Текст книги "Вероломство"
Автор книги: Анна (Энн) Харрелл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)
Но надо быть осторожным. Рисковать нельзя. Белый, как лунь, француз прилетел в Сан-Франциско. Очевидно, ему попалась на глаза эта газетенка с фотографией Май. Теперь он увидел Май воочию.
Джед уверенно нашел вход в метро, проехал до центра, а остаток пути до Западной Кедровой улицы проделал пешком. Какие бы изменения не произошли в Бостоне за эти четырнадцать лет, Джед не сомневался, что на Бикон-Хилл всё осталось прежним.
И еще он был уверен, что прежним остался Томас Блэкберн.
После долгого перелета прохладный вечерний воздух и пешая прогулка пошли Джеду на пользу. Не так уж плохо, что он снова в Бостоне. Здесь живут воспоминания. Но дом его теперь в Сан-Франциско. Джед по привычке пошел к Кедровой улице самым коротким путем, даже не испытав искушения подойти к дому на Каштановой, где он жил с матерью после ее недолгого брака с его отцом. Теперь дом принадлежит кому-то еще, и уже давно.
Дом Элизы Блэкберн оказался в ужасающем состоянии. Достойная дама перевернулась бы в гробу. Блэкберны вечно прибедняются. Видимо, скупее их нет не только в Бостоне, но и во всей Новой Англии. Не то чтобы они любили деньги – Джед понял уже давно, что они относятся с большим подозрением к каждому, у кого они водятся. Теперь вот и у Ребекки. Не удивительно, что она никак не может остепениться.
Джед обнаружил, что звонок не работает, и тогда стукнул в дверь бронзовой колотушкой, давно не чищенной.
Ему открыл сам Томас. Из глубин дома пахнуло карри[13]. Томас прищурился на Джеда, затем удовлетворенно кивнул, как будто ждал его.
– Это ты, Джед, – сказал он.
– Привет, Томас, – протянул руку Джед, но этого оказалось недостаточно, и они обнялись. Отступив на шаг, Джед добавил: – А ты не изменился.
Томас хмыкнул и тряхнул головой, потому что он, конечно же, изменился. Ведь ему почти восемьдесят. И стал как будто ниже, и не такой стройный, и появились новые морщины, и в глазах усталость, но они все такие же синие, и Джеда он изучал все тем же колким, бескомпромиссным взглядом.
– Приятно видеть тебя, Джед.
– И мне. – У Джеда перехватило дыхание от нахлынувших чувств. – Сколько воды утекло, Томас. А ты, кажется, не удивился моему приезду.
Томас отмахнулся, но взгляд его оставался серьезным.
– Да нет, вроде. Проходи.
Они вошли в потускневшую элегантную гостиную, где сохранилась обстановка двухвековой давности – приобретенная Элизой Блэкберн мебель в стиле чиппендейл, правда, теперь сильно запущенная. Садиться не стали. После долгого, изнурительного дня Джеду не сиделось. Запах карри усилился. Джед вспомнил, что Томас всегда был большим любителем острой пищи.
– Ты видел «Успех»? – спросил Джед.
Томас кивнул:
– Да, Ребекка показывала.
Ребби. Джед жадно вчитывался в каждое слово коротенькой заметки в таблоиде, но там ничего не говорилось о том, где она живет. Видимо, в одном из новых дорогих многоквартирных домов. За двести лет она первая из Блэкбернов может швырять деньгами, и Джед надеялся, что она не упустит связанных с этим удовольствий. Но теперь не время думать о ней.
– Джед, – прервал его размышления Томас. – Джед, что случилось? Кажется, эти фотографии накликали беду.
– Да, – вздохнул Джед. – Убийца из Сайгона, тот, который стрелял в меня, увидел их и понял, что Май осталась жива.
