Текст книги "Хождение по трупам"

Автор книги: Анна Оранская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 23 страниц)

– Часто видишь дочку, Рэй? – спрашиваю из вежливости: детей у меня не было и тяги к их рождению не испытываю, и поэтому лишь отвлеченно могу понять, что детей хотят и любят, что почему-то считается, что без них нельзя, что они цветы жизни, умиляющие и радующие в молодости и поддерживающие в старости. Как говорила мне моя бабушка, когда я выходила замуж за Лешика, ребенок необходим для того, чтобы семья была счастливой, а вслед за первым надо родить и второго. Я в ужасе была от такой перспективы: я ведь помнила, как мы, я, отец и мать, жили у его родителей в трехкомнатной квартире, в которой кроме нас еще пятеро обитало, до тех пор, пока мне не исполнилось десять. Помнила, как плакала от счастья моя мама, когда отцу наконец дали на работе квартиру – двухкомнатную, маленькую, но – свою.

Я тогда не хотела иметь детей не только потому, что от Лешика, не только потому, что не хотела плодить нищих, – я искренне боялась, что роды испортят мою фигуру, которой я так гордилась, испортят тело, грудь опадет, и растяжки появятся, и все такое. А вот от тебя готова была родить ребенка, если бы ты захотел – но ты не хотел, ты понимал, что не та еще ситуация, знал, что рискуешь ежедневно, и потому сказал мне незадолго до смерти, когда мы были в Штатах, что со временем, когда мы переберемся сюда, у нас будет двое детей, но возиться с ними будет няня, потому что нам некогда этим заниматься.

И мне так это понравилось – то, что у нас с тобой будут дети, но возиться мне с ними не придется: я ведь до сих пор плохо себе представляю, как можно жить ради ребенка, посвящать ему все свое время, жертвовать чем-то ради него. Кто-то скажет, что я плохая – мне на это плевать, – а на самом деле я просто другая. Я для другого предназначена, для другого рождена. Может, если бы твоя мечта осуществилась, я бы изменилась к тому времени – это были бы твои дети, твои! – но осуществиться ей было не суждено, они погибли, не родившись, вместе с тобой. И я тогда поняла, что и мне не суждено стать матерью – ни-ког-да.

– Рэй, ты меня слышишь?

– Да, извини, задумался. Нет, она живет в Майами, у нее другой отец. По закону жена, бывшая жена, должна хотя бы раз в год, на летние каникулы, скажем, отдавать мне дочь – ей уже двенадцать, кстати, совсем взрослая, – но я понимаю, что не смогу быть с нею рядом с утра до вечера в течение этих двух месяцев. Получается, что я не могу создать ей надлежащие условия – и под этим предлогом жена мне ее не отдает, а я не настаиваю. Я ее видел в последний раз два года назад…

Слава богу, что произносит он это спокойно, без сентиментальной нотки, без слез в голосе.

– Иметь дочь – не лучший вариант, Рэй. Посмотри на меня и увидишь, что получается из хорошеньких маленьких девочек, а я все же не самая скверная…

Он поворачивается ко мне и широко улыбается – на это я и рассчитывала и рада, что все сработало, – но в глазах его вижу немного грусти.

– Это точно, Олли, это точно…

А утром все по-новой началось. В девять подъем, а спать легли почти в три – завершив беседу на его рассказе о семье, потому что хоть он и улыбнулся после моих слов, но чувствовала, что дальше говорить ему не хотелось совсем, и не стала настаивать. И так, видно, случайно задела за живое – и превращение наглого Мэттьюза в печального философа мне не понравилось совсем. Пять лет в разводе, а до сих пор болит, видно. Вот тебе и крутой парень – это я не в упрек, а с пониманием.

Итак, в девять подъем, и полтора часа на сборы, и пара чашек кофе и стакан сока на кухне. Он еще и хлопья съел, а я с утра вообще есть не могу, а тут особенно, потому что чувствовала легкое возбуждение от мыслей о предстоящем дне.

