Текст книги "Вероломство"
Автор книги: Анна (Энн) Харрелл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц)
– Мой дедушка всегда ездит в Сайгон. Мама посылает ему мои рисунки, а папа говорит, что мы как-нибудь поедем его навестить. Тогда и увидимся.
– Ладно, – сказала Там, повеселев. – Ты умеешь говорить по-вьетнамски?
Ребекка не совсем поняла, о чем ее спрашивают, тогда Там сказала несколько слов на родном языке. Папа, когда они были одни, разговаривал с ней не по-французски, а по-вьетнамски, поэтому она успела кое-чему научиться.
– Как смешно звучит, – сказала Ребекка.
Там улыбнулась. Никто ей раньше такого не говорил.
Ее американская подружка спрыгнула с кровати и стала копаться в вещах тети Абигейл. Вообще-то она Там не тетя, но Абигейл просила ее так называть, потому что мадам Рид – обращение, от которого она чувствовала себя пожилой дамой, а она еще молодая. Там обожала тетю Абигейл. Та позволяла детям играть в саду и в поле за домом и никогда их не ругала. Там слышала, как папа просил Абигейл оставить детей в покое, поскольку она думает только о себе, а с ними ей скучно, но Там решила, что это неправда. Тетя Абигейл всегда такая добрая и ласковая.
– Ух! – сказала Ребекка. – Посмотри, Там!
И она своими запачканными ручонками вытряхнула на кровать содержимое мягкой красной сумочки. По белой простыне раскатились разноцветные камушки. Белый, желтый, зеленый, голубой, красный, фиолетовый, черный. Там в восхищении воскликнула:
– Какие красивые!
Ребекка тщательно их пересчитала – всего десять камушков.
– Как ты думаешь, тетя Абигейл с ними играет? – спросила Ребекка.
Там с сомнением покачала головой:
– Тетя рассердится, когда узнает, что мы зашли в ее спальню.
– Ой! Хочешь, пойдем копать червей?
– Не хочу, спасибо.
Пожав плечами, Ребекка выбежала из комнаты, а Там опять стало одиноко при мысли, что скоро вот придется возвращаться на родину, которой она совсем не знала. Она уткнулась лицом в подушку, чтобы удержаться от слез, и невольно нащупала цветные камни. Вот бы взять их на память о тете Абигейл и этом доме. Спросить разве, да нет – тетя Абигейл не позволит. А если и позволит, папа не разрешит принять такой подарок.
И опять покатились слезы. У тети Абигейл так много красивых безделушек. А папа сказал, что Вьетнам – бедная страна, что у вьетнамцев не бывает так много вещей, как у Вайтейкеров. И у них не будет, потому что это несправедливо по отношению к соотечественникам, которые недоедают. Там старалась понять слова отца.
Однако она не смогла положить мерцающие камни в комод, откуда их извлекла Ребекка. Приняв решение, она быстро собрала их, спрятала в бархатную сумочку и побежала в сторожку, где они с отцом жили в комнате, выходящей окнами на огород.
– Там, Там! – нетерпеливо звала Ребекка.
Там была уверена, что подружка следила за ней, и она уж было собралась возвратить камни на место, но Ребекка ворвалась в сторожку с длинным, толстым червяком. Такого Там раньше никогда не приходилось видеть.
– Вот здорововский, да? – спросила Ребекка.
– Да, – ответила Там, успокоившись.
ГЛАВА 2
Бостон, Массачусетс, 1989 год
Официант принес страдающему вице-президенту компании «Вайтейкер и Рид» второй стакан изумительно смешанного мартини и молча, проворно убрал первый. Сухопарый, седеющий, педантичный Ли Дониган с трудом выносил две вещи: делать за кого-то грязную работу и томительно ждать. Ребекка Блэкберн умудрилась в один день стать источником обеих неприятностей.
Он попробовал мартини. Превосходное. Ему нравилось успокоительное жжение коктейля. А в том, что ввязался в это дело, он сам виноват. Следовало выяснить заранее, что график-дизайнер-лауреат, приглашенный ответственным за связи с общественностью, дабы придать компании «Вайтейкер и Рид» новый корпоративный имидж, – это одна из тех Блэкбернов. А он решил, будто бостонские Блэкберны никогда не осмелятся сунуться к ним в компанию. Да и кто мог предположить обратное?