И Джед, ничего не упустив, рассказал Томасу о визите человека со шрамом на Рашн-Хилл. Даже после четырнадцатилетней разлуки ему показалось правильным излить душу перед этим опытным, надежным стариком. Их дружба, окрепшая в те годы, когда Джед учился в колледже, а Ребекка была еще девочка и жила с матерью во Флориде, осталась в целости, хотя в 1975 между Томасом и Джедом, приехавшим из Индокитая с двумя пулевыми ранениями в плечо, состоялся разговор, затянувшийся за полночь, после которого и тот, и другой решили, что это их последняя встреча. Джед к тому времени понял, что с Ребеккой у него все кончено. Но боль от разлуки с Томасом оказалась мучительнее, чем он мог предположить. И он понял тогда – и понимал теперь – что кем бы ни был человек, стрелявший в него в Сайгоне, он намеревался убить также Май, и может попытаться это сделать еще раз.
Как и в 1975, Томас выслушал его, ни разу не перебив и ничем не выдав своей реакции. Когда Джед закончил, он спросил:
– Где сейчас Май?
– В доме моего отца, под Сан-Франциско.
– Правильно. – Томас похлопал Джеда по плечу. Глаза его сверкали даже в сумрачной гостиной. – И ты возвращайся к ней. Ты должен оставаться с Май. А я разберусь, что делать с этим человеком. Мне кажется, Май его интересует отнюдь не в первую очередь.
Джед разочарованно произнес:
– А я надеялся, что мы поговорим. Мне нужен твой совет, Томас. И ответы на многие вопросы. – Он продолжал с досадой: – Вспомни, после Сайгона я был как помешанный, просто в шоке. Я бы не раздумывая уехал в Перу и открыл бы там мясную лавку, если бы ты сказал, что это именно то, что мне нужно. Я очень верил тебе тогда, да и сейчас верю. Но Томас... Ты никогда не был со мной откровенным. А теперь мне это нестерпимо, потому что этот ублюдок стоит у моего порога. Ради Бога, поговори со мной. – Преодолев раздражение, Джед продолжал более спокойным голосом: – Ты ведь знаешь этого парня, правда?
– Уже много, много лет. – В сдержанном тоне Томаса просквозила тень печали, о какой Джед никогда и не догадывался. Томас Блэкберн казался всем человеком, невосприимчивым к боли, которая кого-нибудь другого, оказавшегося в его положении, просто измучила бы. Может быть, он был достаточно умен, чтобы скрывать переживания от тех, кому его страдания доставили бы радость. Посмотрев на фотографии покойных жены и сына, стоявшие на каминной полке, Томас продолжил: – Мне казалось, что он не выберется из Сайгона.
Джед с трудом убеждал себя не наседать на Томаса, но все-таки поторопил его вопросом:
– Кто он?
Томас помотал головой, словно отгоняя тягостные воспоминания. Явно, что этот жест предназначался не Джеду.
– Ты приехал, потому что доверяешь мне, правда?
Джед кивнул.
Томас положил руку к нему на плечо и сжал с такой силой, какой Джед не ожидал от восьмидесятилетнего старика.
– Тогда поверь мне, – сказал Томас, – что лучше всего для тебя и для твоей дочери, чтобы ты возвратился домой и дал мне возможность самому во всем разобраться. Четырнадцать лет назад ты поступил как надо. Тогда ты понял, что лучше уехать, не требуя ответов. Ради Май. Что ж, с тех пор ничего не изменилось.
– Май в безопасности, – сухо заметил Джед. – А я намерен разыскать этого парня. Мне безразлично, чем он занимался в семьдесят пятом. Я хочу знать, что он задумал сейчас. Если это не касается моей дочери, тогда Бог с ним. Но если...
– Джед, отправляйся домой.
– Не могу. Будь что будет, на этот раз я не уеду.
– Раньше ты таким не был, – решительно сказал Томас. – Ты поступал разумно.
Джед хотел было не согласиться, но услышал в коридоре шаги.
– Дед, ты не переборщил? Такое количество карри может убить даже лошадь. У меня весь рот горит... – Она замолчала, войдя в гостиную.
Джед затаил дыхание. В мандариновой блузке и узкой черной юбке она выглядела великолепно. Сразу видно, что богата и уверена в себе. Постарела, но стала еще красивее. Глаза все такие же синие, а короткие волосы такого же незабываемого каштанового оттенка. Джед с досадой понял, что за четырнадцать лет ему не удалось забыть, что когда-то любил Ребекку Блэкберн. Любил и потерял ее.
– Привет, Ребби, – вот все, что он сумел вымолвить.
– Джед...