Маршрут прежний – только с утра заехала на студию, к удивлению своему не обнаружив там Боба. Мартен себя в последнее время вообще странно вел – я ему предлагала встретиться и переговорить, потому что мне надо вытаскивать наши пятьдесят миллионов из студии, а он отнекивается, проявляя беспокойство о моем самочувствии, уверяя, что понимает, что мне сейчас не до работы: то ФБР бесчинствует, то Стэйси убивают и приходится давать полиции показания. Вот и решила заехать без предупреждения, зная, что с утра он всегда там, на ланч обычно уезжает в час – а его вообще нет.

Даже в офис свой не стала заходить, просто поболтала немного с секретаршей и поздоровалась с двумя нашими помощниками (в самом начале договорились, что берем минимум персонала до запуска второй картины), и то же впечатление, что вчера от Лос-Анджелеса. Красиво, и вспомнить приятно, и посидеть здесь немного – но все чужое уже, не мое, и такое ощущение, что и я для них чужая и что-то они не договаривают.

А потом снова в Западный Голливуд, и снова магазины – и единственной покупкой стал парик белый, на всякий случай. Жутко непривычно было смотреть на себя с длинными светлыми волосами – ну не жутко длинными, до плеч, но мне, с моим коротким каре, показалось, что длина прямо непозволительная, и цвет чужой, мне совсем не идущий. С трудом верилось, что я когда-то была сероглазой блондинкой – не совсем я, а Оля Сергеева, у которой и лицо было другое. А потом вспомнила, как, выйдя из госпиталя после ранения, подбирала себе парик, чтобы прикрыть короткий ежик волос, оставшийся после операции, и вдруг поняла, что к новому лицу светлые волосы не идут, и черный померила последним, перемерив до него все остальные. Не верилось, что черный мне пойдет, а он оказался в самый раз, равно как и ярко-синие контактные линзы под него оказались в самый раз.

И я за два года так привыкла к парику, что не надевала его только дома, – и не пыталась отращивать собственные волосы, тоже крашенные в черный, оставив под париком постоянно подстригаемый короткий ежик. Парики меняю, это да – и в последний год предпочитаю короткое каре всем остальным, – а волосы отращивать не хочу. И сейчас подумала, что это очень удобно, кстати: если вдруг кто-то заподозрит, например, при пересечении мексиканской границы, что я ношу парик, чтобы в противозаконных целях изменить свою внешность, я всегда могу его снять и показать шрам под ежиком, и все подозрения отпадут.

“Далась тебе эта мексиканская граница – вот в кино ее пересечь ничего не стоит, никаких виз не надо, как и в Канаду, поэтому в фильмах все преступники именно в Мексику и бегут. А может, пограничники с обеих сторон, насмотревшись этих самых фильмов, усилили охрану так, что через нее не то что “бронепоезд не промчится”, а муха даже не пролетит?” Подумала об этом и отмахнулась от тревожных мыслей, и купила парик, и еще флакон духов приобрела в форме голубой неправильной звездочки, “Энджел” от Мюглера, которые у меня к концу подходили, – правда, запах, на мой взгляд, сочетается с поздней осенью и зимой, а весной и летом мне лучше пользоваться духами от Готье, дерзкими и вызывающими. Но коли все равно зашла в парфюмерный, то и покупку сделала – вчера еще думала, но забыла.

И пошла не спеша обратно к машине и, как и вчера, к двум была в мексиканском. И поела с аппетитом, и кофе пила, и аромат его смешивался с сигарным дымком, и я посмотрела на часы и отметила, что три уже, а Ленчика так и нет. Хрен с ним, не сегодня, так завтра, но появится – и решила, что еще минут пятнадцать посижу и уйду, и заказала официанту еще чашку кофе и добавила, чтобы счет принес. И он вернулся и снова ушел с моей кредиткой, и тут-то и состоялось явление Ленчика народу.

Он вошел так быстро вместе с тем отморозком, с которым уже садился за мой стол, что я сразу решила, что они пасли меня здесь. И еще это значило, что Рэй их прощелкал или слишком поздно заметил, чтобы звонить мне и предупреждать. И что, возможно, это показатель его способностей, а может, и нет. И лучше бы верным оказалось последнее предположение.