Да, хлебнул он с этими Блэкбернами.
Особенно с этой.
Красочный всполох, взрыв энергии – Ли невольно поднял глаза. Ребекка Блэкберн перехватила его взгляд из дальнего конца шумного ресторана, махнула ему рукой и направилась к его столику, не замечая готового услужить метрдотеля. Ее искрометное появление, казалось, осветило всех, кто собрался на ланч в ресторане на последнем, сороковом этаже здания фирмы «Вайтейкер и Рид». Они встречались всего несколько раз, но Ли успел убедиться, что Ребекка из тех женщин, которые никогда не остывают. Она вечно рвалась вперед, всегда была полна деятельности. А если учесть, что к этой победительной энергии приложилась утонченная красота, то станет ясно – в результате получилась незабываемая женщина. Высокие скулы, сильные надбровные дуги и подбородок придавали ее притягательному лицу острый драматизм, а не доходящие до плеч волосы необычного гнедого оттенка дополняли чистую, сливочную кожу. Ли надеялся только на то, что у этой женщины, смахивающей на скуластую ирландку, достанет профессиональной этики не спустить на него собаку. А то, что у нее крутой нрав, он не сомневался ни секунды.
Ребекка с ходу села напротив него. За ее спиной открывалась панорама бостонской гавани под чистым майским небом. Столик Ли был лучшим в этом зале. Кабинет его располагался двумя этажами ниже. Он гордился тем, что работает в одном из самых знаменитых и престижных зданий Бостона. И он во что бы то ни стало сохранит за собой эту должность, даже если придется сделать за Квентина Рида, президента фирмы, то, что тот не может сделать сам.
– Простите, я опоздала, – сказала Ребекка.
В ее тоне и в выражении лица не чувствовалось извинения, и ощущение вины, посетившее Ли, потонуло под новой волной раздражения. Ей надобно было знать, что она сама уготовила себе подобный ланч, когда выдвинула себя на заветное место дизайнера в «Вайтейкер и Рид». Лучше бы она удержалась от такого шага.
– Однако, – продолжала Ребекка, – вице-президенты приглашали меня в ресторан только в одном случае – когда собирались объявить об увольнении.
Дерзит художница, подумал Ли. Она улыбнулась ему быстрым взглядом живых синих глаз и поднесла к губам, подведенным коралловой помадой, стакан с водой. В каждой детали ее туалета чувствовался профессионал-стилист. На Ребекке был жакет цвета тыквы и черная юбка. Если верить слухам, она одевается на дешевых распродажах, хотя может позволить себе все, что пожелает. Ли решил не забывать, что перед ним – состоятельная дама. С голоду не помрет.
В ушах у нее были золотые драконники – еще одна демонстрация хваленой блэкберновской независимости. Пусть это трехдолларовая бижутерия – хотя не похоже – серьги напоминали Ли Донигану, что перед ним представительница знаменитого клана Блэкбернов. В «Вайтейкер и Рид» она держалась особняком. Будто заранее знала, что здесь не задержится.
Дониган решил не юлить:
– Вы правы, – сказал он, – фирма намерена расторгнуть с вами контракт, Ребекка.
– Чья идея?
– Это к делу не относится.
Он подозвал официанта и предложил Ребекке сделать заказ. Ли Донигана не мучила мысль, что он слишком торопит ее. Она заказала жареного судака и салат. Ли попросил себе то же самое. Выпитое мартини умерило его аппетит.
– Мне – с собой, – сказала Ребекка, когда официант собрался уходить.
Бедняга ошарашенно переспросил:
– С собой?
Ребекка одарила его одной из самых обворожительных улыбок:
– Да, пожалуйста.
Ли в мыслях проклинал Квентина Рида за то что тот, жалкий трус, не сумел сказать Ребекке, которую знал с детских лет, чтобы она прекратила свои игры и выметалась из компании.
– Вижу, вы даже не хотите взглянуть на мои наработки, – заметила Ребекка.
– Теперь в этом нет никакого смысла.
