Текст книги "Хождение по трупам"

Автор книги: Анна Оранская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 23 страниц)

Проснулась в десять – удивившись тому, как часто стала в последнее время отключаться. Разумеется, сказала себе, что это не признак алкоголизма, что это просто организм сам себя выключает, чтобы отдохнуть от нервных перегрузок, – и предпочла в это поверить. И смутно вспоминала сон – редко посещающие меня сновидения всегда оказываются интересными, и я пытаюсь дать им философское объяснение.

Мне снилось, что я в толстостенном стеклянном стакане, наполненном прохладной жидкостью, и я смотрю на пустой белый мир за стеклом и чувствую себя хорошо и уютно. И вот показывается вдали точка, стремительно увеличивающаяся в размерах, вырастающая в колесо, в гигантский ломтик лимона, катящийся на меня, неотвратимо приближающийся. И я кричу, понимая, что он разобьет мой дом, и вода, окружающая меня, начинает волноваться, и я пытаюсь выпрыгнуть из нее, и соскальзываю с отвесных стен, и ухожу вниз, и выныриваю, судорожно пытаясь отдышаться. И в последние свои секунды вижу лишь огромный желтый диск, закрывающий свет, разбивающий мою вселенную на миллиарды блестящих осколков.

Вот хотела дать сну толкование, а сейчас не хочу, ибо и так понимаю, что он означает.

Полежала в ванной немного, прошлась по дому, безмолвному, абсолютно пустому, и, когда вышла к бассейну, вокруг тоже было тихо. И пусто, словно я одна в гигантском мире, который враждебен мне и который сильнее меня – для него я ничтожная песчинка, уничтожить которую он может в любую секунду. Просто сожмется вокруг меня, лишая воздуха, и разожмется, принимая прежние размеры и уже позабыв о бездыханном теле.

Вернулась обратно, зашла в комнату, где стоял автоответчик, – я ведь и мобильный на него переключила после ухода детектива, чтобы не разговаривать ни с кем. Ну вот, опять этот Мэттьюз, партнер Ханли: четыре звонка с просьбой срочно перезвонить, просто неутомим. Ну ничего, если он и вправду звонит с дурными намерениями, с ним я справлюсь. Мартен, естественно, звонил – после того как заложил меня полиции, прекрасно зная о моих проблемах, и теперь осведомляется заботливо, как прошла встреча с правоохранительными органами. И почему-то от Эда два звонка – для него это много, и тот факт, что я ему была нужна, вряд ли означает что-то хорошее, хотя голос, как всегда, оптимистичный, веселый. Перезвонить – или подождет до завтра?

И тут представляю, что сейчас он мне скажет что-нибудь не слишком приятное, и тут же вспоминается, сколько у меня незаконченных, повисших в воздухе дел, опутывающих меня бахромой, и настолько хреново становится, что единственный выход – очередной коктейль, а потом обед, который заодно станет завтраком и ужином, потому что живот вдруг постыдно заурчал и я даже вспомнить не могу, когда ела в последний раз. Именно так – коктейль, обед, а потом еще коктейль и, возможно, пара дорожек кокаина, выведенных на хрупком полотне зеркала, начинающихся ниоткуда, и заканчивающихся нигде, и ведущих в никуда. И осязаемые, красочные, вкусно пахнущие мечты о побеге в Мексику и оттуда в Европу, о том, что все будет хорошо, хорошо, хорошо…

– Олли, у меня такое ощущение, что ты специально делаешь так, чтобы оказаться замешанной во все плохое, происходящее в Америке…

Эд улыбается, но я вижу, что на самом деле ситуация не смешная совсем. Когда перезвонила ему в десять утра, он так радостно заорал, словно разыскивал меня уже год – словно я сообщила ему известие о том, что его ждет многомиллионное наследство. И тут же примчался – когда я изложила уже отточенную версию, что всю ночь работала. Но после первой фразы несколько посуровел.

