Текст книги "Неподвластная времени"

Автор книги: Анхела Бесерра

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 25 страниц)

41

Мазарин уже давно не показывалась в антикварной лавке; тем сильнее было удивление Аркадиуса, когда она появилась на пороге.

– Ты меня совсем забыла, дочка. Неужто тебе нравится мучить бедного старика? Где ты пропадаешь? И несколько раз заходил, но тебя вечно нет дома.

– Простите, Аркадиус. Я была очень занята. А сейчас мне нужно с вами поговорить.

– Что случилось? Ты очень взволнованна.

– Давайте пойдем в кафе. Ладно?

– С тобой куда угодно.

Антиквар встал, взял пальто и повесил на дверь лавки табличку "Закрыто".

Улицу Галанд заливали солнечные лучи. Весна триумфально шагала по городу мимо туристов, сосредоточенно искавших на картах дорогу к Сите. Тротуары тонули в зелени. Розы, лилии, подсолнухи и экзотические цветы, названия которых никто не знал, источали свежий аромат. Антиквар и девушка шли к Сан-Северину, то и дело обходя цветочные кадки.

– Аркадиус, я хотела поговорить о религии.

– Прошлой ночью кто-то вломился в мою лавку.

– Что?

– Меня обокрали. Помнишь, я показывал тебе старинный пергамент? – Девушка кивнула. – Он пропал, кто-то взломал дверь и перевернул всю лавку. Наверное, искали деньги, а увидев, что касса пуста, решили поживиться хоть чем-нибудь и в результате забрали книгу, в которую был вложен пергамент.

– А почему вы решили, что искали именно деньги? Что, если приходили именно за пергаментом?

– Почему ты так думаешь?

– Не знаю, Аркадиус. Вы же рассказывали о продаже реликвий. А в рукописи идет речь о мертвой девушке. Возможно, воры искали мощи мученицы.

– В моей лавке?

– А почему бы и нет? У вас много уникальных вещей.

– По-моему, ты знаешь больше, чем говоришь.

Мазарин никак не могла решиться. Пришлось прибегнуть к испытанному средству – лжи.

– Я слышала один разговор.

– Какой разговор? – спросил заинтригованный антиквар.

– Просто разговор двух незнакомцев. Они говорили о катарах, дуализме и какой-то секте... Один из них упомянул мощи святой.

– Сект в наше время хватает. Ты не знаешь, кто это был?

– Они напоминали художников и говорили об искусстве... А потом упомянули Арс Амантис.

– Где ты их повстречала?

– Какая разница, Аркадиус? Я обедала в одном местечке на... – девушка замялась, – на Монпарнасе.

– А что, если потомки Арс Амантис дожили до наших дней? – задумчиво проговорил старик.

– Кажется, они ищут тело святой по имени Сиенна. И вы не знаете, что все это может означать, Аркадиус?

– Ты пробудила мое любопытство. Не знаю, как тебе это удается, но, когда ты рядом, я оживаю. – Аркадиус нежно поцеловал руку девушки. – Тебя сам бог послал! Но теперь я просто обязан во всем разобраться.

–Я боюсь...

– Чего?

– Что они хотят отнять мой медальон.

– Им нужен вовсе не твой медальон. Теперь я почти не сомневаюсь, что тогда, в больнице, его украли. И, раз они вернули священный предмет... – он сделал паузу... – то лишь потому, что ты приведешь их к более ценной реликвии.

– Я?..

– Ты не чувствовала, что за тобой следят?

– Несколько месяцев назад. За мной ходил какой– то жуткий тип, потом перестал.

– Почему ты мне не сказала?

– Я тогда вас еще не знала.

Аркадиус снова задумался.

– У меня идея, – сказал он, помолчав. – Я, кажется, знаю, кто может нам помочь... Если он, конечно, еще жив.

– О ком вы говорите?

– У меня есть старинный друг, член Парижской ложи ювелиров. Правда, мы очень давно не виделись Хмм... Одному Богу известно, где он теперь.

– А что он может знать, этот ваш друг?

– И как мне это раньше в голову не пришло! Он может знать немало... Мой друг очень образованный человек; и у него всегда хватало собственных секретов. Это он рассказал мне об Арс Амантис, и, как я сейчас понимаю, говорил о них чересчур страстно.

