Текст книги "Хождение по трупам"

Автор книги: Анна Оранская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 23 страниц)

– Я нормально, братан. А эта сейчас ответит за все – сейчас приедем и побазарим с ней за жизнь…

И я как-то обмякла сразу, не пытаясь вырываться, став даже меньше ростом – понимая, что второй ждал в машине, откинул сиденье, и не включал внутреннее освещение, и лежал, и Мэттьюз его не заметил просто. И что предчувствие меня не обмануло – и не зря я не поверила Мэттьюзу насчет того, что этот Вагин приехал сюда один, мне даже Кореец рассказывал как-то, что на любое дело лучше ездить вдвоем, чтобы кто-то подстраховывал. И сложилась пополам, когда кулак врезался мне в живот, и упала на колени, слыша сквозь туман:

– Не здесь, Серега. Давай ее в тачку – в мотеле разберешься…

И вслед за этим слышу уже наигранно-веселый голос:

– Проблемы, мужики?

…Знаешь, я в такой ситуации была в первый раз в жизни. В первый раз меня толкали вот так и швыряли, в первый раз я ударила кого-то, в первый раз ударили меня. Нет, конечно, мне ведь дал пощечину кронинский телохранитель – но не так, как сейчас, не в живот, не изо всех сил, так что я просто упала на колени и застыла, не в силах ни вдохнуть, ни выдохнуть. И в происходящем я больше не участвовала – я просто присутствовала как неопределенный предмет, нечто неодушевленное. Как видеокамера, стоящая равнодушно в углу, позволяющая брать себя в руки, кидать, подбрасывать, даже разбивать – и все это время бесстрастно и тупо записывающая происходящее.

Вот и я “записывала”, не издавая при этом ни звука, ко всему относясь безучастно. “Записывала”, как меня приподняли за шиворот, снова ударив спиной о джип, о пассажирскую дверь. И слева от меня, тоже прижавшись к джипу, стоял тот, кто вышел из машины, а прямо передо мной был тот, кто меня ударил, он боком был ко мне, а лицом к нему, шагах в пяти, стоял вышедший из-за машин Рэй.

– Проблемы, мужики?

Звук я тоже записывала, с этим все было в порядке.

– Скажи ему, чтоб валил! – бросил Вагин тому, кто меня держал, и тот, выглянув из-за меня, медленно процедил оскорбительное “фак офф”, что значит “отъе…сь” по-русски, – и я не видела его лица, я вообще ни на кого конкретно не смотрела, но, когда прослушивала и просматривала “запись” потом, готова была поклясться, что он это говорил, гордясь своим знанием американского разговорного.

Потом тишина, потом снова голос того, кто слева:

– Может, волыну ему показать, Серый? Или номер тачки запомнит? Нам самим сваливать надо, че здесь торчать!

– Скажи, что баба с нами – и пусть уе…вает!

– Фак офф, мэн, наша девка! Ну че, не понял?! – Вторая фраза уже по-русски, а третья Вагину: – Серега, а может, это тот пидор, что пацанов завалил?

Поздновато спохватились, неужели думали, что это случайно вышел откуда-то американец и решил заступиться за непонятную девицу, не боясь двух здоровенных и агрессивных детин?

У Вагина рука нырнула под пиджак, и тут “камера” зафиксировала впервые Рэя, без оружия, с улыбкой на лице. Этакий вестерн, дуэль, в которой хороший все равно выхватит оружие быстрее, чем плохой. А потом в “объектив” попала рука, уже выскочившая из-под пиджака с пистолетом, и выстрел, и падающий Вагин, так и не успевший поднять ствол, и несильный удар мне сзади в голову чем-то железным и полушепот-полукрик:

– Завалю, сука! Скажи своему, чтоб кинул волыну – или завалю!

И рука на волосах, то есть на парике, и что-то просвистевшее совсем рядом, в миллиметре перед носом, и непонятный звук слева, и что-то мягкое, и липкое, и вязкое, хлестнувшее по моему лицу и поползшее вниз по нему.

