Текст книги "Неподвластная времени"

Автор книги: Анхела Бесерра

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 25 страниц)

54

Мазарин появилась на улице Помп с десятиминутным опозданием, по обыкновению босая и в черном плаще. Глядя на девушку, Паскаль прикинул, что подумает Сара, и пришел к выводу, что будущая сноха непременно ей понравится. Сара была открытым человеком, к тому же ее молодость прошла среди мятежной парижской богемы, к которой вполне могла принадлежать и опоздавшая родиться Мазарин.

Присмотревшись к невесте, Паскаль увидел в ее глазах странный блеск.

– Бедная моя, – проворковал он, целуя девушку. – Не бойся, они придут от тебя в восторг. А если нет, какое нам дело.

Но Мазарин думала о другом. На ее губах еще горели поцелуи Кадиса. Почему он сделал это именно сейчас?

Паскаль заметил на запястьях своей невесты багровые кровоподтеки.

– Что с тобой приключилось?

– Ой... – Мазарин бросила взгляд на руки. – Ничего.

– Точно?

– Не спрашивай, – попросила девушка, прижимаясь к жениху, – просто обними меня.

От него пахло покоем и надежностью.

– Идем, – прошептала Мазарин, уткнувшись Паскалю в плечо. – Твои родители ждут.

Поздоровавшись со швейцаром и жандармами, охранявшими дом с тех пор, как в нем поселился сын арабского шейха, молодые люди миновали подъезд и вошли в лифт. Мазарин притихла, смущенная царившей вокруг роскошью. Она не привыкла к официальным приемам. А что, если у нее не получится вести себя как подобает? А что, если родители Паскаля ее не примут? А что, если сбежать прямо сейчас? Но убежать она не могла. Ее обнимали надежные руки жениха. Мазарин вопросительно взглянула на Паскаля, и он улыбнулся в ответ.

Звонок возвестил о прибытии на девятый этаж. Лифт остановился.

– Ну, вот мы и на месте. – Паскаль взял девушку за руку. – Постой... У тебя ладони мокрые! Не надо бояться, милая. Они не злые.

Мазарин растерянно озиралась. Поцелуй Кадиса выпил все ее силы. Паскаль продолжая:

– Я познакомлю тебя с чудесной старушкой, которая меня вырастила. Ее зовут Жюльетт; она, можно сказать, заменила мне мать. Так что если тебя интересуют мои детские выходки, спрашивать нужно у нее. Эй!.. Посмотри на меня. – Он ласково повернул к себе лицо невесты. – Не старайся особенно понравиться моим предкам, пусть они боятся тебе не понравиться. Вообще-то у вас много общего. Они великие художники, прямо как ты.

Паскаль не стал доставать ключ и позвонил в дверь.

– Я открою! – крикнул Кадис из глубины комнаты. Он только что пришел и едва успел умыться, побриться и сменить рубашку. Художник все еще дрожал от любви и гнева.

– Не спеши, – попросила Сара, поправляя перед зеркалом блузку. – Я хочу увидеть ее первой.

Открыв дверь, Кадис остолбенел. На пороге стоял сияющий Паскаль и обнимал... ЕГО МАЛЫШКУ!

Нет, не может быть, что угодно, только не это!

Голос сына звучал словно сквозь густую, осязаемую пелену. До Кадиса долетали лишь отдельные звуки.

– Сара... К...дис... поз...пред...та...

Пустота-пустота-пустота.

Кадис зажмурился. Губы его сына продолжали двигаться, но он не понимал ни слова.

– мою... не... вес... ту...Ма...рин...

Слова обжигали, как удары кнута.

Губы Мазарин сделались белыми, как у покойницы. От лица отхлынула кровь. Перед ней стоял ее художник, ее страсть, ее печаль, ее боль, ее мучитель... ее любимый.

КАДИС.

У него был сын. КАДИС.

У которого она искала спасения от его собственного отца. КАДИС.

Человек, пробудивший ее тело.

КАДИС.

