Текст книги "Неподвластная времени"

Автор книги: Анхела Бесерра

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 25 страниц)

44

Мазарин задумчиво вглядывалась в тонкое лицо Сиенны. Вечный сон ее сестры совсем не походил на смерть; мертвые тела, утратившие души, напоминали восковые фигуры из музея «Греван», а в Сиенне теплилась жизнь. Мазарин каждый день искала в ней признаки пробуждения: не дрогнут ли губы, ни всколыхнется ли от глубокого вздоха грудь, и редко, очень редко могла уловить нечто, похожее на ощущение близости весны в разгар зимней стужи.

Вторжение безумца в Ла-Рюш, таинственная слежка, подозрения антиквара – все это приводило девушку в смятение. Она любой ценой должна была узнать, как Святая очутилась в их доме.

Какое отношение имела Сиенна к тому, что творилось вокруг? Как вышло, что у Мазарин не осталось ни бабушки, ни тетки, ни кузена, никого, кто мог бы открыть ей правду? И кто хочет отобрать у нее Сиенну, единственную отраду ее жизни?

Мазарин внимательно осмотрела стеклянный кофр в надежде обнаружить подсказку, но так ничего и не нашла. Примечательной могла показаться только расшитая золотом одежда. Украшавший тунику узор оказался наполовину стершимися письменами, скорее всего на окситанском.

А руки? Мазарин встрепенулась. Ей показалось, или Святая действительно держала что-то в руках? Так и есть, вокруг ее пальца, словно колечко, обвивался тонкий шнурок. И как она раньше его не заметила? Сиенна сжимала в руках какой-то предмет.

Мазарин склонилась над Святой.

– Прости, Сиенна, – прошептала она, осторожно пытаясь разжать теплые пальцы спящей.

Ключ! В руках у Святой был тронутый ржавчиной ключик на кожаном шнурке. Мазарин с великой осторожностью размотала шнурок и сняла ключ.

Ключ... Не его ли искали те, кто хотел завладеть телом? Но если это ключ... то от чего он? Куда может привести эта находка?

Ключ без замка был еще одной тайной. За дверью, к которой он подходил, должна была скрываться разгадка. Мазарин принялась изучать находку. Среди покрывавшего ключ тончайшего орнамента она разглядела знакомые очертания... Тот самый знак, такой же, как на ее медальоне!

Что бы это могло означать? Подбирать подходящий замок было все равно что искать иголку в стоге сена. Мазарин отнесла ключ в спальню и спрятала под подушку; потом, кратко посвятив Сиенну в свои планы и сердечно с ней попрощавшись, она вышла на улицу.

Девушка отправилась в лавку Аркадиуса. Стеклянные колокольчики на двери оповестили о ее приходе. Старик поднял глаза, но не стал вставать, чтобы ее поприветствовать.

– Здравствуйте, Аркадиус. Вы что, не рады меня видеть?

– Что ты, дочка, я всегда тебе рад. Но этот радикулит вот-вот меня доконает.

– Бедный. Хотите, я отведу вас к врачу?

– Не беспокойся, лучше расскажи, с чем пожаловала. Ты ворвалась сюда с таким решительным видом... Есть новости?

– На самом деле я хотела узнать, нашли ли вы вашего друга.

– Я выяснил главное: он жив и находится в Париже. Но поговорить с ним пока не удалось. Я звонил несколько раз, но нашего ювелира не было дома. Зато я, кажется, подружился с его женой. Мы немного побеседовали. Правда, я думаю, она принимает меня за кого-то другого.

– О чем же вы беседовали?

– О, это было очень интересно. У мадам, судя по всему, старческое слабоумие, но кое-что она подмечает, например то, что по ночам ее супруг постоянно пропадает на собраниях какой-то ложи или тайного общества ювелиров.

– Нужно связаться с ним как можно скорее, Аркадиус. Это очень важно.

– Хорошо, милая, но к чему такая спешка?

– Пожалуйста, не спрашивайте. Вы же все понимаете.

