Текст книги "Вероломство"
Автор книги: Анна (Энн) Харрелл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)
Ветер развевал его мягкие седые волосы. Он спросил:
– Почему ты пришла ко мне?
– Не знаю.
– Не притворяйся, знаешь.
Она отвернулась и медленно заговорила:
– Когда Софи рассказала мне о фотографиях, первой реакцией были гнев и растерянность. Прошлое опять преследует меня. Мне даже не захотелось взглянуть на эту газету. Но потом... – Она вздохнула и повернулась к деду. – Я подумала, что, может быть, нам представилась возможность поговорить. Ведь мы никогда не говорили об этом. Ни о том, что случилось в Сайгоне в 1975, ни о событиях в дельте Меконга в 1963.
– Ребекка...
– Дед, ты мне когда-нибудь лгал?
Он ответил без колебаний:
– Нет. Разве что про кота...
– Ах, оставь кота. О Вьетнаме.
– Нет, Ребекка, я никогда тебе не лгал.
Она наклонилась к нему ближе.
– Но ты не сказал мне всего, так ведь?
– Мои ошибки и мои победы – это моя жизнь, не твоя. Если ты спрашиваешь, жалею ли я, то я отвечу: да, о многом жалею. И не только о твоем отце или Бенджамине. Я побывал на вьетнамском мемориале и, глядя на пятьдесят восемь тысяч имен, думал о мужчинах, женщинах и детях, которых я знал в Индокитае и которые погибли. И я спросил себя: что я мог сделать, чтобы предотвратить то, что случилось потом? Был слишком самонадеянным. Возможно. А возможно и нет. Все дело в том, что мы этого никогда не узнаем. Все, чему я научился за семьдесят девять лет жизни на этой планете, занимаясь историей, так это то, что нам не дано изменить прошлое.
Ребекке нелегко было слушать его.
– А будущее?
– У меня нет магического кристалла, – сжав губы, процедил Томас. – Хотелось бы его иметь. Но приходится делать как лучше сейчас.
– И как было бы лучше?
– Что бы я ни сказал, ничего не изменишь.
– Дед, – Ребекка с трудом скрывала свое нетерпение, – я не могу понять, как лучше, если не знаю всех фактов. То, что эта фотография могла появиться на первой полосе таблоида, говорит о том, что 1963 и 1975 годы не ушли в прошлое. Они до сих пор преследуют нас. Меня...И я имею право знать всю правду.
– Изучай историю, – посоветовал Томас Блэкберн. – Так ты поймешь, что никто не знает «всей» правды.
Ребекка сцепила зубы, но все равно боялась, что дед догадается, как она сердита и измучена.
– Что ты мне посоветуешь: сделать вид, будто это не моя фотография разошлась в миллионах экземпляров?
– Нет, Ребекка, – сказал он, поднимаясь с кресла. – Никогда не делай вид, будто ничего не случилось.
Не сказав больше ни слова, он повернулся к ней спиной, вновь занявшись примятой рассадой. Ребекка молча проклинала его – и себя за то, что решила просить у него совета и что понадеялась разузнать у него подробности той далекой истории. Ничего не изменилось за эти годы. Глупо было рассчитывать на откровенность, хоть теперь ей не восемь, как в год гибели отца, и не двадцать, когда она потеряла любимого. В ее версии событий в Индокитае так много провалов. Что это за скандал, из-за которого карьера деда пошла крахом и переменилась вся ее жизнь?
Но она должна знать. За долгие годы она убедилась, что Томас Блэкберн, решившись рассказать правду, выдает ее малыми порциями.
ГЛАВА 7
Май Слоан сидела рядом с отцом, скрестив руки, пока они ехали по мосту «Золотые Ворота» и дальше – к холмам округа Марин, где жил дед. С тех пор, как они отъехали от дома, Май не сказала ни слова. Она отказалась собирать вещи, поэтому Джеду пришлось самому торопливо побросать ее пожитки в большую холщовую сумку. И не его вина, если он взял что-то не то. Она кричала, что он поступает несправедливо, но Джед возразил на это: жизнь не всегда справедлива, и пора это знать. Обычно он без труда мог объяснить то или иное свое решение, но не на этот раз. Он просто велел ей собираться, потому что придется провести несколько дней в доме деда. Май назвала его диктатором, но и это не смягчило непреклонный взгляд Джеда.
