Текст книги "Неподвластная времени"

Автор книги: Анхела Бесерра

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 25 страниц)

89

Мазарин в полном одиночестве вышла из отеля и направилась к площади Сан-Марко; голову девушки украшала тиара, в руках она сжимала маленький букет. Девушка казалась совершенно безмятежной. На щеках ее не осталось ни следа недавних слез. Глаза были сухи. Взгляд не выражал ни печали, ни радости. Всего за несколько минут она превратилась в идеальную невесту.

Девушка босиком пересекла площадь и на мгновение обернулась и бросила взгляд на мост Вздохов; оттуда за ней наблюдали нанятые Сарой визажисты и костюмеры. На углу невесту ждала черная карета, увитая черными орхидеями и запряженная дюжиной пепельно-серых коней, на которой ей предстояло проделать короткий путь к церковному порогу.

Мазарин величаво уселась в карету. За экипажем, распевая гимны и разбрасывая по воздуху лепестки роз, чинно шагали дети в праздничных нарядах, уличные зеваки охотно присоединялись к процессии. У палаццо Дукале образовалась такая огромная толпа, что кучеру пришлось задержать коней. Прохожие решили, что попали на съемочную площадку. После вмешательства карабинеров карета смогла продолжить путь к базилике.

Кадис ждал на ступенях церкви, облаченный в элегантный смокинг. Вот распахнулась дверь экипажа, и показалась изящная голая ступня. При виде ее на художника нахлынули давно забытые чувства. Эту ножку он столько раз ласкал, эта красавица сводила его с ума... Ему хотелось схватить невесту и броситься бежать, овладеть ею тут же, на площади, яростно выкрикивая в небо, что она принадлежит ему, и только ему. Однако он, как всегда, сдержался, молча протянул девушке руку и помог выйти из кареты. Фарс начался.

В соборе их ждали Паскаль и Сара.

Церемония прошла безупречно. Строгая базилика как нельзя лучше подходила для торжественного свадебного ритуала. Голоса хора плыли среди изысканных византийских мозаик, волнами катились по ярусам, стремились ввысь, к Пантократору, вырывались на зачарованную площадь, скользили по каналам, разнося радостную весть по всей Венеции. Колокола Санта-Мария-делла-Салюте, Сан-Джорджо-Маджоре, Сан-Заниполо, Деи-Фрари, Сан-Себастьяно и Сан-Закариа звучали в унисон с колоколами Сан-Марко. В восемь часов, едва начало темнеть, город каналов приветствовал новобрачных праздничным звоном своих церквей.

Мазарин сказала "да". Никто не знал, чего ей стоило произнести это короткое слово. Слово, которое должно было навеки связать ее с Паскалем... И с Кадисом. Прежде чем ответить, она сумела поймать взгляд учителя. Кто из них двоих был отцом ее ребенка?

90

Спустя два часа после венчания в палаццо Пизани-Моретта творилось нечто невообразимое. У пристани выстроилась длинная очередь из гондол, в которых прибывали гости, все как один в шикарных карнавальных костюмах и масках восемнадцатого века.

Все ожидали появления новобрачных, не подозревая, что они давно переоделись и смешались с веселой толпой. Гостям предстояло самим отыскать жениха и невесту.

В палаццо, освещенном канделябрами и факелами, царил дух галантного века. В просторных залах публику развлекали акробаты и арлекины, на первом и втором этаже клавикорды, флейты и струнные квартеты играли барочную музыку. В одной из комнат расположилась прекрасная арфистка со своим инструментом; в другой глотатель огня. В главном зале демонстрировал свое мастерство канатоходец. Пьеро изображал живую статую, карлик-гимнаст балансировал на голове у гиганта.

В неверном свете факелов и люстр приглашенные казались призраками, зловещими тенями, таинственными заговорщиками. Ничего нельзя было принимать на веру. В безумном действе слились реальность и обман. Каждый закуток палаццо превратился в театральные подмостки. Прислонившись к колонне, герцог в пышных одеяниях отпускал колкости в адрес гостей. Кокетка пыталась соблазнить кардинала при помощи своего декольте. Придворный и четыре фрейлины в белом замышляли нечто ужасное против гротескного Моцарта, а тот расхаживал по темному коридору и сардонически хохотал.

После чинного стилизованного ужина гости разбрелись по дворцу в поисках развлечений, и ночь покатилась in crescendo.

Паскаль в костюме Казановы, парике и белой рубашке прогуливался по залам, наслаждаясь захватывающим действом. Никем не узнанный, он то присоединялся к общим забавам, то затевал беседу с какой-нибудь маской.

