Текст книги "Неподвластная времени"

Автор книги: Анхела Бесерра

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 25 страниц)

56

После ужина на улице Помп Мазарин чувствовала себя потерянной. Обстоятельства сплелись в настоящий гордиев узел, ее то и дело бросало от ужаса к безрассудной отваге, от паники к безотчетной радости. Жизнь Мазарин напоминала карусель, которая раскручивалась с адской скоростью, угрожая сбросить пассажирку, а та из последних сил хваталась за поручень, тщетно пытаясь удержаться. Мечта Мазарин сбылась: художник умирал от вожделения. Однако победа эта слишком сильно напоминала поражение. Привычный мир рушился на глазах, и девушка не знала, как остановить разрушение. Теперь ее жизнью управляли другие люди, а она сама оказалась в эпицентре еще неразразившейся катастрофы. Единственным утешением для Мазарин по-прежнему оставалась Сиенна.

Спящая Святая излучала покой и умиротворение. Мандора стала мостиком, соединившим души названых сестер. Мазарин не знала, кто водит ее рукой, когда она прикасается к струнам, не понимала, о чем поется в песнях на непонятном языке, но музыка незаметно врачевала ее раны.

Тайные узы, соединившие молодую художницу и мертвую девушку с лицом ангела, крепли с каждым днем. В душе Мазарин рождалась музыка, вдохновленная великой любовью. Она пела и пела, и мандора пела вместе с ней.

– Сиенна, – прошептала девушка, поправляя волосы Святой. – Можно с тобой поговорить?

Казалось, что Сиенна внимательно ее слушает.

– Я будто заблудилась в густом тумане, которым хочет меня поглотить. Не дай мне пропасть, Сиенна, нас хотят разлучить. Эти люди не знают, что мы с тобой одно целое... Не знают, как сильно я в тебе нуждаюсь; вообще ничего не знают. Понимаешь, иногда мне кажется, что я живу какой-то ненастоящей жизнью, что на самом деле меня не существуем. Сиенна, ты ведь веришь, что я есть? Что все это не сон безумца? Где я? Открой же глаза, посмотри на меня. Помоги мне выбраться из этого жуткого туннеля. Я кажусь тебе счастливой?.. Не верь. Это не так. Наши лица лгут, все мы носим маски и участвуем в глупом представлении, а зрители тоже в масках. Тот, кто посмотрит на меня, скажет: "Наконец-то Мазарин обрела счастье". А вот и нет. Какая чудовищная ошибка. Тебе, Сиенна, я лгать не могу. Я одинока, как само одиночество. Мы, люди, такие слабые и жалкие. Живем только потому, что у нас нет другого. Каждый из нас с рождения попадает в эту ловушку. Все от тебя чего-то хотят: твоей помощи, твоего тела, твоей души... Страсти, нежности, внимания, смирения, каких-то слов. Твоей силы, твоей славы, твоего молчания, твоей радости... Даже твоих мыслей и твоего будущего, хотя еще неизвестно, есть ли оно, это будущее, у тебя. Все для всех, и в результате ничего ни для кого. Влечение делает людей животными. Никакой высокой, самоотверженной любви не существует. Мы хотим быть сильными, но превращаемся в жалкий безвольный студень. Мы хотим быть умными, но остаемся безвольными пугливыми тварями посреди диких джунглей. И сами не знаем, для чего ломаем эту глупую комедию. Сиенна, Какой была твоя жизнь? Что-то мне подсказывает, что в другoe время люди жили иначе. Что ты была не такой, как я, ты была цельной. Тебе не приходилось каждый вечер, перед тем как выйти на улицу, собирать себя по кускам.

А сейчас... Что у меня за жизнь, Сиенна? Какая она на самом деле? Хорошая? Или плохая? Какое наказание полагается тому, кто хочет стать счастливым и не знает как?.. Знаешь, я написала твой портрет. Ты бы видела, какая ты вышла красивая! И как взбесился Великий Художник! Наш Великий Бог Живописи! Он чуть не плакал от зависти... А я как ни в чем не бывало изображала наивную дурочку и восторженную почитательницу таланта. Мне ничего не стоило написать тебя, это даже была не я. Мной кто-то руководил извне. Иногда я очень ясно чувствую присутствие какой-то силы... Ну ладно, мне пора. Сейчас эта сила заставляет меня уйти.