– Ты должна была мне обо всем рассказать, Олли. О том, что убили твою знакомую – по мнению полиции и ФБР, очень близкую знакомую. Вчера вечером я беседовал с Крайтоном, главой местного ФБР, – он сам мне позвонил, точнее, его помощник. Хорошо хоть, что они не решаются звонить напрямую тебе – с этим арестом и подслушиванием твоих разговоров они оказались по уши в дерьме и теперь вынуждены быть очень вежливыми. Так вот, оказывается, ФБР стало известно о том, что ты близко знала убитую – и они пришли к выводу, что ее убили из-за тебя. Что кто-то – таинственный кто-то – заключил, что вы с Юджином убрали Цейтлина ради наследства, и решил выманить у тебя эти деньги. И потому убил твою близкую подругу – по мнению ФБР, любовницу, потому что якобы она несколько раз ночевала у тебя, у них имеются такие данные, или это просто их версия – и оставил записку, чтобы показать тебе, что если ты не отдашь деньги, то же будет с тобой. Ты представляешь?

– Какой бред, – бормочу вяло, что неудивительно после вчерашнего. – Значит, я еще и лесбиянка?

– Да – и плюс ко всему жертва вымогательства. Но почему пятьдесят миллионов – ведь Джейкоб оставил вам с Юджином порядка тридцати с учетом его доли в вашем предприятии и его недвижимости?

Ни хрена себе наследство! А я за все это время и не поинтересовалась даже суммой – потому что мне оно абсолютно не нужно.

– Все это было высказано в, так сказать, неофициальной беседе – он позвонил мне и сообщил, что они хотели бы побеседовать с тобой, а я ответил, что это исключено, поскольку они действовали предвзято по отношению к тебе и нарушили закон, что только благодаря тебе мы не подали на них в суд. Так что я подъехал сам и выслушал все то, что передал сейчас тебе – и открыто посмеялся над тем, что ты стала лесбиянкой, сказав им, что знаю твоего бойфренда, который не оставляет никаких шансов другим твоим поклонникам, к какому бы полу они ни принадлежали. Извини, что я обсуждал твою личную жизнь – но я вынужден был это сделать.

– Все в порядке, Эд, ты молодец.

– Но это, к сожалению, еще не все. ФБР предполагает, что ты дала полиции, мягко говоря, не совсем точные показания, исказив суть ваших отношений с покойной мисс Хэнсон, – хотя это только их предположения. Но оставленная на трупе записка кажется им еще одним доказательством того, что ты причастна к убийству Джейкоба, а это – хуже. Никаких доказательств у них, разумеется, нет, одни идеи, не самые, на мой взгляд, умные, но что есть – то есть. Естественно, я был с ними резок и сказал, что они могут вызвать тебя для дачи показаний, только если у них есть реальные доказательства – поскольку ты получила сильнейшую моральную травму в результате несправедливого ареста и до сих пор не можешь отойти от этой травмы. На всякий случай у меня есть знакомый психоаналитик – я знаю, что ты не пользуешься их услугами, хотя почти вся Америка так делает, – так что, в случае необходимости, он составит нужные бумаги, свое заключение о твоем состоянии. Я также предупредил их, что в случае попадания твоего имени в прессу немедленно появятся ответные статьи о том, какими методами работает ФБР.

Пока они успокоились, Олли. Но скажу тебе честно – я вижу, что Крайтон не оставил своей затеи обвинить тебя в убийстве Цейтлина. Он даже проговорился, что ему кажется очень странным недавний инцидент с какими-то русскими из Нью-Йорка, которых кто-то расстрелял, – намекнул, что, может быть, ты тоже к этому причастна. Что, дескать, они приехали сюда, чтобы отомстить тебе за смерть Джейкоба или получить с тебя его наследство, и ты расправилась с ними каким-то непонятным мне образом.

Я искренне рассмеялся – спросил, не ты ли лично, взяв в руки автомат, расстреливала каких-то русских. И вдобавок рассказал, что ты была настолько потрясена смертью Джейкоба, что ни разу не поинтересовалась суммой наследства, – но оказалось, что он это знает, и еще знает, какова эта сумма. Он мне сказал, что это неподтвержденные данные, – но не исключено, что они склонили к сотрудничеству того адвоката, который работал на Джейкоба.