– Это опасно?

– Что? Говорить с моим другом?

– Нет... Арс Амантис.

– Самое опасное, что есть в жизни, дочка, – это наш страх. Рузвельт, мудрый человек, говорил, что только страха и стоит бояться.

– Так вы ему позвоните?

– Будем надеяться, что он жив. С каждым днем у меня остается все меньше друзей. Боюсь, я и сам живу последние годы взаймы. Но скажи, а почему тебя это так заинтересовало? И откуда у тебя медальон?

Мазарин поцеловала старика в щеку.

– По-моему, дочка, тебе еще очень много нужно мне рассказать. Может быть, пока я не нашел ювелира, ты начнешь заполнять пробелы в моих знаниях?

– Мне нужно выяснить, зачем им тело, Аркадиус. Это все, что я могу сказать. Прошу вас...

– Ну хорошо. Не знаю, что ты скрываешь. По большому счету я даже не знаю, кто ты на самом деле, но в моем возрасте... Право, какая разница? Я постараюсь разыскать своего друга. И куда только нас заведет твоя скрытность?

– Пожалуйста, не спрашивайте меня больше. Когда-нибудь я все вам расскажу. А пока просто не бросайте меня. Ладно?

– Ммм... Если ты еще раз меня поцелуешь, я, пожалуй, подумаю.

Мазарин снова поцеловала антиквара, и тот рассмеялся.

– Но учти: если мой друг умер, больше спросить не у кого. Я тебя предупредил.

42

«Излишества» были обречены на успех. Фотографии получились весьма впечатляющими, как все, за что бралась Сара Миллер. Каждый портрет оказался настоящим шедевром – провокационным, шокирующим, интригующим, ироническим, гротескным, барочным, сатирическим, одним словом, великолепным. Проведя в родном городе около двух месяцев, Сара вдруг задумалась, что же делать теперь: вернуться в Париж или убежать в какой-нибудь отдаленный уголок земли? Ледяной ветер, от которого она пыталась спастись на родине, настиг ее и здесь.

О Кадисе Сара ничего не знала и знать не хотела. Так, по крайней мере, она внушала самой себе. Скорее всего, ее муж переживал головокружительный роман или тяжелый творческий кризис, потому и не звонил. Его молчание задевало Сару, но она понимала, что сама развязала ему руки своим поспешным отъездом.

Ей все-таки удалось откусить кусочек от Большого Яблока, чтобы хоть немного утолить голод любви и понимания.

Но этого было мало. Большое Яблоко оставалось всего лишь яблоком, оно могло взбодрить, но не насытить.

Каждый вечер Сара ужинала с Энни. Та старательно опекала подругу и постоянно знакомила с новыми людьми, желающими выразить восхищение великой художнице. Слова, пустые слова, фривольные шутки, разговоры ни о чем, напыщенные и бессмысленные монологи. Сара напрасно искала среди новых знакомых единомышленника. Человека, похожего на нее саму. Того, с кем можно было бы разделить мысли и тревоги. Человека, способного понять, что творится с мужчиной и женщиной на закате дней.

Больше всего на свете Саре хотелось говорить о человеческих страстях, переживаниях и боли. Повстречать того, кто подтвердит, что ее мучения вполне естественное дело и что они непременно кончатся.

Порой ей казалось, что она совершенно одинока в своих мучительных терзаниях. Люди не любят проигравших, а Сара чувствовала, что терпит поражение. Нелепо искать понимания у тех, кто смертельно боится жизни и прячется от нее за щитом банальности.

В разгар очередной застольной беседы Сара неожиданно поднялась на ноги.

– Мне пора.

Все повернулись в ее сторону. Чем это такой успешной женщине не угодил "Лотос", самый модный ресторан в среде нью-йоркской богемы?

Энни бросилась ее уговаривать.

– Останься, Сара. Посмотри. – Она обвела присутствующих широким жестом. – Они здесь из-за тебя.

– Прошу прощения, мне совсем не хочется портить вам вечер...

– Я тебя провожу.

– Ни в коем случае. Ты и так слишком много для меня сделала.

– Я люблю тебя, Сара, мне больно смотреть, как ты себя изводишь. Такая женщина, как ты, не должна позволять...

