Текст книги "Неподвластная времени"

Автор книги: Анхела Бесерра

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 25 страниц)

107

Сара Миллер протянула Мазарин конверт. – Я нашла его в сейфе, среди бумаг Кадиса. Думаю, тебе нужно это прочесть. В конверте лежало несколько пожелтевших от времени листов, напечатанных на допотопной пишущей машинке.

Париж, 22 октября 1982 года

Дорогой друг,

Ты, должно быть, удивишься, получив мое письмо после стольких лет молчания. Не знаю почему, но мне всегда казалось, что, хотя жизнь развела нас в разные стороны, нас до сих связывает необыкновенная дружба, которая приносила нам обоим столько радостей в былые годы. Возможно, она зародилась тогда, когда у нас появилась общая тайна.

Твоим успехам я радуюсь, будто своим собственным. Они вполне заслужены, ведь ты и вправду великий художник. Я понял это в тот день, когда мы совершили наше открытие. Вечером, в мастерской, стоило тебе взяться за кисть, я подумал: это гений. Ты изменился, мы оба изменились. Это спящая красавица на нас так повлияла. Оттуда берут начало наши искания, твой нонконформизм и Дерзновенный Дуализм, который сделал тебя звездой. А моя звезда давно погасла. Я бросил живопись и занялся серой, неинтересной работой. Каждый выживает, как умеет.

Антекера (позволь называть тебя именем, под которым я тебя узнал), я очень болен, по правде сказать, мне осталось жить не больше двух месяцев. Перед смертью я хочу поручить тебе два бесценных сокровища.

Когда мой отец узнал, что я нашел тело Сиенны, ему ничего не оставалось, кроме как рассказать мне всю правду. Сама мысль о том, что в его доме лежит мертвая девушка, приводила отца в ужас; он не мог понять, почему бедняжку нельзя предать земле. И все же отец чтил семейную традицию и хранил реликвию в туннеле, выкопанном его отцом, моим дедом; в том самом месте, которое мы с тобой тогда обнаружили.

Перед смертью он поручил заботу о Сиенне мне. Но Святая была слишком прекрасна, чтобы держать ее под землей. Я переделал шкаф так, чтобы ее можно было прятать в нем и доставать, когда мне захочется.

Все эти годы не было ни дня, чтобы я не полюбовался на нее хоть немного. Ее красота и по сию пору вдохновляет меня.

Я начал ходить на тайные собрания Арс Амантис (как ты мне советовал, помнишь?), скрываясь под плащом; ты найдешь его в чемодане, который я посылаю тебе вместе с письмом. Еще в нем есть карта, с помощью которой ты найдешь место собраний, и статья об истории ордена из одного старого журнала. Статья называется «Арс Амантис существует», в ней содержится немало любопытных и вполне достоверных фактов, которые помогут тебе разобраться, что к чему. Но не обольщайся: сборище в парижских катакомбах имеет мало общего с могущественным орденом, на изучение которого я потратил столько лет. Цели у них благие, но зависть и ненависть все портят.

Ты обязательно должен пойти. Смотри, слушай и будь осторожен. Арс Амантис все это время искали свою реликвию, но нынешние ее недостойны. Пусть Святая остается в зеленом доме, под твоей защитой.

Женился я поздно; жена, художница, как и я, отлично меня понимала и целиком посвятила себя заботе о Сиенне, ставшей для нас кем-то вроде члена семьи.

Ты спросишь, зачем я тебе все это рассказываю. Дело в том, что год назад у меня родилась дочь. Представляешь? У меня, превыше всего ценившего свободу... Прелестная девочка, которую я обожаю и которую, к сожалению, не смогу вырастить. Моя маленькая Мазарин. Только это меня печалит. Я не смогу обнимать ее и качать на руках. Она не узнает, каким я был и как сильно ее любил. Не я открою ей красоту нашего мира, не я вложу в ее ручку карандаш, чтобы она его запечатлела. Мы не будем творить вместе, не будем играть в счастливую семью.

По правде говоря, я никогда не думал, что проживу так мало. Смерть совсем близко, на меня уже легла ее тень, но мне совсем не страшно. Человеку, который вот-вот уйдет в мир иной, в этом мире нужно поразительно мало. Знаешь, Антекера? Близость смерти превращает нас всех в рыбаков. Когда боль немного стихает, я вылавливаю былое из озера своей памяти. Жизнь – бесконечное движение, цель маячит на горизонте, но нам к ней никогда не приблизиться.