И “камера” выключилась, и я ожила, дернувшись от тихих слов:

– Беги, Олли, быстро! Мой “Торус”! Ключи!

И поймала с ловкостью профессионального бейсболиста брошенную мне связку, чуть ее не выронив правда, и кинулась прочь от клуба, в ту сторону, куда показывал Рэй, проскочив сквозь стоянку на боковую улочку, запаниковав на бегу, что направляюсь не туда – хотя он мне накануне двадцать раз объяснил, куда поставит “Торус”. И как-то по-дурацки открыла его с другой стороны, слева, да и в замок попала с трудом, и рывком переместилась за руль, потом уже поблагодарив Бога, что в американских машинах нет коробки передач, что скорости переключаются рычагом на руле, и потому переднее сиденье сплошное, и потому не застряла я там, не потеряла времени. И уже через полчаса, и только благодаря включившемуся автопилоту, подъехала к дому.

Я сидела в машине какое-то время, тупо глядя перед собой, но ничего не видя, и ничего не слыша, и не зная, зачем я здесь сижу, – до тех пор, пока зачем-то не посмотрела в первый раз на себя в зеркало и не увидела какие-то потеки на щеке. И медленно, со скрипом тронулись с места застывшие шестеренки мыслей, судорожно пытающихся найти ответ на вопрос, откуда эти пятна, – и, когда память, упрямо помолчав, как зависший компьютер, наконец выдала ответ, я даже не успела открыть дверь. И не успела подумать о том, что хорошо, что вечером я ничего не ела – легче будет отмыть салон…

– Ну и что они тебе сказали?

Он пожимает плечами.

– Им показалось немного подозрительным, что я запомнил номер того черного “Шевроле Камаро”, который останавливался неподалеку от тебя и этого парня. Интересно, он знал, что такое вагина? Наверное, нелегко было жить в Америке с фамилией “Влагалище” – так что, можно считать, что я его избавил от массы проблем.

– Рэй, – произношу тихо и укоризненно, – мне сейчас не смешно, Рэй…

– А зря, – мгновенно реагирует он с улыбкой. – Юмор помогает жить. Короче, те двое, которые сидели в “Камаро”, подтвердили, что на самом деле видели, как здоровый белый парень тащил за собой блондинку – и что она была испугана, когда кричала им, что все о’кей. Им даже стыдно стало, что они не вызвали полицию – долго объясняли, что решили, что это проститутка и сутенер выясняют отношения. А когда услышали, что у парня был пистолет, тот, кто был за рулем, с такой укоризной посмотрел на своего приятеля, что я понял, что больше ни один из них никогда ни во что не вмешается – даже если у них на глазах будут кого-то насиловать или резать на части. Думаю, они крепко напились потом – за свое счастливое спасение от возможной пули в голову…

– Ну и что дальше?

– Ты очень любопытна, Олли!

Он еще издевается, гад. Издевается надо мной – а я ведь нервничала жутко по поводу того, куда он делся. Правда, сначала я выскочила из, извиняюсь, заблеванной машины, выскочила так, словно там через секунду должна была взорваться мина, и через мгновение была в ванной, голая, брезгливо кинув в угол всю одежду. Терлась судорожно, потом пила, как верблюд после перехода через Гоби, потом меня рвало водой, когда увидела лежащий в углу парик. Потом губкой протирала раз по двадцать брюки, и куртку, и ботинки, закинула в стиральную машину парик, зная, что никогда больше его не надену, вышла на улицу через силу, уже валясь с ног, и мыла салон, тихо радуясь тому что он кожаный. И ежеминутно вытирая лицо в том месте, куда плеснули мозги и кровь, не в силах избавиться от ощущения, что они все еще там, чувствуя их как ожог, словно это не кусочки человека были, а серная кислота.

А вернувшись в дом, села у телефона, заново прокручивая в памяти случившееся, раз за разом запуская с самого начала все отснявшую “видеокамеру” – и через пару-тройку просмотров открыла банку пива, а потом еще одну, отчасти нарушив сухой закон, но только благодаря этому и отключившись. Прямо в гостиной, сидя и все тупее и тупее глядя на трубку радиотелефона и лежащий рядом мобильный.