Я все это говорю тебе, Олли, чтобы ты поняла – Крайтон совершил ошибку с твоим арестом и попытается исправить ее любой ценой. Не принести тебе окончательные извинения, а вернуть тебя туда, откуда я тебя вытащил. Это мое мнение.

– Мое тоже, Эд.

– Тем лучше. Так вот, мы просто обязаны подать на ФБР в суд: лучшая оборона – это нападение. Мы наймем специалиста по уголовным делам, который будет работать в тандеме со мной, – и разнесем их в пух и прах. Надеюсь, тебе удастся привлечь на свою сторону влиятельных кинобизнесменов – все-таки ты из Голливуда. В крайнем случае Мартен нам должен помочь, верно? Мы будем бить на то, что ФБР видит мафиози в каждом русском, даже если этот русский – очаровательная молодая женщина, которая занимается кинобизнесом и легально зарабатывает миллионы. И что, даже если нет доказательств, ФБР придумывает их. А это – дискриминация и расизм, непростительный для любого американского института, и уж особенно для ФБР. Не говоря уже о нарушении законности путем незаконного ареста и прослушивания телефона. Именно так мы и должны поступить, Олли, иначе вскоре они начнут приписывать тебе каждое убийство, совершающееся в Лос-Анджелесе. Ты согласна?

Ну как объяснить ему, что я не могу судиться с ФБР? Если мы подадим в суд, Крайтон, стремясь оправдаться и одновременно прославиться, пойдет на все – и, коли еще не послал запрос в Москву, пошлет его обязательно, а коли послал, будет требовать скорейшего ответа. К тому же ФБР уже каким-то образом вышло на Яшин след в операции с динарами, незаконной по американским меркам, и шьет мне убийство Ленчиковых людей и убийство Стэйси. Сделай я выпад, покажи, что хочу их крови, – они еще больше захотят моей и, оказавшись в безвыходной ситуации, найдут из нее выход, который станет очень плачевным для меня. А я окажусь человеком, который, забравшись в горы, пытается выстрелом из пистолета вызвать сход лавины и тем самым победить стихию – забыв о том, что лавина погребет его самого.

– Мне надо подумать, Эд, ты не против? Пойми, я все же не американка, у меня вид на жительство, и здесь я недавно – и я прекрасно осознаю, что, если начну бороться с ними, они пустят в ход все средства, в том числе самые грязные. И еще я сознаю, что, несмотря на все разговоры о местной демократии, я всего лишь один маленький и бесправный человек, к тому же иммигрантка, к тому же русская, – а ФБР – огромная машина. И ко всему я боюсь, что этот процесс может похоронить мою карьеру, ты понимаешь?

– Это серьезный аргумент, Олли. Но мы должны это сделать – а как сделать это так, чтобы твоя репутация не пострадала, а только выиграла, – это моя задача. И мы выиграем, обязательно выиграем!

– Дай мне время, Эд, неделю, скажем.

Он пожимает плечами с видом непризнанного гения, явно недовольный моей нерешительностью, а ведь, казалось бы, изобрела я самые веские доводы.

– Хорошо, мы вернемся к этому вопросу через неделю. Сегодня двадцать второе февраля, и первого марта я жду твоего ответа. Но пока я посоветовал бы тебе побеседовать с Мартеном и заручиться поддержкой Голливуда – я понимаю, что вы все там конкуренты, но ведь ты виновата только в том, что родилась в России.

Если бы, Эд, если бы. Знал бы ты, в чем я виновата, – ты бежал бы сейчас отсюда до Нью-Йорка и ни разу не остановился бы. Но ты, к счастью, не знаешь – и потому толкаешь меня на процесс, который и меня похоронит, и на тебе поставит клеймо адвоката русской мафии, если ты, конечно, не откажешься меня защищать, когда все вскроется. Но, может, тебе и не страшно это клеймо – плохая реклама тоже реклама. К тому же денег ты на процессе заработаешь уйму – с меня, разумеется. И еще и книжку потом напишешь – что-нибудь вроде “Как я защищал русскую мафиози”.