– Понимать-то понимаю, да только изменить ничего не могу. Так ты ни к чему не придешь. К несчастью, мне приходится сражаться с неравным противником – твоей молодостью. – Антиквар поднял телефонную трубку: – Попытаю счастья еще раз.

На этот раз ювелир был дома. Старики договорились встретиться в тот же вечер. Добиться этого оказалось совсем не сложно, хоть антиквару и пришлось прибегнуть к невинной лжи.

Ровно в четыре порог антикварной лавки переступил тот самый ювелир, которому несколько месяцев назад человек с мутными глазами принес бесценный медальон.

Первая четверть часа ушла на воспоминания о былых днях, еще четверть посвятили жалобам на годы и болячки, потом перешли к делу.

Аркадиус попросил старого друга оценить серебряные безделушки и коллекцию старинных монет, недавно попавшие к нему в руки. Ювелир быстро управился с работой, объявив все до единого предмета превосходными, но уходить не торопился. Между стариками завязалась неспешная беседа.

Ювелир и антиквар и прежде относились друг к другу с глубокой симпатией. Братья по оружию, они одинаково смотрели на многие вещи. Гость, старый педант и сухарь, принадлежал к древнему роду ювелиров, испокон веку посвящавших себя благородному искусству обработки камней и металлов. Хозяин лавки, напротив, происходил из семьи антикваров. Свое предназначение он видел в том, чтобы искать, покупать, чистить, полировать, реставрировать и хранить вещи, ранее принадлежавшие умершим людям, и потом находить им новых хозяев, которые станут их ценить, беречь и обращаться с ними, как они того заслуживают. Аркадиус не раз снижал цену какой-нибудь вещицы чуть ли не вполовину, если чувствовал, что в покупателе зарождается к ней настоящая любовь.

В тот вечер ювелир остался у антиквара ужинать. Ученая беседа касалась Меровингов, вестготов, храмовников, черных мадонн, масонов и мелкитов[5]5
  Мелкиты – христиане, относящиеся к Греко-православной церкви, но подчиняющиеся Папе Римскому.


[Закрыть]... Любви и ненависти. Борьбы, крови и ожесточенных поисков истины.

После пары бокалов хорошо выдержанного арманьяка, предложив гостю великолепные сигары "Давидофф", припасенные для особого случая, Аркадиус завел разговор о Южной Франции. Собеседники устремились в глубь веков и вскоре добрались до эпохи совершенных катаров, трубадуров, рыцарей, тайных обрядов, вроде consolamentum, и возвращения к евангельской чистоте. Когда время шло к полуночи, кто-то упомянул Арс Амантис и туманную историю исчезновения их Святой.

Аркадиус не мог сдержать любопытства:

– Как вышло, что о столь чтимой орденом мученице известно так мало?

– Ее мощи пропали. Кто-то похитил их вместе с саркофагом, в котором были скрыты ответы на все вопросы. Из глубины веков до нас дошла одна-единственная легенда, адепты ордена передавали ее из поколения в поколение. Легенда гласит, что Святая была дочерью знатного феодала. Молва о ее красоте и добром сердце облетела весь свет. Когда девушка гуляла в окрестностях замка в сопровождении одной лишь служанки, ее окружали толпы нищих, а она не только раздавала подаяние, но врачевала их наложением рук. Ей было под силу исцелить любой недуг, даже проказу и безумие. Говорили, одного взгляда на светлый лик Святой довольно, чтобы излечиться. Отец не смел перечить воли своей дочери. Все склонялись перед силой ее доброты. То была самая благородная душа из всех, кто когда-либо приходил на эту землю. Обездоленные стекались в замок Святой, чтобы получить кров, еду и поддержку. Все, за что она бралась, становилось шедевром. Святая вышивала, рисовала и пела, как настоящий ангел. Ей было всего шестнадцать лет, но, несмотря на молодость, она снискала всеобщее уважение. Арс Амантис ценили в ней то, что было основой их веры: любовь и талант.

– И что же с ней стало?