Не знаю, во сколько точно это было – часа в два ночи, наверное. А разбудил он меня, думаю, в четыре. Я проснулась оттого, что кто-то гладил меня по голове, и сразу поняла, что это он – ну не Ленчику же меня гладить? – и чуть приоткрыла глаза, увидев улыбающееся лицо и направленный на меня взгляд. И во взгляде этом было столько всего, что мне сразу стало тепло и уютно, и не вспоминались даже, что странно, недавние события, и я его притянула к себе и начала благодарить за тепло тем единственным способом, которым умела, потому что во взгляде его помимо всего прочего было легко прочитанное мной желание. Желание мужчины, вернувшегося к женщине после опасной охоты, мужчины, переполненного адреналином, азартом, гордостью, восторгом от победы – и я обязана была удовлетворить это желание, потому что победу он одерживал ради меня.

За те полтора года, что прожила в этом доме, я в первый раз занималась сексом на этом диване, достаточно широком и удобном, но все-таки для этого не предназначенном, – но у меня вдруг возникло такое сильное ответное желание, что я уже не могла ждать, не хотела никуда идти и его не пустила в ванную. И животные запахи немытого мужского тела – не такие сильные, как у Корейца после тренировки, но в тот момент они для меня были такими же, – выделяющего к тому же все запахи пережитых им недавно страстей, возбудили так, что я на следующий день удивилась себе. Проспав всего-то ничего, я не чувствовала усталости, свалившей меня пару часов назад, – и то, что произошло между нами, было сильным, и безудержным, и долгим, кажется.

И я кричала, и царапала, и кусала, и просила сделать мне больно – сейчас думаю, что в ту ночь мне казалось, что я с Корейцем, и я даже не замечала, что мой партнер совсем другой и ведет себя совсем не так. Мне это было неважно, я сама играла за двоих, полностью растворившись в этой игре, сама брала и отдавала, насиловала и подвергалась насилию, делала больно и чувствовала боль, доводила до экстаза и испытывала оргазм. И даже когда он ослабел окончательно, с трудом переводя дыхание и демонстрируя полную слабость соответствующих мышц и полное истощение запасов спермы, вылизывала его, а потом заставила вылизывать себя, нагло садясь сверху, и подставляясь, и запуская его пальцы в те места, которые требовали ласки и проникновения. И ничего не слышала из того, что он говорил, – только взялись откуда-то слова “похоже, я в тебя влюбился”, и я, услышав их и не вдумываясь в смысл, тут же закрыла ему рот, пристроившись к нему попкой и постанывая от прикосновения языка к горячей и ждущей дырочке…

И вот наконец утро – точнее, полдень, – и я пытаюсь вытянуть из него всю историю целиком, а он, как всегда, пытается ее замять. Не знай я его, решила бы, что делает это, чтобы возбудить к себе больший интерес, чтобы выглядеть настоящим героем, чтобы как следует порисоваться и похвастаться, – но я его уже знаю, по крайней мере, в том, что касается дела, и понимаю, что для него вчерашнее осталось в прошлом, минувший уже этап, вспоминать который, и еще подробно, с анализом тщательным, совсем не хочется. И героем выглядеть ему не хочется – ему куда важнее, что он сам себя чувствует героем, и мне кажется, что он уже понял по моим коротким обрывочным рассказам, что крутых мужчин в моей жизни хватало.

Идиотское, кстати, слово “крутой” – в России оно стало модным потому, что переводчики западных боевиков так переводили слово tough, которое в дословном переводе означает “жесткий”. Некачественно приготовленный цыпленок, он ведь тоже tough – что совсем не означает, что он крутой в том смысле, в котором слово употребляли в бытность мою в Москве. A tough guys – это просто “серьезные ребята”, “конкретные ребята”, в конце концов. Кажется, вполне понятное выражение, но переводчикам понравились “крутые парни”, и вот результат. Приелось словечко, и в Москве, насколько я помню, кругом “крутые”. Но это лирика…

– Так что было дальше, Рэй? – спрашиваю, глядя ему в глаза, показывая, что от ответов уходить не надо, все равно придется все рассказать.