Попрощавшись с Сиенной, Мазарин опустила крышку, нажала на рычаг и задвинула саркофаг обратно в шкаф.

Уже с порога она вернулась и убедилась, что шкаф надежно заперт. Потом проверила задвижки на окнах, обошла потайные углы – удостовериться, что там не притаились агенты Арс Амантис.

Как ни боялась Мазарин бешеных страстей Кадиса, в тот вечер ей предстояло вновь отправиться в Ла Рюш. Вновь ощутить прикосновения его рук, которые терзали и ласкали, а под конец опустошали и лишали сил. Она хотела увидеть учителя и страшилась грядущей встречи. Как он станет вести себя теперь, после кошмарного вечера на улице Помп?

До выставки оставалось совсем чуть-чуть, городские афиши пророчили триумфальное возвращение певца дуализма.

На бульваре Монпарнас Мазарин кто-то окликнул, Сара шла в свою мастерскую и вдруг заметила будущую сноху.

– Мазарин! Какой сюрприз, милая! Ты куда?

– На работу.

– Ты работаешь поблизости? Выходит, мы соседки.

Мазарин смешалась:

– На самом деле это довольно далеко... Просто я люблю ходить пешком. Мне нравится чувствовать почву под ногами.

Сара бросила взгляд на ее босые ноги.

– Вижу. В твоем возрасте мы все ходили так, без обуви. Мы были помешаны на любви, свободе, красоте и мире во всем мире. В нашей среде царил культ наивного гедонизма. Я не была настоящей хиппи, у меня на это просто не было времени. Я очень рано начала работать, но всегда разделяла их убеждения. Можно сказать, я была хиппи в душе.

Мазарин обрадовалась встрече. Мама Паскаля ей сразу понравилась. При одном воспоминании о выходках Кадиса на ужине щеки девушки заливала краска стыда.

– У тебя найдется пара минут? Я хочу показать тебе свою студию. Она здесь, напротив. – Сара указала на узкую улочку, уводившую в сторону от бульвара. – Если бы ты только знала, чего мне стоило ее заполучить. Это удивительное здание, и для меня оно очень много значит. Раньше здесь была мастерская Ман Рея, идола моей юности.

– Сара, позвольте поблагодарить вас за чудесный ужин.

– Право, не стоит. – Художница взяла Мазарин под руку. – Я прошу тебя лишь об одном: сделай моего сына счастливым. Он у меня такой славный.

– Это правда, – согласилась девушка, изнывавшая от угрызений совести.

Мастерская располагалась в самом конце бульвара, в доме тридцать один по улице Кампань-Премьер. Это было дивно красивое здание в стиле модерн, с огромными окнами и растительным орнаментом, столь любимым в двадцатых годах.

У входа в студию валялись всеми позабытые экспонаты "Сущностей".

– Мне очень понравилась ваша последняя выставка.

– Правда?.. Как видишь, все кончилось очень быстро. Интересно, что теперь с ними со всеми будет?

С земли на Мазарин глядели знакомые мутные глаза.

– Вы знаете... их всех? – спросила девушка, указав на зловещего типа, с которым она едва не столкнулась в катакомбах.

– Что ты! Большинство я нашла прямо на улице. Какой жуткий субъект, правда? На самом деле он совершенно безобиден. Внешность, как всегда, обманчива.

Испуганный вид Мазарин пробудил в Саре вдохновение.

– Стой как стоишь, не двигайся.

Художница схватила камеру и принялась снова и снова фотографировать новую модель. Она снимала Мазарин со всех возможных ракурсов. Ноги, руки, губы. Со спины: длинные полы черного плаща. Сбоку: нежное горло, профиль, угрюмые брови. В фас: распахнутый ворот, шея, приоткрытая ложбинка маленькой груди... Щелк, щелк, щелк... И резкое наведение на медальон.

Не этот ли знак был выжжен на груди у мужчины, которого она снимала для выставки? Теперь Сара видела его в третий раз. Когда этот символ встретился ей впервые, она уже не помнила, но чувствовала, что он ей смутно знаком.

57

Кадис встретил Мазарин как ни в чем не бывало. Словно не было ни ее помолвки с Паскалем, ни рокового ужина. Терпеливый учитель благосклонно наблюдал, как прилежная ученица в перепачканном краской фартуке трудится над последней картиной.

– Очень хорошо, малышка. Мы почти закончили. – Он обращался с ней как никогда ласково и бережно.