Она произнесла это шепотом, и в этот момент Джед понял, что Томас Блэкберн прав в одном: с тех пор ничего не изменилось.
ГЛАВА 13
Ребекка приехала в Бостон в 1973 году изнурительно-жарким воскресеньем накануне Дня труда[14]. Она не была в этом городе десять лет – с тех пор, как они переехали с Бикон-Хилл. Она возвращалась в город своего детства одна, на поезде компании «Амтрак». Мать не одобрила ее выбор. «Почему именно Бостон? – спросила она. – Тебя принимают в Стэнфорде, в университете Вандербильта, в Северо-Западном. Почему ты выбрала Бостонский университет?»
Потому что он в Бостоне, и Ребекка мечтала возвратиться туда все время, пока жила во Флориде. Она собиралась специализироваться в политических науках, поступить в школу государственного управления имени Джона Кеннеди, служить своему народу. Она должна восстановить доброе имя Блэкбернов, которое до истории с Томасом пользовалось высочайшим уважением. Она должна начать свой путь именно в Бостоне.
Но матери она всего этого не сказала. Просто объяснила, что в Бостонском университете ей предложили самые выгодные материальные условия, и это было правдой. Стипендии она добилась без особого труда, потому что росла без отца, была старшим ребенком в семье, где, кроме нее, пятеро детей, и еще потому что была способная.
– Не провожай меня, – сказала она матери. Дженни Блэкберн не скрывала своего облегчения. Она не может ехать в Бостон. И Ребекка хотела, чтобы у матери на этот счет не было никаких терзаний.
И вот, с битком набитой дорожной сумкой, оттягивавшей плечо, Ребекка добиралась от вокзала до общежития. В метро она единственная не сетовала на духоту. Конечно, можно было позвонить деду, размышляла Ребекка, и уговорить его встретить ее, но зачем беспокоить его понапрасну? Она ничего не слышала о нем с тех пор, как уехала с матерью и братьями из Бостона. Дед не ответил на шквал писем, которые она написала ему в первые одинокие месяцы во Флориде. О том, что он жив и здоров, она догадывалась по лицу матери, которое по-прежнему становилось напряженным и нервозным при упоминании о Томасе Блэкберне.
И в любом случае Томас не одобрит, что его внучка будет получать образование «не на том» берегу реки Чарлз. Все Блэкберны учились в колледжах Кембриджа[15].
Вот бы сказать ему, что Радклиф был пятым колледжем, куда ее приняли, и первым, который она отвергла!
Соседкой по комнате оказалась маленькая, озорная восемнадцатилетняя девушка, приехавшая из округа Вестчестер. Звали ее Софи-Лоретта Менчини, или просто Софи. У нее было двадцать восемь поясов и дюжина сумочек. Ребекка, у которой того и другого имелось по одному экземпляру, старательно сосчитала их. Софи скривилась при виде убогого гардероба Ребекки и потрепанного толкового словаря, который та привезла из Флориды, и тут же окрестила Ребекку библиотечной крысой. Они сразу подружились.
– Зачем тебе столько карандашей? – спросила Софи.
– Это пастель. Я собираюсь прослушать еще и курс живописи. – У Ребекки, сколько она себя помнила, всегда была тяга к искусству, но она не считала это занятие подходящим для карьеры, назначенной возместить урон, который понесло имя Блэкбернов.
– Ну, ты даешь, – сказала Софи.
– Просто у меня решительный характер, – засмеялась Ребекка.
Промозглым октябрьским днем Томас Блэкберн потерял надежду, что внучка навестит его, и сам отправился к ней. Он нашел Ребекку в библиотеке, просторной и прекрасно спланированной, оборудованной куда лучше, чем он предполагал. Правда, огромные окна с манящим видом реки Чарлз он счел ненужным излишеством и, кроме того, его покоробила необходимость давать объяснения у стола контролера. Неужели он похож на человека, способного пронести украденные книги в подштанниках?