– Поняли, что я говорю правду. Что я вступился за девушку, к которой пристал громила и которую он хотел увезти куда-то и изнасиловать, тем более что в машине его ждал приятель. Причем я вступился случайно – проезжал мимо, увидел эту картину, остановился и вышел. Ведь “Мазда” была прямо напротив стоянки, и ключи ты по моей просьбе оставила в замке зажигания, и все выглядело естественно. В общем, я вышел, попросил громил оставить девушку в покое, а они вытащили пистолеты. Ну и…

– Но они же сами не стреляли, Рэй!

– Кто тебе сказал? Из пистолета этого, который “влагалище”, было сделано два выстрела. Если честно, то это, конечно, я сам сделал, он же упал с пистолетом в руке, так что несложно было его же пальцем дважды нажать на курок. Второй не стрелял, это да – но в любом случае получается самооборона. Плохо, что девушка убежала, но зато нашли владельца “Камаро” и его приятеля – причем нашли минут через сорок после того, как приехала полиция, они неподалеку припарковались, у другого клуба. К тому же самое главное – что я не убежал, а честно остался ждать полицию, которую сам вызвал.

– Все так легко? – спрашиваю недоверчиво.

– Не совсем. Когда стали проверять меня по компьютеру, тут же установили, кем я был и всю мою историю, – но за минувшие пять лет со мной такое произошло впервые, хотя я работал и телохранителем, и частным детективом. Так за что меня наказывать – я ведь защищался от двоих вооруженных людей. Оба русские, у обоих нашли права, выданные в Нью-Йорке, – по компьютеру тут же установили, что лицензии на оружие они не имели, и сейчас, наверное, уже выяснили, что оба подозреваются в принадлежности к мафии. Жаль, конечно, что не пригодилась моя тщательно продуманная версия про то, что мне давно уже угрожают по телефону – и, видимо, те же самые люди, которые убили моего партнера. Но что теперь сделаешь – зато есть свидетели, видевшие, как этот Вагин тебя тащил за собой. И здорово, что не было никакой прессы, никакого телевидения – значит, нигде про это не будет ни слова, и мою фамилию не упомянут. Я, правда, и так попросил полицию меня не называть, боюсь, мол, расплаты, это же русская мафия наверняка, но разве можно верить полиции?..

– Выходит, ты убил двоих людей, и тебя отпустили, и даже не отобрали оружие? – Почему-то мне никак не верится в легкость этого факта. Ладно, это было бы в Москве – можно было бы объяснить, что дал взятку огромную и свалил при полном попустительстве – но это же Лос-Анджелес.

– Они ж узнали, кто я – узнали, что убийство – это мое хобби. Шучу, не обижайся. Да, отпустили, как только все выяснили, и пистолет остался при мне. Если бы я убил не русских, а американцев, проблем было бы больше – но у русских слишком отвратительная репутация. И я доехал на “Мазде” до дома, взял свой “Мустанг” – и к тебе…

И мы молчим какое-то время, он с радостью, а я потому, что все никак не могу вспомнить, какой вопрос так сильно хотела ему задать. Копаюсь и копаюсь в голове, то “тепло”, то “холодно”, но в точку никак не попадаю – и наконец вытаскиваю один из “теплых” вопросов, надеясь, что ответ на него приведет меня к вопросу “горячему”.

– Кстати, а где ты был все это время, пока меня тащили к машине, швыряли и били? Ты ждал, пока меня начнут убивать по-настоящему?

– Сначала я ждал, когда ты его окликнешь, и я не понял, почему ты его пропустила, и потерял время. А когда обошел стоянку с другой стороны, увидел человека в джипе – и смог подойти, только когда он вылез из машины, иначе бы он меня сразу заметил. Извини, что так получилось, Олли…

Вот он – вот он, чертов вопрос, который так меня мучил.

