем “Форде” у ресторана, ожидая, что я вот-вот выйду, вдруг подлетел “Джип Чероки”, и двое вышли и направились быстрым шагом внутрь, а двое остались в машине. И именно поэтому он даже звонить не стал – не успел бы сообщить заблаговременно и искренне опасался, что в тот момент, когда я поднесу к уху трубку, они уже будут в зале и я инстинктивно подниму глаза, отыскивая их, и они могут понять, что кто-то предупреждает меня об их появлении. Они раньше времени могли его рассекретить, труда особого для этого не требовалось: тут же одному из них выскочить обратно и посмотреть, в какой из припаркованных у ресторана машин сидит человек с телефонной трубкой у рта.

Рэй сказал, что их человек в ресторане был в момент моего появления там – видно, на всякий случай послали его туда, завезли пораньше и там и бросили, и, когда он отзвонил своим, сообщив о моем появлении, они на это не рассчитывали даже – потому и ехали так долго и появились, когда я уже больше часа там была. И если еще пару часов назад я бы встретила это заявление посомневавшись про себя – подумала бы, что не исключено, что он оправдывает собственную неоперативность и вообще неопытность, – но человеку, в одиночку пробравшемуся в магазин, где находились вооруженные террористы с заложниками, и убившему семерых, не задев ни одного заложника, не поверить не могла. И даже мысли не мелькнуло, что он мог придумать все это, чтобы я ему заплатила побольше, – зачем, когда я и так предложила ему работу, этого не зная, да и видела, как он это рассказывал, как далось ему это повествование, когда слова то лились сбивчиво, то он их из себя вытягивал, словно гланды вырывал.

Разумеется, я ему поверила. И то, что я услышала, мне понравилось – и особенно то, как он пристрелил двоих раненых, потому что именно такой человек мне и был нужен. И видимо, совсем не случайно судьба мне его и прислала. Как там в “Интернационале” – ни Бог, ни царь и ни герой… Кто знает, кто знает…

А далее он мне поведал, как двое заходивших в ресторан вышли к машине и отъехали чуть в сторону, и уже после того, как появилась я, села в “Мерседес” и тронулась с места – сам Рэй перед этим чуть назад сдал, чтобы не было видно его от входа, боясь, что я, не зная о том, что за мной следят, подойду к нему, чтобы рассказать о встрече, – вышел из ресторана еще один человек и подошел к “Чероки” и сел внутрь. Смотрел, видимо, что я буду делать после их ухода, не буду ли звонить кому, не подойдет ли кто ко мне, – выходит, дело мы имеем с людьми достаточно хитрыми и осторожными. И, судя по тому, что они убили Яшу, Ханли и Стэйси, – опасными.

А “Чероки” поехал за мной и отвернул в сторону, уже убедившись, что я направилась в Бель Эйр. И катался за ними долго по городу – хотя и непохоже было, что они боятся слежки и опасаются привести за собой хвост на собственную базу, – остановившись один раз у ресторана китайского в Даун-Тауне, где к ним присоединилась вторая машина, “Тойота Терсел”, и где они обедали с час. А потом, уже к семи, тормознулись у стриптиз-клуба в Западном Голливуде – и Рэй прождал пару часов и уехал, решив, что где они живут, в принципе, неважно – важно, что в “Чероки” было пятеро и подъехали в “Тойоте” еще двое, а значит, их семь человек, как он и убедился еще в первый раз, когда их увидел. И было бы их больше, остальные бы, наверное, прибыли тоже, чтобы отдохнуть всем вместе, так что коли он не собирается устраивать им засаду у места их обитания, то оно пока значения не имеет.

И я еще напомнила ему про наш план – рассказав про то, что ФБР продлило мне срок подписки о невыезде и что теперь из Америки мне придется сбегать, а не уезжать спокойно, как я на то рассчитывала. И что если теперь нанятый мной частный детектив застрелит кого-то, пытавшегося напасть на меня, то Крайтон сочтет, что я точно мафиози, и моментом припишет мне смерть тех, кого убил Джо, – и Рэя-то отпустят после допроса в полиции, а вот меня там оставят.