Однако Ли обрадовался бы, если бы Ребекка Блэкберн разложила свое портфолио на льняной скатерти и дала ему возможность не торопясь посмотреть на то, что она успела сделать для компании. Как дизайнер она не имела себе равных. Эскизы, выполненные ею для «Вайтейкер и Рид», сочетали в себе неповторимые черты бостонского традиционализма с современными смелыми линиями. Ли знал, что замену будет найти нелегко, если вообще возможно.
– Вы не собираетесь дать мне напутствие? – вдруг спросила она.
Вопрос застал Ли врасплох:
– Простите?
– Дело в том, что меня ни разу не увольняли, не дав непрошеных советов насчет того, как надо вести себя в будущем. Больше всего мне понравился совет президента одной далласской нефтяной компании, где я проработала пару месяцев года два тому назад. Он велел мне поскорей выйти замуж и нарожать детей, но потом, изменив свое мнение, сказал, что не пожелает такой язвы даже врагу.
Ли безумно захотелось еще мартини. Ответственный за связи с общественностью перед этой встречей успел познакомить его с головокружительным послужным листом Ребекки. Сколько городов и фирм она сменила с тех пор, как сделала фантастический прыжок из безвестности, в двадцать пять лет став одной из самых удачливых деловых женщин десятилетия. Когда-то, в Бостонском университете, она на пару с подругой по комнате изобрела увлекательную, лишенную дидактизма, динамичную настольную игру «Заумник», коробки с которой появились на полках магазинов в 1980 году и сразу же стали беспримерным бестселлером. Когда они продали права на изобретение бостонскому конгломерату игрушек – это произошло в 1983 году – подруга Ребекки стала вице-президентом компании, и обе они вошли в совет директоров. Но Ребекка на этом не успокоилась и продолжала кочевать по свету. Нью-Йорк, Лондон, Париж, Даллас, Сиэтл, Гонолулу, Сан-Диего, Атланта – всюду она успела поработать, и совсем не потому, что в том была необходимость. За непродолжительный период знакомства у Ли сложилось впечатление, что Ребекка не жалует образ жизни праздных богачей – тех, кто не считает нужным трудиться. В Бостон она возвратилась всего месяцев пять назад и тут же открыла дизайнерскую студию. Чтобы начинание имело успех, надо было отдаться этому проекту полностью, не разбрасываясь. Ли не знал, в чем тут дело. Может, она бежит от себя, от собственной удачи, от тяжелого прошлого. А может вовсе и не бежит, просто не может остановиться. С Ребеккой и такое возможно.
– Я не собираюсь давать вам никаких советов, – сказал он, улыбаясь вопреки воле. – Надеюсь, что в Бостоне вы найдете то, что ищете. Желаю вам удачи, Ребекка. – Он протянул к ней через стол руку. – Правда, желаю.
– Если бы я не была Ребеккой Блэкберн, все вышло бы иначе?
– Все вышло бы иначе, – сказал он, зная, что не должен был так говорить, – если бы вы были кем угодно, только не Ребеккой Блэкберн.
Ребекка была не из тех, кто отказался бы от пищи лишь по той причине, что за нее платит Квентин Рид, но запах рыбы чуть не вывернул ее наизнанку, пока она спускалась в лифте с сорокового этажа на первый. Когда двери мягко раздвинулись, она выбежала в отделанный вишневым деревом, мрамором и бронзой вестибюль.
И застыла. К дьяволу. Квентину от нее так просто не отделаться.
Ребекка опять вошла в лифт, нажала кнопку тридцать девятого этажа и захрустела, уплетая, салатом из шпината. Не боится она Квентина Рида. Было время – она откачивала его раствором кулинарной соды, когда тот с Джедом Слоаном наглотался желтеньких[5], но не сказала ни слова его матери, пожелавшей знать, почему у мальчиков такая странная походка.
Холл тридцать девятого этажа был еще богаче, чем вестибюль, но Ребекка, не глядя по сторонам, шла в святая святых – кабинет президента компании «Вайтейкер и Рид», самой престижной бостонской фирмы в области строительства и торговли недвижимостью. Абигейл Вайтейкер по сию пору сохраняла за собой титул председателя совета директоров, однако реальная власть в компании принадлежала теперь ее тридцатисемилетнему сыну, что немало удивило Ребекку. Ведь Абигейл была невысокого мнения о Квентине.