Она продолжала дуться и когда они миновали охрану уединенного дома Уэсли Слоана, что стоял на Тибероне, господствуя над сан-францисской гаванью. В другой раз Май запрыгала бы от радости, если бы ей представился случай провести несколько дней в доме деда. Ведь у того есть все, что ни пожелаешь. Но отец забрал ее из школы и отказался объяснить, что происходит. Не стал говорить о том белоголовом человеке с лицом, обезображенным шрамом, которого он прогнал, наведя на него пистолет. Май и не знала, что у отца есть оружие. Может, этот незнакомец промышляет похищением детей? Может, он связан с теми бандитами-рокерами? Джед ничего не объяснил. Он только велел ей никуда не отлучаться из усадьбы деда, даже в школу ходить запретил.
– Перестань капризничать, Май, – без всякого сочувствия сказал он, когда они подъезжали к дому Уэсли Слоана. – Есть вещи, которые надо принять как необходимость.
– Мне и так приходится принимать больше, чем другим!
– Противная. Не знаешь своего счастья.
– Знаю, – огрызнулась девочка. – Знаю, что могла бы просить подаяние на улицах Хо Ши Мина, как сотни детей-полукровок, брошенных во Вьетнаме. По сравнению с ними мне нечего жаловаться. Я должна улыбаться и проглатывать все, чем меня ни угостят, особенно ты, мой отец, ведь у многих из нас нет отцов.
Джед вздохнул:
– Ты имеешь право жаловаться на все, что угодно. Страдаешь – страдай, но не жди, что я буду поощрять тебя, если ты вздумаешь считать себя мученицей. И хватит постоянно соизмерять свою жизнь с жизнью тех детей американцев и вьетнамок, которые не смогли покинуть Сайгон. Ты можешь сочувствовать их судьбе, но ты ведь не виновата в том, что они – там, а ты – здесь.
Май отвернулась к окну, не желая смотреть на отца. Она читала книги и видела фильмы о вьетнамской войне, о своей родине, даже пыталась научиться разговаривать на языке своей матери. Отец сказал ей, что в четырнадцать лет растерянность и смятение – вполне нормальное явление. Главное – оставаться собой. А кто она? Иногда ей казалось, что она этого не знает. Иногда она ненавидела себя за то, что испытывает недовольство, тогда как многие ее соплеменники сталкиваются с несправедливостью, жестокостью и нищетой. Они не знают, что такое удобная постель, безопасность, уверенность в завтрашнем дне – а она все это принимает как должное. Иногда она ненавидела себя за то, что недостаточно ценит это. Ей так повезло. Чего же ей еще надо?
– Ты даже не скажешь мне, куда уезжаешь? – спросила Май.
Джед молчал, не зная, что сказать дочери. Он промолчал и когда вышел «Успех» и она увидела на фотографии Ребекку, его и себя грудным ребенком. Потом появился этот человек, который стрелял в него в Сайгоне, и это все изменило. Сначала Джед не узнал его изрубцованного лица, но белые волосы и мертвенный взгляд карих глаз поразили, словно удар, и он все вспомнил. Крики, боль, ужас той удушливой, страшной ночи. Этот человек думал, что убил его тогда, четырнадцать лет назад, в Сайгоне, когда Джед потерял Там... и Ребекку.
Но он не позволит отнять у себя Май.
Все-таки он сказал ей:
– Я еду в Бостон.
Май так и подпрыгнула на сиденье:
– В Бостон! Но папа...
– Больше ни слова, Май! Ты не можешь поехать со мной. Радуйся, что я хоть это тебе сказал.
Он заметил, что она с трудом сдерживается, чтобы не закатить истерику. Это могло бы случиться год назад, но сейчас она почти взрослая. Она закусила губу и опять отвернулась к окну. В Бостон она мечтала попасть уже несколько лет. Это город, где жили поколения Блэкбернов. Там вырос ее отец. И туда он привез ее из Вьетнама, правда, очень ненадолго. Джед пытался понять. Ей уже четырнадцать, и она думает, что частичка ее осталась в Бостоне, где вырос ее отец, и в Сайгоне, где жила ее мать и где родилась сама Май. Но в эти места она не может отправиться в одиночку. А Джед отказывается взять ее с собой.