– Ты будешь ни при чем, Олли, – тебя там не будет. – Так он мне ответил. И когда я стала интересоваться, каким же образом я тогда сыграю роль приманки – двойника он мне найдет, что ли? – добавил только: – Положись на меня.

И не стал ничего объяснять, и сидел молча, а я все думала и думала, что он может иметь в виду, – но потом решила, что если он застрелит Ленчика, то хрен с ним, пусть меня сажают, в конце концов. И возможно, что Рэй просто не хочет раньше времени раскрывать карты – хотя мне бы мог раскрыть, знает же уже, кто я, да к тому же я ведь в качестве приманки должна выступать. И все же не стала требовать объяснений, сказав себе, что, скорее всего, Рэй сам пока не представляет, как это будет. Но я должна ему поверить – ибо другого выхода у меня все равно нет. По крайней мере, пока…

– Привет, Олли!

Он улыбается, а я смотрю пристально ему в глаза – этой твари, предавшей Яшу. Да, возможно, ему угрожал Ленчик, может, прихватил его на чем-то – но это не оправдание, он обязан был предупредить, и Юджин принял бы меры. А он не предупредил, и заложил и Яшу, и нас с Корейцем – потому что Ленчик пообещал ему долю и он рассчитывает, что ему перепадет неплохо. Интересно, сколько? Я так думаю, что Ленчику пообещали максимум процентов двадцать от суммы – это в Москве долги обычно возвращают из расчета половины, а это не Москва и сумма фантастическая. Вот Ленчик и рассчитывает на десять лимонов – на себя и свою банду, которой достанется, разумеется, куда меньше, чем главарю. А Виктор, думаю, на два миллиона минимум. Но есть у меня большие сомнения, что он их получит. Хотя до поры до времени ему бояться нечего, но они же быки, они же с большими деньгами дел не имели, и банковские операции для них дело темное, а деньги придется переводить на разные счета, и хрен ты их обналичишь, так что именно Виктор и будет ими как бы управлять и продумывать каждый ход операции – и поэтому, наверное, и вправду обретет желаемое.

Смотрю пристально и с ненавистью, но он пока улыбается – кажется, что он мне сейчас, как герой американского боевика, скажет ненавидимую тобой фразу: что против Яши лично ничего не имел – это просто бизнес. Но он не говорит ничего, и улыбка сползает медленно с его лица.

Что-что, а своим взглядом я владеть умею. Еще в развратной молодости отрабатывала перед зеркалом разные взгляды и потом опробовала их на мужчинах – показывая свою заинтересованность, или восторг, или восхищение или плохо скрытое желание познакомиться, или, в редких случаях, отсутствие этого самого желания. Для меня это игра была, интересная и захватывающая, – и я неплохо научилась играть. Я могла так посмотреть на очередного любовника, скинувшего одежду и явно стесняющегося своего маленького висящего членика, что он сразу чувствовал себя опытнейшим самцом.

Позже, когда жила с тобой, научилась глазами показывать другое – чтобы ко мне не приставали, научилась смотреть как бы сквозь человека, холодно, и отстраненно, и порой высокомерно, чтобы он видел, что подходить ко мне бессмысленно, для него же лучше будет не подходить. И так училась и училась – и выигранный матч против Кронина, самый серьезный в моей жизни, подтвердил, что мастерской степени я достойна.

Но так, как на Виктора, я смотрела в первый раз в жизни – вкладывая все презрение, и спокойную холодную ненависть, и брезгливость, чтобы он чувствовал себя грязью. И он понял, и суетливо отодвинул стул, и сел напротив, не глядя мне в глаза. И заговорил, только когда Ленчик – разумеется, приперся, как я и предполагала, разве мог он выпустить ситуацию из-под контроля? – его подтолкнул. Заговорил, правда, по-английски – он же американец у нас, самый настоящий, потому бизнес для него важнее пустых категорий типа преданности, верности и порядочности.