Я не сомневаюсь, что моя жена будет для Мазарин прекрасной матерью, но, если и с ней что-нибудь случится, прошу тебя, позаботься о моей девочке. Ты – единственный человек, которому я готов ее доверить. Мне жаль, Антекера, очень жаль, поверь.

Я вручаю тебе то, чем в этой жизни больше всего дорожил: свою дочь и тайны прошлого, запертые в стеклянном саркофаге: Сиенну.

Умоляю, не бросай их. Я и на том свете буду тебе признателен.

С наилучшими пожеланиями тебе, твоей жене и сыну.

Прощай, друг мой.

Раймон Кавалье

Мазарин долго молчала, пытаясь справиться с потрясением. Она будто услышала голос отца, которого совсем не знала и по которому скучала до сих пор. Разве можно так сильно любить того, кого совсем не помнила? Почему все это должно было произойти именно с ней?

Теперь все стало ясно. Она унаследовала любовь к Кадису от отца. Все началось одним прекрасным вечером, когда шестнадцатилетняя Мазарин полезла в ящик за мелками и наткнулась на статью о создателе Дерзновенного Дуализма. Отец и Кадис были друзьями! Вот почему, когда она позвонила художнику и попросила разрешения прийти в его мастерскую, он так легко на это согласился. Слишком легко. Сколько всего он мог бы рассказать ей об отце! Проклятье! Почему он молчал?

Отчего она даже теперь продолжает безумно любить Кадиса?.. Как унять невыносимую боль утраты? Слезы Мазарин падали на пожелтевшие листки. Она оплакивала отца и Кадиса... Две любви соединились. И боль стала вдвое сильнее. Существует ли предел любви? Где ее граница? Кто скажет? Нужно избавиться от этой ноши, выстоять в битве с самой собой; выпустить из клетки птицу-тоску. Открыть двери... Сделать так, чтобы время потекло по-прежнему. Отец и Кадис, заколдованный круг, две раны, две боли. Мазарин ничего не понимала.

Сара обняла девушку.

– В жизни много вещей, которые невозможно понять... Не терзай себя, милая. Мы все время учимся, всю жизнь; смерть – это тоже урок. Последний и самый важный. Не бойся ошибаться. Ведь ты жива, а значит, все еще можно исправить. Это великий дар, понимаешь? Мало кто способен оценить его по достоинству. Ты не одна, Мазарин. И никогда не будешь одна.

108

Мазарин и Аркадиус условились встретиться около дома семьдесят пять на улице Галанд. Антиквар ждал на углу, держа в руках драгоценный ларец. Дом выглядел по-новому. Закатные лучи окрасили охрой брусчатку тротуара, прежде покрытого лавандой.

– Ты готова? – спросил старик.

– Что вы, Аркадиус, разве можно подготовиться к таким вещам. Я не знаю, что почувствую, когда войду.

Они рука об руку дошли до подъезда. Ступив за порог, Мазарин поняла, что дом очень изменился... Или, возможно, это она сама изменилась. В двадцать четыре года она чувствовала себя совсем взрослой; любовь сделала ее мудрее и печальней.

– Вы принесли цветы, – прошептала девушка, указав на нежно-сиреневый букет, украшавший стол.

– Лаванда... из Прованса; по крайней мере, так сказали в цветочной лавке.

Мазарин ответила ему благодарной улыбкой.

– Ключ у тебя? – спросил старик.

– Подождите. – Мазарин бросила сумку на стул и пошла к дверям, продолжая говорить на ходу: – Я долго хранила его под подушкой, а потом нашла более подходящее место. Я сразу подумала, что это не простой ключик, раз он был в руках у Сиенны.

Мазарин медленно поднялась по лестнице; навстречу ей слетались воспоминания. Сама того не желая, она сразу направилась в комнату Святой. Там ничего не изменилось. Девушка открыла шкаф, на мгновение вообразив, что увидит Сиенну, но за дубовыми створками было пусто. При виде старого убежища сердце Мазарин на секунду остановилось.

– Мазарин... Все в порядке?

– Я сейчас.

Коллаж, в котором был спрятан ключ, висел в спальне. Рядом с портретом Кадиса. Живописец по-прежнему улыбался с фотографии, но в глубине его взгляда девушке почудились затаенные слезы. Она услышала знакомый звучный голос: "Запомни, малышка, настоящий художник не умирает. Его душа остается с нами навсегда..." Жизнь Кадиса продолжалась... Не только в его картинах.

