Текст книги "Вероломство"
Автор книги: Анна (Энн) Харрелл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)
– Я поступаю так, как мне подсказывает совесть. Если тебе этого недостаточно, можешь сама решить, что тебе делать. Я дал тебе совет. А теперь прошу простить, если мне что-то не хочется.
И Ребекке не хотелось. Отложив сандвич, она смотрела, как дед возвращается в читальный зал. Ну и черт с ним!С детства она старалась разобраться в том, что же на самом деле случилось с ее отцом, а теперь вот поняла, что не знает и половины правды.
Француз – Жан-Поль Жерар – был похитителем драгоценностей на Ривьере в 1959 году и одновременно автогонщиком.
В 1963 году он сидел за рулем джипа в тот день, когда устроили засаду, в результате чего погибли Бенджамин Рид, Куанг Тай и Стивен Блэкберн.
Через двенадцать лет Жерар стрелял в Джеда Слоана в Сайгоне.
Еще через четырнадцать лет он объявился в Сан-Франциско и в Бостоне.
Почему?
Есть ли связь между 1959, 1963 и 1975 годами?
Да, черт возьми: есть Жан-Поль Жерар.
И семья Блэкбернов. Томас Блэкберн присутствовал на похоронах одной из жертв Жана-Поля. Он организовал поездку в дельту Меконга. Его сын – еще один Блэкберн – был убит. И в 1975 году Ребекка Блэкберн спасла Май Слоан и помогла ей и Джеду бежать из Сайгона.
И увезла с собой Камни Юпитера. Нельзя забывать об этом. Может быть, это еще одна связь?
«Мы были друзьями с вашим отцом, и, поверьте, я знаю: он гордился бы вами».
Бессмыслица! Разве могли Стивен Блэкберн и такой человек, как Жан-Поль Жерар, быть друзьями?
Вот так, прямо в лоб, и собиралась спросить Ребекка Томаса Блэкберна.
Она завернула остатки завтрака и пошла за дедом.
Дежурный библиотекарь сказал, что он уже ушел.
– Но вы еще можете его догнать, – добавила она.
– Он не сказал, куда идет?
– Нет. За ним зашел приятель.
Слоан.
– Высокий, темноволосый, приятной наружности?
– О, нет. Волосы у него совсем белые, на лице большой шрам...
– Бог мой!
Ребекка побежала за ними.
Солнце, пробившись сквозь пелену облаков, сверкало на омытой дождем лужайке перед Массачусетским Государственным Домом. Томас сжимал в левой руке зонт, используя его как трость. Глядя на Жана-Поля, он не мог не отметить, что время и войны сделали свое дело – в этом потрепанном жизнью, старом, грубом человеке не осталось ничего от беззаботного, презиравшего опасность молодого гонщика, каким он был тридцать лет назад. Томасу нелегко было смотреть на человека, испытавшего столько страданий, и притом зряшных, сколько выпало на долю этого несгибаемого француза. Но до сих пор в мягких карих глазах Жерара угадывалось что-то от Гизелы, а также в его чувственных губах, и Томас пытался понять, осталась ли в этих глазах хоть малая толика надежды после суровых жизненных коллизий.
«Я хочу, чтобы он был счастлив, Томас, – говорила Гизела, – это все, чего я хочу».
Она так гордилась своим единственным сыном. И тем не менее она – Томас так и не мог понять, почему, – упорствовала в своем нежелании официально признать его своим сыном, объясняя это тем, что Жан-Поль предпочитает окутывать себя покровом тайны, делать вид, будто он появился ниоткуда, и давать возможность людям – особенно женщинам – строить догадки о своем происхождении. Это было частью его загадочного образа: то, что он – незаконнорожденный сын венгерской аристократки из числа перемещенных лиц. Это обстоятельство придавало романтическую окраску образу бесстрашного гонщика. И лишь только после того, как оба они исчезли, удалились – Гизела в могилу, а Жан-Поль в Сиди-бель-Аббес как беглец в Иностранный Легион, – только тогда Томас начал понимать, что Жан-Поль, видимо, защищал мать, а не иначе. Ибо если бы популярный молодой гонщик признался, что он сын Гизелы, то это привлекло бы к ее особе повышенный интерес, которого она не перенесла бы.