Он сразу узнал ее, свою подросшую внучку. Она расставляла на полках книги из огромных кип, громоздившихся на тележке. Томас с неудовольствием поморщился, увидев ее. Ребекке изменял вкус, равно как и всей нынешней молодежи. На голове у нее пестрела повязка, закрученная в узел на затылке. Его жена сооружала нечто подобное, когда прибиралась на чердаке. А джинсы и яркий свитер были такие дырявые, что даже не стоило их зашивать. И хотя на лице у Ребекки не было косметики, ее кожа выглядела свежей даже под слоем библиотечной пыли, а глаза радостно сверкали. Нос гордо очерченный, прямой – это от Блэкбернов. А упрямый подбородок – чисто ирландский, от «папы» О'Кифи. Ребекка, по мнению деда, даже во рванье отличалась своей породой, но не стоит говорить ей об этом, не то рассердится.
– Прекрасное занятие для субботнего вечера, – пробормотал Томас. – А время на учебу у тебя остается?
Она обернулась, и по искоркам, промелькнувшим у нее в глазах, Томас понял, что она узнала его, только быстро скрыла удивление и, как ему показалось, радость от того, что видит его.
– У всех сутки одинаковые – двадцать четыре часа.
– Как это верно сказано, – похвалил Томас и взял с тележки том Аристотеля. Много лет не перечитывал он греческих философов. – Надо полагать, эта работа и есть часть федеральной программы поддержки студентов из обнищавших семей?
– Не обязательно из обнищавших. Помощь оказывается также студентам из семей со средним достатком. Чем меньше может позволить себе семья, тем больше стипендия.
– И у тебя, конечно, самая большая?
Она натянуто улыбнулась:
– Не самая.
– Работать вот заставляют, – заметил Томас.
– Я и правда чувствую себя словно на работе. С утра здесь. Конечно, если бы у меня был богатый и щедрый дед, который оплачивал бы мои расходы...
Он засмеялся, гордый своей внучкой. За словом в карман не полезет, рубит с плеча. Так и надо, если она собирается жить в Бостоне. Ему захотелось обнять Ребекку, прижать ее к себе, но он удержался и только спросил:
– Когда ты заканчиваешь?
– Через сорок минут.
– Хорошо, жду тебя внизу, у кафедры выдачи.
– Зачем?
– Пойдем вместе обедать, – подмигнул он ей, подумав, как хорошо, если бы все стало так же, как было до смерти Стивена, когда они все делали вместе и понимали друг друга с полуслова. Но те дни давно минули. Он сам положил им конец. – Я приглашаю тебя в «Ритц».
Ребекка захохотала, а Томас отвернулся, чтобы она не увидела его реакции. В ее смехе он услышал Эмилию, и она вспомнилась ему вдруг так отчетливо, как будто последний раз он видел ее не сорок лет назад, а этим утром.
– Куда тебе до «Ритца», – сказала внучка. – А если бы ты даже и мог себе такое позволить, то все равно не стал бы тратить деньги. А вообще-то у меня нет времени на поездку в центр.
– Все двадцать четыре часа расписаны по минутам?
– Еще бы!
– Тогда пойдем в какую-нибудь студенческую забегаловку на Коммонуэлт-авеню. Выбирай, в какую.
И он ушел, прихватив с собой том Аристотеля, чтобы не скучать эти сорок минут.
Ребекка выбрала студенческую столовую рядом с библиотекой, потому что не хотелось мокнуть под дождем и потому что у нее были туда талоны. Дождь нисколько не смущал Томаса, но к талонам он отнесся с пониманием. Не стоило пренебрегать дармовой пищей. Опять же не придется платить по счету в ресторане. Обед оказался относительно недорогим, и он наложил в тарелку столько, сколько осмелился. В углу был свободный столик. Томас поразился, до чего хорошо ему среди студентов. Он даже вступил в спор с соседним столом, за которым шумно разговаривала компания, по поводу неизбежности вьетнамской войны.
– Как ты узнал, что я в Бостоне? – поинтересовалась Ребекка.
– От матери. Не делай удивленные глаза. Поскольку она глубоко меня презирает, то считает своим долгом раза два в год направлять крайне официальные послания с твоими фотографиями и сухим отчетом о том, как у тебя идут дела.
– И ты ей отвечаешь?
– Никогда. Зачем причинять ей лишние неприятности?
Ребекка подобрала губы. Томас знал: это значит, что она задумалась. Он продолжал:
– Я до сих пор храню все твои письма. Я ответил на каждое. Только не отправлял их по почте.