– А ты случаем не боялся меня убить, когда стрелял в того, второго? Он же, между прочим, стоял практически за мной и еще и пистолет к моей голове приставил – и я точно помню, что пуля просвистела прямо у моего лица. Я же его почти целиком закрывала собой…

– Олли, Олли, разве ты вчера была выше чем обычно? – Он так добродушно улыбается, провоцируя улыбнуться в ответ, но мне не до улыбок. – Ты и вправду его закрывала, но не совсем – ты же боком к нему стояла, спиной к машине, – а голова его все равно была над тобой…

– Но ведь ты же мог промахнуться?! – гневно задаю последний вопрос, заранее зная, что он риторический.

– Если бы мы прожили вместе уже хотя бы год, тогда, наверное, мог бы – уж слишком у тебя тяжелый характер, – слышу в ответ. – Но сейчас, проведя с тобой всего две ночи?!..

В голосе его такое искреннее возмущение, что и я уже улыбаюсь.

– А сколько тебе надо таких ночей? Это я на всякий случай интересуюсь, в свете сказанного тобой.

– Серьезно? – спрашивает он уже без улыбки. – Для начала хотя бы сто – люблю круглые числа. А еще лучше – тысячу. Кстати, может, изменим условие нашего договора – обещанный тобой миллион долларов остается тебе, а взамен ты обязуешься провести со мной минимум тысячу ночей? Что скажешь?

– По тысяче за ночь? Ты щедр Рэй, но не безрассудно щедр, – смеюсь в ответ, пытаясь увести разговор в сторону и вообще закрыть тему, потому что уж слишком нешутливо он все это говорил. – Мне кажется, что ты меня недооцениваешь – если уж в фильме “Непристойное предложение” Роберт Рэдфорд платит Деми Мур миллион за одну ночь, то ты бы мог предложить хотя бы сто тысяч. Видно, придется еще один раз отдаться тебе бесплатно – чтобы ты лучше понял, что собираешься покупать…

У меня такое супернастроение было в тот день – и после ночи, и после предшествовавшего ночи вечера. Рэй уехал днем – обещал явиться в полицию, да и сам хотел там кое-что вызнать насчет Ленчика и его банды, ныне уже почти не существующей. Он уехал, а я выбралась к бассейну, и сидела, и думала, и улыбалась своим мыслям. Тому, что с появлением Рэя в моей жизни наконец-то наступила долгожданная полоса удачи. И вот уже у Ленчика еще на пятерых людей меньше – “еще” потому, что троих убил Джо, – и остался у него всего один человек, плюс Виктор, плюс он сам. А значит, как и рассчитывал Мэттьюз, всего один ход нам осталось сделать – и я свободна.

Я совсем не удивилась, когда, взяв зазвонивший мобильный, услышала голос Джека Бейли – поздравившего меня с тем, что завтра, то есть в понедельник, Крайтон получит из Нью-Йорка уведомление, согласно которому моя подписка о невыезде аннулируется и ему строго предписывается оставить меня в покое. Я даже восторга не испытала – сегодня для меня этот звонок был в порядке вещей. Но, конечно, все равно поблагодарила его тепло, не забыв добавить, что буду очень рада его видеть и что надеюсь, что он появится в Эл-Эй в самом скором времени.

– Хотелось бы верить, что мы проведем время приятнее, чем в прошлый раз, а, Джек?

Я сделала так, что у меня голос вдруг стал очень низким, и фраза вышла настолько двусмысленной, насколько я этого хотела – и он, наверное, тоже. Он сразу оживился, забыв об официальности, с которой начал разговор, – и стал объяснять, что рад прилететь бы хоть завтра, но в связи с тем, что произошло в прошлый его приезд, начальство его пока не отпускает. И хотя тот факт, что он даже не пытался отстреливаться, когда нас поливали автоматным огнем, показал мне, что он не слишком храбр – правда, может это я зря, может, у него и оружия-то не было? – во время разговора я ясно слышала, что он готов прилететь даже если будет уверен, что кто-нибудь обстреляет нас еще раз. Что он хочет меня – нет, это и раньше было ясно, но тут я слышала, что он хочет так, что готов заплатить за секс попаданием под обстрел.