– Ты теперь совсем старик, – не без удовлетворения заметил Жан-Поль. – Небось, уже чуешь запах кладбищенской землицы?
– Не думаю, что я так стар, как ты, Жан-Поль. Жизнь у тебя была, по всей видимости, нелегкая. Мне жаль, – мягко добавил он. – Гизела этого не хотела.
– Мне не нужно твоей жалости, старик.
– Считай это замечанием по ходу, вовсе не жалостью. – Томас чувствовал усталость, поэтому тяжело опирался на старый, видавший виды зонтик. – Так она не собирается отдавать тебе камни?
Глаза Жана Поля – такие подозрительные, а некогда полные жажды жизни, огня доверия – сузились, пока он обдумывал вопрос Томаса.
– Я даже не виделся с ней.
– Я тебе не верю, Жан-Поль, – спокойно произнес Томас, адресовав ему слабую, полную сочувствия улыбку. – Ты никогда не умел лгать. Может быть, если бы ты признал это много-много лет назад, то избавил бы себя – и других – от ненужных мучений.
– А ты? Подумай, от скольких мучений избавился бы ты если бы бросился в Средиземное море вместо Гизелы!
Томас внимательно посмотрел на него.
– Ты прав.
Жан-Поль сжал кулаки.
– Мне нужны Камни Юпитера, так и знай старик. Больше мне ничего не нужно. Они принадлежали Гизеле, и я намерен получить их назад. Не пытайся мне препятствовать.
– Ты ее не одолеешь. И тебе первому это известно.
– Я не собираюсь одолевать ее.
– Играешь с огнем, Жан-Поль, – сказал Томас обманчиво мягким тоном. Он редко говорил так серьезно. – Ты играл с огнем тридцать лет назад и обжегся, и вот опять повторяешь ошибку. Господи, пора, наконец, забыть об этих камнях и жить так, словно их никогда не существовало.
Француз шумно вздохнул не спуская глаз с Томаса, и предпринял новый заход, изменив тактику:
– Абигейл сказала, что их у нее нет.
Томас пожал плечами:
– Возможно, она говорит правду.
– Нет, – тихо проговорил Жан-Поль. – Ей неведомо, что такое правда. Однако я пришел к тебе не за тем, чтобы получить твое одобрение моих поступков. Я знаю, что Джед Слоан в Бостоне, и твоя внучка тоже. Скажи им, чтобы убирались с моей дороги. И ты убирайся. Дай сделать то, что я задумал.
– Ах, Жан-Поль ... – вздохнул Томас, уступая. Он протянул руку своему более юному собеседнику, но Жерар отошел в сторону, словно убоявшись дружеского жеста. – Я совершил немало страшных ошибок. Я вел себя самонадеянно и глупо, но как и ты, я никогда не думал, что мои решения будут иметь столь негативные последствия. Жан-Поль, не повторяй моих промахов.
– Возвращайся к своим книгам, старик. Я все сказал.
– Если понадобится, я сумею тебя остановить, – негромко произнес Томас.
Француз расхохотался, и в наждачном, надтреснутом смехе послышалась не угроза, а, скорее годы страданий.
– Попробуйте, месье Блэкберн. Вперед.
Оставив Томаса на тротуаре перед Государственным Домом, Жан-Поль заковылял через Бикон-стрит в сторону Бостон-Коммон, где исчез в тени, поскольку облака опять скрыли солнце. Его маниакальный смех, казалось, все еще доносился из-за деревьев. На щеки и нос Томаса упали первые капли дождя. Он хотел было раскрыть зонтик, но почувствовал, что без опоры будет трудно: дрожали коленки. Дождь усиливался, а идти, не опираясь на зонт, он не мог. Взвесив ситуацию, Томас в конце концов зашагал к Государственному Дому, к той стене, на которой висел портрет Элизы Блэкберн работы Гилберта Стюарта. Взгляд ее был такой же, что и у Ребекки. Изучая лицо Элизы, Томас почувствовал, как утомились и начали слезиться глаза.
– Прости, Элиза, – хрипло проговорил он, – я превратил имя Блэкбернов в черт знает что.
Ему почудилось, что знаменитая прародительница улыбнулась ему и сказала: «Все к лучшему, сын мой». Но, он знал, что этого, конечно же, не может быть. Это были всего лишь слова какие ему хотелось бы услышать, хотя бы от кого-нибудь, но никто никогда не скажет их ему.