Сара перебила:

– Не должна позволять чего? Я только и делаю, что все время что-то позволяю или не позволяю. Это слово давно пора выбросить из моего лексикона.

– Извини, ты права, конечно. Кто я такая, чтобы давать тебе советы.

– Знаешь, что хуже всего, Энни? Я впервые в жизни не знаю, что делать.

– Ну и не надо ничего делать. Подожди...

– Не могу. Завтра сяду в первый же самолет.

– Так ты ни к чему не придешь.

– Возможно, в этом вся суть. Не иметь ни проектов, ни договоренностей. Я привыкла слишком тщательно все планировать.

– Там будет все то же самое, только друзей не будет. Не уезжай, Сара.

– Прощай, Энни.

Сара больше не слушала причитаний подруги, умолявшей ее остаться. Она вышла на улицу, не зная, чем заполнить зияющую в душе пустоту. Ей хотелось плакать, но слез не было. Она совсем иссохла.

Ночь пахла гудроном и выхлопными газами. Сара шла куда глаза глядят, мечтая заблудиться и пропасть на пустых улицах.

Над решетками отопительной системы вились причудливые спирали пара. Тротуары были так же пусты, как она.

Бездомные спали прямо на асфальте, укрывшись страницами "Нью-Йорк таймс", "Индепендент" и "Уолл-стрит джорнал". Вчерашние сенсации служили одеялами тем, кто сегодня остался без крова. Теперь Сара не стала бы их фотографировать: что толку обличать несправедливое устройство мира! Она потратила на это слишком много времени. Как, вы еще не в курсе: на планете Земля существуют голод, войны и неравенство полов... Смысл ее профессии в том, чтобы превращать обличительные репортажи в развлечение для богемы.

Она потратила лучшие годы, гоняясь за химерами: сколько ни обличай зло, в мире его меньше не становится.

Проститутки, богачи, нищие, молодежь, старики, смех, печаль... В ночной тьме ярко сияло человеческое ничтожество.

Сара добралась до отеля под утро, усталая и потерянная, и, прежде чем подняться в номер, заказала в баре сухое мартини. Пригубив напиток, она огляделась. У окна стоял мужчина с бокалом шампанского в руках. Уличный свет преломился на хрустальной грани, превратив шампанское в жидкое золото. Сара не смогла удержаться; это был бы отличный снимок: "Одиночество в пути".

Она достала из сумочки маленький фотоаппарат и щелкнула затвором. Мужчина резко обернулся и направился к ней.

Сначала Сара не узнала героя снимка, а когда поняла, кто это, зарделась от стыда.

– Извини, пожалуйста, – проговорила она. – Я не сдержалась. Свет, твоя спина, бокал...

– О чем ты говоришь?.. Быть застигнутым объективом Сары Миллер для меня огромная честь.

– Что ты здесь делаешь?

– Я только что приехал. Знаешь, вся моя жизнь сплошное кочевье. Ты так расхваливала этот отель, что я решил попробовать в нем остановиться.

– Я даже не знала, что ты уезжал.

– Ты ведь мне не звонила. Откуда же тебе было знать?

– Завтра... я уезжаю.

– Возвращаешься в Париж?

Сара уклонилась от ответа.

– Мое приглашение остается в силе. Я буду очень рад видеть тебя на моем ранчо Сан-Хорхе. Не знаю почему, но мне кажется, что колумбийский воздух пойдет тебе на пользу.

Художница пригласила Хермана за свой столик. Она и вправду ему обрадовалась. Хотя они были едва знакомы, Херман Наранхо производил впечатление надежного человека, искреннего и сердечного.

– Ты живешь на ранчо?

– Хотел бы, но не получается. Знаешь, Сара? Все мы рабы своего успеха. Иногда я страшно устаю от всего этого. Смешно, правда? Хочется вернуться на родное ранчо, доить коров и выращивать лошадей.

– Так что же не вернешься?

– Теперь слишком поздно. Я сел не на тот поезд, и с него уже не сойдешь. Я не готов к переменам.

– У тебя есть семья?

– Моя жена... точнее, бывшая жена – птица совсем другого полета.

– Что это значит?

– Она решила полностью изменить свою жизнь. – В голосе Хермана послышалась затаенная грусть. – А дети вполне счастливы в Майами.