Мазарин, за несколько часов до свадьбы убедившаяся в своей беременности, слонялась по комнатам в поисках укромного уголка, чтобы остаться наедине с собой. Близость Кадиса, его пронизывающий взгляд, твердые руки, воспоминания о пустыне сводили ее с ума. На девушке был траурно-черный плащ и золотая маска с нарисованной черной слезой, она изображала Золотую Вдову.

Мазарин переходила из одного зала в другой, старательно избегая гостей. Искала она кого-нибудь или пыталась сбежать от праздничной суеты? В глубине души девушка надеялась столкнуться с Кадисом. Хотя... К чему им встречаться? Чтобы он снова причинил ей боль? Мазарин смотрела по сторонам. Вокруг смеялись и шептались ряженые, и любой из них мог оказаться ее учителем. Девушка не знала, как он одет; положа руку на сердце, она не была уверена, что Кадис вообще присутствует на банкете... О, если бы свадебные обеты излечили ее от мучительной страсти!

Девушка поднялась на второй этаж. Издалека долетали звуки менуэта. Мазарин чувствовала себя как никогда одинокой. Зачем она это сделала? Почему не сбежала из-под венца? Почему сказала "да", почему согласилась участвовать в этом глупом маскараде? Из гордости?.. От злости? Кто больше всех пострадает от ее упрямства? Кадис? Нет. Хуже всех придется ей самой. И Паскалю, ничем не заслужившему такой низости. А Сара? Как она могла так поступить с матерью своего жениха, которая всегда была так добра к ней?

Зал Аллегории Супружества каким-то непостижимым образом оказался пуст. В складках гардин блуждал ночной бриз. Внезапно Мазарин схватили чьи-то белые руки и потащили к большому окну, выходящему на канал. Руки в белых перчатках скользнули ей под одежду и принялись жадно ласкать гладкую кожу. Мазарин резко обернулась. Это был Джакомо Казанова собственной персоной.

– Не сейчас, Паскаль, – отрезала девушка, узнав костюм и маску.

Казанова не ответил. Несмотря на протесты девушки, он не выпускал ее из объятий. Его рука проникла в вырез платья, ощупала грудь, легонько надавила на отвердевший сосок. Слегка отстранившись, человек в маске одним движением выдернул золотой шнурок, стягивавший лиф ее платья.

Это был не Паскаль; точно не он. Эта особая, алчная манера, с которой его руки двигались по ее телу, словно вырисовывая контуры... Эти властные руки, что срывали с нее одежду, могли принадлежать только учителю.

Мазарин застонала.

Казанова опрокинул ее на стол, вздернул вверх подол пышного платья и бесчисленные нижние юбки, обнажив пылающие фарфоровые бедра. Между ними был пылающий вулкан... И священный источник, способный утолить любую жажду. Он раздвинул кончиками пальцев лепестки готовой распуститься розы и вдруг резко вошел в девушку, придавив ее к столу.

Зал наполнили слабые стоны.

Вулкан пылал, раскаленная лава катилась по склонам. Он то неспешно вынимал из нее свой клинок, то с силой вонзал его снова. Он любил ее так жадно, так отчаянно, словно в последний раз в своей жизни. Словно чувствовал дыхание смерти. Он до краев наполнял ее своим жаром. Их тела слились воедино... Они стали одним жаждущим, сгорающим в огне страсти существом. Кадис. Это мог быть только он.

– Кадис... – прошептала Мазарин, едва вернувшись к жизни. – Что мы творим?

Художник не ответил. Он снял с девушки маску, чтобы вновь увидеть любимое лицо, залитое слезами. Он принялся гладить ее губы, по одному проникая пальцами в рот, пока она снимала маску, скрывавшую его лицо. Теперь оба могли посмотреть друг на друга.

– Ты такой красивый. – Мазарин коснулась его щеки.

– Ты меня обманываешь...

Усталый взгляд художника купался в золотых глазах ученицы. Их плоть снова пробуждалась. Губы искали друг друга, словно река и море... Они припали друг к другу, как путник, перешедший пустыню, припадает к ручью. Целовались как в первый и в последний раз. Смаковали поцелуй, будто дорогое вино.

– Любовь – это поцелуй, – торжественно произнес Кадис, и его слова эхом отразились от стен. – Губы не умеют лгать... лгать... лгать... Фальшь сразу видна... видна... видна...

Мазарин позабыла обо всем и была почти счастлива. Словно в базилике она сказала "да" не Паскалю, а Кадису.

– Малышка, ты меня убила...

91

Пока Мазарин и Кадис занимались любовью, с порога зала Аллегории Супружества за ними наблюдала женщина в костюме герцогини шестнадцатого века.