Дыхание у Жана-Поля совершенно сбилось, когда он наконец добрался до станции метро «Парк-стрит» на Тремонт, близ Бостон-Коммон. Он едва волочил ноги, запыхался, был недоволен собой. В бытность свою в Иностранном Легионе марш-бросок в десять миль он совершал без всякого труда, причем на хребте была поклажа в два пуда, а всякую свободную минуту, днем и ночью, он крепко выпивал, и несмотря на это, наутро мог разглядеть паука за полмили. Солдаты завидовали его необычайно острому зрению, благодаря которому он прослыл лучшим стрелком батальона. Даже после пятилетнего заточения в лагере для военнопленных, недоедания, авитаминоза, побоев, зрение у него осталось на зависть многим, хотя и не такое, как прежде.
– Привет. Вы – Жан-Поль Жерар, не так ли?
Он обернулся и увидел Ребекку Блэкберн. Она стояла рядом. В лице у нее не было ни кровинки.
– Я следила за вами, – сказала она. – Видела, как вы беседовали с дедушкой.
Жану-Полю вдруг захотелось прикоснуться к ней, но вовсе не для того, чтобы удовлетворить сексуальный или даже романтический позыв. Ему захотелось прикоснуться к ней как к той девушке, фотографии которой показывал ему Стивен Блэкберн жаркими, томительными ночами в Сайгоне. Жан-Поль не мог выдавить из себя ни слова.
– О чем вы говорили с дедом?
– О том, что с твоей стороны очень глупо выслеживать меня, – спокойно сказал Жан-Поль.
Ребекка холодно посмотрела на него, и щеки ее обрели живой оттенок.
– Глупо или нет – это мое, а не ваше, дело. Я читала о вас. Вы были в дельте Меконга с моим отцом в день, когда его убили.
Так она знает. Жан-Поль вдруг почувствовал тщету своих стремлений. Возможно, лучше было бы оставить тот стенд с «Успехом» без внимания и не выезжать из Гонолулу.
Ребекка бросила на него нетерпеливый взгляд.
– И еще вы – похититель драгоценностей.
Однако голос ее дрогнул и она в нерешительности замолчала, испугавшись, когда он сделал шаг в ее сторону. Жан-Поль увидел, какие у нее голубые глаза, какие длинные ресницы, какая нежная кожа. Знать бы, что она в Бостоне – так и не прилетал бы сюда. Где бы он не появлялся – всюду приносил с собой страдание и смерть. Может быть, прав был Томас Блэкберн, он никогда не будет победителем.
– Держись от меня подальше, – сказал он, обращаясь к прекрасной дочери Стивена Блэкберна. Она не обращала внимание на дождь, промочивший ее каштановые волосы и кофточку. Под влажной тканью ясно вырисовывалась грудь. Он протянул руку, как Томас протягивал ему, и не обиделся на Ребекку, когда та отшатнулась. Он просто сказал: – Я могу причинить тебе боль.
Она гордо подняла волевой подбородок.
– Я вас не боюсь.
– А следовало бы.
Пока она подбирала подходящий ответ, Жан-Поль понял, что эта женщина – не из тех, кого можно легко обескуражить. Ребекка Блэкберн будет гнуть свое, до тех пор, покуда не узнает то, что ее интересует. Она заметила, как он беседует с ее дедом, и шла за ним по пятам до Бостон-Коммон. Смелый поступок, если учесть, как мало она его знает. А ему следовало бы проявить большую бдительность.
– Я не собираюсь отступать, – сказала она ему.
– Тогда ты дура.
Он занес руку и, прежде чем она смогла отреагировать, отвесил ей смачную оплеуху. Выражение лица Жана-Поля оставалось угрюмым и злобным, хотя он старался сохранять нейтральный вид. От сильного удара Ребекку качнуло в сторону.
Вокруг собрались прохожие.
Из рассеченной губы Ребекки потекла кровь. Жану-Полю казалось, что это его собственная кровь – так он мучился.
Она не заплакала. Просто прикрыла лицо ладонью в запоздалой защите, но Жан-Поль не смог бы ударить ее во второй раз. Он огляделся, чтобы удостовериться, что лишь немногие стали свидетелями его поступка. Еще один удар – и кто-нибудь позовет полицию.