– Собираешься встретиться с Ребеккой Блэкберн? – спросила Май.
Нет, если удастся. Хотя чего там – это проще простого. Как он хохотал, когда увидел телепередачу, посвященную наимоднейшей игре «Заумник»! Он понял тогда, что Ребекка Блэкберн купается в деньгах. Ей это на пользу – у нее всегда были замашки сноба. И все-таки он ненавидел себя за те страдания, что причинил ей, а встретиться вновь – значит разбередить старую рану.
Поэтому он ответил дочери:
– Едва ли.
Раньше он не рассказывал Май ни о той роли, что сыграла Ребекка в их выезде из Сайгона, ни об известной фотографии, на которой они были запечатлены втроем. Увидев снимок в «Успехе», Май накинулась на него, и он не обиделся на ее гнев. Был сам не свой. Объяснил, что когда-то дружил с Ребеккой.
– Так с кем же ты едешь встречаться? – без обиняков спросила Май.
– Давай поговорим в другой раз, ладно? Я обещаю. Но не сейчас.
– Просто мне...
– Знаю.
Он припарковался у главного входа в дом отца и обнял дочь. Никогда бы не отпустил ее от себя, но это невозможно.
– Ты для меня – всё, – сказал он. – Поверь, я не хотел тебя обидеть.
– Я верю тебе, папа, ты же знаешь.
– Вот и хорошо. Поживи здесь, пусть дедушка побалует тебя несколько дней. Я позвоню. И вернусь как можно скорей.
Она попыталась улыбнуться:
– О'кей.
– А теперь мне пора.
– Ты не войдешь в дом?
Он покачал головой. Если Май не удалось вытянуть из него объяснений, то Уэсли Слоан может оказаться удачливей. Дочь, кажется, поняла причину отказа, обняла его и заставила подтвердить обещание позвонить из Бостона, затем подхватила сумку и выскочила из машины. Он подождал, пока она подойдет к двери, помахал ей рукой на прощание, она помахала в ответ и наконец скрылась в доме.
Он ехал обратно по спокойным холмам Тиберона к мосту «Золотые Ворота» и дальше – к Рашн-Хилл, где без Май дом их показался ему одиноким и молчаливым. С иронической деловитостью он прочистил и зарядил пистолет, моля Бога, чтобы оружие не пришлось использовать по назначению. Потом он посидел в гостиной, перед окном с фантастическим видом на сан-францисскую гавань, наблюдая за тем, как опускается туман. Ему едва ли не хотелось, чтобы этот белоголовый человек вернулся. Если бы тогда Май не было рядом... Джед не знал, что бы он сделал. Но прошло четырнадцать лет. 1975 год не должен стать и ее болью.
– К черту, – пробормотал он, – я этого не допущу.
Ближайший рейс на Бостон – в 8.37 утра.
Это его рейс.
ГЛАВА 8
После разговора с дедом Ребекка решила не возвращаться к себе в мастерскую и ушла в свою комнату на третьем этаже, откуда открывался вид на обсаженную деревьями Западную Кедровую улицу. Вот уж не думала, не гадала, что наступит день, когда она будет снимать комнату в доме Томаса Блэкберна. Он начал пускать жильцов несколько лет назад, в основном студентов. В обмен на скромную плату он предоставлял им меблированную комнату, общую ванну, гостиную и возможность готовить на кухне, с удовольствием принимая приглашения к обеду, когда те стряпали что-нибудь вкусное, и обсуждая с ними вопросы политики, если у тех была охота. Сейчас его постояльцы – это экономист из Нигерии, пишущий докторскую диссертацию, студентка медицинского колледжа из Греции и двое китайцев-физиков. И еще Ребекка, которая могла бы позволить себе полностью обновить дом на Бикон-Хилл: заменить древнюю сантехнику, протертую до дыр мягкую мебель и ветхие портьеры, – чтобы все они жили в пристойных условиях. Однако у деда и его жильцов была своя гордость, да и Ребекка не видела необходимости тратить деньги на аренду хорошей квартиры в городе, в котором было самое дорогое жилье. Лучше пожить в семейной обстановке, пока не выяснится, таков ли Бостон, каким она его себе представляла.