Увы, мой друг, – к твоему прилету меня здесь уже не будет. И я усмехнулась этой мысли и тут же подумала, что, если бы он прилетел завтра, я бы ему отдалась – потому что он это заслужил, сделав то, на что я даже не рассчитывала. И неважно, что мне это не надо, что он мне безразличен – я бы на самом деле на это пошла, и не испытывала бы угрызений совести, как после ночи с конгрессменом. Я вообще очень добрая, и человечная, и понимающая была в то воскресенье, казавшееся мне самым счастливым днем за несколько последних месяцев.

И когда уже вечером, почти в восемь, вернулся Рэй и сказал, что все нормально, что у полиции нет к нему никаких претензий – а значит, мы можем и должны сегодня ночью сделать последний шаг – это было еще одним подтверждением того, что сегодня получается все. И когда он добавил, что так долго отсутствовал потому, что Ленчик сменил мотель, но он нашел его, и их там трое, всего трое, как мы и рассчитывали, – я сказала себе, что этот счастливый день – шестнадцатое марта – я навсегда запомню. Запомню как день, в который… – я повторила то, о чем думала уже, пробуя сказанное на вкус и наслаждаясь этим вкусом, – …день, в который получается все.

А значит, получится и то, что запланировано на сегодняшнюю ночь…

Глава 4

… – Не нравится, тварь?! Не нравится, падла?!.

Мне не нравится – но ответить все равно не могу. Рот заклеен скотчем, как в боевиках, – что тут ответишь. Стою на коленях на полу, тело и голова на кровати, и люди вокруг на стульях, и реплики, и шум, и смех, все недружелюбное и издевательское, а я, голая, избитая, с затекшим синим глазом, вызываю у них только ненависть и желание растоптать меня и унизить. Что они и пытаются сделать – и кто-то очередной пристраивается сзади, всовывая свой член в мою попку, и начинает входить грубо и глубоко.

Вот идиоты, думают, что причиняют мне боль. Потому и рот заклеили – чтобы я своими воплями не переполошила весь мотель. А мне совсем не больно – не скажу, конечно, что приятно, но не больно. Мне все равно сейчас, и то, что они именно таким образом пытаются причинить мне боль, – это для меня даже лучше. А с них чего взять – для них анальный половой акт есть символ торжества, в их мире тот, кто имеет другого в заднее отверстие, возвышается в глазах собственных и в глазах окружающих, показывая свою абсолютную власть над тем, в кого входит, словно через зад лежит кратчайший путь к покорению души. Примитивно – я женщина, а не мужчина, меня этим не унизишь, я сама всегда любила анальный секс, – но полностью соответствует их убогим, на зоне воспитанным представлениям о жизни. Ленчикова идея, кстати – испугался, что его люди меня могут до смерти забить, вот и предложил такую, на его взгляд, страшную пытку.

Да нет, немного больно, конечно, – но это я вытерплю. Вчера, когда они меня привезли сюда и избили – старясь только не попадать по лицу, и так один глаз заплыл в результате захвата – было хуже. Когда потом привязали меня к сушилке для полотенец в душевой комнате и открыли холодную воду на полную, и мощные струи били мне в лицо, а я не могла отвернуться, потому что связали так, что головой не повертеть, задушишь сама себя, – это тоже было хуже. Когда потом устроили экзекуцию ремнями и мокрыми полотенцами – опять же это восторга у меня, мягко говоря, не вызвало. Я любила, конечно, экзекуции – но когда их Кореец проводил, а не трое разъяренных уродов, каждый из которых старается сделать мне как можно больнее.