– Держись от меня подальше, – сказал он сквозь зубы и вышел на проезжую часть Тремонт-стрит. Завыли гудки, взвизгнули тормоза. Он не боялся попасть под машину. Не обращая внимания на рвущую боль в груди, он неторопливо перешел на другую сторону и смешался с толпой.
Ребекка пробилась сквозь строй любопытных, собравшихся вокруг нее, и побежала под дождем, стараясь догнать исчезнувшего Жана-Поля Жерара. Она хотела расспросить его о Камнях Юпитера – и вернуть их ему, если это все, чего он хочет. Пусть возьмет свои камни и убирается ко всем чертям. Пусть оставит их в покое.
Но она потеряла его след.
«Дура набитая», – ругала она себя, утирая рукой кровь, все еще сочившуюся из рассеченной губы. Закончилось тем, что она расковыряла ранку, и вид ее стал ужасен. Вот несчастье. Кровь стучала в виски. Она чувствовала себя совершенной ослицей. Разве не предупреждал ее дедушка? Конечно, но ее не остановит зуботычина.
Все еще что-то бормоча про себя, она наконец оставила пытки настигнуть француза в полуденной толпе и поплелась на Бикон-Хилл. Ребекка думала о дедушке и его отказе поговорить с ней, о Джеде Слоане и его нежелании открыть все, что он знает, о Жане-Поле и его молчании, когда речь заходила об интересующих Ребекку вещах. Впервые в жизни Ребекка подумала, что понимает разведывательные организации, использующих в своей практике детекторы лжи и сыворотку правды.
ГЛАВА 22
Жан-Поль.
Джед.
Квентин.
Бывший любовник, племянник, сын. И Томас. Кто он? Отец, старший брат, любовник, друг. Абигейл когда-то хотелось, чтобы он был для нее всем.
Она надеялась, что разрозненные мысли выстроятся у нее в голове в связный план, если ей удастся позабыть о существовании этих людей. Но как это непросто. Может быть, физический труд – работа в саду – поможет отвлечься. Сидеть и ждать сложа руки – это не для нее. Она – деятельная натура.
Лишь только дождь перестал, Абигейл отправилась в сад, где, сидя на корточках, начала высаживать семена в мягкую, влажную почву. И услышала за спиной шаги. Предвидя неприятную встречу с Жаном-Полем или Квентином, Абигейл внутренне подготовилась дать отпор.
– Добрый день, тетя Абигейл.
Она развернулась на четвереньках и выдавила улыбку:
– А, Джед, какой сюрприз.
Джед был из тех немногих, кто умел распознавать уловки и лживую любезность Абигейл. И он скептически произнес:
– Разве Квентин не предупредил, что я в городе?
– Да, он говорил что-то, – сказала Абигейл, поднимаясь с грядки. – Но я не назвала бы это предупреждением.
Джед промолчал.
Стянув садовые рукавицы, Абигейл с сожалением подумала, что зря не пошла сегодня на службу. Тогда она избежала бы неприятной встречи с Томасом и была бы поблизости, когда Джед вторгся в кабинет Квентина. Но она заботилась вовсе не о том, чтобы защитить сына от племянника. Просто предпочла бы, чтобы первая после 1975 года встреча с красавцем племянником произошла бы не здесь, в саду, где вид ее так неказист.
– Мне надо подумать о приличной охране, – продолжала Абигейл. – В последние дни все время жду непрошенных гостей, поэтому волнуюсь. Как давно мы не виделись, Джед. Мне казалось, что ты уже никогда не приедешь в Бостон.
Его глаза чирка – отцовские глаза – так и сверлили тетку.
– Почему же? Потому, что вы приказали мне не возвращаться сюда?
Она справилась с раздражением. Джед с малых лет был таким несносным. Но то, что простительно малышу, трудно терпеть во взрослом мужчине. А Джед – взрослее некуда: красив, умен, ответствен. Ее бы сыну хоть половину его достоинств.
Абигейл изобразила удивление:
– Можно подумать, что ты когда-нибудь слушался моих или чьих-то еще приказов. – Она поднялась, отметив, что Джед не предложил ей руки. – Помнится, я только выразила озабоченность и разочарование из-за того, что ты связался с вьетнамкой и признал себя отцом незаконнорожденной полукровки.