– Ее убили. Долгое время считалось, что Святую побили камнями, но недавно выяснилось, что она умерла во время изнасилования.

– Откуда это известно?

– В такой глухой ночной час, Аркадиус, я, кажется, могу позволить себе быть откровенным. – Ювелир огляделся и понизил голос, словно их могли подслушивать. – Я принадлежу к Арс Амантис.

– Ты хочешь сказать, что Арс Амантис до сих пор существуют?

– Конечно, орден уже не тот, что прежде. Печально осознавать, однако наше братство, как и все вокруг, подвержено влиянию времени. Среди нас есть люди недостойные, но наши принципы не позволяют от них избавиться.

Аркадиус весь обратился в слух.

– Где их искать?

– Среди толпы.

– Поразительно!

– И тем не менее это правда. Ты удивился бы, узнав, какие разные люди состоят в ордене. Нас по-прежнему объединяет любовь к искусству; в этом смысле мы действительно братья. Но зависть и ненависть разъедают орден изнутри. Потому для нас так важно вернуться к истокам. Отыскать тело и саркофаг Святой и узнать ее тайну. Говорят, она может исцелять даже после смерти.

– Тело могли похитить для продажи, – предположил Аркадиус. – В конце концов, это реликвия. Трафик мощей существует до сих пор.

– Тебе что-нибудь известно?

– В моем кругу постоянно циркулируют слухи о какой-нибудь дароносице или костях святого.

Ювелир посмотрел на старого приятеля другими глазами. Антиквар мог оказаться полезен.

– Ты должен пойти со мной на наше следующее собрание, – решил ювелир. – Я скажу, что ты один из наших; брат из южной провинции. Что скажешь?

Аркадиус с радостью согласился. О большем нельзя было и мечтать. Уж теперь-то он сумеет помочь Maзарин.

– Я непременно приду.

– Тебе понадобится плащ. Впрочем, в этом вопросе можно положиться на мою жену; ты бы видел, как она вышивает. Предоставь это мне, дружище.

45

О Саре уже давно не было вестей. Пакт о ненападении, которому они с Кадисом следовали все эти годы, запрещал докучать друг другу, однако на этот раз молчание жены непростительно затянулось, и художник забеспокоился – уж не случилось ли с ней чего?

Он позвонил Энни в Нью-Йорк, и та несказанно удивилась, узнав, что Сара до сих пор не появилась и Париже. Нет. Энни понятия не имела, где ее искать. Мобильный Сары не отвечал, почтовый ящик был переполнен. Никто о ней ничего не слышал.

Уловив тревогу Кадиса, Энни попыталась его успокоить, заявив, что Сара не раз высказывала желание на время исчезнуть. Наверняка живет сейчас в каком-нибудь забытом богом племени и готовит очередной сногсшибательный репортаж.

– Не беспокойся, Кадис. Я уверена, с ней все в полном порядке. Нам, женщинам, иногда бывает полезно сменить обстановку. Между прочим, это ты ее довел... Бесстыдник!

– Энни, если что-нибудь узнаешь, сразу звони мне; только, пожалуйста, не говори Саре, что я ее разыскивал.

– Я не знаю, что там у вас происходит, да и не хочу знать, но позволь сказать тебе одну вещь: в любом случае разводиться вам не стоит – вы слишком много пережили вместе.

Кадис не стал пускаться в объяснения – все равно Энни его не поймет. Теперь, когда Сары не было рядом и он обрел полную свободу, ему хотелось одного: каждый вечер, словно влюбленному юнцу, бегать на свидания с девушкой, вернувшей его к жизни. Платоническая любовь, какой еще не видел свет! Он не узнавал самого себя.

Наблюдая, как Кадис пытается пририсовать своей модели ноги, Мазарин не выдержала и расхохоталась.

– Брось. Дай, я попробую. Ноги твое слабое место. История с той цыганкой слишком глубоко тебя травмировала.

– Возможно, я действительно не могу рисовать ноги... Зато я могу их ласкать.