Я так думала, выдавливая мысли, освобождая голову для той пустоты, которая необходима была для предстоящего разговора, чтобы ничто не помешало инстинктам и рефлексам находить точные ответы, и жесты, и движения лицевых мускулов, и настраивалась, глядя, как он идет ко мне через весь зал, и злоба чувствовалась в нем, словно что-то очень темное ко мне приближалось, готовое захлестнуть меня этой темнотой, подавить и пожрать.

И я смотрела ему в глаза, видя злобу в них и говоря себе, что это хорошо: он неуравновешен сейчас, а неуравновешенный человек себя не контролирует и допускает ошибки. Кореец мне рассказывал когда-то, еще после твоей смерти – специально, видимо, рассказывал, видя, что я внешне спокойна, на людях слез не лью, – что несколько раз разбирался с кавказцами, пользуясь как раз их неуравновешенностью. Те горячие, и особенно молодого вывести из себя парой едких фраз ничего не стоит, особенно такому хитрому и невозмутимому, как Кореец, – и тот уже не видит ничего, кроме якобы оскорбившего его врага, и бездумная слепота в глазах, и при всех лезет на рожон, не слушая своих, оскорбляя в ответ, и тут его и валить можно, и по всем понятиям именно он неправ и оказывается. Не контролирующего себя человека вывести на конфликт просто, и его можно ко всему подтолкнуть, заставить сделать то, что максимально выгодно для тебя и максимально невыгодно для него, – и всем третейским судьям продемонстрировать, что он сам этого хотел. Стреляет тот, кто спокоен и заранее все рассчитал, это и дураку понятно.

И мы с Рэем так все и обговаривали: что я вывожу того из себя, а он уже вмешивается и стреляет. Но не здесь и не сейчас, и, в любом случае, мы хотели взять, по меньшей мере, неделю передышки – если получится.

Все, время!

Они уже оба стоят передо мной, и тот, второй, просто дышит ненавистью, смотрит на меня так, словно думает, что может взглядом убить, – типичный бык, упирающий налитые кровью глаза в тореадора. Хорошее сравнение, потому что тореадор обычно уворачивается и под аплодисменты публики ослепшего от ярости быка убивает – но бывает, что оказывается на рогах, кстати…

– Ну что, попалась, сука, – шипит, чуть ли не брызгая слюной.

– Сядь туда. – Ленчик толкает его к пустующему соседнему столу. – Слышь в натуре – сядь и сиди. Пожри чего-нибудь, а мы тут перетрем пока…

Плюхается напротив, вперяя в меня тяжелый взгляд – у него такие бесцветные, истертые глаза, как у профессиональных убийц в книгах и фильмах. Мятый полиэтилен – в первую нашу встречу такое сравнение мне в голову пришло. А я смотрю в них спокойно, подношу ко рту сигару, понимая, что играть в гляделки с ним – дело нелегкое. И тут весьма кстати возвращается официант с моей кредиткой.

– Пиво, Леонид? – спрашиваю вежливо по-английски. – Я плачу.

Он кивает, и я прошу два пива принести, заказав и на Ленчикова спутника, и мне еще кофе.

– Платишь, значит? – выдавливает наконец. – Щедрая ты, я смотрю, – только заплатить придется подороже, чем за два пива. Пацан тебя прям здесь порвать готов – за то, что корешей его заказала и бегала от нас потом.

– Что касается заказа, так это не моя инициатива, – отвечаю тихо по-русски – бог с ним, раз ему так нравится. – Это частный детектив решил отличиться, которого я наняла для того, чтобы он за вами следил. Он и узнал, где вы живете и кто вы такие. Вот я в последнюю нашу встречу и сказала тебе, кто есть кто в твоей бригаде…

Он ухмыляется в ответ:

– Я его портрет срисовал – еще когда он у мотеля крутился. Докрутился, пидор…

– Вот он и решил инициативу проявить, – перебиваю, чтобы закончить мысль. – Рассчитывал, наверное, что я ему прилично заплачу, а может, пошантажировать меня хотел, сейчас уже не выяснишь – твои люди свое дело знают…

– Ты мне не гони – ты ему и подогнала лавэ, чтобы он пацанов завалил и меня с ними! – шепчет яростно, резко наклонившись ко мне и смахнув со стола свои бумажные шарики, оседающие на пол невиданным здесь снегом.