– Ты говоришь о своей бывшей жене, о детях... А как же ты сам?

– Я? О своих романах я предпочитаю не говорить.

– Ты несчастлив?

– А кто счастлив в этой жизни, Сара? Лучшее, что мы можем сделать, – это забыться хотя бы на время, и именно это я тебе и предлагаю. Что скажешь?

– Не могу. Но я тебе очень благодарна за приглашение.

– Еще мартини?

– Почему бы и нет?

Изнуренный бессонной ночью официант принес им коктейль и шампанское.

– Ты слишком молод, чтобы быть таким одиноким, – заметила Сара, надкусив оливку.

– Сорок восемь лет – очень много для такой напряженной жизни. Но ты совсем не рассказываешь о себе.

– Если, по-твоему, сорок восемь лет – очень много, что ты скажешь о той, кому вот-вот исполнится шестьдесят? Я просто усталая, никому не нужная старуха. Фотографии выпили все мои силы. Отняли мою жизнь.

– Ты не удовлетворена?

– Не смеши меня. Никакого удовлетворения не существует. Нас всегда что-то терзает. Угрызения совести, например.

– Сара... Тебе явно пора что-то делать со своей жизнью.

– Поехать в Колумбию?

– А почему бы и нет? Тебе там будет хорошо. Мое ранчо в твоем распоряжении. И репортаж получится просто восхитительный. Там такие деревья: сейбы, саманы, ярумо... И река Ла-Вьеха.

– Звучит прекрасно.

– Это и вправду прекрасно, – поправил Херман. – Ты словно возвращаешься в детство. Представляешь, девочки плетут венки из гуамы. У меня в поместье школа для детей работников. Они и тебя научат.

– Гуамы? – Сара засмеялась, вообразив себя с огромным венком на голове. Нет, это уж слишком.

– Ты тоже могла бы научить их чему-нибудь. Например, фотографировать. Испанский у тебя великолепный.

Сара глядела на собеседника поверх пустого бокала. Ей хотелось выпить еще. Херман опять заказал шампанского.

– Сара, иногда жизнь делает нам подарки. Надо научиться их принимать. Десять тысяч гектаров дивной природы у твоих ног. Ну же, соглашайся.

Художница несколько мгновений помедлила с ответом.

– Хорошо. Я полечу в твой рай... Как, ты говоришь, его называли индейцы?

– Киндио.

Бармен ушел. Оставшись наедине, они принялись болтать обо всем на свете.

Карьера, мечты, измены, сумасбродства, одиночество, друзья, молодость, зрелость... Искусство и снова искусство. Книги, города, путешествия, заблуждения, роскошь... По венам Сары струилось мартини, и жилах Хермана пенилось шампанское.

Собеседники решили разойтись, лишь когда окончательно рассвело и в отеле началась пересменка.

В лифте Сара нажала на кнопку третьего этажа. Херман не двигался.

– А тебе куда?

– Туда же.

Двери закрылись, и в кабине повисла неловкая тишина. Лифт остановился на третьем этаже.

– Приехали, – произнесла Сара, просто чтобы хоть что-то сказать.

– Приехали, – согласился Херман.

Наговорившись вдоволь, теперь оба словно онемели.

По дороге к номерам ни один из них не проронил ни слова. Сара вставила в замок карточку и открыла дверь. Херман остановился у двери напротив. Обменявшись на прощание быстрыми взглядами, они ушли к себе. Сара рухнула на кровать, озаренную первыми солнечными лучами.

Вскоре она уже крепко спала и видела во сне море зелени, излучины реки Ла-Вьеха, сейбы и саманы, сотни бабочек, похожих на лепестки экзотических цветов... Она стала совсем крошечной, не больше травинки, затерялась, растворилась в изумрудном море... Одна, две, три... пять... Подняв голову к небу, Сара насчитала двенадцать сияющих радуг... Она была счастлива.

43

Сара задержалась в Нью-Йорке еще на два дня, чтобы повидать брата и посетить могилу родителей. Спешить было некуда. Она определилась с планами на ближайшее будущее и готовилась пуститься в головокружительную авантюру.