Через несколько минут Мазарин спустилась на первый этаж, сжимая в руке ключ.

– Мне пришлось отчистить его от засохшей краски, – объяснила она.

Антиквар внимательно осмотрел ключ.

– Тот самый символ. – Он указал на крошечное клеймо на одном из зубчиков.

Аркадиус вставил ключ в замочную скважину и попытался повернуть, но ларец не поддался.

– Наверное, это не тот ключ, – предположила Мазарин.

– Должен быть тот; он идеально подходит к замку.

Старик вытащил ключ и попробовал снова вставить.

– Дай, я, – попросила Мазарин, когда у него снова ничего не вышло.

Мазарин принялась изучать ларец. Он был образцом тончайшей ювелирной работы. Кованую крышку украшал большой рубин, похожий на каплю крови, под ним виднелась надпись: "No dormatz plus, suau vos ressidatz". He спи, пробудись не спеша.

Эти слова показались девушке знакомыми... Подумав с минуту, она вспомнила окситанскую песню, которую пела когда-то под аккомпанемент мандоры... Ларец просто спал. Его надо было разбудить, осторожно, потихоньку. Знать бы еще как!.. Наверное, нужно действовать аккуратно и медленно. В конце концов ларец откроется сам собой.

Мазарин сосчитала зубчики на ключе: их было шесть. Она вставила в скважину первый из них и осторожно повернула. Изнутри послышался краткий мелодичный звук. Девушка просунула ключ немного дальше и снова повернула; ларец отозвался более высокой нотой. Шесть слов, шесть поворотов. С последним поворотом должна прозвучать последняя, седьмая нота. В голове у Мазарин звучала окситанская песенка. Замок постепенно поддавался.

Крышка ларца медленно поднялась, и на изумленную Мазарин пахнуло влажной землей и лавандой.

Под покрывалом из сухих синих цветов лежала старинная тетрадь в кожаном переплете со знаком Арс Амантис, выжженным на обложке.

– Возьми же ее, – прошептал Аркадиус.

Девушка достала тетрадь. Она была перевязана прочным шнуром. Мазарин молча размотала его и открыла тетрадь.

То был подлинный шедевр. Листы пергамента тончайшей выделки украшали дивные алые с золотом миниатюры. Каждый штрих пера и мазок кисти свидетельствовал не только о мастерстве, но и о безупречном вкусе и художественном чутье. Миниатюры иллюстрировали историю, написанную по-окситански, каллиграфическим почерком.

Мазарин приступила к чтению; она читала бегло и понимала каждое слово, будто окситанский был ее родным языком. Повествование велось от лица самой Сиенны.

Антиквар молча сидел рядом. Так прошло несколько часов. Стемнело, наступила ночь, потом снова взошло солнце. Утро, день и опять ночь... И вдруг Мазарин разрыдалась.

109

Когда Сиенне сравнялось четырнадцать лет, ее отец, Жерар Кавалье, наслышанный об итальянском искусстве, решил выписать в Окситанию знаменитого живописца Джотто ди Бондоне. Кавалье задумал украсить пиршественный зал своего замка фресками, центральной фигурой которых должна была стать его дочь. Барон знал: самые знатные люди Италии мечтали, чтобы их портрет писал художник, столь тонко понимающий природу и способный передать дивную красоту будней. Пусть напишет его дочь босоногой девой посреди лавандового поля.

Каждый вечер Сиенна в сопровождении служанки отправлялась на лавандовое поле позировать художнику. Живописец старательно зарисовывал ее позы и жесты, словно алхимик, смешивал краски, чтобы добиться нужного цвета. Девушка рассказывала ему об искусстве и вере своего народа, играла на мандоре и пела баллады о великой любви. Сиенна безумно влюбилась сначала в живопись Джотто, а потом и в него самого, и художник, покоренный красотой и умом юной окситанки, ответил ей взаимностью.

Однажды вечером, когда художник и его модель остались наедине, Сиенна упала, споткнувшись о корень; Джотто бросился ей на помощь. В этот момент их взгляды скрестились. Никто не произнес ни слова. Страсть, что дремала в их душах все эти дни, вырвалась на свободу. Глаза жадно искали друг друга, тела пылали, даже не соприкасаясь.