– А че мне гнать – я за свои слова отвечаю. А что касается того, что я от вас бегала – так это пустой базар. Я сюда, между прочим, третий день прихожу – потому что тогда не могла. Ты не в курсе, случаем, что я девять дней в тюрьме предварительного заключения провела? Что ФБР меня арестовало, решив, что это я заказала Цейтлина, чтоб наследство получить?

– Да не гони!

– А че мне гнать, – повторяю. – Проверь, если есть возможность. Наверное, Берлин твой мог бы узнать – или он не в курсе наших дел?

– Тебя это не еб…т, – отрезает, но видно, что удар мой точно в цель пришелся, он и не подозревал, что я знаю о Берлине и о его с ним контакте.

– А ты не в курсе, что полиция меня допрашивала из-за убийства девушки, которую ты завалил со своими людьми и записку оставил? Ты думаешь, они лохи и купятся на то, что она кому-то должна была пятьдесят лимонов? Ты не в курсе, что они подозревают, что коли мы с ней дружили, то убили ее из-за меня, чтобы меня напугать и чтобы я кому-то там пятьдесят миллионов отдала? И ты думал, что я испугаюсь? Ты не забывай, что у меня мужа убили на глазах, и хоть кого хочешь вали теперь, мне это по барабану!

Официант нас прерывает, ставя кофе передо мной и пиво перед Ленчиком и его бычиной – и вижу, как тот вздрагивает нервно, когда официант перед ним ставит бутылку, и оглядывается, и сверлит меня своими глазками. Может, улыбнуться ему, оскорбить – он бы точно дернулся тут же, и Ленчик бы его не удержал, и самое время было бы Мэттьюзу вступать. Но не здесь же, да и не вижу я Рэя.

– Так вот теперь не исключаю, что и ФБР меня пасет, и полиция – потому что ни те, ни другие мне не верят. И потому и не было меня на встрече – понятно, Леонид?

Пока я себя хорошо веду – четко, спокойно, очень уверенно, без провокаций и резкостей. Конечно, по отношению к вору, наверное, неуважительно и слишком дерзко – но к этому он уже должен был бы привыкнуть.

– Никто тебя не пасет – пургу гонишь. Пацаны за тобой ехали сегодня, все чисто.

Отхлебывает шумно пиво, опустошив за один раз полбутылки, откидывается на стуле, расстегивая верхние пуговицы на рубашке, словно боясь апоплексического удара, нуждаясь в доступе кислорода.

– А ты проверь, Леонид. Через Берлина и проверь…

– Ты кончай Жида трогать – тебе о нем вообще лучше забыть…

Ага, значит, мистер Берлин проходит под погонялой Жид. Впрочем, все равно не у кого узнать, ни кем он был там, в Союзе, ни кто он здесь. Ханли сказал, что это, по данным полиции, мафиозный авторитет, просто не пойманный ни на чем – но, по мнению ФБР, организации куда более высокой, чем полиция, и я являюсь мафиози и убийцей. Так что не исключено, что он просто бизнесмен, хотя и с мафиозным душком. Может, бывший теневик, они же все в СССР с бандитами были завязаны. Бандиты их охраняли, теневики платили – вот такой симбиоз: акула и рыбка-лоцман или птичка тари, чистящая зубы крокодилу.

– Короче, ты моли Бога, что я пацанам не дал до тебя добраться за то, что ты наших завалила, они тебя зубами рвать хотели, я остановить их не успел, как подругу твою на кладбище отправили. Если бы не я, и ты бы уже там была…

И кивает назад машинально, показывая мне, кто это сделал – вот так, потому что в этом мире не принято сообщать чужим, на ком из своих сколько крови. Так что это или случайно – или специально, на тот случай, если я их заложу-таки, чтобы вина за смерть Стэйси легла на другого. Если второе, то, выходит, Ленчик по-крысиному себя ведет, и еще раз показывает мне, что не вор он, а падла. Но хрен с ним, с Ленчиком, – важно, что я знаю, кто убил Стэйси, и если то, что он говорит, правда, то произошло это в его отсутствие, пока он был в Нью-Йорке, откуда потом и послал мне письмо, вылетая.

– А мы в расчете, кажется, – замечаю. – Даже если считать, что твои пацаны на мне, то на вас Яша с женой и охраной, и детектив, и девушка, и Кореец еще. Или он все-таки жив?