– Не будем ворошить прошлое, – сухо произнес Джед. – И не надо притворяться, что нам приятно видеть друг друга.
– Как скажешь.
Абигейл прошла к садовому столику и ловко отряхнула клеенку. Она всегда была деятельной натурой. Джед в детстве чувствовал, что она томится от неудовлетворенности судьбой. И теперь это заметно, под внешним лоском и скрытностью. Он помнил времена, когда Абигейл Рид была не столь чопорной, меньше заботилась о приличиях, о правилах, заведенных среди представителей высших классов, не так ограничивала себя. Тогда она не боялась сказать не то, что нужно, и даже получала удовольствие, если в результате ее слов возникал скандальчик. Так было до смерти Бенджамина и до той поры, когда она поняла, что сын не собирается оправдывать ее ожиданий. Джед полагал, что он вправе не прощать ей пренебрежение к Май, но что до остального – как знать? Когда тетя Абигейл стала главой процветающей компании «Вайтейкер и Рид», ей оказалось нелегко иметь сына вроде Квентина.
– Садись, пожалуйста, Джед, – сказала она, указывая на стул. – Посидим, посмотрим друг на друга. Солнце опять скрылось, самое время сделать перерыв.
Она тоже села, очистив от налипшей грязи садовый костюм цвета хаки. Одета она была небрежно, но дорого – в желтую хлопчатобумажную кофточку от «Брук Бразерс» с закатанными по локоть рукавами, плотные поплиновые штаны и спортивные тапочки на босу ногу. На лице не было ни следа косметики, пряди волос выбились из-под заколок – во всем этом слышались отголоски той свободолюбивой Абигейл Вайтейкер-Рид, какой она была в молодости. Но потом трагедия, стрессы и ответственность большого бизнеса, а также напрасные поиски своего места в жизни придали усталость, даже суровость, глазам и губам.
Джед сидел напротив Абигейл.
– Я приехал в Бостон из-за фотографий в «Успехе». Вы, должно быть, видели ее. После публикации вновь возник тот человек, что стрелял в меня в Сайгоне.
– Неужели? Как неприятно. – Абигейл с сочувствием посмотрела на Джеда. – Но при чем тут Бостон?
Какая простота. Просто наивность, да и только.
– Тетя Абигейл, вы прекрасно знаете, что мне известно все об участии Квентина в незаконных операциях с наркотиками...
– Ты откровенен, Джед. Но не могу поверить, что настолько простодушен. В 1974 году Квентин уже был богатым, но весьма уязвимым молодым человеком. Он позволил втянуть себя в грязные делишки. Самым простым способом выпутаться – было вернуться домой, что он и сделал. А если ты думаешь, что это имеет какое-нибудь отношение к тому человеку, который стрелял в тебя, то ты очень ошибаешься.
Ее прямоту, доверительный тон и полную уверенность в собственной правоте трудно было игнорировать. Даже Джед ощутил себя чуть ли не идиотом. Может, и впрямь не Жерар шантажировал Квентина?
Он только собрался обсудить это подробнее, как в саду появилась Ребекка Блэкберн.
Джед, увидев ее, окаменел.
Ее волосы, мокрые и спутанные, закрывали пол-лица. Из разбитой губы сочилась сукровица. Щека распухла. Она была бледна и вся дрожала, но бесподобные глаза сверкали. Горели решимостью.
И она была так прекрасна, что Джед понимал – когда он вскочил со стула, чтобы спросить, что, черт возьми, стряслось, – потребуется еще четырнадцать лет, прежде чем у него появится хоть слабая надежда забыть ее.
– Семейный совет Вайтейкеров? – с насмешкой спросила Ребекка. Даже в таком состоянии она полностью контролировала себя. Она подвинула к себе стул, но не села. – Ах, забыла поздороваться, миссис Рид.
– Добрый день, Ребекка, – царственно промолвила Абигейл.
Ребекка не считала нужным оставаться невозмутимой под стать престарелой женщине. Всю дорогу от Коммон на Бикон-Хилл она пыталась остыть. А теперь – плевать. Она тяжело дышала, голова гудела, лицо ныло от боли. А то, что Джед сидит рядком с Абигейл, отнюдь не улучшило ее настроение.