Но сегодня ты ни о чем не догадываешься, хотя есть у меня опасения, что незнание твое может скоро завершиться. А пока – блажен в неведении…

“Дик, мне срочно нужен факинг Дик”, – говорю себе после ухода Эда и второго за день коктейля, потому что первый был перед его приходом. Тучи сгущаются все сильнее, и вот-вот грянет гром и обрушится на меня карающая молния американского правосудия, и, что самое обидное, этот пидор Крайтон сыграет роль Зевса – и пока этого не случилось, мне нужен чертов Дик, великий конгрессмен от штата Калифорния и, можно сказать, мой любовник.

Но его нет. Ни в калифорнийском офисе – где записали мои координаты, имя и кто я, и обещали вежливо, что он свяжется со мной, как только у него появится такая возможность, – ни по мобильному, который якобы у него всегда с собой и который он дал мне с таким видом, словно раскрывает важнейшую государственную тайну. И любезный Мартен не знает, где он, – и я, разумеется, не говорю все, что узнала сегодня утром, но прошу попробовать разыскать его и попросить перезвонить мне домой в любое время, хоть посреди ночи.

И тут вспоминаю, что он еще и номер пейджера мне дал, опять же строго засекреченного, – и оставляю оператору текст с просьбой передавать его каждый час в течение сегодняшнего дня. Текст простой и безобидный: “Мистер Стэнтон, прошу вас срочно связаться со студией Нью Уэй Синема. Оливия Лански”. И свои номера. Поймет – должен понять.

Сажусь и начинаю ждать его звонка, и периодически брожу по дому, прихватив с собой и мобильный, и радиотелефон – сама уже запуталась, у кого какой номер, так что пусть оба будут при мне, – и почему-то замирает сердце, когда звонок вдруг раздается.

– Да! – кричу счастливо – и потухаю, услышав на том конце провода, хотя между прочим мой телефон безо всяких проводов:

– Это Рэй Мэттьюз, Олли. Мы разговаривали позавчера, и я звонил вам раз десять в течение вчерашнего дня и несколько раз оставлял сообщение на автоответчике. Нам надо срочно встретиться, Олли!

– Я так не думаю, мистер Мэттьюз, – говорю холодно и твердо. – В любом случае, в ближайшие дни я не смогу уделить вам время – я очень занята. Но с удовольствием побеседую с Джимом Ханли, когда он изволит появиться, – и скажите ему, пожалуйста, чтобы сразу же мне позвонил.

– Я ведь уже сказал – Джим не сможет вам позвонить, Олли.

– Да, я поняла, что он уехал, – но он же вернется, верно? Вы же наверняка связываетесь с ним – так передайте ему, что я приняла его предложение и он останется доволен моим решением. И пусть отменит все текущие дела, если это возможно – я все компенсирую.

– Поговорите об этом со мной, Олли – я готов отложить все дела и не требую компенсации. Мне есть что вам сказать.

Он еще и заигрывает! Или делает это от отчаяния, понимая, что я его видеть не хочу. Вообще, он мне не нравится, уже заочно – голос у него наглый и самоуверенный, и очное знакомство мне не нужно. И ему лучше не пытаться меня шантажировать – если он, конечно, звонит за этим. Может, он просто узнал от Джима о том, что я выгодный клиент и что мистеру Ханли не удалось убедить меня его нанять на более долгий срок, – и вот теперь этот старается, считая себя лучшим психологом, чем его партнер, и надеясь навязать мне свои услуги.

– Всего хорошего, мистер Мэттьюз. Убедительная просьба больше мне не звонить.

И жутко возмущаюсь про себя тем, что он меня беспокоит, – в тот момент, когда вот-вот перезвонит Дик, а он, мать его так, все не звонит и не звонит.