Ее искусство.

КАДИС.

Ее жизнь.

Сара, не подозревавшая, что творится в душе ее супруга и будущей снохи, крепко поцеловала Паскаля и сердечно обняла Мазарин.

– Что же ты молчишь? – укорила она мужа. – Как ты и просил, сынок, я ничего не сказала твоему отцу. Так что твой сюрприз, кажется, удался.

– Еще как удался, – выдавил Кадис, чудом совладав с собственным голосом. – Как, ты говоришь, тебя зовут?

Наставник сверлил непокорную ученицу ледяным взглядом.

Вопрос Кадиса застал Мазарин врасплох. Меньше всего на свете она ожидала, что ее жестокий возлюбленный превратится в недовольного будущего свекра. И спросит, как ее зовут... Он что, решил поиздеваться? А что же делать ей? Притворяться? Мазарин стряхнула оцепенение. Собрав все силы, она решили сыграть роль до конца.

Выдержав взгляд учителя, девушка ответила с вызовом:

– Мазарин.

Кадис продолжал ее изводить:

– Мазарин, а дальше?.. У тебя что, нет фамилии?

– Мазарин, и довольно. – Паскаль бросился защищать невесту.

– Все в порядке, милый, – остановила его Мазарин, наблюдая за реакцией художника. – Ведь твоего отца на самом деле зовут вовсе не Кадис, правда? – спросила она насмешливо. – Таковы уж мы, люди искусства. Имеем обыкновение забывать собственные имена... Иногда. Кстати, как, вы сказали, вас зовут?

– Может быть, пройдем в квартиру или так и будем стоять на пороге весь вечер? – Сара попыталась разрядить атмосферу.

– По-моему, все немного нервничают, – заметил Паскаль, обнимая невесту за талию.

– Для нас это такая неожиданность, – обратилась Сара к будущей снохе. – Надеюсь, ты простишь нам некоторую...

Кадис не дал жене договорить:

– Извини, Мазарин. Я вовсе не хотел...

Девушка безмятежно улыбнулась:

– Ничего страшного. Это было даже забавно.

Стараясь держаться как ни в чем не бывало, художник толкнул дверь, и взглядам гостей предстали две его великолепные работы. В прихожей горели огромные люстры. Гостиная встречала жениха и невесту мягким золотистым светом десятков свечей. Увидев, что из кухни робко выглядывает любопытная Жюльетт, Паскаль позвал служанку:

– Иди сюда, я познакомлю тебя с моей невестой. Переглянувшись с хозяйкой, старая экономка отошла поприветствовать девушку:

– Добрый вечер, мадемуазель.

– Правда, она у меня красавица? – спросил Паскаль.

– Ну конечно, месье.

Голоса домочадцев едва долетали до Кадиса. Он больше не мог здесь оставаться. Самый чудовищный из его кошмаров сбывался наяву. Художник метнулся к бару. Чтобы справиться с собой, ему нужно было выпить, почувствовать, как по венам струится алкоголь. «С тобой все кончено, – произнес он сквозь зубы. – Все кончено, идиот ты несчастный. Ты безнадежно стар». Разговаривая с самим собой, Кадис наливал себе только что принесенное с ледника виски и пил его как воду, искоса наблюдая, как молодая пара весело болтает с его женой. «Да здравствует смерть! И пошло оно все к черту!»

Одной бутылки оказалось мало. Терзавшая душу Кадиса боль стала только сильнее. Еще виски.

Хлюп-хлюп-хлюп.

Мазарин и Паскаль, возлюбленная и родной сын, молодые, красивые, полные сил, открыто насмехались над его уродливой, немощной старостью.

Хлюп-хлюп-хлюп.

Что же ему делать со своей жаждой любви и творчества? Его тело гнило изнутри, а вдохновение давно себя исчерпало. Каково это – превратиться в живого мертвеца? И знать, что сын наслаждается похищенным у него счастьем?

Хлюп-хлюп-хлюп.

Боль текла по его жилам.