– Бросьте ваш постный вид, – сказала она председателю компании «Вайтейкер и Рид». – Если бы вы не заставили Квентина уволить меня, то я сейчас трудилась бы над новым графическим имиджем фирмы, и у меня не было бы времени ходить по библиотекам, получать пощечины и докучать вам всякой чепухой.
Абигейл захлебнулась от возмущения.
– Я прошу тебя уйти из моего дома.
– Из дома или из сада? Что ж, превосходно. Но прежде вам придется ответить на пару вопросов. Давайте начнем с 1963 года. Некий человек – наемник из Иностранного Легиона – сидел за рулем джипа в день злополучной засады. Знаете что-нибудь про него?
– Какого дьявола я должна о нем что-то знать? Опомнись, Ребекка...
– Он француз. Вьетнам был сто лет французской колонией. А у вас дом во Франции.
– Дорогуша... – Абигейл как могла сдерживала гнев и страх. Милосердный Боже, что известно этой маленькой дряни? Овладев собой, она продолжала: – Дорогая моя, очевидно, ты не в себе после всего... Надо приложить лед к синяку. Да, вспоминаю, я слышала что-то о водителе-французе, но откуда мне его знать? Да, у меня дом на Ривьере и я немало времени проводила во Вьетнаме, но едва ли я была знакома со всеми французами, которые там побывали. Джед – холодильник стоит там же, где и раньше. Будь любезен, сходи за льдом.
Он не спускал глаз с Ребекки. Что-то случилось, и он должен увести ее отсюда, но очень осторожно. Она готова взорваться в любой момент.
– Конечно, – с готовностью отозвался он.
– Мне не нужен лед, – отрезала Ребекка.
– Ребби...
– Я не знаю, что именно все вокруг недоговаривают и почему. Но знаю, что тут не все чисто. Поэтому я не успокоюсь, пока не выясню, что произошло на самом деле с моим отцом в 1963 году и с Там в 1975-м. А если вам, миссис Рид, не нравится то, что я делаю – или тебе, Джед, а также деду, Квентину или кому-нибудь еще, то мне плевать, так и знайте.
«Браво!» – подумал Джед, когда Ребекка закончила.
Абигейл смотрела на Ребекку с нескрываемым изумлением. Насколько было известно Джеду, тетя обвиняла в гибели мужа не только Томаса Блэкберна, но и Стивена – потому, что тот был другом Бенджамина, потому что пригласил его с собой в роковой день – и просто потому, что он Блэкберн. В глазах Абигейл Рид все Блэкберны были виноваты. И она подчеркивала это год от года, раз от раза.
– Ребекка, – сказала она, – я не имею представления о том, что с тобой случилось и на что ты намекаешь, но поверь: никто ничего не скрывает и не умалчивает. Впрочем – поступай, как знаешь. Блэкбернам это свойственно. – Взгляд ее стал холодным. – А страдают от вашего упрямства простаки вроде меня.
– Кем-кем, – заметила Ребекка, – а простушкой вас не назовешь.
– Ничего другого от внучки Томаса Блэкберна я и не ожидала услышать. Хочешь откровенно? Не понимаю, как ты можешь жить под одной крышей с убийцей твоего родного отца. – Абигейл сделала глоток лимонада и добавила: – Но это, конечно, не мое дело.
– Довольно, – вполголоса проговорил Джед.
Тогда свирепый взгляд тети остановился на нем:
– Я не позволю указывать мне в моем собственном доме. Полагаю, ты проводишь мисс Блэкберн до дома.
– Сама дойду, – огрызнулась Ребекка, собираясь уйти отсюда тем же путем, что пришла.
Джед нагнал ее у калитки. Это был самый короткий способ покинуть владение тети.
– Ребби, подожди...
Она сделала вид, что не слышит.
– Ребби!
Она вышла на тротуар и зашагала, не оглядываясь.
– Черт! Что произошло, Ребекка?
– Тебя не касается.
Глаза ее блестели, а припухшая щека и губа выглядели ужасно, хотя и чуть лучше, чем вначале. Джед провел пальцем по корочке запекшейся крови:
– Все, что касается тебя, касается и меня, Ребби...
Она остановилась и сказала:
– Не надо, Джед.
Но он не мог отойти от нее. Не хотел. Он провел рукой от ее подбородка к кончикам пальцев, тихо сжал ей ладонь со словами:
– Ребби, я тебе не враг. Кто тебя ударил?