– Что правда, то правда.

Кадис поднес к ступне своей ученицы самую тонкую кисточку и принялся щекотать ее между пальцев.

– Почему ты не захотела встретиться вчера вечером, малышка?

Ласки мешали девушке сосредоточиться.

– У меня была...

– Что было?

Кисть ласкала и дразнила.

– Ответь мне, Мазарин.

Кунья кисточка была такой мягкой... Мазарин никак не могла собраться с мыслями.

– ...одна встреча.

– С ним?

– Возможно.

Кадис резко убрал кисть, и девушка поняла, что он рассержен.

– Зачем ты это делаешь, Мазарин?– Я нужна тебе лишь для того, чтобы писать. А ему...

– Для секса?

– Об этом... я говорить не буду.

– Даже не думай. Ты моя.

– Могла бы стать твоей, но ты не хочешь.

– Ты еще не знаешь, на что я способен.

– Ты мне угрожаешь?

– Я люблю тебя. Пожалуйста, Мазарин...

– Не думай, что я буду ждать вечно.

– Я не могу запретить тебе встречаться с другим, но от одной мысли, что он тебя обнимает, во мне все кипит от ярости. Не надо разжигать во мне ревность.

– А как быть со мной? По-твоему, я не ревную?

– Оставим это. Такой разговор добром не кончится.

– Снова пытаешься разделить два мира? Ладно, профессор. Предупреждаю. Сегодня... мы опять никуда не пойдем.

– Разумеется, нет. Ты останешься здесь и закончишь эти полотна. – Он указал на расстеленные на полу холсты.

– И не подумаю.

Кадис стушевался перед внезапным бунтом своей ученицы. Ему хотелось сорвать с нее одежду и овладеть ею прямо на холстах; позабыть о страхах, вновь стать тем, кем он был когда-то.

– Ты не пойдешь к нему.

– Обязательно пойду. – Начав дразнить наставника, Мазарин все больше входила во вкус. – Он меня любит, ясно? По-настоящему.

– Я тоже тебя люблю, Мазарин. Разве ты не видишь?

– Так докажи это.

– Секс – это еще не все. Загляни ко мне в душу. Разве ты не видишь, что я чувствую? Ты не виновата, малышка, меня непросто понять. В твоем возрасте любовь понимают по-другому.

– Любовь не зависит от возраста, Кадис. Меняются только внешние атрибуты, а не чувства. Все то же самое: ревность, надежды, желание обладать… Неужели ты чувствуешь иначе лишь потому, что дольше меня живешь на свете?

– Я уже прожил свою жизнь.

– Неправда. Все еще может измениться, стоит только захотеть. Но ты не хочешь. Ты позволил себе состариться. Физическая немощь тут ни при чем. Хотя что толку говорить, все равно ты меня не слышишь.

– Ты просто не знаешь, каково это. Глядя на себя в зеркало, ты видишь прекрасное юное лицо.

– А тебе не приходило в голову, что твоя седина кажется мне красивой? Мое мнение не считается? Для любви внешность не так уж важна. Иногда мне с трудом верится, что ты художник.

– Мы никогда не договоримся, Мазарин.

– Пока я тебя не знала, ты был моим героем. Теперь, когда стало ясно, каков ты на самом деле, я не знаю, как к тебе относиться. Мне жаль сбрасывать тебя с пьедестала. Возможно, все дело именно в этом. Я полюбила не человека, а придуманный образ. Знаешь, почему мы зашли в тупик? Потому что наша страсть не находит выхода.

– Здесь ты точно ошибаешься, малышка. – Кадис раскинул руки, демонстрируя завешанные холстами стены. – У нас получаются шедевры.

– Ты хочешь сказать, что, как только будет закончена последняя картина, мы упадем друг к другу в объятия?