А потом письмо привозят – я как раз у бассейна сижу с сигарой, в пижаме, с накинутым на нее полушубком, без парика, но в черном шелковом тюрбанчике, подчеркивающем белизну кожи и яркость накрашенных губ. И вижу, как тормозит у ворот машина с сине-оранжевыми буквами “ФедЭкс” на борту, аббревиатурой срочной международной и внутриамериканской почты. Судя по всему, ко мне, – хотя кому пришло бы в голову послать мне таким образом письмо? А впрочем, есть кому – Эд мне сегодня сказал что-то по поводу адвоката Яши, с которым он связывался несколько дней назад и просил прислать копию завещания, чтобы я с ней ознакомилась, потому что важные дела не дают мне возможности вылететь в Нью-Йорк и Яшин адвокат сказал, что отправит документы немедленно.

Эх, Яша, если бы ты знал, что произойдет после такой успешной операции “Кронин”! Если бы знал, сколько всего начнется после твоей смерти! И что принесет мне твое завещание. Получилось, что ты своим завещанием мне оказал медвежью услугу – и своими благими намерениями вымостил мне дорогу в ад.

Да ладно, что упрекать хорошего человека…

Уже подойдя к воротам, думаю вдруг, что, может, это хитрый Ленчиков маневр, направленный на то, чтобы выманить меня из дома, из которого я давным-давно не выхожу. Но слишком глупый ход – да и невыгодный. Убивать меня рано, я пока денег не отдала – да и камеры пасут все вокруг, засветиться ничего не стоит, хотя, бесспорно, можно угнать машину “Федерал экспресс”, стреляя из нее. Да нет, даже для такого быка, как Ленчик, это глупость.

Извлекаю письмо – ящик так устроен, что опущенная с улицы корреспонденция оказывается на моей территории, – и так же медленно иду обратно, вертя в руках конверт с обратным нью-йоркским адресом, точнее, с адресом нью-йоркского аэропорта “Кеннеди”, откуда письмо и было отправлено. “Может, это Юджин? – спрашиваю вдруг себя. – Юджин, прилетевший в Нью-Йорк и извещающий меня, что через несколько часов будет здесь?” И надежда вспыхивает внутри, и уже готова надорвать конверт при помощи ногтей. Но тут говорю себе, что это, во-первых, несолидно, для вскрывания писем у меня есть в кабинете изящный ножик, а во-вторых, если я разорву его сейчас поспешно и окажется, что письмо вовсе не от Корейца, а от Яшиного адвоката, слишком велико будет разочарование, а у меня и так отрицательных эмоций выше крыши. К тому же такое явное проявление эмоций не в моем стиле: эмоции скрывать надо даже от себя самой, контролировать и не давать им волю. А то слишком далеко можно зайти – туда, откуда обратной дороги уже не будет.

И удерживаю себя, и так же неспешно дохожу до кабинета, и красивый ножик от Картье без труда вспарывает плотный картон. И убеждаюсь, что торопиться и в самом деле не стоило. Потому что на выпавшем листке уже знакомые, вновь на принтере отпечатанные слова:

“Завтра. 15.00. Там же”.

И не менее знакомая приписка:

“50 000 000 $”…

А потом опять пьяное забытье и ощущение того, что капкан захлопывается, что сжимаются вокруг стены. Вспомнился аттракцион в Диснейленде, сделанный по мотивам приключений Индианы Джонса. Мы как раз вместе с Корейцем там были, отстояв огромную очередь, вроде тех, что, по преданию, отстаивала за туалетной бумагой в советское время моя мама, – и, хотя много было разных неожиданных и даже пугающих сюрпризов, один запомнился особенно ярко, тот самый, который сейчас напоминал мне нынешнее мое положение.