Мазарин чувствовала себя окончательно сбитой с толку.

– Пожалуйста, подай мне гранатовую.

Девушка протянула художнику тюбик.

– Что ты собираешься делать?

Кадис направился к портретам Сиенны.

– Этим работам, – он задумчиво прищурился, – явно чего-то не хватает.

– Нет! Не трогай. Они безупречны! – перепугалась Мазарин.

– Не волнуйся, ничего с твоей "святой" не случится. Нужно, чтобы все картины были в одном стиле. Понимаешь? Если ты хочешь, чтобы их включили в экспозицию, а ты, безусловно, этого хочешь, придется кое что подправить. Ты же мне доверяешь?

– Абсолютно нет! Как можно доверять типу вроде тебя?

– Не понимаю, о чем ты.

– Не хочешь поговорить о том, что было вчера?

– Я тебя по-прежнему не понимаю.

Кадис выдавил краску на палитру, ожесточенно перемешал и принялся слепо, словно в трансе, разбрызгивать гранатовые капли. Кровь покрывала лицо и волосы Святой, оскверняла ее, пропитывала ее тунику, переплеталась со священными письменами.

– Хватит! – истошно закричала Мазарин. – Ты ее убьешь.

Темные страсти выплескивались на портрет. Терзать картину ученицы было все равно что терзать ее саму.

– Хватит, слышишь!

Мазарин схватила его за локоть.

– Отойди. Не вмешивайся. Или ты не понимаешь, что я делаю? Здесь нужна ярость, кровь, агрессия. Надо скрестить твою нежность с моей силой.

А что, если Кадис прав? Или он мстит портрету, потому что не смеет поднять руку на нее саму? Мазарин не знала, что и думать.

– Но она утратила чистоту, Кадис. От нее больше не исходит сияние.

– Послушай, малышка. Пикассо говорил, что, если от картины исходит сияние, значит, ей чего-то не хватает. Ты должна гордиться, что я приложил руку к твоей работе. Так что смотри и молчи. Ты моя ученица, забыла?

– Ученица? А ты уверен, что не наоборот? Позволь заметить, Кадис, ты просто жалкий циник.

– Ах, моя маленькая бунтарка. В тебе, как я погляжу, проснулся мятежный дух... И отлично. У тебя глаза загорелись.

Кадис открыто издевался над ней. Мазарин не осталась в долгу.

– Мы решили пожениться как можно скорее, – радостно сообщила она.

Кадис не дрогнул.

– Если ты не возражаешь, давай вернемся к работе. Картины надо довести до совершенства... Мы почти закончили. Все кончится, – повторил художник, – очень скоро.

Сердце Мазарин сжалось от боли. Неужели это прощание? Он больше не будет давать ей уроков. А как же она? Как она будет жить без его страсти? Без того, кто стал ее любовью, ее смертью и возрождением? Кадис вдохнул жизнь в нее и в ее искусство. Разве она сможет жить дальше без него?

У девушки потемнело в глазах. По щекам полились слезы, и она яростно вытерла их ладонью. Мазарин не хотелось, чтобы Кадис видел, как она плачет, но он все равно заметил.

– Не грусти, малышка, – сказал живописец сурово. – Мы еще увидимся. Ты стала частью моей жизни... Так уж получилось. Наши чувства не подчиняются ни времени, ни здравому смыслу... Они приходят и уходят в свой срок. В этой пьесе я буду зрителем. Стану наблюдать за твоей жизнью из удобного кресла в партере.

– А как же то, что было вчера?

– Прости, малышка, но я ничего не помню. В моем возрасте такое случается. Разве вчера что-то было?

Мазарин, пылая от ярости, кинулась в ванную. Он забыл, как ласкал ее под столом? Забыл о том, что всю ночь не давало ей заснуть?

Кадис все прекрасно помнил, но ни за что в этом не признался бы. Игра только началась. У живописца были грандиозные планы. Он не собирался уступать свою малышку никому, тем более родному сыну.

58

Расследование продвигалось. Аркадиус проник в зловещий мир торговли «мясными товарами». Так участники преступного трафика цинично именовали мощи христианских святых.

Реликвии, призванные распространять благодать, будили низменные инстинкты, то и дело становясь причиной заговоров, убийств и даже войн.