Кадис хотел разрыдаться, выплакать, выплеснуть эту боль, но не мог.

Его тело – мертвая материя.

Кадис чувствовал запах гниения. Он разлагался, рассыпался на глазах, растворялся во мраке. Выгоревшая свеча; бесконечный черный сон. Живописцу казалось, будто его картины превращаются в кучу смрадных обрывков, а вместе с ними распадается и душа…

– Кадис, – послышался голос жены. – Ты пропускаешь очень интересную беседу.

... и никто ни о чем не узнает. Семья. Разве это семья? Нет. Он никогда не хотел иметь семью; это получилось случайно. Он был прирожденным бродягой и больше всего на свете дорожил свободой. Он привык думать о себе, только о себе. Быть верным своим желаниям, лелеять дуализм собственной души. Искать и создавать красоту. Его единственной настоящей страстью было искусство. Он хотел стяжать любовь всего мира. Удивлять смерть, пока она не застанет его врасплох.

Хлюп-хлюп-хлюп.

Семья: график колебаний паскудной рутины. Самоотречение без благодарности. Усилия без награды. Паскаль. Бракованный презерватив и прерванный аборт в Лондоне. Он любил его. Возможно. До тех пор пока не увидел со своей малышкой. Кому это нужно – иметь сыновей!

Хлюп-хлюп-хлюп.

– Кадииис! – снова позвала мама.

– Да ладно, мама, – беззаботно сказал Паскаль.

– Сейчас иду, – отозвался Кадис, заметив, что Мазарин поднялась из-за стола и направилась к выходу.

Прихватив бутылку и убедившись, что его никто не видит, Кадис выскользнул в коридор, в котором только что скрылась его ученица; темный проход завершался маленьким читальным залом, дверь, в которую зашла Мазарин, была как раз рядом. Художник затаился в коридоре, словно лев, подстерегающий жертву. Когда девушка вышла, он схватил ее за руку, затащил в комнату и запер дверь на ключ.

– Глотни, – предложил он, сунув в лицо Мазарин бутылку. – Тебе не помешает.

Мазарин оттолкнула его руку.

– Как ты осмелилась? Что же ты делаешь, тварь?

– Отпусти меня! Ты!..

Кадис зажал ей рот поцелуем. Он готов был зацеловать девчонку до смерти. Она принадлежала ему. Он не собирался уступать сыну свое главное сокровище.

– Ты псих! – Мазарин отпихнула его. – И пьяный...

– И влюбленный, – добавил Кадис, распахивая ни ней плащ.

– Нет, профессор, слишком поздно.

– Ты хочешь меня, малышка. Я знаю. Неужели ты не понимаешь, как много для меня значишь? Я не хотел заниматься с тобой любовью, потому что слишком высоко тебя ценю.

– Врешь. Ты меня эксплуатировал. Пользовался мной. Теперь моя очередь "ценить тебя слишком высоко".

– Мазарин, не заставляй меня...

– Ну и что ты сделаешь? Набросишься на меня в своем собственном доме? Хочешь, чтобы жена и сын узнали о твоих делишках?

Кадис вновь притянул девушку к себе, и она ответила на его поцелуй. Кровь кипела у нее в жилах. К несчастью, художник угадал, что творилось в душе у Мазарин. Она по-прежнему любила его, любила безумно и безнадежно.

Из коридора послышался голос Паскаля. Он отправился искать невесту.

– Мазарин... Все в порядке?

– Не надо, сынок! – предупредила Сара. – Она сейчас придет.

Кадис и Мазарин затаились, дожидаясь, пока шаги и коридоре стихнут.

– Выпусти меня, – прошептала девушка.

– Только скажи, что любишь меня, что ты согласилась быть с этим...

– Он твой сын, Кадис. Не забывай.

Мазарин решительно высвободилась из объятий художника, повернула ключ и тихонько шмыгнула в коридор. Ее никто не заметил. Вернувшись на терассу, она вежливо извинилась за долгое отсутствие.