Серебристый свет позднего дня лился в узорчатое окно. Ребекка придвинула к окну антикварное виндзорское кресло – высокое, резное, но весьма жесткое и требующее ремонта – и стала смотреть на улицу. Дед разместил Ребекку в ее спальне, где стояла широкая кровать, на которой она спала еще девочкой, туалетный столик с мраморной массивной столешницей и изгрызенной щенком ножкой, с вытертым персидским ковром на полу, вывезенным Элизой Блэкберн из Кантона в 1798 году. Томас Блэкберн не убирал ценный ковер из верхней спальни, где всегда было его место. Элиза, говорил он, отличалась практичностью и приобретала предметы обстановки, чтобы ими пользовались, а не любовались. Ребекка припомнила деду эти слова, когда разлила как-то на персидский ковер темперу. До сих пор были заметны выцветшие красные и желтые пятна. Ее собственная мебель находилась частью в хранении, частью – на старом маяке на маленьком острове недалеко от побережья штата Мэн. Купив сначала маяк, Ребекка дождалась случая, когда весь необитаемый островок был выставлен на продажу, и приобрела его. Ей нравилось владеть землей. Знаешь, что есть на свете место, где можно построить себе шалаш.
У Ребекки было как-то муторно на душе. Глядя на тихую улочку, она вспоминала детство. Вот всезнающий Джед Слоан, двенадцатилетний мальчишка, кричит, чтобы она выходила из дому, а она, тогда девочка семи лет, высунулась вот из этого окна и выстрелила в него из водяного пистолета. «Упадешь, глупая», – крикнул он, но она засмеялась и выстрелила в него еще раз. Потом из-за угла показалась тетя Абигейл и тут же потребовала, чтобы они прекратили безобразничать: разве можно шуметь на улице, как будто они невоспитанные шалопаи. После Ребекка спросила отца, что такое шалопай? Он улыбнулся и ответил: «Вот ты шалопай и есть».
Внизу зазвенел телефон. Ребекка не двинулась с места. У деда по-прежнему только два аппарата: в его спальне и в кухне. На Рождество она подарила ему кнопочный телефон, но с тех пор не видела это чудо техники в доме деда. Видимо, он продал его.
В дверь тихо постучали.
– Ребекка?
Это была Афина, студентка-медичка из Греции. Только что она обсуждала со своим квартирным хозяином отвратительные подробности занятий в анатомическом театре. Разговор происходил за обеденным столом.
– Ребекка, за вами телефон.
Ребекка поблагодарила Афину и спустилась на кухню, где увидела раскрытые учебники с фотографиями расчлененных трупов и почувствовала запах спанакопитты[9]. Афина готовила ее в духовке устаревшей модели и не жаловалась на неудобство. В тесной кухне стояли старомодная фаянсовая мойка и холодильник-ветеран. Почти все место у окна занимал круглый дубовый стол. Отец Ребекки в детстве вырезал на нем свое имя. Буковки получились кривоватые – неумелые, как у дошкольника. Ребекка помнила, что дед перед похоронами единственного сына сидел перед этой надписью и проводил кончиками пальцев по корявым буквам, старательно вырезанным в детстве Стивеном Блэкберном.
Ребекка взяла трубку.
– Дочка, почему ты не предупредила? – без вступления и сильно волнуясь проговорила Дженни Блэкберн. – Сегодня я пошла в магазин и увидела твою фотографию в газете. Господи! Как ты?
– Замечательно, мама, – сказала Ребекка и подумала о том, как хорошо сейчас, в конце мая, в Центральной Флориде: благоухание трав и цветов. Правда, теперь там уже знойно, но мама никогда не станет жаловаться на жару. Этой красивой голубоглазой женщине с серебряными нитями в смоляных волосах, несколько лет назад разменявшей шестой десяток, по-прежнему нравится жаркий климат. Устроившись в кресле, Ребекка сказала:
– А как я могла предупредить? Я не знала, что в «Успехе» появится мое фото. У тебя уже были репортеры?