Херман Наранхо уехал из отеля на следующий день, рано утром, оставив Саре короткую записку и визитку с телефонами.

Милая Сара.

Сан-Хорхе ждет тебя. В поместье все готово к твоему приезду. От тебя требуется только сообщить моему секретарю дату прилета. На карточке есть все необходимые телефоны, в том числе мой (на случай, если ты его забыла).

Наслаждайся раем, ну а я буду гореть в деловом аду.

Целую,

Херман.

Итак, ей предстоит оказаться в полном одиночестве, без поддержки и защиты в совершенно незнакомой стране. А вдруг тамошняя тишина окажется хуже здешнего шума?

А что, если она и вправду обретет покой и сумеет примириться с собой?

Перед выездом из "Мерсера" Сара позвонила Паскалю. В это время он должен был оказаться дома. После бесконечных гудков в трубке наконец раздался заспанный голос сына.

– Паскаль?

– Кто это?

– Это я... твоя мама.

– Что случилось? – Паскаль зажег свет и посмотрел на часы. 4.25 утра. – Ты знаешь, который час?

– Прости, сынок. Мне просто захотелось с тобой поговорить. – Голос Сары дрогнул.

– Мама, у тебя точно все в порядке? Ты где?

– В Нью-Йорке.

– А Кадис?

– Не знаю.

– Точно что-то случилось.

Сара молчала. Разговор с сыном ее взволновал. Наконец, глотнув образовавшийся в горле комок, она смогла ответить:

– Нет, все хорошо, правда. Я просто хотела сказать... что очень тебя люблю.

– Знаю, мама, знаю. Когда ты вернешься?

– Мне надо побыть одной. Ты ведь все понимаешь, правда? Я никому не хотела говорить, но ты все-таки должен знать... Со мной действительно что-то происходит.

– Не пугай меня. Вы что... разошлись?

– Скажем, нам обоим нужно подумать. Наверное, это семейный кризис. Пришло время отдохнуть друг от друга.

– Он тебя обидел?

– Не важно, это наши дела. А я еду в Колумбию. Меня пригласили на кофейную плантацию.

– В... Колумбию?

– Говорят, там очень красиво. А я, как тебе известно, испытываю слабость к красоте. Я хочу на время исчезнуть. Мне это давно уже следовало сделать. Спрятаться от мобильников. С тех пор как их изобрели, побыть наедине с самой собой стало практически невозможно.

– Кто-нибудь еще знает... куда ты едешь?

– Ты имеешь в виду отца? Нет, он и не должен знать. На всякий случай запиши эти телефоны.

Сара продиктовала номера с карточки Хермана, Паскаль записал и попросил ее беречь себя.

– Мама... Когда ты вернешься, нам нужно будет поговорить.

– О чем? Давай поговорим сейчас.

– Нет. Это не телефонный разговор, слишком серьезный. Дай знать, когда приедешь, ладно?

– Ты меня заинтриговал.

– Тем лучше, значит, у тебя будет повод вернуться поскорее.

– Ну хотя бы намекни.

Паскаль не стал отвечать.

– Я тебя люблю, мам.

– И я тебя, сынок.

Положив трубку, Сара Миллер слегка улыбнулась. Отношения с Паскалем налаживались. Сын любил ее и переживал за нее. Интересно, о чем он хочет поговорить?

Сара не позволила Энни себя проводить. Она так и не призналась подруге, куда едет, и даже не стала рассказывать о ночной встрече с Херманом. Ей не хотелось, чтобы Энни болтала об этом на всех углах. Приятельницы простились по телефону, договорившись вскоре созвониться, чтобы обсудить предстоящую выставку.

В Боготе Сару встретил сеньор с певучим голосом и изысканными манерами. Он провел ее через весь аэропорт на стоянку частных самолетов – Херман Наранхо распорядился, чтобы всемирно известной художнице устроили подобающий прием.

Самолет оторвался от земли, и Колумбия начала рассыпать перед гостьей свои красоты. Саванна праздновала вечную весну. Сара не успевала фотографировать фигурные облака, похожие на огромные мотки хлопка. Ей хотелось открыть иллюминатор и запустить в них руки.

Чем меньше оставалось до кофейных плантаций, тем прекраснее становился пейзаж под крылом самолета.