– Корейца твоего нет уже – как раз на следующий день после того, как ты нам стрельбу устроила, я отмашку дал. Так что, считай, сама его закопала.

Смотрит на меня испытующе, а у меня внутри замирает все. Врет? Говорит правду? Не верю в пленного Юджина – Ленчик бы мне раньше предоставил доказательства, чтобы сделать меня посговорчивей. Или я слишком резко повела себя вначале? Дорого бы я дала, чтобы узнать правду, кто его, и когда, и как…

– А че ты, я ж тебя предупреждал. Ты ж, чтобы бабки не отдавать, всех была готова закопать – и Корейца, и родителей. Их мы не трогали – пусть живут, – а с корешем твоим разобраться надо было. В следующий раз подумаешь, как правильно с вором себя вести – тут тебе никто впустую не базарит, слов не поняла – получай. Сечешь? Короче, завтра приезжаешь сюда, получаешь список – куда посылать бабки. Витюха тебе передаст – там все продумано, чтобы не лепила потом, что это не могла и то не могла. Все продумано, расписано, все чисто будет – наследство переведешь на счет, который скажем, и еще двадцатку как бы вкладываешь в фирмы разные. Ладно, Витюха объяснит – это он сечет. Специально вызвал человека сюда – а ты бегаешь…

И тут все встает на свои места – что именно Виктор по приказу Ленчика и послал мне то письмо из нью-йоркского аэропорта, а сам Ленчик после расстрела своих людей был здесь, прятался просто. И еще это значит, что Стэйси погибла не в его отсутствие – что именно он и дал приказ ее убить. И никакой Берлин и его люди здесь точно ни при чем – Ленчик сам орудует, своими силами. А значит, справиться с ним нам будет легче…

– Да, слышь – с тебя за то, что наследство получила, надо бы еще поиметь половину. Это ж я тебе подарок сделал, а? Кстати, и с косым я тебе помог – все его бабки теперь твои? Спасибо надо было говорить, а ты понтуешься все…

Смеется. Тихо так смеется, показывая хреновые зубы – мог бы сделать, пидор, денег нет, что ли?

– Ну че? Полтинник был должок, это не нам, а еще пятнашка – нам. Ну?

– Ну, во-первых, не полтинник, а сорок восемь – это раз. Не надо удивляться – тюменцы вложили тогда сорок восемь миллионов ровно. Вот их и получат. А во-вторых, стоимость клуба отсюда надо вычесть – коль скоро вы себе его забрали уже и бабки с него получаете. А насчет наследства – я его не просила, и у меня из-за него проблем хватает…

– Слышь, ты кончай. Полтинник, потому что проценты набежали. А клуб – на братву, на пирожки, мы ж из Нью-Йорка, здесь нам жить где-то надо, и жрать, и все такое. И я тебе в натуре говорю – с тебя половина того, что тебе оставили, и мозги мне не е…и…

Кажется, ему эта идея недавно в голову пришла, и он жутко доволен собой. И еще доволен тем, что я торгуюсь – значит, собираюсь без шума отдавать.

– Раз ФБР меня пасет – не зря девять дней за решеткой держали, еле отпустили, – то стоит мне сейчас куда-нибудь деньги двинуть, как они тут же вычислят, куда, и кому, и зачем Вам же будет проблем больше – и мне заодно, а мне это на хрен не надо, – говорю задумчиво. – Адвокат мой сейчас работает с ними, отмазывает меня – неделю дайте, чтобы все до конца улеглось. Я ж вышла только тридцать первого, и у меня еще подписка о невыезде…

– Тридцать первого? – По напряженному лицу вижу, что он сопоставляет, и выходит у него, что к стрельбе я и вправду не имела отношения. – А села – двадцать третьего? Я проверю – если лепишь…

– Да проверь, не проблема, – подхватываю легко. – Я здесь, и никуда не прячусь, и все отдам, разумеется – только надо неделю, а лучше две переждать, пока они от меня отстанут окончательно. Иначе я отправлю деньги, а они уже будут проверять, что это за контора и кто в ней работает, и так проверят, что все всплывет…

– Хочешь наеб…ть меня? Две недели! Ты мне с января мозги еб…шь! Ладно, я подумаю. Но завтра чтоб была здесь в два часа! Поняла?!