– Заходили двое. Наши, местные. Молодые и неопытные. Я пригласила их в дом и завела канитель о своей жизни за последние двадцать шесть лет: растила, мол, детей и лимоны. Мне показалось, что будет проще утомить их, чем послать к черту. – Она помолчала и добавила: – Ребекка, возвращайся домой.
Ребекка чуть было не согласилась, но потом передумала. Может быть, ее дом действительно во Флориде, а не в Бостоне. Дженнифер О'Кифи-Блэкберн не делала секрета из того, что не одобряет занятия и образ жизни своего старшего ребенка, однако она не навязывала дочери свое мнение. «Ты взрослая, – обычно говорила она, – и способна сама принимать решения».
Ян О'Кифи – отец Дженнифер, а для Ребекки «папа» О'Кифи – не считал нужным проявлять подобную тактичность. Хватит уже, что он промолчал тридцать шесть лет назад, когда его дочь отправилась учиться в колледж Радклифф и выскочила замуж за бостонского янки. Подобно большинству южан, он испытывал глубокое уважение к традициям и не признавал новомодных веяний. Ему казалось, что Ребекка живет не так, как полагается добропорядочной девушке. В феврале, когда она гостила у матери, он показал ей свою записную книжку. На букве «Б» из-за ее постоянных переездов творилось нечто страшное. Все ее адреса были аккуратно переписаны – от первого, в общежитии Бостонского университета, до последнего, на Западной Кедровой улице. Записи были сделаны чернилами – еще одно свидетельство упрямой приверженности «папы» О'Кифи своим представлениям о том, что правильно. Места на букву «Б» не хватило, и два последних адреса переползли на следующую страницу. У Ребекки было пятеро младших братьев. Они давно бросили пустое занятие – следить за ее перемещением в пространстве. Когда нужно было с ней связаться, они просто звонили «папе».
– Я настаиваю, – продолжала мать, и Ребекка услышала, как в ее голосе нарастает напряженность. – Ты знаешь: я не люблю вмешиваться в жизнь детей, но согласись, Ребекка, – в Бостоне тебе делать нечего.
Ах вот оно что, подумала Ребекка. Фотографии в газете – это только предлог, под которым Дженнифер Блэкберн дает ей понять, как она относится к пребыванию дочери в доме Томаса Блэкберна. Как будто Ребекка и без этого не догадывается. Она набралась терпения и произнесла:
– Мама, эти снимки появились совсем не потому, что я в Бостоне. Это чистая случайность. Джед Слоан опять погорячился. Ко мне это не имеет никакого отношения. Суматоха скоро уляжется.
– Я ненавижу Бостон, – сказала Дженни.
– Догадываюсь, мама.
– В тебе говорит проклятая гордость Блэкбернов, не так ли? Ты должна вернуться. Плохо жить одной. Приходится все время бороться за себя.
Ребекка не стала ничего возражать, зная, что это лишь усилит досаду и отчаяние матери и не принесет успокоения ей самой. Бостон и правда не принес счастья ни Дженнифер Блэкберн, ни ее дочери.
– Что тебя там удерживает? – не унималась мать.
– Не знаю, – сказала Ребекка. – Может быть, мне просто не хочется, чтобы дед умер одиноким стариком.
Прошло какое-то время, прежде чем Дженнифер О'Кифи-Блэкберн сказала:
– Он этого заслуживает, – и повесила трубку.
ГЛАВА 9
Ребекка узнала о смерти отца серым зимним днем в начале 1963 года. Тогда ей было восемь лет. В школу, где училась она и двое ее младших братьев, пришел Джед Слоан. Он сказал, что им надо идти домой. Она училась в третьем классе, а Квентин Рид, за которым уже прислали машину, – в пятом, в той же школе.
– Семейные обстоятельства требуют, – вот все, что сказал Джед.
Ему было тринадцать. Он вел за руку семилетнего Зеке и пятилетнего Тэйлора, а Ребекка шла сама по себе, рядом. Джеду, когда он вызвался сходить в школу, позволили это сделать. И его мать, и тетя Абигейл, и Дженнифер Блэкберн от горя мало что соображали. Джед свой, он не напугает.
Ребекка почувствовала, как мерзнет лицо на дувшем с моря ветре.