Ребекка закрыла глаза. Она уже не доверяла даже самой себе. Джед такой сильный и надежный. Ей вдруг захотелось, чтобы он обнял ее. Она устала от одиночества, устала от странствований, от полуправды и секретов. Она из рода Блэкбернов – внучка Томаса, пария.
– Ребби, – повторил Джед, – кто тебя ударил?
Ребекка посмотрела на него:
– Тот человек из Сайгона. Француз.
Он почувствовал, как все в нем ожесточается.
– Мне надо было пристрелить ублюдка. В Сан-Франциско был удобный случай.
– Нет, все гораздо сложнее. Его зовут Жан-Поль Жерар. Одному Богу известно все, что он сделал, но тогда он не только стрелял в тебя. Я думала, ты видел. Все эти годы я думала, что ты знаешь.
Джед застыл от напряжения.
– Знаю что?
– Тогда, в 75-ом году в Сайгоне, он спас мне жизнь. И маленькой Май.
ГЛАВА 23
С самого первого мгновения, как Джед увидел запеленатую Май в руках обессиленной матери, он понял, что это крохотное ворочающееся дитя способно изменить всю его жизнь. Он уже отсрочил отъезд из гибнущего Южного Вьетнама из-за этого ребенка. Она должна была появиться на свет две недели назад. Тогда еще оставалась какая-то надежда на то, что удастся договориться с Ханоем о приостановке победного шествия на юг.
Но ребенок не спешил появляться на свет, а коммунисты брали одно селение за другим, пока наконец, в начале седьмого, в туманных сайгоновских сумерках 26 апреля 1975 года, не родилась черноволосая девочка под материнские стоны муки и радости – и под артобстрел гигантской военной базы Тан-Сон-Нат, что всего в четырех милях от центра города.
Война подступила к Сайгону.
Монахиня-француженка, которую пригласили к Там в качестве повивальной бабки, после завершения трудных родов отвела Джеда в сторонку. Ребенок и Там заснули. Артиллерийский обстрел стихал. Но монахиня – сестра Джоанна – выглядела озабоченной.
– Ребенок здоров, но Там очень слаба, – сказала она по-английски. – Беременность длилась дольше положенного и, боюсь, роды были для Там тяжелы. Думаю, она поправится, но вы должны подождать с возвращением в Америку.
Джед удивился:
– Откуда вы знаете...
– Вы должны увезти ее отсюда, – сказала сестра Джоанна с настоятельностью, несвойственной тем, кто, подобно ей, за последние несколько месяцев повидал немало страха, болезней и смертей. В город десятками тысяч стекались беженцы. Теперь им некуда было бежать, разве что навсегда покинуть землю предков. Молодая монахиня схватила Джеда за руку: – Она должна уехать из Сайгона ради ребенка. Таких, как эта девочка, вьетнамцы называют буй дой. А это значит – пыль жизни.
Джед впервые услышал это выражение, но сразу понял его смысл. В коммунистическом Вьетнаме детям американских отцов, будь они белыми, черными или коричневыми, придется хлебнуть немало горя.
Отпустив руку Джеда, сестра Джоанна продолжала:
– Ходят разговоры, что ответственные за эвакуацию будут проводить вьетнамских женщин, имеющих детей от американцев, через свою систему, не задавая им никаких вопросов. Даже laissez - passer[21] ей выправлять не придется.
Джед тоже слышал нечто в этом роде. В ожидании появления ребенка со дня на день он рассчитывал, что наполовину американское дитя поможет Там с выездом, и не торопился делать последние приготовления к отъезду из Сайгона, хотя поступила директива эвакуировать весь «второстепенный» американский персонал. А кто может быть «второстепеннее» архитектора и студентки-второкурсницы? Тем не менее, ни он, ни Ребекка – прекрасная и задиристая, как всегда – не уехали бы из Сайгона без Там, для которой ребенок мог послужить чем-то вроде выездного билета.
И все же, если бы Там могла выдержать тяготы дороги, он и Ребекка увезли бы ее как можно скорее – любым способом. У Там не было особого статуса, позволившего бы ей эвакуироваться из страны, но они что-нибудь да придумали бы.