Кощунственный обычай владеть чудотворными мощами порождал ненависть и зависть. Губительная страсть, ставшая одной из причин Крестовых походов и разграбления Святой земли, обуяла не только невежественных простолюдинов. Знатные феодалы готовы заплатить жизнью, только бы заполучить очередную реликвию. Каждый мечтал распоряжаться сверхъестественной силой мощей, каждый надеялся, что они очистят его от грехов и помогут спасти бессмертную душу. Страх смерти преследовал человечество во все времена.

Были мощи органические и неорганические, простые и чудотворные; существовала весьма запутанная система классификации реликвий, от которой зависели цена каждой из них. Кровь, пот, зубы, волосы, ногти, пальцы, кости, одежда, доски, камни, кожа; у торговцев имелся товар на любой вкус, способный удовлетворить самых взыскательных и фанатичных покупателей.

Вскоре внимание антиквара привлекла одна история. На подпольном интернет-аукционе продавалось тело девушки, внешне и по возрасту подпадавшей под описание Святой. В подобных торгах участвовали анонимные продавцы и покупатели, а некоторые лоты даже превышали по цене Туринскую плащаницу. Говорили, что мощи обнаружили в старинном поместье в окрестностях Барселоны.

Реликвия, сменившая бессчетное число владельцев, пребывала в отличном состоянии. Покупатель предпочел не называть своего имени, дабы не привлекать внимание грабителей. Согласно легенде, Ватикан пожаловал драгоценные мощи знатному феодалу, отличившемуся во время Третьего крестового похода. За свои беспримерные подвиги этот рыцарь удостоился не какого-нибудь пальца или ногтя, а тела целиком, нетронутого во всех смыслах: безымянная святая, побитая камнями, была невинной девой. К мощам прилагался латинский документ, заверявший их подлинность.

Хотя здоровье Аркадиуса в последнее время оставляло желать лучшего, он всерьез задумался о поездке в Барселону. Старого антиквара захватил удивительный мир религиозных фанатиков, необъяснимых чудес и злобных стервятников, рвущих на части тела несчастных, которым было суждено и после смерти скитаться по свету без права упокоиться под землей.

Аркадиус дал знать ювелиру, что напал на след и отправляется в Каталонию. В Барселоне действительно нашлось несколько свидетелей, способных пролить свет на судьбу реликвии, но след всякий раз обрывался, теряясь среди узких улочек старинного города. Однако ювелир упрямо искал, пробивался сквозь толщу легенд, слухов и версий, стараясь нащупать истину. Дни напролет он встречался с людьми, расспрашивал очевидцев и сидел в архивах, а по вечерам наслаждался неповторимым духом одного из лучших ресторанов города Ciutat Comtal. Старика покорила затейливая архитектура, запах Средиземного моря, дивная кухня и картины на улицах, балконы в стиле модерн и авангардные фасады. Ему хотелось сфотографировать каждый закоулок, снова стать молодым и поселиться в этом изумительном городе, которым правила красота. Провести жизнь среди готических кварталов и антикварных лавок, романских церквей и кривых проулков, старинных базаров и солнечных пляжей.

Когда Аркадиус почти смирился с поражением и принялся без зазрения совести вкушать средиземноморские наслаждения, поиски наконец дали результат.

Знаменитые мощи много лет хранились в домовой часовне в селении Манреса, недалеко от Барселоны. Из многочисленного семейства в живых осталась лишь древняя старуха, несмотря на годы и недуги сохранившая ясную память и готовая рассказать все как было.

Чтобы попасть в Манресу, Аркадиус сел в поезд на Каталонском вокзале, потом поймал на станции такси. Семейное гнездо казалось таким ветхим, что готово было рухнуть при первом же дуновении ветра. Антиквар постучал в дверь и приготовился ждать. Прошло никак не меньше пяти минут, прежде чем в прихожей послышались шаркающие шаги и недовольный скрипучий голос, бормотавший что-то по-каталански.

При виде антиквара надменно поджатые губы хозяйки дома растянулись в подобии улыбки. Этот французик был вовсе не дурен собой.

– Простите. Дело в том...

– Не беспокойтесь.

Старуха провела Аркадиуса в дом; стены жилища, мебель и одежда хозяйки – все тут пропиталось запахом плесени. Усадив гостя в кресло, она подала ему стакан холодной воды из-под крана.