Так что Ленчик вчера вернулся вовремя – и хотя сам был бы рад долго резать меня на мелкие кусочки или гладить раскаленным утюгом, кажется, был в шоке от того, что происходит. Я так поняла по его возмущенным монологам, что, когда все кончилось там, в Санта-Монике, они где-то поблизости и затаились. Отогнали машины в сторону от места перестрелки, бросив там трупы и засунув меня в багажник, и до вечера крутились поблизости, боясь ехать в Лос-Анджелес, боясь полицейских постов на дорогах. А потом Ленчик уехал по своим делам с одним человеком, а этим поручил меня привести сюда, не предполагая, что они займутся такой самодеятельностью. И потому долго орал на них – вернее, не орал, а говорил орущим шепотом, скорее, но я все равно немногое слышала: я где-то на полдороги была между этим миром и другим.

А на следующий день, сегодня то есть, он, чтобы направить их энергию в другое русло – наверное, сам хотел зло на мне выместить, только не знал как, – предложил этот вот вариант. Который всех вполне устроил – в том числе и меня. Как там было в сказке – только не бросай меня в терновый куст? Но он же не знает, что пугает козла капустой – и не надо ему знать.

И вот я стою на полу на коленях, голова и тело на кровати, причем голову я положила так, чтобы распухший глаз им не был виден, для меня даже сейчас важно выглядеть как можно лучше. И дергаюсь в такт движениям очередного урода, безвольно и вяло, и вспоминаю про себя позавчерашний день, и свое счастливое настроение, и то, как сказала себе, что это день, в который получается все. И мне так понравилась эта фраза, что я ее повторяла без конца и даже сейчас ее бормочу в несколько усеченном виде – получается все, получается все, получается все… И потом губы кривятся под скотчем – потому что в итоге получилось все совсем не так…

И тут скотч срывают одним движением – и уже не покривишься и не побормочешь ничего, потому что кто-то из уставших зрителей стаскивает меня с кровати, так и не освободив склеенные за спиной все тем же скотчем руки. И садится передо мной, впихивая мне свой член в ротик, и держит за голову, двигаясь сам, а сзади второй трудится в том же темпе. И я ухожу от них – просто переключаюсь, тем более что это дается без труда. Потому что с тех пор, как пришла в сознание в этой комнате, только и думаю о том, как могло все так получиться. Ведь все было так классно, все складывалось так удачно, и мы выигрывали, и до окончательной победы был один шажок – и вдруг все перевернулось. И вот я здесь – и не уверена, что когда-нибудь отсюда выйду и вообще проживу больше недели, – а Рэя уже нет. И еще меня мучает вопрос, почему так случилось со мной – почему, когда после стольких черных дней наконец-то выдался один по-настоящему счастливый, он же оказался и последним.

Все, я ушла, меня нет в этой комнате – а уроды терзают по очереди мою пустую оболочку. А я – я там, в том воскресном дне, в шестнадцатом марта. Почти восемь часов вечера, чуть меньше, и возвращается Рэй, и выкладывает свой план на сегодня – план на последний и решительный бой. Да и какой там бой, когда он до этого с такой легкостью расправился уже с пятерыми – сначала с двумя, потом с одним, потом еще с двумя, – и осталось их теперь ровно двое, не считая Виктора, который мне нужен, потому что должен заплатить за предательство, а в экстремальной ситуации пользы им от него все равно не будет.

– Ты представляешь, они сменили мотель, – говорит он мне вдруг, и я вздрагиваю, смотрю на него, не понимая, как мы можем теперь все осуществить, если Ленчик пропал. – Видимо, решили что полиция может узнать, где проживали покойные, приедет в мотель, а там узнает, что те тут были не одни, а еще с тремя приятелями – и тут начнутся допросы, расспросы и все такое. У меня еще утром такая мысль была – но я потом успокоился, поскольку в полиции мне ничего по этому поводу не сказали. Я им вообще был не нужен – посмотрели на меня как на идиота, зачем, мол, приехал. Я попытался выяснить, как и что, откуда были те, кого я убил, и что они делали в Лос-Анджелесе, и почему они так себя вели, и не мафиози ли они – но ничего конкретного мне не сообщили. То ли сами не знают пока ничего, то ли не сочли нужным.