Художник и девушка любили друг друга посреди цветущего поля, объятые страстью и страхом. Она совсем ничего не знала о жизни, а он знал слишком много и понимал, что совершает смертный грех. Любовников застигла служанка, и Джотто пришлось бежать, чтобы спасти свою жизнь. Сиенна еще долго писала возлюбленному, но он не ответил ни на одно письмо.

Последовали восемь месяцев заточения и тайные роды... Новорожденная девочка была объявлена младшей сестренкой Сиенны... А ей самой оставались только слезы, молитвы и попытки рассказать миру о своей боли при помощи холста и красок.

Пока губы Сиенны молились, ее кисть таинственным образом преображала обыденные вещи. Истовая вера и стремление к добру превратили ее в образец чистоты милосердия, целительницу, способную, излечить любой недуг прикосновением.

Все, кому доводилось видеть Сиенну Кавалье и говорить с ней, чувствовали божественную силу ее доброты. Все любили и почитали ее, словно Святую.

Художники, музыканты, трубадуры и ремесленники только и говорили что о красоте и добродетелях Сиенны. Еще ни в одном земном существе любовь к искусству и христианское смирение не существовали в такой гармонии.

Ни один мужчина не отваживался непочтительно взглянуть в сторону Сиенны, ни одна женщина не завидовала ее красоте: от дочери Кавалье исходило дивное сияние, верный знак Божьей благодати.

Слухи о деве из Лангедока, которую при жизни почитают как святую, дошли до святой инквизиции. Говорили, что эта девица ведьма, что она лечит при помощи запретных чар, привораживает мужчин и внушает людям нечестивые мысли. Судьи, никогда не видевшие Сиенну, заочно приговорили ее к смерти.

Потому, обнаружив тело девушки, оскверненной и растерзанной злобными монахами, Арс Амантис поклонились ему, как поклонялись при жизни своей Святой.

Со смертью Сиенны бесчинства инквизиции только усилились. Войско Симона де Монфора превратило цветущий Лангедок в пустыню. По деревням бродили слепые и увечные, на городских площадях стояли железные клетки, в которых томились пленники. И всюду горы трупов.

После расправы с катарами пришло время Арс Амантис. Среди немногих, кто уцелел в чудовищной резне, были крошечная девочка и нетленные останки ее молодой матери: Святой.

110

– Милая, тебя к телефону. Кажется, что-то важное. – Паскаль протянул жене трубку.

– Мазарин Кавалье? – раздался незнакомый голос.

– Да...

– С вами будет говорить президент республики. Пожалуйста, не кладите трубку.

Бесстрастный голос секретарши сменился приятной мелодией. А через несколько секунд...

– Мадам Кавалье, я счастлив сообщить вам, что реконструкция Ла-Рюш закончена. Поскольку тело Сиенны не подлежало переносу, мы учли ваши пожелания и укрыли его стальным саркофагом. Должен признать, получилась весьма внушительная конструкция. Настоящий храм, который под вашим руководством, несомненно, станет выдающимся центром искусств.

В день открытия Ла-Рюш Луи Ренар сложил полномочия главы ордена Арс Амантис.

111

Ла-Рюш превратилась в настоящий храм искусства, место паломничества молодых мечтателей со всего света. На улочках, прилегавших к Данцигскому пассажу, не осталось ни одной свободной квартиры. Всем хотелось ощутить магию этого места, напиться из неиссякаемого источника вдохновения, святилища мятежной юности, где перемешались все культуры, направления и жанры, где раскрывались истинные таланты. Здесь свободно творили поэты, музыканты, живописцы, скульпторы, фотографы, дизайнеры и режиссеры; ни один, даже самый смелый эксперимент не встречал порицания, ни одна идея не пропадала втуне. Счастливые лица, горящие глаза, торжествующие возгласы; наброски, натюрморты, модели, холсты, фотокамеры, доски, альбомы, пергамент. Вавилонская башня, бурлящий котел жизни... Новый Монпарнас.

112

Пока Святая спала под стеклянным куполом, Мазарин работала над монументальным полотном. Недаром она долго путешествовала по Окситании, узнавая места, в которых прежде никогда не бывала. А потом отправилась в Италию, на родину Джотто. В жилах Мазарин текла кровь великого художника и самой Сиенны, и она ни на минуту не забывала о таких предках.