Проблема заключалась в том, что Республика Вьетнам гибла стремительно и неотвратимо. Американский посол Грэхем Мартин не имел ни времени, ни возможностей эвакуировать всех тех вьетнамцев, кому при коммунистическом режиме грозила тюрьма. Первой его заботой были остававшиеся в стране американцы. Но и их надо было эвакуировать без лишнего шума, иначе среди населения, увидевшего, что американцы удирают, поднялась бы паника. Вьетнамцы боролись бы с американцами и друг с другом за дефицитное место на самолетах и вертолетах... перегрузки, стрельба, гибнущие, смятые в давке дети... Вьетнамские солдаты, призванные защищать мирных жителей, убивали и калечили бы их, спасая собственную шкуру. Одним словом, паника.
Все это уже случилось месяц тому назад в Дананге.
Джед обещал монахине, что он сделает все возможное, чтобы помочь Там. Они оформили документы на новорожденную, и Джоанна ушла в сырую, парную ночь, не боясь ни комендантского часа, ни возобновления артобстрела.
Квартира показалась вдруг Джеду слишком тихой и пустой. Он с нетерпением ждал, когда возвратится Ребби, которая отправилась на поиски еды и «прочих сладостей». Что она имела в виду, Джед не знал. Большинство жильцов этого дома были американцы. За исключением писательско-дипломатической четы с верхнего этажа все уже выехали из страны, передав неугомонной Ребекке Блэкберн право распоряжаться тем, что осталось у них в буфетах. Таким способом она раздобыла белоснежные простыни для родов и даже принесла какую-то лохматую куклу (?) для ребенка.
Джед на цыпочках вошел в спальню, но Там уже проснулась. Веки у нее припухли, отяжелели, лицо было бледно, но сохраняло непобедимую прелесть вопреки страху, истощению, только что перенесенным непростым родам. Исхудалое, вытянувшееся лицо – и на нем глаза, огромные и такие печальные, с любовью и нежностью смотрели на безмятежно спящее дитя.
– Ребби отправилась на промысел, – весело сказал Джед. – Как самочувствие?
Там заставила себя улыбнуться:
– Устала, и немного больно.
Джед и не ждал другого ответа. Впервые он присутствовал при родах и как бы заново убедился в силе и терпеливости женщин. Ребби сказала только, что она не может поверить в то, что ее мать прошла через такое шесть раз. Но, конечно, появление Май все оправдывало. Джед не сводил глаз с девочки.
– Принести тебе что-нибудь?
– Если можно, воды.
Поблизости стоял кувшин, и он тут же наполнил два стакана. Там поморщилась, приподнимаясь в кровати, но не жаловалась. Она с благодарностью взяла стакан и отпила немного.
– Как в городе? – спросила она.
Он понял, что она имеет в виду.
– Плохо. Пока ты рожала, «большой» Мин дал присягу в качестве нового президента. Твердолобые консерваторы считают, что он способен договориться с Ханоем, но я в этом сильно сомневаюсь. Выражаясь языком ковбоев, нас жмут со всех сторон. Все, что может Мин, так это вручить противнику ключи от города и тем самым предотвратить кровавую бойню. – По мере того, как Там становилась все бледнее, Джед все больше жалел о своих беспощадных словах. – А может, «освобождение» будет не таким страшным. В Дананге, например, большинство смертей явились результатом паники, а не коммунистических зверств.
Естественно, память о зверствах коммунистов во время наступления в 1968 году, когда в Хуэ было убито три тысячи мирных жителей, помогла в раздувании истерии, погубившей Дананг. Но Джеду не требовалось рассказывать об этом Там. Вьетнам – ее страна. Как и во многих других, в ее семье были убитые, истерзанные пытками, хлебнувшие немало горя под французами, вьет-конговцами, северными вьетнамцами, коррумпированными южанами. С 1963 года, когда погиб ее отец, известный во Вьетнаме человек, и в результате скандала закатилась звезда Томаса Блэкберна, не менее известного человека в Сайгоне, Там старалась жить тихо и неприметно. У нее был небольшой доход, поскольку Томас убедил Куанг Тая перед возвращением на родину застраховать свою жизнь. После школы Там использовала свои языковые познания, работая на французские, австралийские и американские фирмы. Однако ни среди американцев, ни среди северных вьетнамцев она не заимела ни друзей, ни врагов.