Я киваю согласно – вот я какая покорная, Ленчик, цени. И он оценивает, удовлетворенно осклабившись. А я ловлю себя на том, что выставляю ему только отрицательные оценки – и глаза бесцветные, полиэтиленовые, и зубы плохие, и запах изо рта, и склабится он, а не улыбается. Наверное, вполне естественное восприятие – он ведь для меня олицетворяет зло, а у отрицательных персонажей все отрицательное, а положительные красивы, хорошо одеты, и благоухают, и все из себя, короче. И задумываюсь, что покойный Ханли, в принципе, выглядел не лучше – Ленчик, может, даже поприятней. Все-таки примитивен человек, предпочитая мыслить шаблонами и видеть перед собой лубки – и я, увы, в данном случае не исключение. Хотя если честно, они и вправду убоги. И доказываю себе, что все же я объективна, вспоминая что Серега Хохол, организовавший твое убийство, внешне был приятный, холеный такой, типичный барин начала века, с барскими же замашками… Господи, о чем я думаю?!

– И последнее, Леонид… – спрашиваю я вдруг, когда он этого совсем не ждет, празднуя победу, не понимая, что разговор наш, если слушать со стороны, идиотский, потому что я не реагирую совсем на его слова о смерти Корейца и вообще чересчур спокойна для человека в моем положении. Я вот это понимаю и вижу, что сыграла не слишком хорошо – надо бы его побольше расслабить, страх показать, но гордыня обуяла. Ладно, дай бог, чтобы он и вправду верил, что все по плану идет. – И последнее. Вот я вам отдаю деньги – где гарантия, что вы потом не завалите меня?

– Ты бабки отдай – гарантии ей!

– Короче – список твоей бригады с точным указанием всех фамилий и имен, фотографии ваши, письмо из Нью-Йорка, записи наших разговоров, в которых ты Яшу на себя брал и Корейца, – всё у меня. И я всё отдаю адвокату с пометкой, что, если что-то со мной случится, отправить это в ФБР. Не хочется, конечно, рисковать, адвокаты – люди стремные, глядишь, вскроет из любопытства в мое отсутствие – но я рискну, у меня другого выхода нет.

– Ты на понт меня не бери! И с адвокатом не суетись!

Не нравятся тебе мои слова – и это хорошо, что не нравятся.

– Я на понт не беру, я предупреждаю, а не то пехота твоя дерганая очень…

– Это Серый – пехота? – кивает назад, и такое выражение на лице, словно я сморозила откровенную глупость, и чуть повышает тон, чтобы тот услышал, видимо. – Ты базар фильтруй, пока башку не открутили. Серый в авторитете, второй после меня…

– Быковат твой авторитет, – отрезаю тоже громко, видя, как тот напрягается и начинает поворачиваться к нам, краснея толстой шеей, но Ленчик, развернувшись быстрее, успокаивающе кладет руку ему на плечо. – И еще: нам посредник нужен, который будет в курсе и увидит, что я сделала то, что должна, и чтобы потом на меня никто не наезжал. Потому что есть у меня сомнения: тюменца киллер завалил и где гарантия, что бабки, что я отдам, уйдут в Тюмень, а не останутся в Штатах? И что меня не завалят, чтобы потом сказать, что я так ничего и не вернула? А мне такое не нравится, мне свидетель нужен.

– Какой на хрен свидетель? – Он так взрывается, и я понимаю, что попала в цель. Значит, ты и меня убить хотел, паскуда, – отдавать тюменцам ничего не собирался. На хрен тебе пятьдесят миллионов, Ленчик, – тебе, как Балаганову, надо максимум пятьсот рублей, вот предел мечтаний, а с таким количеством миллионов ты же не знаешь, что делать.