– Я заблудилась. У вас такой большой дом, в нем столько дверей... Я случайно забрела в другую комнату.

– Не беспокойся, дорогая. Ты очень скоро привыкнешь к этому дому. – Сара взглянула на девушку с неожиданным интересом. – Где я могла тебя видеть? У меня профессиональная память на лица – фотографическая.

Мазарин выдержала пристальный взгляд будущей свекрови.

– Вспомнила! – объявила Сара. – Это было на Елисейских Полях, на открытии выставки. Ты ведь там была? Я еще подумала, что с тобой можно сделать фантастические снимки, но потом закрутилась и забыла. У тебя необычное лицо. В нем какая-то удивительная бесприютность... Только не обижайся. Я уверена, что на самом деле ты совсем другая.

– Мама, не начинай.

– Мы ведь друг друга поняли, правда, Мазарин? Сара вновь смерила невесту сына взглядом, на этот раз пронзительным и холодным. Мазарин вежливо улыбнулась в ответ, хотя на душе у нее по-прежнему скребли кошки.

На террасу вернулся Кадис, и Сара решила, что пришло время ужинать.

– Перейдем за стол?

Ночь наполнял запах цветущего апельсина. Мазарин с наслаждением глотнула весеннего воздуха.

– Какой дивный аромат!

– Эти апельсиновые деревца вырастил Кадис. Его тетя прислала саженцы из Севильи. Кадис нечасто вспоминает о родине, но за этими деревцами ухаживает, словно за родными детьми. В это трудно поверить, но он неплохой садовник. Ты обратила внимание на клумбы? Его работа. Говорят, талант – вещь универсальная. Хороший художник всегда проявляет себя в разных областях.

Кадис сорвал несколько цветков и, на мгновение поднеся их к лицу, направился к Мазарин.

– Ты позволишь? – спросил он у сына, прежде чем украсить цветами волосы его невесты.

– Конечно, – ответил Паскаль. – Можно, Мазарин?

Мазарин кивнула, и художник ловко вплел ей в волосы белые цветы, напоминавшие свадебный убор.

– Настоящая невеста...

– Какая ты красивая... – Паскаль поцеловал девушку в щеку.

– Мы непременно должны съездить в Андалусию..! Все вместе, – предложил Кадис, пожирая ученицу глазами.

– Обязательно съездим, – согласилась Сара, не обращая внимания на его красноречивые взгляды. – Прошу к столу, – объявила она, указав каждому его место.

Кадис расположился рядом с Мазарин, Паскаль и Сара уселись напротив.

На улице сгущались синие сумерки. Блики свечей окрашивали лица нежным золотым цветом. Пламя дрожало на легком ветру, вычерчивая на белой скатерти четкие тени. Мазарин любовалась игрой луны в своем бокале. Поднимая голову, она ловила счастливый взгляд Паскаля. Теплый ветерок слегка растрепал ее волосы, уронив белые лепестки в тарелку Кадиса.

– Невеста потеряла свои цветы, – усмехнулся художник. – Не грусти, малышка. Эти апельсины еще долго будут цвести для тебя.

Едва он произнес "малышка", в душе Мазарин снова поднялась волна.

За столом воцарилось церемонное молчание, знаменующее начало ужина.

Прислуга торжественно вносила подносы, уставленные источавшими аромат блюдами. Разговор переходил от искусства к путешествиям, от кино к книгам, от актеров к писателям, от прошлого к настоящему, от любви к свадьбе, и Мазарин наконец спросила, как Сара познакомилась с Кадисом.

– Есть истории, которые нельзя рассказывать, а то они теряют свою магию. И нашу историю я, если позволишь, приберегу для нас двоих, в нашей жизни осталось не так уж много нетронутых уголков. – Она с упреком взглянула на Кадиса. – Могу сказать одно: это было настоящее чудо.

Сара на время перенеслась в прошлое и вновь ощутила тот страстный поцелуй посреди мятежной улицы, полной криков, стонов, выстрелов и камней.