– Где мама?
– Она осталась с маленькими.
У Ребекки было еще трое младших братишек: Стивен, четырех лет, и близнецы Марк и Джейкоб, по два с половиной года. Однажды Ребекка услышала, как дед ворчал на отца: «Не многовато ли у вас детей? Еще подумают, что мы держим приют». Отец, который, как и Ребекка, никогда не принимал ворчание деда всерьез, спросил, с каких это пор Блэкберны стали оглядываться на то, что подумают люди? Томас Блэкберн обо всем судил излишне резко, но Ребекка знала, что он любит ее и ее братьев. Когда он жил в Бостоне, они вшестером ходили в музеи, по старинным кладбищам, кидали камушки в реку Чарлз.
Не удовлетворившись ответом, Ребекка спросила Джеда:
– Что-нибудь случилось с Фредом?
Фредом звали одного из четырех котов, которые жили в их доме. Дед и на это жаловался, говорил, что Западная Кедровая улица – это не деревня.
Джед побледнел:
– Нет, Ребби, с Фредом все в порядке.
– Хорошо.
Мать встречала их у дверей особняка Элизы Блэкберн на Бикон-Хилл. Подолгу бывая в Индокитае, Томас настоял, чтобы сын, сноха и внуки жили в его доме. Ребекка сразу поняла, что произошло нечто ужасное. Лицо матери было белое, как бумага, с блестящими бороздками высохших слез. Она побежала к ним навстречу, обняла ее, Зеке и Тэйлора, трясясь от сдавленных рыданий. Ребекка с надеждой посмотрела на Джеда. Ей хотелось, чтобы он увел ее куда-нибудь подальше: попить горячего шоколада или в Комон на каток, – только бы не услышать то, что собиралась сказать мама.
Но Дженни Блэкберн, выдавив жалкую улыбку, поблагодарила его и велела идти в дом тети на Маунт-Вернон, где его ждала мать.
– Ты дойдешь один? – спросила она. Как-никак, он потерял дядю и Стивена Блэкберна, который был для него тоже как дядя.
– Не беспокойтесь обо мне, миссис Блэкберн.
Оставшись с детьми, Дженни сказала им, что их папу убили на войне в Южном Вьетнаме, куда он и дедушка поехали, чтобы помочь установить мир. Она взяла старый глобус Томаса и показала эту далекую от Бостона страну. Тщательно подбирая слова, Дженни объяснила, что их отец с Бенджамином Ридом отправились в место, которое называется дельта реки Меконг, и там на них, приняв за врагов, напали партизаны Вьет-Конга.
– А кто такие партизаны? – спросила Ребекка. – Это звери?
– Нет, – сказала мама. – Они такие же люди, как и мы.
Но почему тогда они убили ее папу? Ребекка продолжала думать о партизанах, как об опасных животных.
– А что с дедушкой? – спросила она, не оправившись от потрясения. – Его тоже убили?
Дженни покачала головой, и голос ее дрогнул, когда она ответила:
– Твой дед Блэкберн всегда выйдет сухим из воды.
Дженнифер О'Кифи и Стивен Блэкберн познакомились в Кембридже[10], где она училась в колледже Радклифф как стипендиатка, а он, по настоянию отца, тратил скудеющее состояние Элизы Блэкберн на гарвардское образование, как было принято у потомков знаменитой леди. Стивен был коренной бостонец с безукоризненной родословной. Дженни – живая, прямая в беседе южанка, собиравшаяся после окончания колледжа вернуться домой учительствовать. Когда Стивен показал ей надгробие Элизы на старом бостонском кладбище, она заметила, что еепредки были конокрадами и мошенниками.
Дженни и не предполагала, что влюбится в янки из Новой Англии, но – влюбилась.
И немудрено. Стивен был добрый, умный, смешной, мягкий, чуткий. И, в отличие от отца, не позволял себе колких замечаний о людях. И отец, и сын, как водилось у Блэкбернов, были историками, блестящими интеллектуалами с недосягаемыми моральными устоями, но Томас имел неприятную привычку унижать других за слабость и своекорыстие. С ним было нелегко общаться.
«Он тонкий знаток человеческой натуры», – говаривал Стивен.