– Я уже очень давно жду кого-то вроде вас, чтобы рассказать историю Святой. Мне отчего-то кажется, что вы должны мне поверить. Мне надоело, что все вокруг считают меня сумасшедшей, понимаете? – Аркадиус вежливо кивнул, ожидая продолжения. – Много лет назад в этом доме хранились святые мощи. Люди из окрестных селений приходили ей поклониться. Говорили, что она исцеляет больных, дарит вдохновение художникам и поэтам, помогает обрести счастье в любви. Идемте.

Старуха провела антиквара в сумрачную комнату, завешанную изъеденными молью бархатными гардинами и заставленную полуразвалившейся мебелью, которая много лет назад наверняка была символом городского шика и предметом зависти соседей. Аркадиус подумал, что кое-какие экземпляры украсили бы его собственную коллекцию.

В углу располагался огромный дубовый шкаф с железными петлями. На дверце красовался символ Арс Амантис.

Хозяйка повернула рычажок, и дверцы шкафа распахнулись, открывая проход в потайную часовню, в центре которой возвышался массивный каменный алтарь.

– Вот здесь она покоилась.

Аркадиус вспомнил пустое ложе в парижских катакомбах. На стене виднелась латинская надпись: "Смерть есть жизнь, жизнь есть смерть". По спине ювелира пробежал холодок. Сомнений больше не оставалось. Он действительно напал на след!

– Вы знаете... как ее звали?

Старуха важно кивнула.

59

То была сама истина на ста холстах; удар наотмашь, откровение и потрясение. Еще ни один современный художник не отважился выразить себя столь прямо и пронзительно.

Куратор выставки прекрасно понимал, какое сокровище попало к нему в руки. И потому лез из кожи вон, чтобы выбить у отцов города разрешение на рекламную кампанию неслыханной дерзости.

Кадис вознамерился завесить гигантскими плакатами Триумфальную арку.

На Елисейские Поля глядела "Живая Святая" работы Мазарин. К Авеню-де-ла-Гранд-Арме была повернута "Спящая Святая". Город света поделили надвое. На египетскую стелу взирало прошлое. На Арш-де-ла-Дефанс – будущее. Два лица блистательного Парижа.

Вмешательство Кадиса привнесло в диптих осязаемый эротизм. Куратор был вынужден признать, что сила и притягательность этих образов вряд ли оставит публику равнодушной.

60

Час триумфа настал. Семнадцатое июля выдалось необычайно жарким, пылающее солнце разрисовывало бесконечный холст небосвода своими яркими лучами.

Мутноглазый, запрокинув голову, любовался "Живой Святой".

На последнем собрании ему категорически запретили приближаться к девушке и Кадису, но Джереми снова нарушил приказ. Он твердо решил найти и вернуть реликвию, чтобы заслужить уважение братьев. Уж тогда-то они не станут глядеть на него с таким пренебрежением. Джереми и сам считал себя тугодумом, но знал, что он далеко не глуп. Его покрытые мутной пленкой глаза замечали то, что укрывалось от иных обладателей идеального зрения.

Еще никому не удавалось провести Мутноглазого. На картине была изображена Святая, и он собирался вернуть ее любой ценой, даже если для этого придется преступить закон.

А что, если похитить девчонку или попробовать шантажировать художника?

Не зря же он сфотографировал, как они валялись в снегу. Если учесть тот факт, что девушка не раз выходила в свет с отпрыском Великого Дуалиста, кое-кого эти снимки вполне могли заинтересовать. А что, если кто-нибудь начнет докучать гению ежедневными звонками? А что, если на пресс-конференции ему зададут весьма неудобный вопрос? А что, если?.. И все-таки он, Джереми Кабироль, определенно очень умен. Он вот кто настоящий гений! И у него поистине высокое предназначение. Наступит день, и он сам станет великим магистром. Все изменится, как только святыня окажется у него в руках.

Так думал Мутноглазый, подходя к нижней площадке арки, забитой репортерами и зеваками. Он попытался затесаться в толпу газетчиков, но его тут же спросили об аккредитации и отправили восвояси; будущий властелин мира потерпел досадное поражение в самом начале пути.

Не желая признавать себя побежденным, Джереми остался на площади.

Взорам счастливцев, допущенных наверх, открылось незабываемое зрелище. Смотровая площадка с ее уровнями, перилами и решетками идеально подходила для необычного замысла устроителей выставки. Картины проплывали перед зрителями на вращающихся стеллажах. Развешанные по две, они были призваны иллюстрировать главные постулаты дуалистической философии.