Его секретарь, безукоризненно одетая негритянка, предложила Ребекке подождать, пока она узнает, готов ли принять ее мистер Рид.
– Я друг семьи, – сказала Ребекка, стараясь прошмыгнуть мимо.
Вскочив со своего места, мисс Уилла Джонсон, гибкая и быстрая, потребовала, чтобы Ребекка оставалась в приемной, иначе ей придется вызвать охрану.
– Мистер Рид и я, – сказала Ребекка, – в детстве падали в пруд в Бостон-Коммон[6], а потом вместе сушили одежду. Ему было пять, а мне два.
Кажется, из пруда их вызволил тогда Джед, и он же доставил их на Бикон-Хилл. Но Ребекка не была в этом уверена.
Уилла, вообразив, как ее благовоспитанный шеф барахтается в пруду, почтительно отступила, и Ребекка беспрепятственно вошла в импозантный кабинет Квентина.
Тот говорил с кем-то по телефону. Когда появилась Ребекка, он положил трубку и уставился на нее водянисто-голубыми глазами.
– Ребекка, – прошептал он.
Прошло четырнадцать лет.
Опомнившаяся Уилла стояла на подхвате, готовая выдворить Ребекку, но услышав, сколько эмоций было в хриплом голосе шефа, почтительно удалилась и тихонько прикрыла дверь.
– Привет, Квентин.
Стал красивее, чем прежде. Коренной американец, унаследовавший черты первых переселенцев: густые пепельные волосы, квадратный подбородок. Элегантный, самоуверенный, хотя Ребекка подозревала, что это скорее на поверхности, чем внутри. Квентин всегда боролся со своей излишней чувствительностью. Костюм на нем – модного покроя, в тонкую полосочку, как это принято у деловых бостонцев.
Он прочистил горло.
– Чем могу служить?
– Это твоя идея, или матушки, – дать мне отставку?
– Ты была у нас на контракте, а не по найму. О каком увольнении тогда идет речь?
– Слова, слова, Квентин. Тебе не удастся увильнуть от ответа. Стало быть, ты узнал обо мне, рассказал маме, а та велела отделаться от меня?
Он поморщился от столь прямого вопроса, но подтвердил ее догадку едва заметным кивком.
– Значит ли это, что длинная рука клана Вайтейкеров-Ридов собирается помешать моему бизнесу в Бостоне?
– Разумеется, нет. – Он поднялся из-за стола. Ребекка с удивлением отметила, какой он высокий. Она успела забыть. – Прошу тебя, Ребекка, взгляни на все с другой стороны.
– Уже. Потому я и здесь. Вам претит мысль, что Блэкберны заработают даже самую малость в вашей фирме.
– Но ты не нуждаешься в деньгах...
– Не об этом речь, Квентин... – Она уже пожалела, что вышла из этого лифта. – Квентин, я думала, мы можем забыть прошлое.
Он на секунду закрыл глаза, вздохнул и покачал головой:
– Ты знаешь, что это невозможно.
Ей надо было это знать. Двадцать шесть лет назад ее отец, отец Квентина и Куанг Тай попали в засаду по вине Томаса Блэкберна. Головорезы Вьет-Конга убили всех троих. Но Ребекка не доставит удовольствия Квентину. Она не заговорит об этом.
Вместо этого она сказала:
– Знаешь, работа над новым проектом была мне интересна с профессиональной точки зрения.
– Ты никогда не умела лгать, Ребекка. Это твой дед...
– Оставь его.
Квентин нахмурился:
– Лучше уходи, не то мы наговорим друг другу такого, о чем после пожалеем.
– Будь проклят ты и твоя матушка.
– Что ж, если тебе станет от этого лучше, – спокойно сказал он.
Лучше не стало. Проклятия не помогут. Ребекка стремительно вышла из роскошного кабинета и по пути к лифту выкинула сверток с рыбой в урну для бумаг, в надежде, что приемная успеет как следует провонять. Пусть Квентин помнит, что у Блэкбернов есть своя гордость.