– Сначала все просто чудесно; вспыхивает огонь, трещат сухие поленья, искры весело скачут, языки пламени ползут все выше... И вот уже разгорается грандиозный, необоримый, пожирающий все на своем пути пожар. Но проходят годы, и начинается рутина; сырые дрова не хотят гореть, искры не скачут, пламя не греет... На смену страсти приходит здравый смысл. – Мазарин слушала, опустив голову. Ей хотелось сказать, что с ней все будет не так, что она станет каждый день изобретать новые услады, но девушка знала – учитель ей не поверит. – Инстинкт сменяется философией, крики страсти – долгими разговорами, любовное томление – обменом новостями... Сейчас ты трепещешь, словно птичка, стоит мне коснуться тебя кончиком кисти. Твоя страсть рождает ответную страсть во мне, темную, непонятную, полную тревог и угрызений... А потом она выплескивается на холст. Душа и кисть, секс и цвет...Слившиеся намертво. – Кадис положил руку на затылок Мазарин, притянул девушку к себе и поцеловал в лоб. – Ты этого не знаешь, малышка, потому ты пока не знаешь жизни.

– Ты словно испытываешь себя.

– Возможно. Не только молодым свойственно проверять, как далеко простираются пределы их собственного "я".

– Твои пределы вторгаются в мои, и мне от этого больно. Тебе не приходило в голову, что ты можешь меня ранить?

– У тебя завышенные ожидания; ты сама себе все это придумала. Моей вины тут нет.

– Ты эгоист, Кадис. И хуже всего то, что я люблю тебя даже таким.

Их разговор прервал мобильный телефон Мазарин. Она опять забыла его выключить.

– Это он. Жить без тебя не может, – ядовито заметил Кадис.

Мазарин взяла трубку и заговорила тихим, нежным голосом, чтобы заставить учителя ревновать. Звонил Паскаль. Он хотел пригласить подругу на ужин, чтобы сообщить ей нечто важное.

– Хорошо. Конечно, милый, я приду, – пообещала Мазарин, пристально глядя на Кадиса.

– Да как ты можешь с ним ворковать в моем присутствии? – Художник побелел от ярости.

– Чем ты занимаешься, Мазарин? – недоверчиво спросил Паскаль, услышав мужской голос.

– У меня урок.

– Скажи ему правду. Скажи, чем ты занимаешься на самом деле: любишь меня, – не унимался Кадис.

– Мазарин, с тобой какой-то мужчина. Признайся, у тебя кто-нибудь есть? – настаивал Паскаль.

– Это мой преподаватель. У него скверный характер.

Взбесившийся от ревности Кадис попытался отобрать трубку. Мазарин поспешно выключила телефон и бросилась наутек. Мольберты падали на пол, картины на стенах дрожали, шпатели кружились в воздухе, кисти летали от стены к стене, точно стрелы без оперения в поисках цели. Яростная гонка по кругу превратила мастерскую в око тайфуна. Спасаясь от гнева Кадиса, Мазарин взбежала по винтовой лестнице под стеклянный купол. Прежде она на такое не решалась. Наверху стояла широкая кровать со сбившимся белым покрывалом, мятыми простынями и подушками с вылезшими перьями.

Кадис догнал девушку, схватил и швырнул на кровать со всей силой своей неуемной ревности. Мазарин упала лицом вниз, и Кадис одним движением сорвал с нее рубашку; при виде голой девичьей спины и выступающих под кожей лопаток его пенис моментально налился кровью. Кадис подмял девчонку под себя. Она ведь этого хотела? Что ж, сейчас получит. Он уже расстегивал молнию на брюках, как вдруг услышал тихий, жалобный плач. В тот же миг буря улеглась. Ураган затих. Кадис понял, что едва не совершил чудовищное зверство. Он принялся целовать ее всю, от ладоней до ступней, вымаливая прощение. Стоны девушки отдавались в душе Кадиса острой болью. Он ужасался собственной глупости и низости. Нет, так нельзя!

Если это когда-нибудь и произойдет между ними, то совсем по-другому. Пусть это будет любовью в истинном смысле.