Сам автор, нынешний властелин мира, застыл посреди террасы, словно паря над восторженной публикой. Принимая поздравления, он тревожно вглядывался в толпу, ища глазами свою ученицу.

Наконец Кадис заметил чьи-то босые ступни, украшенные полосами, которые любил рисовать на ногах Мазарин. Подняв глаза, художник увидел ее, прекрасную и бледную, опиравшуюся на руку Паскаля.

– Спасибо, сын. Я думал, ты не придешь.

– Я же обещал. К тому же мне хотелось показать Мазарин, чем ты занимаешься, когда запираешься в своей студии.

Кадис улыбнулся, сверля ученицу хищным взглядом.

– А где Сара? – спросил Паскаль.

– Должно быть, отвечает на чьи-нибудь идиотские вопросы. Здесь, как ты мог заметить, полыхают костры амбиций.

– И ты явно не прочь поджариться на одном из них, – ядовито заметил Паскаль.

– Такова жизнь, сынок. Она, как известно, театр, и все мы в ней актеры. Правда, Мазарин?

– Как скажете, – отозвалась девушка, поморщившись.

Ни разу. Учитель ни разу не посмотрел ей прямо в лицо. Она пыталась поймать его взгляд, но Кадис упорно отводил глаза.

– Ну и что ты об этом думаешь? – спросил художник у Мазарин.

– Вас правда интересует мнение какой-то студентки?

Подошедшая Сара протянула Кадису стакан виски.

– Держи, вот твоя "великая любовь". Уж я-то знаю, что на этом свете ты любишь по-настоящему. И дня не можешь без него прожить.

Художник осушил бокал одним глотком; у ног не было настроения вступать в философские споры. Подоспевший куратор выставки сладким голоском поинтересовался у собравшихся:

– Ну разве это не замечательно? – и, не дожидаясь ответа, зашептал что-то Кадису на ухо.

Художник последовал за куратором на нижнюю площадку, где собиралась пресса.

Мазарин спросила, что случилось, и Паскаль объяснил, что вот-вот должна начаться пресс-конференция.

У девушки бешено забилось сердце. Приближался момент истины. Во время ужина в ресторане "Дом" Кадис пообещал рассказать о ней репортерам. Представить ее всему миру как своего соавтора и вдохновительницу сотворенных им чудес.

После долгой напыщенной речи, изобиловавшей многозначительными фразами и смелыми намеками, вроде «смысл абсурда в том, чтобы оставаться абсурдом», «холст – мое самое интимное зеркало», «творить так творить: живопись не признает полумер», эффектного вывода: «Соблазнение – набросок страсти», долгих оваций и расспросов куратор объявил пресс-конференцию закрытой.

Вот что между ними было: пара мазков, неисполненный замысел... Набросок!

Ни слова о ней.

Кадис приписал все работы себе. По его словам, двойной портрет Сиенны родился в результате впадения в мистический транс.

Лжец, урод, свинья, подлец... ПРЕДАТЕЛЬ!

Мазарин бросилась вниз по лестнице, позабыв о Паскале. Она хотела поскорее сбежать от этого мерного фарса, прежде чем кто-нибудь заметит затопившее ее глаза отчаяние. По щекам девушки лились слезы; в горле комом стояли рыдания.

Какой эгоизм, какая подлость, какое унижение! Мазарин брела по улицам не разбирая дороги; девушке хотелось забыться. Вырвать из сердца и памяти того, кто причинил ей такую боль.

В кармане надрывался телефон, тень на асфальте становилась все бледнее. Прохожие не догадывались о том, какие планы зреют в голове странной босой девчонки. Мазарин хотелось одного: больше никогда ничего не хотеть... Исчезнуть, чтобы отомстить.

Она слишком устала от медленного угасания, именуемого жизнью; устала от страданий, устала от одиночества. Устала ждать любви... Устала от лживых взглядов, которые столько обещали и ничего не давали. Она подарит ему все, что у нее осталось, чтобы он мог вдоволь насладиться своим триумфом, допьяна напиться славы.

Когда ночь окончательно поглотила ее тень, отчаяние Мазарин переросло в решимость. Ее поджидали темные воды Сены под мостом Пон-Нёф... Мутноглазый шел за ней по пятам.