И Дженни не сомневалась в его словах.
Они повенчались в исторической церкви на Копли-Сквер теплым весенним днем в 1954 году, вскоре после того, как Вьет-Минь[11] нанес поражение французам под Дьенбьенфу. Стивен, смеясь, предупредил невесту, что свёкор именно по этой мете запомнит год бракосочетания единственного сына. «События творятся не в пустоте», – любил повторять Томас Блэкберн. Дженни он показался вполне безобидным чудаком из тех мозговитых типов, что щеголяют по восточному побережью в дырявых твидовых парах. После смерти жены в 1933 году, Томас проводил в Юго-Восточной Азии столько времени, сколько было возможно, и чем старше становился Стивен, тем чаще Томас бывал в Индокитае. Стивен беспокоился, что отец сует нос в такой опасный регион. Дженни не разделяла его тревоги. Она выросла среди озер и цитрусовых рощ центральной Флориды и с первого взгляда могла распознать человека, который уцелеет при любых обстоятельствах.
В конце 1959 года, когда на подходе был его четвертый внук, Томас удивил всех, кто его знал, тем, что основал собственную консультативную фирму. После Элизы никто из Блэкбернов не пачкал руки в коммерции. Томас в качестве консультанта снабжал правительственные круги и бизнесменов злободневным анализом политической, экономической и социальной обстановки в Индокитае. Пусть нелюбезный в общении, Томас обладал знаниями о регионе, непонятном большинству американцев, хотя руководство страны внушало ее гражданам, что это – район жизненно важных интересов Америки. Томас видел задачу своей компании не в эксплуатации народов Юго-Восточной Азии, а в сотрудничестве с ними. Он считал, что Соединенные Штаты должны помочь им добиться своих целей.
Через два года он пригласил в компанию сына. Получив небезоговорочное благословение Дженни, Стивен согласился.
Еще через два года Стивен погиб.
Томас Блэкберн сопровождал из Вьетнама в Бостон тела сына и Бенджамина Рида. А тремя месяцами раньше Бенджамин, перед тем как основать строительную фирму в Южном Вьетнаме, обратился в компанию Томаса за информацией и советом. «Вайтейкер и Рид» функционировала на деньги жены. Бенджамин хотел, чтобы дела процветали, поэтому и попросил помощи Блэкбернов. Он дружил и с Томасом, и со Стивеном, потому что по возрасту был как раз между ними.
Расследование показало, что Томас ни в чем не виноват. Он устроил Стивену и Бенджамину поездку по дельте Меконга, но и предположить не мог, что они наткнутся на засаду вьет-конговцев.
А вдруг мог?
Ходили упорные слухи, что Томас, в своем стремлении раздобыть информацию, договорился с представителями Вьет-Конга о встрече в тот день, когда была устроена засада. Потом он передумал – умыл руки в последнюю минуту – и отправил Куанг Тая, Бенджамина и Стивена одних, понадеявшись, что не случится ничего плохого, если его не будет с ними. А вьет-конговцы напали на них. Все трое погибли. Видимо, это было тяжелым уроком для Томаса Блэкберна, который понял, что партизанам-коммунистам нельзя не только доверять – их трудно даже перехитрить. Тут на гарвардском интеллектуализме не выедешь. Он считал, что его критика американской, неправильной, по его мнению, политики в Южном Вьетнаме склонит партизанов Вьет-Конга оставить его людей в покое. Ведь он не империалист.Засада показала, что он был или слишком самонадеянным, или просто наивным.
Все: от снохи до корпуса американских военных советников и самого президента Кеннеди – ждали от Томаса оправданий. Думали, что он опровергнет слухи.
А он отмалчивался.
«Я беру на себя, – говорил он Дженни, Абигейл, коллегам, клиентам, военным и репортерам, – всю ответственность за случившееся».
Они и возложили на него эту ответственность.
После похорон сына он ненадолго отправился в Индокитай. Компания его быстро обанкротилась, а президент Кеннеди отказался, как говорили, от смелого шага – назначения Томаса Блэкберна послом в Сайгоне. Томас ничем не выдал своего разочарования, принимая удары судьбы как нечто заслуженное и ожидаемое. Он по-прежнему не отвечал на умозрительные обвинения – просто удалился в свой дом на Бикон-Хилл, посвящая все свободное время садоводству и увлечению редкими книгами.