Ехали мы по узкому тоннелю, и вдруг выкатился нам навстречу огромный каменный шар, набирающий скорость, и сворачивать некуда, и протиснуться мимо него нереально. И было такое ощущение – вполне реальное, хоть я и знала, что это аттракцион, – что он вот-вот раздавит нас. Но в последний момент перед столкновением мы вдруг провалились под землю, скользнули в дыру по незаметно проложенным рельсам, и шар прокатился прямо над нами, едва не задев; я специально смотрела, подняв голову, не в силах оторвать от него глаза и не веря в счастливое избавление. Вынырнули мы уже на другом уровне, и мне показалось, что оборвалось все внутри, и в себя пришла не сразу – только после того, как по твоей методике сделала несколько глубоких вдохов, хотя воздух в легкие проходил с трудом.

И сейчас все было так же. Вернее, почти так же: я, как и в аттракционе, ехала вперед, и навстречу мне шар выкатился, приближаясь и увеличиваясь в размерах, и поздно и бессмысленно было давать задний ход, и некуда было сворачивать. А он все рос и рос на глазах, заслоняя все вокруг, пряча небо, – вот только не было спасительного люка, в который можно было нырнуть в самый последний момент, счастливо избежав опасности. Не было его, и шар катился на меня, обещая в ближайшее время – через секунду, минуту, полчаса – раздавить. Проехаться по мне, вмяв меня навсегда в землю или размазав по ней – и продолжать катиться дальше. А шары здесь и сзади и спереди – с одной стороны Ленчик, с другой – ФБР.

Вспомнились вдруг наши с тобой разговоры – выражаясь высокопарно, о возможности отдельной личности влиять на собственную судьбу. Я всегда была уверена, что быть тому, что будет, – и только от тебя узнала, что это буддистский постулат. Ты же, этот самый постулат признавая, считал все же, что от судьбы уйти можно – и знал, что противоречишь сам себе, но продолжал противоречить, и я понимала, что нелегко гордому и сильному человеку признать, что все в руках случая.

Уже после твоей смерти, когда проводила в Москве операцию “Кронин”, я осознала, что, как и ты, и разделяю это постулат, и отрицаю его, и тоже противоречу сама себе: зная, что все решит случай, одновременно прилагаю максимум усилий к тому, чтобы случай этот был для меня счастливым. И пришла к выводу, что это не противоречие, а гармония – Бог, считай судьба и случай, помогает тому, кто помогает себе сам.

А сейчас с каждым днем боролась я все менее и менее ожесточенно. Начала классно, наняв Ханли, и выяснив все про Ленчика, и дергая и напрягая Ленчика в ходе переговоров, и заманив в бордель и засняв там на пленку спецагента ФБР, и решив переспать с конгрессменом, дабы получить компромат на него. И продолжила классно, убедив Ханли найти киллера и с ним договорившись.

Но потом словно треснуло во мне что-то – и после выхода из тюрьмы вела себя уже пассивней, и пила, и нюхала кокаин, ничего не пытаясь предпринять, выжидая, каким будет следующий удар, не пытаясь вычислить его, определить и опередить. Может, потому, что с каждым моим шагом опасностей становилось все больше? Не потому ли, что каждый новый человек, притянутый мной на мою орбиту, – охранники, Ханли, Джо – одновременно и помогал мне, и представлял собой угрозу, потенциального разоблачителя, свидетеля против меня, шантажиста?

Не могу сказать, что я в тот момент думала, что все за меня решит случай – не верила я в удачу, но и в неудачу тоже не верила. Просто затихла, трепыхаясь, лишь когда меня начинали дергать полиция и ФБР – словно работая на старых, подсевших батарейках, – а так предпочитала уходить из реального мира, зная при этом, что по возвращении в него проблем меньше не станет.

И перед тем, как окончательно отключиться после получения Ленчикова письма, сказала себе, что целиком и полностью вверяю себя судьбе – что больше не считаю себя ни выше нее, ни даже равноценной ей. И коль скоро я признаю, что она сильнее и нет рядом героя, который мог бы меня спасти – так пусть она решает все: либо вытаскивает меня, либо топит к чертовой матери, бесповоротно и навсегда..