ГЛАВА 3
Сан-Франциско
Джед Слоан проклинал того человеконенавистника, который придумал смокинг. Он вторично попытался завязать галстук-бабочку. Бог знает, сколько лет прошло с тех пор, как он делал это последний раз. С остальными деталями праздничного костюма он справился относительно легко, да и с бабочкой, разумеется, можно совладать, но времени уже не осталось. Хорошо хоть, что смокинг достался ему задаром: пришлось потратиться только на чистку. Мама – не зря же она из бостонских Вайтейкеров – давным-давно настояла на покупке смокинга, и теперь его достаточно было извлечь из дальнего угла гардероба. С бабочкой вновь неудача – и вот коварная вещица летит под стол. Он наденет джинсы. Конечно, отец и сестра будут удивлены. Но он не станет слушать их сетования, что вот он, мол, какой неотесанный, – зато от возни с бабочкой избавится. И не придется шесть, а то и семь часов, провести в несносном смокинге. Он был на волосок от подобного решения.
Но тут послышался милый, несолидный возглас Май: «Папка!», и он улыбнулся. Дочь приглашала его на выход. Потом она спохватилась и придала своему голосу то, что с точки зрения четырнадцатилетней девочки было светскостью:
– Папа, ты еще не готов? Лимузин ждет.
«Только для тебя», – подумал Джед и справился-таки с галстуком, с третьей попытки соорудив простой, в общем-то, узел. Быстро осмотрел себя в зеркале. Классический смокинг скрывал его возраст. И бостонские Вайтейкеры, и сан-францисские Слоаны, увидев его сегодня вечером, с радостью признали бы его своим. У него были крепкие скулы Слоанов, темные волосы, круглые глаза чирка и присущий им всем щегольской вид. А ростом (в нем было под метр девяносто) и телосложением он пошел в маму, вторую из четырех жен Уэсли Слоана, которая несколько лет назад удалилась из бостонского общества и теперь жила на восточном побережье Канады в так называемой добровольной ссылке. И была довольна как никогда.
– О! – присвистнула Май, увидев Джеда во всем великолепии. – Скажи – некрасивый!
Он рассмеялся:
– Да и ты не уродина.
Май наморщила хорошенький лобик. Она была наполовину вьетнамка – американо-азиатка. Невысокая, тоненькая девочка, гибкая и сильная, с вьетнамскими миндалевидными глазами и четко обозначенными скулами. Но широкий подбородок и красноватый оттенок черных волос ясно говорили о присутствии англо-саксонской крови. В азиатском квартале ее сочли бы за белую, в белом квартале – за азиатку. Джед с малых лет учил ее быть самой собой, но недавно обнаружил, что Май не уверена, кто она такая. Он попытался объяснить. Во Вьетнаме американо-азиатов называли «буй дой», то есть пыль жизни. Джед ненавидел это выражение, ведь для него Май была светом всей жизни.
– Вот так комплимент, – сказала она отцу.
– Чтобы ты не слишком заносилась. К концу вечера будешь купаться в комплиментах. Ну что, готова?
Яркий блеск глаз дочери говорил Джеду о том, что его единственный ребенок в предвкушении. Было видно, как хочется ей поскорей сесть в шикарный лимузин, довольно неуместно смотревшийся на фоне их маленького оштукатуренного дома на Рашн-Хилл. Она с трудом сдерживалась. Прилежная девятиклассница, Май не утратила непоседливость раннего детства, направив ее в новое русло. Джед и сейчас ждал, что она подбежит к автомобилю, стукнет ножкой по шинам, залезет под капот, посидит на каждом сиденье, испробует все рукоятки и кнопки. Год назад так бы и было. И бывало, по свидетельству деда.
Сегодня, однако, она величаво подошла к элегантной машине, стараясь не помять платье из гладкой, с холодком, бордовой материи, которое удивительно шло к ее нежной коже. Май вежливо поблагодарила шофера, открывшего перед ней дверцу, назвала его по имени, Джорджем, и села на заднее сиденье совсем как взрослая.