46

После знакомства с Кадисом Мазарин начала курить, и новая привычка оставляла огромную брешь в ее весьма скромном бюджете, пополняемом за счет сиротской пенсии. Отойдя от табачного киоска, девушка пересчитала содержимое кошелька: у нее ровно пятьдесят евро семьдесят центов, чтобы прожить два оставшихся апрельских дня и сделать важную покупку.

В начале каждого сезона, когда красавицы модели с рекламных плакатов соблазняли последними коллекциями, Мазарин старательно обходила витрины, предоставляя наряжаться другим. Ее собственный гардероб состоял из пары джинсов, четырех маек, трех свитеров и одного-единственного пальто.

Сверх этого она не могла позволить себе даже шарфик. Крошечные суммы, которые удавалось скопить, оплатив счета за воду, свет и телефон и отложив деньги на еду, девушка тратила на краски и холсты в бутике "Сеннелье" в переулке Вольтера, где студентам делали скидки.

Однако в этот вечер Мазарин решила купить весеннюю куртку: старое доброе черное пальто было слишком теплым для мая.

С тех пор как девушка стала заниматься в мастерской Кадиса, черная одежда превратилась для нее в нечто вроде униформы. В винтажном магазинчике недалеко от дома обнаружился черный мужской плащ с чужого плеча, и Мазарин недолго думая его купила.

В отель "Кост" она явилась босая и в новом плаще. Ее вид заметно контрастировал с хрустальными люстрами, барочными складками штор, диванами красного бархата и фортепианной музыкой. В баре Мазарин поджидал Паскаль.

– Хочешь мохито? Они здесь отменные. – Он протянул ей стакан, пахнущий свежей мятой. – Дай, я на тебя посмотрю... Ты такая красивая!

Мазарин быстро поцеловала его в губы.

– Нет, не так, – прошептал Паскаль. – Придется научить тебя целоваться.

И он поцеловал ее по-другому, долго и страстно.

Паскаля было не узнать. Словно в сдержанном, суховатом психиатре все это время жил другой человек, храбрый и решительный, живой и страстный, и теперь он вырвался на волю.

– Хотела бы я знать, что с тобой творится, – проговорила Мазарин, прерывая поцелуй.

– Теперь я понимаю тех, кто безумно влюблен. Они не слышат голоса разума. Любовь завлекает их, опутывает, лишает воли и губит, а они и рады погибнуть за один поцелуй. Ты спрашиваешь... что со мной творится. Я не могу без тебя! Когда тебя нет рядом, мне нечем заполнить пустоту в душе. Со мной ничего не творится, просто я тебя люблю.

Мазарин снова приникла к губам Паскаля. Ей хотелось почувствовать то, что чувствует он; хотя бы на время унять боль от ран, нанесенных Кадисом. Она закрыла глаза и попыталась раствориться в поцелуе... Нег, нет, нет... Или да? Слабое, едва ощутимое дуновение... Да. Да! Ей нравились поцелуи Паскаля. Такие нежные и жаркие. Его язык неспешно скользил по ее губам – берегам безбрежного моря, – потом, стремительно, как рыбка в морскую пучину, проникал ей и рот, касался ее язычка, пробегал по деснам, пробирался все глубже, в темные, глухие лабиринты; у его слюны был привкус мяты и надежды.

– Мазарин... Я люблю тебя, – проговорил Паскаль, на миг оторвавшись от ее губ. – Я не знаю, кто ты на самом деле. Иногда ты кажешься мне пришелицей из другого мира... И все же я тебя люблю.

– Я тоже тебя люблю, Паскаль.

– Я давно хочу задать тебе целую кучу вопросов. Ведь я, в сущности, так мало о тебе знаю. Но менять свою любовь на твою откровенность я не стану. Любовь важнее всего. К тому же, что бы я о тебе ни узнал, моих чувств это не переменит.

– Ты знаешь, я терпеть не могу разные условности, – сказала Мазарин.

– Знаю. – Паскаль бросил взгляд на ее босые ноги. – С этим я давно смирился. И сейчас, нарушая немыслимые условности и правила, я хочу тебе кое– что предложить...