– Из-за мамы?
– Из-за тебя. Ты была совсем ребенок, Ребекка. Тебе надо было приспособиться к новой жизни, и я решил, что подогревать ностальгию по Бостону – не самое лучшее, что я могу сделать. А когда ты прекратила писать, я не захотел быть назойливым.
Она долго не сводила с него ясный, пристальный взгляд.
– Мне кажется это чересчур рационалистическим объяснением.
Он пожал плечами:
– Может быть, и так. Расскажи мне, как ты учишься.
Она рассказала вкратце, но Томас не удовлетворился поверхностными ответами. Ему хотелось знать все: не дураки ли ее профессора, достаточно ли интересно они читают лекции, какую литературу рекомендуют, требуют ли написание курсовой, будут ли зимой экзамены. Где-то он слышал, что люди, появившиеся на свет в период «бума рождаемости»[16], слабы в географии, поэтому он заставил ее рассказать, где находятся остров Борнео, Калькутта, Румыния и Де-Мойн, штат Айова.
– Полагаю, – ядовито спросил он, – что ни один профессор не объяснил вам, какая разница между настоящей курсовой и простой компиляцией?
Ребекка сказала на это:
– Ты никак не успокоишься, что я не в Гарварде.
– Чепуха.
Она не поверила.
– Так знай: на мой взгляд, качество образования зависит в первую очередь от человека. Олух и в Гарварде останется олухом.
Томас презрительно фыркнул:
– Так может говорить только тот, кто не учился в Гарварде.
– Ты ужасный сноб, дедушка.
Она поднесла ко рту пластиковый стаканчик с содовой и не спеша допила воду, вытряхнув в рот оставшиеся на дне кусочки льда, а тем временем ее взгляд сосредоточился на человеке, сидевшем напротив. Твидовый пиджак потертый и измятый, седеющие волосы нуждаются в стрижке. Но даже будь у него миллион в банке, он выглядел бы точно так же. Томас Блэкберн терпеть не мог тратить деньги. И было что-то в его взгляде – едва заметная лукавая улыбка – что заставляло ее думать: а не подначивает ли он ее и такой ли он сноб, какого из себя строит?
– Почему ты решил найти меня?
– Потому что ты моя внучка, – ответил он. – А то, что мы не виделись десять лет, еще не означает, что я о тебе не думал. Думал, каждый день думал.
У нее подступил комок к горлу:
– Дедушка...
– Приходи ко мне в воскресенье на ужин. Я приготовлю такие сандвичи! Можешь привести подружку. Ведь у тебя пока нет молодого человека, я прав?
Улыбнувшись сквозь слезы, она сказала:
– Прав.
– Двадцати четырех часов в сутки, очевидно, не хватает для сердечных увлечений?
– Не хватает, – честно призналась Ребекка, – если поддерживать высокий рейтинг.
К зиме Ребекка немного освоилась в Бостоне и выслушала все, что дедушка рассказал ей о 1963 годе – о гибели Бенджамина Рида, ее отца и Куанг Тая, о своем отходе от общественной жизни. И все-таки он ничего ей не рассказал. Она не обвиняла его в случившейся трагедии, ей просто хотелось узнать его версию тех событий. Что он имел в виду, когда заявил, что берет на себя всю ответственность за инцидент? Была ли хоть доля правды в слухах, утверждавших, что он был связан с Вьет-Конгом? Она много раз собиралась расспросить его, но каждый раз спохватывалась. Дед скажет еще, что она сует нос не в свое дело. Ведь он знает, что ей это очень интересно, и мог бы сам все рассказать.
Даже спустя десять лет мать испытывала к Томасу явную неприязнь, поэтому Ребекка благоразумно решила не упоминать о нем, когда приехала домой на зимние каникулы. Она не сказала и то, что приглашала его с собой во Флориду.
– Стивен, Марк и Джейкоб тебя совсем не помнят, – говорила она Томасу. – А Тейлор и Зеке смутно. Им очень хотелось бы увидеться с тобой. Тебе у нас понравится: там тепло. Мы могли бы съездить в «Мир Диснея».
Томас был непреклонен:
– Твоя мать захлопнет дверь у меня перед носом.