Джед обошел машину и сел рядом с Май. Лимузины он ненавидел еще больше, чем смокинги. С дочерью они обычно колесили по Сан-Франциско на стареньком незамысловатом пикапе «Форд-Эскорт», но чаще ходили пешком или пользовались общественным транспортом.
Проигрыватель компакт-дисков привел Май в дикий восторг. Она всплеснула руками:
– Когда это дедушка успел?
– Он обожает всякие штучки, – спокойно заметил Джед.
Уэсли Слоану было шестьдесят пять. Архитектор с международной известностью, он мог потакать своим дорогостоящим причудам. Предложения войти в его сан-францисскую фирму, которые постоянно получал Джед, вызвали бы у большинства архитекторов черную зависть, но Джед, старший из троих детей Уэсли, упорно отказывался. Он предпочитал работать сам по себе, в маленькой студии на заднем дворе своего дома, специализируясь в реставрации, пристройках, перепланировке – в «изящном плотничестве», как называл это отец. Правда, единокровная сестра Джеда Изабель только что получила диплом магистра архитектуры лос-анджелесского отделения Калифорнийского университета и, кажется, была не против окончательно перебраться в Сан-Франциско. Джед надеялся, что отец удовлетворится хотя бы этим. Уэсли Слоан знал – Джеда не переубедить, но он был не из тех, кто легко мирится с поражением.
Если бы Уэсли мог себе представить, до чего его внучке нравится кататься на лимузине, то он посылал бы к ней машину ежедневно, наплевав на мнение Джеда. Может быть, он даже купил бы такую машину лично для нее и нанял шофера, но за тридцать девять лет Уэсли хорошо изучил характер сына. Если Джед отказывается от материальной поддержки Вайтейкеров и Слоанов, то уж лимузина на своей дорожке он точно не потерпит.
Вечер выдался прохладный, сырой, туманный. В такую погоду Джед с особой силой ощущал свое одиночество. Он молча смотрел в окно, пока автомобиль спускался по извилистой, узкой улице с Рашн-Хилл. Май поставила один из полдюжины компакт-дисков, заботливо приготовленных для нее дедом. Джед улыбнулся, подметив контраст между мягкой обивкой лимузина и песенкой о женщине, которая добивалась, чтобы ее опять взяли на работу официанткой: «Дайте мне веник – и я сотворю чудеса: размету себе дорожку я на небеса...» Май подпевала.
Перед входом в элегантный, недавно открытый отель «Вилла», построенный по проекту Уэсли Слоана, собралась небольшая толпа. Уэсли Слоан и его очередная супруга давали ежегодный благотворительный бал – одно из главных событий в весеннем календаре светской жизни Сан-Франциско. Уэсли посылал приглашение внучке каждый раз с тех пор, как ей исполнилось двенадцать лет, но только в этом году Джед смягчился и разрешил принять приглашение. Теперь Май должна, как когда-то и он, сама определить свое отношение и к Вайтейкерам, и к Слоанам, не испытывая давления ни с чьей стороны.
Но мир так жесток, а она – его ребенок. Егоребенок. И это он должен ее защищать, хоть и верил, что Май – сильная девочка.
Май дотронулась до его руки:
– Посмотри, папа...
Джед уже заметил. Когда лимузин подъехал к тротуару, из тумана вдруг возникли десять мотоциклистов на «Харлей-Дэвидсонах», взяв автомобиль в полукольцо.
– Что это, Джордж? – спросил Джед.
– Не знаю, мистер Слоан, – ответил водитель. – Кажется, мы попались.
– Они собираются к нам пристать? – спросила Май, стараясь скрыть беспокойство.
Джед отрицательно помотал головой:
– Нет, тут слишком много народа. Думаю, они просто хотят нас припугнуть.
Парни крутили рукоятки газа, поднимая невообразимый шум, заглядывали в окна лимузина и строили рожи. Вид их был отвратителен: ожиревшие, татуированные, нечесаные. Шпана. Джед заметил двоих полицейских, неторопливо отделившихся от толпы. В стороне щелкал затвором фотокорреспондент.
– Черт побери, – пробормотал Джед и, повернувшись к Май, сказал: – Не выходи из машины.
Он рывком распахнул дверцу, так, что она коснулась переднего мотоцикла, вышел на тротуар и обратился к парню в клепаной кожаной куртке, обтянувшей круглый живот этого создания с бессмысленным взглядом. Джед спокойно спросил:
– В чем дело?
– Нас не пригласили на вечеринку.
Джед улыбнулся:
– Считайте, что в этом вам повезло.
Фотограф, скрываясь за спинами полицейских, не торопившихся применить власть, как безумный щелкал фотоаппаратом.
– А я не люблю пропускать вечеринки, – заявил мотоциклист, отхаркался и сплюнул к ногам Джеда зеленую медузу.
На Джеда это не произвело никакого впечатления. Парень и его приятели решили таким образом поставить на место сборище богатеньких из высшего общества, да только ошиблись в выборе. Джеду приходилось иметь дело и не с такими.
– Можешь пойти вместо меня, – сказал он, почти не лукавя. – Надо думать, ты и фрак приготовил?
Мотоциклист оценил юмор Джеда. Он даже осклабился, но тут из лимузина высунулась Май.
– Папа, сядь в машину...
– А это что за узкоглазая?
Джед почувствовал спиной, как Май захлебнулась от обиды. От наслаждения, вызванного ее страхом, у наглеца задрожали губы. Этого Джед стерпеть не мог.
Он качнул тяжелую дверцу машины и ударил ею по мотоциклу. От толчка в колесо мотоцикл потерял равновесие и завалился, придавив ногу выпустившего от неожиданности руль парня. Джед, не теряя времени, прыгнул на упавший мотоцикл и вцепился в горло обидчика.
Он избил бы его до полусмерти, но парню помогли не приятели и даже не полицейские.
Помогла Май.
– Папа, – закричала она, – пожалуйста, не убивай его!
Джед отпустил дряблую шею негодяя, наступил на мотоцикл и распахнул объятия бегущей к нему плачущей Май.
– Ну что ты, разве я могу кого-то убить? – утешал он ее, а сам думал: «Еще как могу, если это потребуется, чтобы спасти тебя».
Не испытывая желания раздувать скандал, полицейские позволили мотоциклистам уехать. Джед увидел, что его смокинг выпачкан маслом, а злополучная бабочка опять развязалась. И черт с ним, с этим показным лоском.
Он предложил Май взять его под руку:
– Мадам?
Она хихикнула и положила маленькую ладошку на выгнутую кренделем руку отца.
– Мне надо было помочь тебе отлупить этого парня.
– На нашу семью хватит и одной сорвиголовы.
Фотограф продолжал щелкать камерой, но Джед не обращал внимания ни на него, ни на одобрительные взгляды толпы. Он вел свою дочь на ее первый бал.
ГЛАВА 4
Почти через неделю после того, как ее выгнали из «Вайтейкер и Рид», Ребекка красила ногти красным лаком «Палома Пикассо» и внимательно просматривала объявления о работе в фениксской газете, купленной на Гарвардской площади в лавке загородной прессы. В Фениксе ей еще не приходилось жить. Она не знала, хорошо ли перебираться туда в самом начале лета, хотя жизнь в уединении привлекала романтикой. В принципе, в Бостоне ее ничто не держит. И маленькая, едва оперившаяся студия сейчас в затишье.
Конечно, чтением объявлений и маникюром студии не поможешь. Она не собиралась делать вид, будто поиски работы ниже ее достоинства. Успев поработать в достаточном количестве студий и приобретя несколько в собственность, – все потом были проданы с выгодой, – Ребекка разбиралась в требованиях, предъявляемых к художественному дизайну. Она знала, что необходимо для того, чтобы преуспеть в этом деле. Одним талантом ничего не добиться: творческие способности Ребекки подкреплялись отточенным профессионализмом и, что греха таить, нахрапистостью. Возвратившись в Бостон, она упорно работала. Не хотела никого нанимать в помощь, пока все не устроит сама. Она была и экономистом, и дизайнером, и модельщиком, и менеджером, и секретарем, и девочкой на побегушках. Второстепенные занятия умаляли радость от главного, того, что ей нравилось больше всего – быть дизайнером, но ей хотелось выполнять также и черновую работу.
Студия занимала несколько просторных комнат в обшарпанном доме на Конгресс-стрит, который был собственностью Ребекки. Это всего в нескольких кварталах от бостонского Детского Музея, правда, не в том направлении, в каком хотелось бы, но место было удобное, хотя район в последние годы стали населять и осваивать «новые американцы» – молодые преуспевающие бизнесмены. Ребекка купила дом задолго до того, как цена на недвижимость в старой части Бостона взлетела до небес. Причина приобретения была сентиментальной: на этом месте некогда стоял единственный пакгауз судоходной компании Блэкбернов. Было это году в 1800-м. Теперешние ее жильцы – ни один из которых не подозревал, что она их хозяйка – были таковы: угрюмый печатник, услугами коего Ребекка ни разу не воспользовалась, оптовик, торговавший оборудованием и материалами для офисов, поставщик продовольствия, трое или четверо бухгалтеров и еще дюжина непонятных мелких бизнесменов, к которым никогда не приходили посетители. Ребекка могла поднять плату за жилье или продать здание. Предложений хватало, в том числе одно весьма привлекательное от вице-президента «Вайтейкер и Рид», которому, очевидно, не пришло в голову, что она одна из техБлэкбернов и что его босс даже не приблизится к дому, оскверненному ее владением.
Телефонный звонок оторвал Ребекку от размышлений, не стать ли ей главным художником сети международных курортов с представительством в Скоттсдейле. Неслабо. На завтрак – что-нибудь из японской кухни и впридачу заманчивые поездки.
Она поставила кассету с записью делового шума и взяла трубку:
– Ребекка Блэкберн.
– Ребби, что это у тебя там за вокзальная суета?
Ребекка улыбнулась, услыхав голос Софи Менчини:
– Мои подчиненные за работой. Я вычитала где-то, что шумовой фон вызывает у звонящих большее уважение к предприятию, возглавляемому женщиной. Они думают, что здесь и правда работа так и кипит.
– Господи! Выключи скорей, у меня важные новости.
Софи не тратит время на пустяки с девяти до пяти, а сейчас пол-одиннадцатого. Медноволосая, миниатюрная подруга Ребекки, бывшая соседка по комнате, соавтор «Заумника», была женщина сообразительная, выносливая и решительная. Много лет назад Софи, девушка из пригорода, приехала учиться в Бостонский университет. Она была типичной представительницей среднего класса, тогда как Ребекка принадлежала к высшей бостонской знати. В то время Ребекка возвратилась домой после десяти лет ссылки в центральной Флориде, где она прожила эти годы с матерью и пятью младшими братьями.
Обе они – и Софи, и Ребекка – во что бы то ни стало хотели независимости. Софи добивалась ее постепенно, осуществляя заранее продуманные шаги, Ребекка – импульсивно. Когда «Заумник» начал победное шествие, Софи уже получила степень магистра экономики управления и была готова, если представится возможность, погрузиться в круговерть деловой Америки. Она никогда не оглядывалась назад.
– Ты попала на страницы таблоида[7], – сказала Софи, сразу перейдя к делу.
Ребекка засмеялась:
– Неужели «Геральд» пронюхал, что Вайтейкеры сократили Ребекку Блэкберн?
Она усмехнулась, заметив непроизвольную горечь своих слов. До Бостона она никогда не поступала на службу, не будучи уверена в правильности принятого решения, в том, что она занимает свою нишу, что обретает дом. Работала она всегда на пределе возможного. Ее дизайнерские разработки оправдывали самые смелые ожидания заказчиков. Переход на другое место давал ощущение свободы, но вместе с тем вызывал сложное чувство трудно описуемой пустоты. Ей казалось, будто она что-то теряет, будто предает кого-то. А эпизод с «Вайтейкер и Рид» – сюда же надо отнести и возвращение в Бостон, и идею получить наконец ученую степень – был не просто попыткой заиметь работу или придать своей жизни некую устойчивость.
Она знала, что это было просто искушением судьбы.
– Да, об этом я слышала, – сказала Софи. – Во всяком случае, ты не помрешь с голоду без денег Квентина Рида.