И тут она увидела его. Он медленно прошел по мастерской, пытливо рассматривая картины на стенах и старательно обходя разбросанные по полу холсты. Она впервые глядела на него так, издалека, наблюдая со стороны. Его появление взволновало ее. Он шагал, расправив плечи, и курил сигарету, выпуская спирали синеватого дыма. Он был прекрасен.

– Милая... Пора ехать, а то опоздаем.

Он принадлежал ей. Этот удивительный мужчина был ее мужем.

– Мамааа... – в мастерскую ворвалась малышка, за ней едва поспевала няня.

Мазарин подхватила дочурку на руки и осыпала поцелуями.

– Позвольте поинтересоваться, мадемуазель... Где ваши туфли?

– Кто бы говорил, – усмехнулся Паскаль, бросив взгляд на босые ноги жены.

Пока взрослые разговаривали, девочка прижимала нос к стеклу, под которым, как живая, покоилась Сиенна. Внимание малышки привлек старинный медальон на груди у Святой.

– Можно ее потрогать? – спросила девочка.

– Тссс... Не сейчас. Она спит, – прошептала Мазарин.

113

Благополучно миновав пробки, Мазарин, Паскаль и Сиенна приехали в аэропорт вовремя. Сара ждала их в зале вылетов. Она была спокойна и счастлива.

– Вот, бабушка, я нарисовала тебе на память.

– Дай-ка взглянуть...

Мазарин перехватила у дочки рисунок. Он был великолепен... Не хватало только ног.

– Куда ты едешь, бабушка?

Сара Миллер обняла Сиенну и нежно поцеловала.

– В рай, маленькая... В рай.

От автора

Замысел этой книги родился, когда я ужинала с друзьями Тересой Солер и Анхелем Секьером.

– Хочешь сюжет для романа? – с таинственным видом поинтересовался Анхель.

Для меня, начинающей охотницы за историями, образами и снами, лучшего подарка было не сыскать.

– Конечно, – заявила я. – Я вся внимание.

Тереса, одно из главных действующих лиц этой истории, начала рассказывать. Я слушала с возрастающим недоверием. Повесть о нетленных останках прекрасной девушки, передававшихся в одной семье из поколения в поколение, затмевала собой самый изощренный вымысел.

Однако это было правдой. Мощи побитой камнями святой ныне, по решению владельцев, упокоились в базилике Санта-Мария-де-ла-Сеу в Манресе, а до этого не один век хранились в старинном особняке Солеров; обычный с виду шкаф маскировал вход в крошечную часовню, на алтаре которой стоял саркофаг.

История святой Клары так и просилась на бумагу; роман о драгоценной реликвии, которую Ватикан даровал одному из Солеров за подвиги во славу церкви, до сих пор ждет своего автора. Но образ прелестной девушки, спящей вечным сном, запал мне в душу и дал начало другой истории, истории Сиенны. Спасибо, Анхель; спасибо, Тереса.

Я взяла на себя смелость продлить земное существование Джотто ди Бондоне на пятьдесят лет, чтобы дать ему возможность написать Сиенну посреди лавандового поля. Этот художник предвосхитил Возрождение, отказавшись от плоского византийского ландшафта, господствовавшего в Средние века, в пользу трехмерной перспективы. Как-то утром, во Фьезоле, увидев творения мастера, я пообещала сделать его персонажем одной из своих книг. Я сдержала слово, Джотто!

А вообще реальность и вымысел переплелись в этой истории весьма причудливым образом, так что не удивляйтесь, если студеным зимним днем повстречаете в Латинском квартале босую девушку в черном пальто, под ногами которой сама собой стелется лаванда.

Я хочу поблагодарить моих замечательных сестер Сили и Патри за любовь и поддержку, которую они каждый день посылали мне через океан. Я знаю, вы рядом.

Я благодарна моей чудесной дочери Анхеле за силу, такт и талант, за поддержку, без которой я ни за что не справилась бы.

Огромное спасибо и моей славной дочери Марии, неиссякаемому источнику оптимизма и радости, которая давно мечтает экранизировать мои книги и в один прекрасный день обязательно превратит их в замечательные фильмы.

И напоследок я хочу поблагодарить замечательного человека, который находится рядом со мной вот уже девятнадцать лет, понимает, поддерживает, помогает советом, а главное, любит меня чистой, страстной, вечной любовью. Спасибо, Хоакин.