Вполне возможно, подумала Ребекка. Или выкинет что-нибудь похлеще. Дженни Блэкберн не расставалась с надеждой, что дочь переведется в другой университет. Уж что-что, а холод вынудит ее перебраться ближе к югу. «Папа» О'Кифи, толстый, трудолюбивый человек, не разделял оптимизм дочери. «Только не с ее бостонской кровью», – вот и все, что он сказал.
Зима не испугала Ребекку. Продолжая удерживать высокий рейтинг успеваемости и по-прежнему работая в библиотеке, она использовала морозы и метели себе во благо: стала больше времени уделять увлечению искусством, причем ее тянуло не к живописи или скульптуре – «изящным искусствам», – а к графическому дизайну. Больше шансов, что твою работу увидят и что ты будешь общаться с широким кругом коллег. В конструировании она увидела и вызов, и радость, поскольку концептуальная мысль изящного искусства прикладывалась к практике. Причудливое сочетание элементов художества, технической экспертизы, вдохновения и требований заказчика показалось ей очень увлекательным. Многие знакомые отворачивали носы и говорили, что она проституирует на своем даровании. Но ей было мало дела до того, что скажут другие. Она полюбила дизайн, но так, для развлечения.
Однажды, зябким апрельским днем интерес к графическому дизайну привел ее на набережную, – так хотелось думать ей. Здесь собирались строить новое здание, причем разрабатывать индивидуальный стиль поручили одной из самых известных в стране студий графического дизайна. Уже одно это оправдывало появление Ребекки на пресс-конференции на месте будущего строительства.
Архитектором здания был Уэсли Слоан, и предназначалось оно для компании «Вайтейкер и Рид». У Ребекки, когда она, пропустив занятие по микроэкономике, спешила в район порта, было предчувствие, что она вступает в полосу неприятностей.
Она даже не предполагала, каких.
ГЛАВА 14
В 1974 году Джеду Слоану исполнилось двадцать четыре года.
С Бостонской гавани дул порывистый ветер. За год, прожитый в Сан-Франциско, он успел забыть, как холодно бывает в Бостоне, даже в апреле. И теперь с трудом переносил перепады погоды. Отец его, напротив, не обращал внимание на колючий ветер. Они наблюдали за тем, как сносят здание, занимавшее участок, выбранный для осуществления совместного проекта Уэсли Слоана и Абигейл Вайтейкер-Рид.
– Чудесное место для пресс-конференции, – сказал Джед.
Штормовой ветер развевал стальные волосы Уэсли Слоана. Этот крепкий пятидесятилетний мужчина, всецело отдавший себя работе, лишь усмехнулся:
– Твоя тетя Абигейл – большая любительница театральных эффектов. Правда, на сей раз это может ударить по ней другим концом. Что если какого-нибудь журналиста сдует с набережной, и придется его откачивать? Хотя она утверждает, что к трем часам ветер утихнет.
– Не то ему это дорого обойдется?
– Я не удивился бы. Знаешь, я очень рад, что ты приехал.
Как будто у него был выбор. Джед служил архитектором-стажером в сан-францисской фирме отца. В проект административного здания компании «Вайтейкер и Рид» он внес очень небольшой вклад. Уэсли Слоан был не из тех, кто с легкостью делится полномочиями, даже с собственным сыном. И Джед не питал иллюзий, по какому поводу он в Бостоне: просто тетя Абигейл представляет проект как семейное дело, а он член семьи. Она даже Квентина вызвала из Сайгона, куда тот отправился в октябре, чтобы поработать в отделении «Вайтейкер и Рид», открытом более десятилетия назад, с началом американского вторжения во Вьетнам. Разумеется, Квентин прилетел. Он всегда исполнял желания матери, да и пребывание в Сайгоне его порядком утомило.
По Парижскому мирному соглашению, «Вайтейкер и Рид» сохраняла деятельность в Юго-Восточной Азии в прежнем масштабе, но Абигейл с трудом примирилась, что ее единственный двадцатидвухлетний сын добровольно поехал улаживать дела компании. Джед понимал Абигейл. Она потеряла во Вьетнаме мужа. Не хватало еще потерять сына.