Поросшие зеленью горные склоны напоминали широкое лоскутное одеяло. В долине Сару ждали кофейные деревца, розы, пальмы, извилистые русла рек, водопады, озера... Зелень, много зелени, всюду, куда ни глянь. Пир природы в честь вновь прибывшей завершился в аэропорту, где Сару поймал в объятия влажный горячий воздух.

В первую ночь Сара лежала под навесом, смотрела на невиданную россыпь звезд и чувствовала, как их свет врачует ее душу. Она пьянела от запаха влажной земли. Ее баюкало пение цикад. Время здесь шло по-другому, а пространство было устроено по законам волшебства.

Сара целыми днями бродила по тропинкам, прорубленным мачете; слушала об одетой в золото старухе, которую испанцы повстречали на берегу реки: потому ее и назвали Ла-Вьеха; фотографировала искривленные стволы верб, льющих слезы посреди сельвы; садилась в старый "виллис"– внедорожник и каталась по деревне, объезжая кур, тюки кофе и связки бананов; ездила в Саленто снимать разноцветные фасады, круглую площадь с трехцветным флагом на мачте и нарядных детишек на пороге воскресной школы; утоляла жажду в сельских тавернах, сверху донизу уставленных бутылками с пивом; разучивала местные напевы гуаска, стараясь сделать собственный голос таким пронзительным, чтобы достать "сердцевину" боли; побывала в Валье-дель-Корора, чтобы взглянуть на протянувшиеся до самого горизонта стройные ряды пальм; наелась только что пойманной форели. В общем, делала все, чтобы стать своей в этом странном мире. Вскоре Сара позабыла, кто она такая. Но не забыла того, о ком страдала.

Как сейчас там, в Париже?

Как-то раз, утомившись после долгой предвечерней прогулки, Сара задремала в гамаке; там ее и нашел Херман Наранхо. Глаза Сары были закрыты, и он решил, что женщина крепко спит. Приблизившись на цыпочках, Херман долго смотрел на свою гостью. Любоваться на спящих женщин было одним из главных тайных наслаждений в его жизни. Тонкое искусство: подмечать момент перехода в зыбкий мир сновидений. Эти секунды принадлежали Херману. Он владел ими безраздельно.

В молодости Сара наверняка была красавицей. Сон смягчил ее черты, слегка разгладил кожу, позволяя судить о том, как она выглядела много лет назад. Это была неброская, элегантная красота. Время почти не тронуло гордого овала ее лица. Грудь Сары вздымалась от ровного дыхания. Интересно, что ей снилось?

Внезапно, словно услышав его мысли, Сара открыла глаза. Волшебство рассеялось.

– Господи... Вот это сюрприз! Я не знала, что ты здесь. Когда ты приехал? – Она приподнялась, поправляя рубашку.

– Не вставай. Я тобой любовался.

– Мной?

– Мне жаль тебя расстраивать, но подсматривать за людьми вовсе не прерогатива фотографов.

– И что же ты видел?

– Красивую женщину.

– Не ври.

– Хочешь мартини?

– Пожалуй. Последний раз я пила его в Нью-Йорке. А здесь перешла на водку...

– А ты, я погляжу, быстро привыкаешь к местным обычаям. Это здорово.

– Херман... – Сара помедлила. – Спасибо. Такого подарка, как это путешествие, я не получала уже много лет. Теперь я у тебя в долгу.

– Наш ночной разговор в отеле был нежданным подарком для меня. Так что мы в расчете.

Хозяин ранчо позвал мажордома, и тот вскоре принес бокалы с мартини.

– Сегодня ночью я приглашаю тебя на конную прогулку. Будет полнолуние.

– Право, не знаю. Я так давно не ездила верхом.

– Главное – ощутить ритм и поддаться ему. Верховая езда сродни музыке, и самое важное в ней – гармония. Полное совпадение. Конь и человек должны стать единым целым. Это все равно что заниматься любовью.

Сара не знала, что сказать. Заниматься любовью. Она так давно не занималась любовью! Каково это – снова ощутить всем телом мягкий перестук лошадиных копыт? Сара решила не сдаваться.

– У меня нет снаряжения.

– Поверь мне, сегодня ночью... – Херман смотрел ей прямо в глаза, – оно тебе не понадобится.