– Ну разводящий, если по-русски. Тот, кто разведет нас. Или ваш Берлин. Или представитель тюменцев – там был еще один, который меня видел в Москве…

– Да его нет уже – кончили пидора за то, что нормальных людей втянул в сделку…

Ленчик даже не понимает, какую ценную вещь сказал: что нет еще одного свидетеля, видевшего меня с Крониным. Не знаю, понадобится ли мне это, но это хорошо в любом случае. И опускаю глаза на опустевшую чашку и пальцем стираю бледный след помады со стенки, в который раз отмечая, что производители стойкой помады не врут: помада сама яркая, а отпечатков практически не оставляет, разве что почти незаметные тусклые пятна.

– Значит, или Берлин, или…

– Да не буду я тебя трогать – ты бабки отдай!

– Ты все же подумай, Леонид, – советую ему. – Подумай. И так деньги отдаю гигантские и рисковать жизнью я не хочу. Я молодая, красивая, мне жить хочется – бабки забирайте, а меня оставьте. Так что адвокату завтра все отдам, а с разводящим думать надо…

– Да ты не суетись с адвокатом, я тебе сказал! А с остальным подумаем, завтра в два тут – и чтоб была!

И он уходит, и бычину уводит за собой, и тот оборачивается пару раз на меня с таким выражением, что все понятно. Неужели Ленчик не понимает, что одного такого взгляда хватит для того, чтобы я ему не поверила?

И я приехала домой вся такая окрыленная тем, что наконец состоялась встреча, и тем, что поговорила как надо – может, зря только не изобразила испуг, зря не проявила деланное раболепие и покорность, чтобы потом точно его взорвать отказом. Может, зря бычину провоцировала. Может, зря так настойчиво просила пригласить Берлина, но, с другой стороны, почти уверена, что он не в курсе ситуации. Или же он настолько выше Ленчика по положению здесь, что тот его впутывать просто боится. Но у меня еще будет время это узнать, завтра, например, ибо не сомневаюсь, что Ленчик наверняка приедет, не оставит меня один на один с Виктором. Заодно спрошу, просто забыла сегодня, каким образом они убрали Стэйси – чтобы проверить, не Берлина ли люди постарались, хоть и маловероятно это.

И уже после ванной, в которой просидела с час, спохватилась, где этот чертов Мэттьюз? Мало того что он не предупредил меня о появлении Ленчика – может, я такой человек, которому необходимо время, чтобы настроиться и собраться, мало того что его не оказалось рядом – а ведь, в принципе, я могла их элементарно вывести из себя, бычину точно, он и так красный был весь после моих слов; могла бы выйти сразу вслед за ними из ресторана и брякнуть что-нибудь еще уже на улице – и вот он момент, если только там их остальные пятеро не ждали, и Виктор с ними – так он еще мне и не звонит вдобавок – хотя должен знать, что я уже дома, даже если он следит за ними сейчас – неужели не может мне позвонить? И я тут же набрала ему сама, и мне сообщил любезный оператор, что связи с абонентом нет. Отключил? Или просто свалил, все обдумав?

Да нет, не должен, не похож он на человека, который сначала подписывается на дело, а потом в какой-то момент трезво все оценивает и сваливает. Или я напугала-таки его окончательно своими рассказами о том, как зарезала кого-то, и он решил, что быть заодно со мной опасно? Или увидел, что у Ленчика не семь человек, а семнадцать – что вполне возможно, хотя вряд ли бы все они подъехали к ресторану, – и понял, что шансов нет?

И тут еще одна мысль пришла в голову: что я ни разу не подумала о том, что Мэттьюз мне предлагал спровоцировать Ленчиковых людей, вывести их на конфликт, чтобы он их потом перестрелял, и я кивала, плохо все это себе представляя, и даже не задумалась, что ведь буду при этом присутствовать. И, соответственно, если все получится, вместе с Мэттьюзом заметут и меня. И его, конечно, отпустят после того, как он скажет, что эти люди напали на его клиентку и он был вынужден стрелять – и меня, разумеется, отпустят, но с учетом моей репутации в ФБР этого хватит, чтобы взять меня снова. И уже на следующий день, если не в этот, последует допрос с выяснением, кто и почему пытался меня убить – это точно, – а раз кто-то пытался меня убить и выясняется, что это русские из Нью-Йорка, то отсюда вывод, что расстрел других русских из Нью-Йорка в конце января организован был мной. И неважно, что я сидела в это время – Крайтону это по фигу, он горазд предположить, что я прямо из тюрьмы всем руководила.