Подошел официант:

– Господин Антекера?

Паскаль кивнул.

– Ваш столик готов. Прошу за мной.

Вслед за официантом они прошли по коридору миновали широкий внутренний двор, большой зал потом еще один, и еще и наконец оказались в тихом уютном уголке, у стола, на котором горела одинокая свеча.

Они ели, пили, болтали, смеялись, целовались, а когда пришло время десерта, к столику подошел сам метрдотель с покрытым крышкой серебряным блюдом на подносе.

– Крем-брюле, мадемуазель, – возвестил он, поставив блюдо перед Мазарин.

– Но я не заказывала десерт.

– Уверяю вас, его стоит попробовать.

Мазарин покосилась на Паскаля, но тот сохранял совершенно невозмутимый вид.

– Позвольте заметить, что крышку с этого десерта должен снять тот, кому он предназначен. Прошу вас...

Мазарин снова посмотрела на Паскаля, и психиатр жестом предложил ей снять крышку. Метрдотель удалился, оставив влюбленных наедине.

Под крышкой оказался маленький торт в форме открытой коробочки, в центре которого сверкало великолепное кольцо с бриллиантом. На блюде красовалась надпись, выведенная шоколадным сиропом: "Выходи за меня замуж..."

– Замуж?

– Я знаю, такой шаг может показаться тебе поспешным, и все же...

– Замуж? – повторила Мазарин, не веря своим глазам.

– Не обязательно прямо сейчас.

Мазарин взяла в руки перепачканное шоколадом кольцо и, не зная, как поступить, облизала его.

Бриллиант сиял в ее губах, как маленькая звездочка.

– Ты сумасшедший, Паскаль. Оно... прекрасно.

– Так выйдешь?

Мазарин не знала, что сказать. Ее разом охватили страх, тревога, печаль... И затаенная радость. Обручальное кольцо. Начало новой жизни. Стать женой Паскаля. А как же Кадис? А Сиенна?

– Позволь, я его надену.

Мазарин машинально протянула руку. Она и представить себе не могла, что кто-нибудь захочет провести с ней всю оставшуюся жизнь. Что ее можно любить так сильно.

Кольцо горело на безымянном пальце, а мысли девушки метались от Ла-Рюш к отелю "Кост", от Кадиса к Паскалю, от безумия к разуму, от страсти к спокойствию, от нет к да, от да к нет.

– Не торопись с ответом, любовь моя. Просто помни, что ты прекрасна и что я тебя люблю.

Глаза Мазарин были как два бездонных озера, готовых пролиться слезами.

Девушка не знала, как быть. Перемена в судьбе означала потерю и забвение. Ей предстояло потерять Кадиса, навсегда позабыть об их пылких вечерах... И о картинах. Им больше не придется писать вместе. Взамен ее ожидала спокойная жизнь, без надрывов и всплесков. Пришлось бы открыть Паскалю правду, признаться, что она живет совсем одна. Что все это время она его обманывала; что нет никаких родителей, и сестры тоже нет. А еще придется рассказать о Сиенне, ведь с ней она не расстанется ни за что на свете.

– Эй!.. Я просто хотел тебя порадовать. Я люблю тебя, Мазарин. Вот и все.

Девушка поглядела на свою левую руку: бриллиант переливался каждой гранью, преломляя отблески свечи. Свет и тень, страх и сомнение... Мазарин покрутила кольцо на пальце. А что, если снять его? Вернуть? Взгляд Паскаля был полон нежности. Отклонить предложение, остаться верной привычной одинокой жизни? Нет. Так поступить Мазарин не могла. Она ведь тоже любила Паскаля.

– Я должна сказать тебе...

– Тсс... – Паскаль коснулся губ невесты кончиком пальца. – Ничего не говори. Позволь мне думать, что твои глаза говорят да; что однажды ты пустишь меня в свое молчание. Нет, ничего не говори. Позволь мне верить, что ты моя, хоть это и не так.

И Мазарин ничего не сказала.