Джед не раздумывая отказался бы от приглашения тети, но у него была своя причина поехать в Бостон. Родители его редко оказывались в одном городе – мать по-прежнему жила на Бикон-Хилл, и теперь он решил использовать то, что и отец тоже в Бостоне. Джед собирался рассказать им о своих планах. Пригласит их пообедать и выложит все о своей предстоящей поездке на Дальний Восток. В июне должна начаться его оплаченная стажировка в Сайгоне. Ведь пока он не был готов связать жизнь с фирмой отца, да и архитектурное образование не считал уже завершенным. В Юго-Восточной Азии у него появится возможность изучить то, что не могут предоставить ни в Сан-Франциско, ни в Бостоне. Уэсли Слоан, конечно, сочтет бегство сына из фирмы предательством. Может быть, в этом есть доля правды. Но все-таки Джед должен поехать. В студенческие годы он имел отсрочку от призыва, и теперь чувствовал: надо своими глазами посмотреть на страну, где круто повернулись – и оборвались – жизни многих его друзей. И думая о молодых парнях, своих ровесниках; о чувствительном дяде Бенджамине, который казалось, вечно попадал не в то место и в неподходящее время; о Стивене Блэкберне, добродушном как никто из Блэкбернов и отличавшемся острым умом, – Джед понимал, что он должен ехать.
– Какого дьявола ее туда понесло? – проворчал Уэсли Слоан. – Что за дура?
Джед, вслед за взглядом отца, посмотрел в сторону цепей, закрывавших доступ в зону строительных работ, где ветер взметал облака пыли и мусора. Девушка в ярко-красном свитере и красной шапочке влезла на столбик ограды, словно петух на жердь. У ней был фотоаппарат, которым она поминутно щелкала.
– Пойду посмотрю, – вызвался Джед.
Подойдя ближе, он разглядел каштановый хвост, дырявые джинсы и кроссовки. Должно быть, одна из четвертьмиллионной армии бостонского студенчества. Девушка спрыгнула со столба и приземлилась в зоне стройки. Под ветхой одеждой обнаружилась красивая фигурка.
– На вашем месте я не стоял бы здесь без шлема, – сказал Джед.
Она смерила его взглядом живых синих глаз. Ее худощавое, привлекательное лицо показалось ему странно знакомым.
– Боже мой, – прошептала она и ловко, точно обезьяна, забралась на столб, задержалась на секунду и спрыгнула рядом с Джедом. Красная шапочка слетела, и волосы разметались по лицу. – Что ты здесь делаешь?
– Собственно, я на пресс-конференции, – важно проговорил он, силясь вспомнить, где мог ее видеть. – Мое имя – Джед Слоан. Посмотрите, вход сюда воспрещен, и...
Она вскипела:
– Знаю я твое вонючее имя, а ты, видимо, мое позабыл!
– Ваше лицо кажется мне знакомым...
– Ах ты, задница! Еще бы знакомым...
Она сорвала шапочку и выпрямилась – кровь прилила к ее лицу. Джед вдруг узнал ее. Вероятно, в подсознании он вспомнил ее сразу, как только увидел... Лицо, глаза, вспыльчивость – все это он и не забывал. Но кого он не ожидал повстречать в Бостоне, так это Ребекку Блэкберн.
– Ребби, проговорил он.
Но она уже убегала по Атлантик-авеню и не слышала его.
Подъехали Вайтейкеры, и пресс-конференция должна была вот-вот начаться. Джеду полагалось занять место в кругу родни для непременного семейного фото. Он видел, что отец выискивал его взглядом. Квентин, загорелый, одетый в классический костюм, в котором ему можно было дать сорок лет, увидел его и помахал рукой. Джед сделал вид, что не заметил. Тетя Абигейл посматривала на часы. Ей теперь сорок пять, и, как полагал Джед, ей лестно что она – глава процветающей компании, хотя тетя ни за что не призналась бы в этом. Джед помнил ее скорее женщиной свободных взглядов, а не зашоренной, недоступной гранд-дамой, какую она из себя строила в эти дни. Что делает с людьми могущество. А может, вдовство и вытекающая отсюда ответственность. Во всяком случае, она не поймет его поступка.
– Ну и пусть, – пробормотал он. Обойдутся без него. Тетя Абигейл как-нибудь переживет.