Рэй, правда, сказал, что все возьмет на себя – скажет, что ему угрожали, мол, по телефону, напали на него, и он вынужден был защищаться. Но нападать-то они будут на меня, и что же я, просто скроюсь, оставив его разбираться, и никто ничего не увидит, свидетелей не окажется? Что-то не нравится мне такой план, в котором и так много прорех.

И я сварила себе кофе, отмечая что нашла не лучшую замену спиртному, потому что от такого количества кофеина в организме сердце запросто может остановиться, даже здоровое мое. И пила задумчиво, чувствуя, как уплывает мое хорошее настроение – даже улетает, потому что поведение Мэттьюза мне совсем непонятно и в плане я нашла серьезный изъян: когда рядом со мной начнут убивать людей, Крайтон будет только счастлив.

Ну где же этот Мэттьюз, мать его?! И где, кстати, Дик, о котором я забыла и которому на протяжении последних суток, кажется, не напоминала о своем существовании. И я села на телефон, чтобы отвлечься от грустных дум, – и Мартен, которому набрала первым, извинялся, что на студии его не оказалось в момент моего визита, и договорились завтра встретиться, и Дика, как выяснилось, он так и не нашел и просил, чтобы я не волновалась, потому что такое бывало уже, когда он пропадал надолго по своим важным делам. Но что, в принципе, он может дать мне телефон его офиса в Вашингтоне, где конгрессмены большую часть времени и проводят – и, возможно, там я и найду его.

Найдешь его, как же! Опять секретарша, и сто вопросов по поводу того, кто и зачем, и, судя по голосу, классическая такая секретарша – страшная старая дева, преданная своему боссу, у которой нет ничего в жизни, кроме работы и кота дома, и которая дотошна настолько, что из любого вытянет душу. Телефон записала – хотя мой мобильный у него и так был, – но наотрез отказалась сообщить, когда же перезвонит мне многоуважаемый мистер Стэнтон.

И я вздрогнула, когда через пять минут звякнул мобильный, – сначала решила, что это Мэттьюз наконец, но звонил другой, старый, и я уже готовилась произнести со счастливой улыбкой “Привет, Дик”, когда услышала слова “Привет, Олли”, произнесенные голосом Эда. Сообщил мне, что у него две новости, хорошая и плохая – хорошо, что “плохая”, а не "очень плохая”, – и какую я бы желала услышать первой? Ну и начали с хорошей, естественно, в надежде, что она затмит плохую, – и новость эта заключалась в том, что все документы от Яшиного адвоката Эд получил и готов их мне привезти, и как только я их подписываю, отсылаю обратно и они приходят в Нью-Йорк, я автоматически становлюсь владелицей Яшиных денег. А плохая новость – что помощник Крайтона сообщил ему, что ФБР желает продлить срок моей подписки о невыезде еще на месяц, до первого апреля. И что он, Эд, считает, что коли я так и не решилась подавать на них в суд, то мне лучше подписать все – я ведь все равно никуда не собираюсь, а значит, это не принципиально, зато потом, когда я решусь наконец, продление подписки можно будет истолковать как еще одно издевательство ФБР над порядочным, законопослушным гражданином.

И я предложила встретиться в городе, не хотела, чтобы Эд видел Мэттьюза, если тот появится, и уехала через полчаса и домой вернулась уже к восьми, просидев с Эдом пару часов в ресторане. Дел-то было – подписать бумагу для ФБР, им уже полученную, и бумаги из Нью-Йорка, и выслушать короткую лекцию по поводу того, что такое наследство и какой налог с него берут. Но он был, как всегда, словоохотлив, а мне домой ехать не хотелось, потому что настроение было хуже не придумаешь, потому что рушился стройный план, и что-то явно не додумал Мэттьюз, и продление подписки означало, что в случае успеха мне все-таки придется отсюда бежать как самому настоящему преступнику. И если даже завтра Ленчик даст мне отсрочку еще на пятнадцать дней, это ничего не изменит: через пятнадцать дней, пятнадцатого марта, я пошлю его подальше, а затем все будет происходить очень быстро и уже через неделю либо нас с Мэттьюзом не станет, либо Ленчика с его бандой.