К лету Дженни пришла в себя от потрясения, вызванного гибелью мужа. Она поняла, что не может долее оставаться в доме свекра. Встречаясь на улице с Абигейл Вайтейкер-Рид, ставшей по милости Томаса вдовой, она не находила слов. С ее детьми перестали водиться сверстники, потому что имя Блэкбернов значило теперь совсем не то, что раньше. И деньги заканчивались. Состояние Элизы, заработанное еще в конце восемнадцатого века, позволяло ей с шестерыми малыми детьми и свекром-парией лишь кое-как перебиваться.
Но главная причина заключалась в самом Томасе. Дженни не могла больше видеть его каждый день за утренним кофе, слышать, как он возится в саду вместо того, чтобы что-то делать.Искать работу. Бороться за себя. Начать все сначала. Хоть что-нибудь делать.
Наконец она твердо решила устроить свою жизнь и жизнь своих детей вдали от Бостона. Дженни позвонила отцу. Конечно, сказал он ей, ты можешь возвратиться домой. В глубине души он всегда на это надеялся.
Она наняла грузовик и договорилась со старшеклассниками из южного Бостона, чтобы они помогли ей погрузить те немногие вещи, какие они со Стивеном нажили за девять лет. В тот же день, но немного позже, приехал отец, который отвез их во Флориду. В грузовике рядом с ним сидели Зеке и Ребекка, а остальных детей Дженни взяла в легковую машину.
Томас бесстрастно взирал за их отъездом с крыльца. Когда Дженни заранее объявила ему, что собирается «домой», он не принял ее слова всерьез, и вот уже узкую улицу перегородил грузовик, и дети играют в пустом кузове. Он приготовился смириться с неизбежностью.
– Вы уезжаете, – сказал он снохе.
– Что в этом такого? – Она решила не позволить ему повернуть разговор так, чтобы ей пришлось защищаться. – По крайней мере, дети подышат свежим воздухом.
– Свежим воздухом? Воздуха предостаточно и в Бостоне. Возьми их на крышу дома, и пусть вбирают в себя воздуха сколько влезет. А чем плоха Эспланада? Дети могут гонять на велосипеде по набережной куда пожелают. Я буду с ними. А парки? В городе полно парков. Это не сравнится ни с каким частным владением.
Дженни понимала, что он хоть и безобидно, но смеется над нею.
– Вы думаете, дети должны играть на улице?
– Почему бы нет? Конечно.
«Жаль, что тебя не переехали в детстве», – злорадно подумала она. Но тогда она не повстречалась бы со Стивеном, и у нее не было бы от него детей. Дженни ненавидела себя за свою ненависть к Томасу. Только по одной этой причине надо было уехать.
– Что ты надеешься найти во Флориде, кроме аллигаторов и ядовитых змей?
– Аллигаторы и ядовитые змеи, – парировала она, – куда приятней иных обитателей Бикон-Хилл.
Он слабо улыбнулся:
– Волнуешься, дорогая.
– Не время сейчас спорить, – вздохнула она. – Я уезжаю, Томас.
– Знаю. – Он дотронулся до ее руки. – Дженни... Господи, как бы я хотел, чтобы все изменилось. Надеюсь, ты знаешь это.
– Нет, Томас. Я знаю только, что мой муж мертв, а вы пожелали взять на себя ответственность за его смерть, когда никто вас об этом не просил. Теперь люди говорят, что вы сотрудничали с коммунистами, что вас обвели вокруг пальца, что вы наивный и самонадеянный человек. Если бы вы думали обо мне и внуках, вы бы отвели эти обвинения!
– Что толку?
Она вырвала руку и язвительно проговорила:
– И до этой трагедии нелегко было носить имя Блэкбернов. Представляете, каково это теперь? Как детям расти, зная, что их дед взял на себя всю ответственность за смерть троих человек, один из которых был их отцом? Даже вдали от Бостона будет нелегко справиться с этим.
Томас пожевал губами и вздохнул:
– Ты права, конечно.
– И, тем не менее, это ничего не меняет?