Джед пустился за Ребеккой. Он догнал ее на углу широкой улицы, где она нетерпеливо ждала, когда можно будет перейти дорогу, запруженную транспортом.
– Я помню, – сказал он, подбежав к ней, – то время, когда ты не могла перейти улицу без помощи взрослых.
– Поздравляю! – съязвила она.
Он улыбнулся:
– Привет, Ребби.
– Освежил память? – с сарказмом спросила она.
– Лишь только ты назвала меня задницей.
– Но когда мы виделись в последний раз, мне было восемь, и я не употребляла ругательств.
Теперь ей, должно быть, девятнадцать.
– Да, но ты ругаешься теперь так, как я всегда себе это представлял. Хочешь, угощу тебя чашечкой кофе?
– Я и сама могу себя угостить.
Они зашли в кафе и сели напротив друг друга, сжимая в руках чашки с обжигающим, крепким кофе. Десятилетие, минувшее с того дня, когда Джед чуть не плакал, глядя на грузовик, увозивший Блэкбернов с Западной Кедровой улицы, словно улетучилось куда-то. Они поговорили о Сан-Франциско и Флориде, об ее пятерых братьях и его двух единокровных сестрах. Джед сказал что-то смешное, и в ее хохоте он услышал отголосок смеха той девочки, с которой играл, ссорился, выручал из беды и которой уступал давным-давно, но не по прошедшим годам, а по тому, как сильно они изменились. Особенно она. Джед заметил у Ребекки мягкий южный говорок.
– Как твой дед? – поинтересовался он.
– Замечательно. – Она не отвела взгляд, но Джед почувствовал, что у нее было такое искушение.
– Для того, чтобы остаться на Бикон-Хилл, ему потребовалось немало мужества.
– Выходит, ты считаешь, что моя мама струсила?
– Нет. Для того, что она сделала, тоже нужно своего рода мужество. Блэкберны прожили на Западной Кедровой улице двести лет, но все думали, что Томас продаст дом и уедет куда-нибудь подальше. Думаешь, легко ему жить по соседству с тетей?
Ребекка прищурила синие глаза:
– Томас?
Джед улыбнулся:
– Он сам просил его так называть.
– Когда?
– Я учился на первом курсе в Гарварде. Еще перед поступлением встречался с ним украдкой. Мама не возражала, но тетю Абигейл хватил бы удар, если бы она узнала. Мы подружились, а когда я поступил в Гарвард, Томас иногда приглашал меня поужинать с ним и его постояльцами. Обычно подавали что-нибудь такое, от чего в животе начинался пожар.
– Вечером, по воскресеньям?
– Обычно, да. А что такого, Ребби?
Она пожала плечами:
– Думаю, я просто ревную. Столько лет я прожила без него, по вине матери, ну и отчасти по своей. А ты общался с ним, пока меня не было.
– Мне кажется, я понимаю тебя. Я вырос, почти не видя отца, но это даже пошло на пользу. А Томасу нет еще и семидесяти. Господи, да он нас всех переживет. – Джед спохватился, вспомнив, что говорит с Ребеккой Блэкберн. – Прости...
– Не извиняйся. Время исцелило раны. Теперь я не сержусь на деда за то, что случилось с отцом и твоим дядей. Конечно, мне хотелось бы больше знать об этом, но...
– Но Томас ничего тебе не рассказывает...
– Да. И я не могу его заставить. Должно быть, ужасно жить с грузом такой вины. Неважно, что случилось, но, думаю, папа не хотел бы, чтобы все так повернулось. Смотри, ты опоздаешь на пресс-конференцию.
– Нет проблем, быстро проговорил Джед. Ему не хотелось уходить. – Кстати, что ты там делала? Ведь не могу же я тешить себя мыслью, что ты пришла из-за меня!
Ребекка засмеялась:
– Нет, я фотографировала. Занимаюсь в университете фотографией. А вообще-то пришла из-за дизайнерской студии, с которой сотрудничает твой отец. Хотелось задать им пару вопросов.
– Это можно устроить. Ты специализируешься в дизайне?
– В политических науках и истории.
– Как водится у Блэкбернов.
Она покачала головой:
