Текст книги "Вероломство"
Автор книги: Анна (Энн) Харрелл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)
– Тебе пора восстать против матери, – поучала его Джейн. – Квентин, тебе уже тридцать семь. Ты заслуживаешь большего, нежели подписывать распоряжения Абигейл. Неужели ты не понимаешь? Она зауважает тебя куда сильней, если ты перестанешь во всем ей уступать и начнешь хоть изредка спорить. Я люблю тебя за скромность, сдержанность, чуткость, но только в том случае, когда это качества, сопутствующие силе, а не слабости. Пришло время, чтобы и она поняла это. То, что она деловая женщина и глава крупной корпорации, еще не означает, что ей нравится упиваться властью. Думаю, на самом деле она придерживается весьма старомодных воззрений. В глубине души твоя мать хочет, чтобы над ней главенствовал мужчина.
У Квентина не нашлось контраргументов. Может быть, он скромен, может быть, чуток. Люди так говорят, ну и что? Он слаб, как отец. Вот мама сильная. Джейн ее просто недопонимает: Абигейл Рид никогда не допустит, чтобы кто-то над ней главенствовал. Ее уважают за непогрешимость, честность, благородство, деловую хватку и прозорливость. Квентин ей не соперник.
Газон резко обрывался каменистым уступом, нависавшим над скалистым берегом. Квентин подошел к самому краю и посмотрел вниз, словно с высоты пятиэтажного дома. Начинался прилив, и вода бушевала на крупных камнях, пенилась, клокотала. Ветер Атлантики обдувал разгоряченное после бега лицо, развевал влажные волосы, но Квентин не замечал холода. Как страшно оказаться среди пенных бурунов! Ведь он такой слабый пловец. Но даже если бы его прибило к какой-нибудь суше, вряд ли бы он долго протянул. И прилив увлек бы его за собой.
Квентин содрогнулся от страшных мыслей. Надо срочно взять себя в руки.
Прошлой ночью ему снилась Там. Впервые за много лет. Он видел ее как наяву. Каждая черточка запечатлелась так ясно. Блестящие черные волосы рассыпались по плечам, когда она оборачивалась к нему с белозубой улыбкой. Лицо нежное и несказанно прекрасное. Искристые черные глаза и маленький чувственный рот. Она почти не пользовалась косметикой и выглядела словно красивая девочка. Квентин без устали кадил ей фимиам. Она обзывала его расистом, американской свиньей, а он соглашался и оправдывался, расхваливая ее ум и самостоятельность. Заканчивалось это обычно в постели, где она проявляла себя искусной, опытной любовницей. Весьма взрослой.
«Я не могу жить без тебя», – повторял он ей много раз.
Проснулся Квентин весь в поту, разбитый, с этой же фразой на устах. И долго еще ему казалось, что он чувствует легкий аромат ее дорогих духов. Она никогда не говорила, что это за духи, – это секрет, говорила она. Квентину не нравилась ее чисто вьетнамская склонность к загадкам и тайнам.
Утренняя пробежка оказала волшебное расслабляющее воздействие. Утром он позвонил секретарше и предупредил, что будет позже, но теперь подумывал о том, чтобы вовсе не ехать в город. Можно остаться здесь, пройтись вдоль скалистого берега. Камни скользкие от сырости, надо быть осторожным.
Или не надо?
Он горько усмехнулся. Это будет трагической случайностью, не так ли? Станет ли тосковать по нему мать, или, упиваясь всеобщим вниманием, позабудет печаль? Сначала молодая вдова, теперь безутешная мать.
– Господи, – пробормотал Квентин, стараясь отогнать мрачные мысли.
Он быстро зашагал к дому. Влажные кроссовки хлюпали на каждом шагу. К ногам прилипли мокрые травинки. Он вспомнил, как когда-то мечтал жить здесь с Там, хотел, чтобы огромный дом наполнился детьми. Квентин шагал по напитанной влагой лужайке и почти наяву видел, как они бегут к нему навстречу и кричат «Папа, папа!», а он берет их в охапку.
Почему Там вдруг разлюбила его? Почему она не смогла простить?
Оказалось, что к нему по газону и правда кто-то идет. Но не ребенок, – мужчина. Квентин похлопал глазами, подумав, что видение приняло другой облик. Но чем ближе он подходил, тем ясней различал мужскую фигуру: белые, как снег, волосы, прихрамывающая походка.
Тот сам француз. Жан-Поль Жерар.
Квентин замедлил шаг, но не побежал прочь, что было бы не лишено смысла. Ведь он мог с легкостью удрать от этого немолодого человека. Однако, как он не хитрил, француз всегда доставал его в Сайгоне. И в Бостоне он его отыщет, если уж задумал.
Когда они поравнялись, Квентин прочистил горло и сказал:
– Вы пришли убить меня.
Жерар захохотал страшным смехом из самых кошмарных снов Квентина.
– Можешь не продолжать: ты тоже думал, что я мертв. Или только надеялся?
– Я много лет не думал о вас.
Опять смех. Но глаза француза оставались мертвенно-тусклыми. Отсмеявшись, он сказал:
– Лжец.
А ведь правда.
– Что вам угодно?
– Во всяком случае, не твоя смерть, – сухо произнес Жерар. – Нет, друг мой. Это было бы слишком просто для нас обоих. Я не причиню тебе вреда. Наша Сайгонская договоренность потеряла силу.
«Договоренность» эта была не чем иным, как заурядным шантажом. Квентин прибыл в Сайгон в октябре 1973 года – почти через восемь месяцев после подписания Парижского мирного соглашения. Он с презрением отнесся к американцам, которые, вместо того чтобы помогать, эксплуатировали эту страну. Они поддерживали и насаждали тайную проституцию, наркобизнес, ввергали народ в нищету. Они были американцами, позорившими свою нацию. А потом Квентин так просто, так глупо, стал одним из них. Сыграв на страхах прекрасной вьетнамки, он заставил ее вступить с ним в интимные отношения. По крайней мере она делала вид, что любит его. Когда он улетел в Бостон и не торопился возвратиться, она предположила худшее. И не стала ждать, оказавшись в объятиях Джеда Слоана. Квентин задним числом спрашивал себя, кто кого использовал?
Но Жерар шантажировал его вовсе не по причине любовной связи с Там. По собственному недомыслию Квентин оказался втянутым в сеть американских граждан, организовавших доставку наркотиков в Соединенные Штаты. Жан-Поль Жерар это пронюхал и пригрозил «засвидетельствовать» участие Квентина в преступной организации главе компании «Вайтейкер и Рид» – если Квентин не откупится. И Квентин заплатил. Он передал Жерару не одну тысячу долларов, пока не убедился, что единственный выход – во всем признаться матери и просить ее о помощи. Она приняла решение: сын должен остаться дома. Он так и поступил, а в августе 1974 года стал управляющим компании «Вайтейкер и Рид», он надеялся, что Там поймет – он любит ее и непременно возвратится, чтобы забрать ее к себе.
Однако он так и не вернулся в Сайгон. Ведь для этого пришлось бы пойти против матери, да и риск встретиться с Жераром был велик. А Там тем временем нашла другого мужчину.
Квентин с завистью смотрел на француза, не обращавшего внимания на изморось и промозглый ветер.
– У твоей матери кое-что есть, – спокойно произнес Жерар, – и я хотел бы это получить.
– Глупости, – не в силах скрыть потрясение, сказал Квентин. Что общего может быть у Абигейл Рид с этим бродягой? – У моей матери нет ничего, что пригодилось бы такому, как вы.
Жерар усмехнулся, открыв ряд просмоленных, щербатых зубов.
– Ты и правда так думаешь? Она очень богатая дама, друг мой.
– Так вам нужны деньги...
– Нет, отрезал Жерар. – То, что мне нужно, тебя не касается, но если она откажется добровольно это отдать...
– Держитесь подальше от мамы, – сказал Квентин, собрав все свое мужество. – Если вы...
Жерар жестом приказал ему замолчать.
– У меня нет времени выслушивать всю эту дребедень любящего сына. Твоя мать не нуждается в защите. Во всяком случае, в твоей. У нее имеется ценная коллекция сапфиров. Я приехал за ними. На твоем месте я убедил бы ее отдать их мне.
– Вы рехнулись.
– Пока нет, но скоро я перестану за себя отвечать. Однако не важно, друг мой. Сапфиры. – Взгляд Жерара стал вдруг живым, сверлящим. – Скажи ей, хорошо?
Ошеломленный Квентин смотрел вслед страшному человеку, удалявшемуся прихрамывающейся походкой не торопясь, с большим достоинством. Француз пересек газон и пошел по асфальтированной дороге, пока не скрылся за посадками елей, придававшими усадьбе уединенность и скрывавшими дом от посторонних взглядов. Квентин, если бы захотел, мог бы без труда догнать его. Потребовать объяснений. Мог бы задушить этого тощего, изможденного человека. Но несмотря на шрамы, хромоту и годы, Жан-Поль Жерар показал себя очень ловким человеком.
Интересно, есть ли у него доказательства того, чем занимался Квентин в Сайгоне? Неужели опять надо идти к матери и умолять ее о помощи – чтобы никто не узнал об ошибке, которую он совершил по глупости пятнадцать лет тому назад и которая, словно дамоклов меч, продолжает нависать над ним?
Квентин судорожно передернулся. Как обычно, он не знал что ему делать.
Жан-Поль влез в «субару», угнанную со стоянки близ Бостон-Коммон. У него не было денег на прокат. Довольный тем, что нагнал страху на Квентина, он выехал на скоростное шоссе и направился в сторону Бостона, выдерживая разрешенную скорость. Пусть Абигейл знает, что он не собирается сдаваться. Он будет закручивать штопор все сильней, пока она не отдаст «Камни Юпитера».
– Да, – мадам, – прошептал он, – успех будет за нами.
Он остановился у придорожной закусочной. Заказал кофе и сахарное печенье, обычную пищу последних нескольких дней. С того момента, как в Гонолулу ему попался на глаза «Успех», он спал час-другой, не больше. Ничего, после отоспится. Сейчас надо бодрствовать. Прошлую ночь в комнате Абигейл свет горел почти до утра. Жан-Поль представлял, как она строит планы извести его. Еще он видел Джеда Слоана, входившего в дом Томаса Блэкберна на Западной Кедровой.
Вот еще проблема: Джед Слоан и Ребекка Блэкберн.
С ними он разберется позже.
В Бостоне он оставил «субару» на Кембридж-стрит, близ Бикон-Хилл, совершенно не испытывая угрызения совести: угнал он машину почти с пустым баком, а возвратил наполовину полным.
Квентин принял душ, побрился и надел свой лучший костюм. Не то чтобы успокоившись, но овладев собою, он набрал номер матушки (дома на Маунт-Вернон) из своей спальни.
И повесил трубку, прежде чем она ответила. Нет, к черту, не станет он ей звонить!
Она непременно заедет сегодня в свой офис. Там они и поговорят с глазу на глаз. Надо быть осторожным. Даже в затруднительном положении Абигейл умеет сохранять самообладание, но Квентин надеялся, что он сможет сквозь любую завесу разглядеть какие-нибудь подробности, касающиеся француза и этих сапфиров.
Неужели мама однажды сделала глупость, за которую Жан-Поль осмеливается шантажировать ее?
Нет, это невозможно.
Более вероятно, что Жерар хочет использовать компромат на Квентина, чтобы тот склонил мать расстаться с ценностью – а именно, с сапфирами, – приобретенными вполне законным путем. Квентин опять окажется в проигрыше: мать отдаст камни, чтобы спасти его и сохранить в тайне то, что он совершил пятнадцать лет назад, и это усилит напряженность в их отношениях. Абигейл будет попрекать его всю оставшуюся жизнь.
Этого нельзя допустить. Абигейл Вайтейкер-Рид не из тех, кто понимает и прощает. Нельзя допустить разоблачения сайгонских дел, если он хочет когда-нибудь вновь обрести уважение матери.
Что если самому заполучить сапфиры и передать их Жерару?
Размышляя над такой возможностью, Квентин подошел к выводу: какой бы путь он ни выбрал, ошибки не избежать. А француз только того и ждет. И мама тоже.
«Бог знает, чем была бы эта компания, если бы был жив твой отец, —сказала она как-то сыну. – Не уподобляйся ему, Квентин».
Слишком поздно, мама, подумал он. Я уже уподобился.
ГЛАВА 19
Впервые за двадцать шесть лет Томас Блэкберн прошел по Западной Кедровой до поворота на Маунт-Вернон-стрит. Во время своего добровольного отшельничества он предпочитал не приближаться к дому Абигейл Вайтейкер-Рид. Это было чем-то вроде неписаного правила. Незачем им было встречаться, даже случайно. А если кому-то и придется уехать с Бикон-Хилл, так уж скорее ей. Иногда он замечал ее издали на Чарлз-стрит, любимом месте прогулок состоятельных дам, но всегда ему удавалось уклониться от встречи, не прячась при этом за уличный фонарь и не теряя достоинства. Томас полагал, что и Абигейл поступает точно так же.
Солнце скрылось за серыми кучевыми облаками. Становилось холодно, хотя день только начинался. Неприятно посасывало в груди. Не хватало только сердечного приступа. Хорош же он будет, если грохнется бездыханным на Маунт-Вернон, перед домом Абигейл. Она оскорбится, а внуки никогда не простят ему этого.
Известный бостонец скончался на мостовой в одном из самых престижных городских кварталов.
Он мрачно усмехнулся. Интересно, как поступит Ребекка с домом Элизы Блэкберн? По завещанию дом будет принадлежать ей. Она – старшая среди его внучат, а с ее состоянием можно позволить себе расходы на содержание особняка. Иногда он подумывал о том, чтобы отбросить упрямую гордость и взять у Ребекки деньги на починку дома, но нет – это не в его правилах. Кроме того, в этом случае он лишится некоего, извращенного удовольствия, какое он получил от того, что был чем-то вроде бельма на глазу всяких там Вайтейкер-Ридов: потому что пускал квартировать студентов и упорно отказывался покрасить ставни и прочее. И все же Томас надеялся, что после его смерти все переменится. Он надеялся, что внучка с радостью потратит деньги на реставрацию знаменитого особняка и что его потомки поймут, почему он поступил так, а не иначе, и вновь будут с гордостью носить имя Блэкбернов.
Вот чего он хотел: чтобы в будущем прекрасный дом Элизы, даже если Блэкберны не пожелают оставаться в нем, воссиял в первоначальном изяществе и очаровании и вновь вошел в программу пешеходной экскурсии по Бикон-Хилл. Это стало бы достойным символом восстановления доброго имени Блэкбернов.
Он догадывался, что и Ребекка хочет того же. Хотя она не признавалась в открытую, Томас был убежден, что в Бостон она приехала главным образом по этой причине. Время, ее успех, деньги, ее выдающийся талант и несгибаемый характер – всего этого достаточно, чтобы стереть пятно, посаженное Томасом Блэкберном на их семью. Два столетия превосходства, высоких стандартов и достижений были с потрясающей легкостью перечеркнуты одной-единственной ошибкой.
Но Ребекка очень наивна, да и он, вероятно, тоже. Чтобы все на Бикон-Хилл пошло по-прежнему, мало его смерти и ее усилий. Что бы ни делали Блэкберны, Абигейл Вайтейкер-Рид будет напоминать всем и каждому о том, что ее несчастный супруг погиб вместе с сыном Томаса и их вьетнамским другом и что виновником их гибели был Томас Блэкберн.
Сердце его билось еще довольно учащенно, но когда он подошел к ее дому на Маунт-Вернон, холодный пот почти прошел, а боль в груди уже не чувствовалась. С этого мгновения он должен быть в превосходной форме. Будь он проклят, если доставит ей удовольствие тем, что упадет мертвым к ее ногам.
Калитка была не заперта. Цветы у нее не в пример его цветам, да разве в саду Абигейл может себе позволить увянуть даже распоследний тюльпан? Томас помнил, как еще мальчиком ходил с матерью в дом Вайтейкеров. Мать обращала внимание сына на то, что этот особняк-образчик высокого стиля американской архитектуры. С особенным трепетом она приводила в пример эллиптическое слуховое оконце и палладианские окна второго этажа над богато декорированным главным входом, а также дымовые трубы, балюстраду на крыше, дентикулы и модильоны карниза. Историк искусств, она с готовностью подписалась бы под письмами протеста против отношения Томаса к дому Элизы Блэкберн.
Во время короткой лекции, мать как-то заметила что Вайтейкеры строят большой дом в Марблхед-Нек, а недавно приобрели каменный особняк в сельском стиле на Ривьере. «Нет ничего плохого в обладании недвижимостью, – сказала она сыну, – или в большом состоянии. Однако надо быть осторожным в оценках и не измерять значение человека по степени его богатства. Знай Томас: то, что ты делаешь, гораздо важнее того, что ты имеешь. Надеюсь, ты всегда будешь помнить об этом».
Его мать дожила до свадьбы единственного внука и до появления на свет правнучки. Она обожала Дженни О'Кифи не меньше самого Стивена и даже понимала ее двойственное отношение к жизни в городе, вдали от отца, оставшегося бобылем во Флориде.
Дженни было нелегко оправдывать высокие ожидания людей, которые они предъявляли ко всем, принадлежавшим к семье Блэкбернов. Бабушка, именно так называла ее Дженни, часто предупреждала Томаса, чтобы тот не был чересчур крут со снохой. Ведь Томас проводил так много времени в Индокитае, что он мог знать о ежедневных стрессах, подстерегающих на Бикон-Хилл представителей семейства Блэкбернов?
«Быть замужем за Блэкберном – это тяжкий крест», – любила повторять мать Томаса.
Томас прогнал воспоминание и нажал на звонок, стоя у сверкающей, безупречной двери дома Абигейл.
Дверь отворил Нгуен Ким. Томас слышал о нем от соседей и от одного постояльца-студента – в начале восьмидесятых. Тогда этот студент, вьетнамский беженец, учился в Массачусетском Технологическом Институте. Он встретил Нгуен Кима на Маунт-Вернон. Это очень взволновало его.
Он был уверен, что Нгуен Ким – продажный, корыстный человечишка из тех, кто довел страну до ее теперешнего состояния. Наверное, предположил студент-вьетнамец, в 1975 он спасал собственную шкуру, не думая о том, что же станется с его соотечественниками. Томас согласился с этими суждениями, хотя не сомневался, что Ким – лучшее, что могла выбрать Абигейл в качестве телохранителя.
Томас вежливо поклонился вьетнамцу.
– Я хотел бы поговорить с Абигейл.
– Пусть войдет, – раздался женский голос из глубины гостиной. Ким почтительно отступил, и к дверям подошла Абигейл. – Что ж, Томас, прошло столько лет. Я уже не рассчитывала встретиться с тобой. Что же ты стоишь, входи, а то еще соседи увидят.
– Им плевать. Ты по-прежнему думаешь, что людям до тебя больше дела, чем до самих себя.
Абигейл изобразила веселье:
– Уже начал читать лекцию?
– Просто уточнил истинное положение дел.
– Иди к черту, – примирительно произнесла Абигейл.
Оставив дверь открытой, она прошла в гостиную. Томас предположил, что его пригласили пройти за ней, чему он не замедлил последовать. Впервые более чем за четверть века он смотрел в лицо Абигейл Вайтейкер-Рид. Время сделало свое дело, но она по-прежнему оставалась потрясающей женщиной, лишь стала более царственной, недоступной. Девочкой она была взбалмошной и неуправляемой, в юности – авантюрной и своенравной. Ей бы раньше приложить свою энергию к созданию компании. А что, если бы она родилась в семье без денег, влияния и высокой репутации? Все равно она основала компанию вроде «Вайтейкер и Рид». А может быть, нет. Урожденная Вайтейкер – благодаря этому ей прощались многие ошибки. В юности она была не только веселой, но и эгоистичной и самовлюбленной. А для того, чтобы обладать этими пороками, вовсе не надо быть богатой.
Играя роль гостеприимной хозяйки, Абигейл предложила Томасу шерри, но он отрицательно покачал головой.
– Ты превратилась в тот тип гранд-дамы, который всегда презирала.
Она недовольно дернула плечами.
– Люди со временем меняются. Я становлюсь старше, Томас.
Решив не ходить в этот день в офис, она надела костюм для работы в саду. Ей казалось, что в нем она выглядит так же, как любая домохозяйка с Бикон-Хилл. Зачем выделяться? Томас и так знает ее вдоль и поперек. Ей не нужно специально наряжаться, чтобы утвердиться перед ним. После бессонной ночи она рассчитывала, что день, проведенный в саду, поможет ей многое обдумать. Злополучные фотографии в «Успехе» и ультиматум, предъявленный Жаном-Полем, разрушили хрупкий статус-кво, сложившийся в ее жизни – и в жизни тех, кто был к этому причастен – за последние четырнадцать лет. И то, что Томас Блэкберн выбрал именно этот момент для своего вторжения, не было неожиданностью: он всегда прекрасно чувствовал время.
Абигейл поймала на себе его пристальный взгляд. Она сидела на краешке старинного дивана времен королевы Анны. Зная, что за спиной стоит верный страж, она произнесла обычным голосом:
– Ким, принеси, пожалуйста, кофе.
Томас продолжал стоять – старый и какой-то помятый.
– Почему ты впустила меня?
Она холодно улыбнулась:
– Думаешь, пожалела?
– Нет.
– И правильно. Ты старая развалина, Томас. И ты прав: я не должна беспокоиться, видел ли кто-нибудь, как ты входил в мой дом. Люди в округе не говорят больше о тебе. Многие даже не ведают, жив ты или умер. – Она откинулась на спинку дивана, желая казаться столь же невозмутимой и спокойной, каким был Томас. – Нет, Томас, единственная причина, по которой я разрешила тебе беспрепятственно войти в дом, так это желание избавить себя от мучительного выслушивания угроз и увещеваний, какие ты наверняка подготовил, чтобы убедить меня согласиться на разговор. Итак, начинай. Что ты хочешь мне сказать?
– Жан-Поль в городе.
– Да, я знаю.
Ее реплика прозвучала очень резко, отрывисто, голос оставался ледяным. Абигейл самой не понравилось, так как выдавало ее беспокойство из-за того, что Жерар вновь объявился в Бостоне. Абигейл предпочитала продемонстрировать Томасу, что она ничего не боится и полностью владеет собой, что преимущество на ее стороне. Ким вошел в гостиную с красивым подносом с кофе, горячими лепешками, вазочкой с земляничным вареньем и взбитым маслом. Он поставил поднос на антикварный столик перед Абигейл, налил кофе в две чашки китайского фарфора, одну из которых протянул гостю. Томас принял. Ким удалился. Абигейл стала угощать Томаса сама. Она ценила абсолютную предупредительность и выучку Кима.
С нелегко давшимся безразличием она отхлебнула кофе, поставила чашку и положила на колени вышитую подушку. Когда-то она сама расшила ее цветками арбутуса, символа Массачусетса. Это было одним из утомительных занятий, приличествующих даме ее круга. При помощи вышивания она коротала одинокие часы в то время, когда еще взялась за исправление ошибок Квентина в компании «Вайтейкер и Рид».
Томас продолжал:
– Он хочет получить Камни Юпитера, не так ли?
– Очевидно. Однако это не моя проблема. У меня их нет. Мне все равно, веришь ты мне или нет, Томас, – сказала Абигейл, – но уверяю тебя: если бы они у меня были, я вернула бы проклятые камни сто лет назад. Ведь с моей стороны это было чем-то вроде неудачной попытки отомстить ему за то, что он мне сделал. Я понятия не имела, что он затаил злобу на тридцать лет.
– Ты сломала ему жизнь, – заметил Томас.
– Он сам себе сломал жизнь.
– Полагаю, все зависит от того, с какой точки зрения на это взглянуть. Для тебя стало ударом, что двадцатичетырехлетний француз, твой любовник, – похититель драгоценностей. Как ты себя чувствовала, когда сдала его полиции?
Абигейл пропустила мимо ушей наполовину язвительный, наполовину критический тон.
– Я сделала то, что должна была сделать.
– Да, как всегда, – вздохнул Томас. – А что промелькнуло в твоей сообразительной головушке, когда полиция не застала его на месте?
– А ты как думаешь? Я испугалась...
– Испугалась, что он вернется за Камнями Юпитера? Испугалась, что он будет мстить? – Томас, казалось, развеселился. Он сделал ровно один глоток, прежде чем поставил чашку на столик. – Нет, Абигейл, ты не учла возможные последствия своих действий. Ты просто ощутила облегчение. Когда Жан-Поль убежал от полиции, отпала необходимость свидетельствовать против него в суде и публично рисковать своим добрым именем. Возможно даже, – продолжал он спокойно и надменно, – что это ты помогла ему бежать от полиции и из страны.
Абигейл нервно расхохоталась, протянув руку вдоль спинки дивана.
– Ты считаешь только себя способным признаться в неблаговидных фактах. Когда я поняла, что Жан-Поль и есть тот самый Кот, я поступила правильно. Почему ты отказываешь мне в доверии?
– Тот, кто уверен, что поступил правильно не нуждается в доверии, – сказал Томас.
– Подонок проклятый.
Томас улыбнулся:
– Вот уж не предполагал, что тебе интересно мое мнение.
«Пусть себе кипятится», – подумал он и отвернулся к камину, отделанному превосходным мрамором. Надо во что бы то ни стало сохранять хладнокровие. Общение с Абигейл Рид всегда было непростым делом: она выводила его из себя еще тогда, когда была маленькой девочкой. Он молил Бога, чтобы она сумела преодолеть самовлюбленность и неуверенность – от преувеличенного страха совершить ошибку – и позволила проявиться своей беззаботной, дерзкой, смелой натуре.
Взгляд Томаса привлекла фотография Бенджамина и Квентина, что стояла на каминной полке. Они составляли прекрасную пару: отец и сын. Оба тонкие, чувствительные, отважные в мечтах, ранимые в жизни – ничуть не похожие на Абигейл. Та обожала риск и приключения – в противовес врожденной неуверенности в себе. В юности она испытала многое. В зрелые годы жила одиноко, занималась делами компании. А как все повернулось бы, если бы Бенджамин был жив?
И Квентин. Как отнесся бы отец к чувствительному характеру сына? Помог бы ему увидеть положительные стороны мечтательной натуры?
Томас отвел взгляд от фотографии. «Если бы да кабы» – худшая из мук, уготованных пожилому человеку. Бенджамин Рид погиб, когда его сыну было десять лет. Воспитанием занялась молодая, эгоцентричная вдова.
– Так уж вышло. Вспять не повернешь.
– Я верю, – сказал он Абигейл, – что у тебя нет Камней Юпитера, иначе не было бы причины, помешавшей тебе швырнуть их в лицо Жану-Полю.
Абигейл наклонилась над столиком, намазывая на лепешку земляничное варенье.
– Томас, ты меня ненавидишь, потому что теперь я влиятельная женщина и могу плевать на то, что ты обо мне думаешь. Ты ведь не любишь сильных женщин, не правда ли?
– Дорогая, – сказал он утомленно, – если бы ты родилась мужчиной, ты была бы столь же влиятельной и эгоистичной. Здесь нет двойного стандарта. Не льсти себе.
– Как нет? Часто ли мужчин упрекают в себялюбии? Я что-то не слыхала. Их называют целеустремленными, поглощенными работой, решительными. Это женщин считают эгоистичными.
– Не буду с тобой спорить, но я знавал эгоистичных мужчин, однако это не оправдывает твое поведение.
– Поведение? Ты хочешь сказать, что я оказалась недостаточно ревностной женой и матерью?
Томас вздохнул, понимая тщетность дискуссий с Абигейл Рид.
– Ты ищешь оправданий там, где их нет. Да, ты была плохой матерью Квентину, но ты была такой задолго до того, как взяла бразды правления компании. Твой эгоизм не зависит от того, работаешь ты или нет. Ты хороший предприниматель, но это не снимает ответственности за неудачи в остальном. И не сняло бы, даже если бы ты была мужчиной.
– Убирайся из моего дома, Томас. – Она отбросила лепешку, с удовольствием отметив при этом, что ее руки не дрожат. – Не хочу выслушивать оскорбления и маразматический бред.
– А я не хочу, чтобы твоя распря с Жаном-Полем повредила кому-нибудь еще. Ты это понимаешь, Абигейл? – В сердцебиении Томаса опять начались сбои. Боже мой, не дай ей радости видеть, как она выводит меня из себя.И Томас продолжал спокойнее: – Если ты не должна поддаваться давлению.
– А ты? – Она откинулась глядя на Томаса ненавидящими глазами, но не в силах оторвать взгляд от его дряхлеющего лица. – Черт тебя подери, Томас, если ты всерьез думаешь, что мои дела с Жаном-Полем могут кому-нибудь повредить. Да, я уверенна, что он охотится за Камнями Юпитера. Должно быть, он принял за истину глупые россказни Гизелы и решил, что камни очень ценные. А вдруг, так оно и есть? Жаль, что я их потеряла. Но он знает, что я готова заплатить, лишь бы он отстал от меня. Стало быть, в его действиях есть нечто большее, нежели просто корысть.
– Это ничего не меняет...
– Для тебя, да. А я сдала его полиции и, как ты выразился, сломала ему жизнь. Тебе не приходило в голову, что он не преследовал меня все эти годы лишь потому, что был убежден: Камни Юпитера хранятся у меня. Он хочет не только вернуть их. – Абигейл выдержала напряженную паузу, стараясь придумать способ, как овладеть собой, но потом оставила попытки. – Он хочет отомстить, Томас. Разве ты не понимаешь? Как только он получит камни, сразу возьмется за меня.
Надеюсь, так и произойдет,подумал Томас. Он пошел к Абигейл, шагая тяжело и скованно, словно после долгого дня. Но по выражению лица Абигейл, он понял что она смотрит на него не как на мужчину восьмидесяти лет, чье тело уже начало подводить его. Абигейл помнила дни, которые они провели вместе в Сайгоне. Тогда она больше всего на свете хотела, чтобы всеми уважаемый, блестящий Томас Блэкберн любил ее.
Он наклонился над ней так близко, что она могла разглядеть его желтоватые белки, морщины и пигментные пятна на руках и лице, набрякшие мешки под глазами, чтобы она могла понять, что время никого не щадит. Он не сожалел, что дряхлеет. Он повидал немало смертей, сам не раз был в опасной близости от гибели, поэтому он не боялся старости. Но Абигейл и старческая немощь несовместимы.
– Поймите меня правильно, миссис Рид, – сказал он ледяным тоном. – Мне дела нет, будет ли Жан-Поль преследовать вас. Мне все равно, даже если он убьет вас. Меня заботит лишь одно – чтобы его интерес к Камням Юпитера и ваше желание во чтобы то ни стало сохранить их не перехлестнули через край и не поломали жизнь дорогих мне людей. – Он распрямился и старался не делать глубоких вдохов. – А я сделаю все, что смогу, чтобы удержать его подальше от вас. Но не ради вас.
Она вдруг посмотрела на него, словно капризный ребенок, собирающийся показать язык.
– Ты заблуждаешься насчет меня, Томас. Я тоже много страдала...
– Ты не знаешь, что такое страдание.
– Из-за твоей самонадеянности я потеряла мужа!
– Вот видишь, Абигейл, ты на все смотришь со своей колокольни: я страдала, я потеряла. Страдание – это не тогда, когда больно тебе. Это когда больно тому, кого любишь. Но, к несчастью, одно в тебе очевидно и неискоренимо: ты любишь только саму себя.
Она задрала подбородок и грязно выругалась.
– Ах как умно! Избавь меня от дальнейшей брани. Просто сделай, как я просил, – сказал Томас.
– Черта с два.
Он подарил ей омерзительную улыбку:
– Подумай, дорогая моя.
– Ким!
Неслышно появился вьетнамец, но Томас отмахнулся от него и вышел сам.
Абигейл плеснула в чашку еще кофе и залпом выпила. Руки отчаянно тряслись. Проклятый самонадеянный мерзавец! Надо было пустить в него пулю. У нее есть пистолеты. И она умеет пользоваться оружием. Надо было накормить Томаса Блэкберна свинцом и посмотреть, как проклятый сукин сын истекает кровью. Кто такой, чтобы судить ее?
И никто не обвинил бы ее за то, что она застрелила его.
Бедная миссис Рид, сказали бы про нее, ей пришлось терпеть приставания этого отвратительного старого неудачника, погубившего ее мужа.
Всякий в подобной ситуации застрелил бы его.