И я просто на всякий случай подъехал к тому месту, где все вчера произошло – знаешь, есть такая теория, что убийцу тянет вернуться на место преступления, но в таком случае я бы должен был заезжать в достаточно большое количество мест, мне бы только и оставалось, что целыми днями колесить по городу – и увидел “Чероки” у клуба, и человека в нем на водительском сиденье. Ну и стал ждать, и вышел наконец тот, который главный, и они поехали, и я – за ними. Я ведь за ними ни разу не следил, когда был на “Мустанге”, – поэтому не опасался ничего, но такой ярко-красный цвет мог им примелькаться за время дороги. И в общем, мы ехали так, и в итоге они приезжают в совсем другой мотель, ставят машину и заходят в номер. Я проехал чуть дальше, а сам вернулся пешком, зашел в ресторанчик при мотеле, сел у окна, чтобы видна была их дверь – часа два сидел, но так никто и не вышел. Нам повезло – иначе пришлось бы их искать…

– И что теперь, Рэй?

– Давай съездим в одно место – на моей машине, хочу тебе кое-что показать…

И я не спрашивала ни о чем, зная о его любви к секретности, и, еще когда выходили из дома, рассказала ему про звонок Бейли.

– И когда улетаешь? – спросил он изменившимся голосом, и я сразу поняла все.

– Разве мы не вместе летим, мистер Мэттьюз? Разве не вы согласились в течение года быть моим телохранителем в Европе?

Рэй расцвел – мне, еще когда он задал вопрос, ясно стало, что он боится, что теперь, когда все решилось благополучно с ФБР, когда мне не нужна его помощь в нелегальном выезде из страны, не нужны поддельные документы, я могу счесть, что и он мне не нужен больше и могу уехать одна. И, в общем, мыслил он верно – действительно, для меня значимость его теперь кончалась сразу после расправы с Ленчиком. Уехать я могла без проблем, открыто, не сбегая, а насчет предложения побыть год моим телохранителем в Европе – так я его тогда сделала просто так, чтобы предложение мое звучало в целом как можно заманчивее.

К тому же я знала уже, что он в меня влюбился, и, судя по опрометчивому, дай бог, под воздействием момента высказанному предложению на мне жениться, чувства у него были серьезными – то есть абсолютно мне не нужные. Но после того что он сделал, оставить его здесь я не могла – хотя мне не был нужен рядом влюбленный в меня мужчина, которым я восхищалась, конечно, но которого не любила – у нас был просто такой короткий военно-полевой роман на время боевых действий, – да и одной бы мне было потом проще.

Точно сказала – военно-полевой роман. И когда война заканчивается, герой-освободитель не вписывается в мирную жизнь, кажется в ней иным, не таким, как на поле боя, лоховатым, некрасивым, дурацким. Начинает раздражать тем, что в повседневном бытии он совсем другой, и тем, что в гражданской одежде выглядит нелепо. Вспомнился рассказ Ирвина Шоу – того самого, который написал “Богач, бедняк” и много всего другого, – про то, как американка на австрийском курорте заводит роман с инструктором по горным лыжам, и он ей кажется верхом совершенства, он так фантастично смотрится на лыжах, так легко покоряет крутые склоны, так красив, и сексуален, и уверен в себе. И она, уезжая, со слезами оставляет ему свой телефон и адрес – и полгода спустя, снимая трубку, слышит, что ее герой завтра будет в Штатах. И она счастлива, хотя немного позабыла и про него, и про их отношения – и в аэропорту видит плохо одетого, неотесанного деревенского парня с обветренным лицом и жуткими манерами, и убегает, пока он ее не заметил.

Я другая, конечно, – я давно уже не наивна, знаю себе и людям цену и вижу, кто есть кто. Но тем не менее отчетливо увидела, что его беспокойство оправданно – что мне он и вправду уже не нужен. И тем не менее сказала себе, что телохранитель в Европе может пригодиться – не дай бог, тюменцы все же в курсе того, что происходит здесь, и узнают потом, что я уехала, и продолжат меня искать, все же сумму-то хотят вернуть немалую – и этой вот напускной практичностью прикрыла не слишком свойственные мне чувство благодарности, признательности, восхищения другим человеком.