– Мама, – попросил Паскаль, – может, все-таки расскажешь?

Сара неохотно вернулась к реальности.

– Ни за что. Меня больше интересует ваша история. Почему бы вам самим не рассказать, как вы познакомились?

Под столом Кадис легонько коснулся коленки ученицы. Ощутив прикосновение его горячих пальцев, Мазарин сжалась.

– Прости, мама, – сказал Паскаль, – но ты совершенно права: то, о чем рассказано всем, перестает существовать. Здесь я с тобой совершенно согласен. Пусть это останется нашим секретом. Правда, милая?

Кадис осторожно расстегивал пуговицы плаща...

– Да, – едва слышно отозвалась Мазарин. ...Он уже ласкал ее бедро. Нежно, как никогда.

– Хорошо... А как продвигается выставка? – обратилась Сара к мужу. – У тебя наверняка почти все готово.

Все выше. Рука учителя неспешно скользила по ее бедру, а Мазарин не могла ему помешать. И не хотела.

– Пусть это будет для вас сюрпризом. Ты ведь знаешь, – Кадис улыбнулся жене, – я не люблю говорить о работе, пока она не закончена.

Еще выше. Он смял влажную ткань ее трусиков, проник между ног, завладел запретной плотью. У Мазарин потемнело в глазах.

Омар стыл на тарелке.

Нет, она не может. Не может так поступить с Паскалем. Не может отвергнуть такую любовь. Жених глядел на Мазарин с обожанием. Она оттолкнула Кадиса и протянула руку Паскалю.

– Ты не голодна? – спросила Сара, заметив, что гостья не притронулась к омару. – Видите ли...

– Я велю принести что-нибудь другое?

Паскаль ласково улыбнулся невесте:

– Не стесняйся, дорогая.

Кадис отрешенно потягивал виски со льдом, вновь и вновь переживая миг украденного наслаждения. Помолчав, он повторил:

– Мы непременно должны поехать в Андалусию.

– Отличная идея, – поддержал Паскаль. – По-моему, это будет просто здорово. Мы так давно никуда не ездили вместе. Последний раз в детстве, если мне память не изменяет. Обычно вы путешествовали одни.

– Паскаль... – произнесла Сара с ласковой укоризной. – Не начинай.

– Я вас не упрекаю, мама.

– Обязательно съездим. Я сама об этом мечтаю, но у твоего отца скоро выставка.

– К тому же начинается лето.

– А еще свадьба. Кстати... Вы нам так и не сказали, когда свадьба. Дата уже назначена? – У Сары загорелись глаза. – И нам еще предстоит познакомиться с твоими родителями.

Художник перебил жену:

– Слишком жарко. Только не летом.

– Что не летом, Кадис?

– Путешествие. Вы ведь... – он повернулся к Мазарин, – вряд ли пойдете под венец прямо сейчас, а, малышка?

К Мазарин возвращались силы. Хотя страсть к учителю по-прежнему терзала ее душу, изводить его и заставлять ревновать оказалось весьма увлекательной игрой.

– Мы пока не знаем. Возможно, – она посмотрела на Паскаля, – это будет еще один сюрприз.

Кадис одним глотком прикончил виски.

– Андалусия? – Художник задумался, и алкоголь тотчас подсказал ему блестящую идею. – Андалусия… Нет. Мы отправимся южнее... В пустыню.

55

С момента своего возвращения из Праги Рене безуспешно пытался разыскать Мазарин. Каждый вечер он упорно звонил в дверь зеленого дома, но открывать ему никто не спешил, и молодой человек уже начал сомневаться, не переехала ли его подруга.

Рене горько жалел о своем побеге. Он пустился и странствия, гонимый гордыней, но город ста куполов со всеми его пабами, клубами и джазовыми площадками так и не смог излечить его от безнадежного чувства. Рене по-прежнему любил Мазарин, как последний кретин. Любил, страдал... и злился. Красивая одноклассница отвергла его любовь, но оставила при себе в качестве друга-наперсника, а он согласился на эту унизительную роль, чтобы не потерять ее совсем.

Друг.

Слуга, носильщик, курьер, телохранитель и жилетка для рыданий. Самая красивая девочка лицея "Фенелон" и ее верный паж.

В один прекрасный день Рене осточертело изображать паиньку, и он сбежал; сбежал, потому что не мог справиться с поднимавшейся в груди злобой – он боялся причинить боль той, кого любил. Он был сыт по горло собственной податливостью, сыт по горло славным парнем Рене.

Симпатия. Вот что чувствовала к нему Мазарин, по ее собственному признанию. Симпатия, преданность, чувство товарищества и прочие глупости для младшей группы детского сада. Она говорила, что беспредельно ему доверяет и что он ее лучший друг. А настоящий друг не должен требовать ничего взамен своей дружбы, И все в таком роде... Сама она не давала ему ровным счетом ничего. Только требовала. Еще как требовала, черт возьми! Рене то, Рене се... Принеси то, достань это. Утешь меня, мне так грустно. Хнык, хнык, хнык… Крокодиловы слезы. Что и говорить, в те времена Рене готов был снять с неба луну и положить к ногам принцессы Мазарин.

Итак, с этим покончено; ни луны, ни звезд, полное затмение.

Ненависть.

Теперь Рене начал понимать, что это такое. Он задыхался от злобы.

В ту ночь, в "Гильотине", он увидел, как его подруга милуется со стариком, и с тех пор неустанно изобретал все новые способы мести. Ему бы только повстречать Мазарин, а уж способ задеть ее побольнее отыщется сам. Прежнего Рене больше не существует. А нынешний не станет попусту унижаться.

Ничего, он подождет.

Он будет ждать в "Ла-Фритери" с утра до вечера, и в один прекрасный день она придет. Хотелось бы ему взглянуть в глаза драгоценной Мазарин, когда он скажет, что видел ее со стариком.

– Рене!

Свершилось. Всего три ночи бдения у подъезда дома семьдесят пять по улице Галанд, и Мазарин собственной персоной бежала ему навстречу с распростертыми объятиями и радостной улыбкой на губах.

– Рене!.. Ну надо же! Ты вернулся!

Мазарин была прекрасна, как никогда, и, кажется, правда ему обрадовалась.

– Что ты здесь делаешь? Я замучила расспросами всех в "Гильотине", и они мне рассказали. А почему именно Прага? И почему ты не предупредил, что уезжаешь? Дай я на тебя посмотрю. Шикарно выглядишь.

Сама она и вправду шикарно выглядела, а вот он… Это что, очередная насмешка?

– Что же ты молчишь?

Присутствие Мазарин, как всегда, загипнотизировало Рене. Собственный голос отказывался ему подчиняться.

– Я... я очень рад тебя видеть.

– Я тебя тоже. Ну, поцелуй же меня.

Очередной идиотский братский поцелуй в щечку.

– Ты все еще играешь?

Рене кивнул.

– А ты все... все... еще рисуешь?

– Еще как. Каждый день пишу картины. Скоро откроется одна выставка, и тогда у тебя появится повод гордиться старой подругой.

– А... как твоя личная жизнь?

Мазарин лукаво улыбнулась и прошептала приятелю на ухо:

– Я выхожу замуж.

Рене резко отстранился.

– Ты что... Эх, Рене, Рене, Рене... Только не говори, что все еще не выбросил из головы эту глупую фантазию, будто в меня влюблен. Брось, ты же мне как 6paт. Мы ведь столько раз об этом говорили. Я думала, ты давно об этом позабыл.

И Мазарин звонко рассмеялась.

Она издевалась над ним. Унижала, как раньше. Терзала с ангельским видом и невинной улыбкой, за которую прежний Рене простил бы ей все, что угодно. Но на этот раз дело зашло слишком далеко. Его месть будет медленной и сладкой, как мед. Это все, что ему осталось.

МЕСТЬ.