Сомневаться не приходилось. Новобрачные решили сбежать от гостей, чтобы побыть наедине в укромном месте. Ее сын и сноха, Казанова и Золотая Вдова. Она сама выбирала им костюмы. Влюбленные ласкали друг друга, позабыв обо всем на свете.

Сара вздохнула. Сын унаследовал отцовский пыл. Вдруг застыдившись, что подглядывает, она решила поскорее убраться прочь.

Сара хотела тихонько развернуться и уйти, но в гулких стенах зала вдруг раздался знакомый усталый голос: "Любовь это поцелуй. Губы не умеют лгать..." Как здесь оказался ее муж? Или Джакомо Казанова, ласкавший Мазарин, на самом деле... Что здесь творится?

– Мама...

Сара обернулась. К ней приближался Паскаль. Он поднимался по лестнице, держа в руках маску. Еще один Казанова.

Она постаралась взять себя в руки: мальчик не должен видеть, как его отец занимается любовью с той, кого он только что назвал своей женой...

Неужели это происходило наяву? Те самые слова, что Кадис говорил ей в мае шестьдесят восьмого, в раннюю пору их любви... Неужели он и вправду повторил их своей снохе?

Милостивый боже... Что же это такое? Как это может быть? У нее нестерпимо шумело в ушах, земля уходила у нее из-под ног.

Сара Миллер не могла двинуться с места. Ей одновременно хотелось уйти и остаться. Броситься наутек или ворваться в зал и хлестать обоих по щекам, пока не отвалится рука.

Ее сын не должен знать. Он этого не переживет. Надо что-то делать, надо увести его отсюда.

В коридоре, отделявшем зал от лестницы, появилась дама в костюме Симонетты Веспуччи, знаменитой "Венеры" Боттичелли, со спутником, одетым герцогом Медичи. Заметив Паскаля, они бросились к нему с поздравлениями.

Сара не двигалась. С ее глаз будто упала пелена, и все, что творилось с Кадисом в последний год, внезапно получило единственно возможное объяснение. Все его странные поступки, раздражительность, тяга к виски, исчезновение, отказ от супружеской близости, холодность и тоска. А еще тот странный телефонный звонок. Настойчивость, с которой он убеждал всех отправиться в Марокко, и шутливые перебранки с Мазарин в самолете... Как давно они ее обманывают? ИХ обманывают?

И что теперь делать?

Боль казалась невыносимой. Не такой, как в молодости, когда она легко прощала мужу интрижки на стороне, потому что слишком сильно его любила и вдобавок боялась показаться несовременной. Теперь Сара чувствовала безбрежную тоску, чудовищную усталость от жизни. Пустая и ненужная, словно высохшее озеро, жалкое пугало, выставленное на посмешище. Ей хотелось убить их, выплеснуть кипевшую в сердце ярость, но еще больше хотелось просто сбежать. И позабыть об этой тягостной сцене. Ей было жаль Кадиса, жаль сына, жаль себя саму, жаль эту несчастную глупую девчонку. Она больше не хотела жить. Не хотела оставаться в этом лживом, несправедливом мире. Смотреть, как человек, которого она любила всю жизнь, превращается в жалкого слабака. В существо без чести и совести. В ничтожество. В негодяя. Сара никогда прежде не чувствовала ничего подобного. Ей казалось, словно под ногами у нее разверзлась бездна. И она падает, падает, падает...

Почему время Кадиса текло не так, как ее собственное? Почему? Почему? Почему?

Что она делает в этом бессмысленном мире?

Сара тихонько ушла, пока ни о чем не подозревающие любовники страстно целовались у окна. Паскаль шел ей навстречу. Он уже успел отделаться от назойливой парочки.

– Что-то Мазарин нигде не видно, – пожаловался Паскаль. – По-моему, она нездорова. За ужином почти ничего не съела.

Сара не ответила.

– Что-то не так?

– Я немного устала.

– А Кадис? Я его вообще здесь не видел.

Сара заставила себя солгать:

– Я тоже. Идем. – Она взяла сына под руку и, прилагая неимоверные усилия, чтобы скрыть смятение, повела его к лестнице. – Давай поищем Мазарин вместе. По-моему, она была внизу, в главном зале.

– Мама, я хочу, чтобы ты знала: я самый счастливый человек на земле!

92

В Париж вернулась осень, окрасив в цвет охры мостовые и парки. Уставшие за лето листья падали на плечи погруженных в свои мысли прохожих. Начинался новый годовой цикл, колесо времени катилось дальше. Весь мир кружился в вечном танце под монотонную мелодию. Улицы были те же, что и раньше, владельцы кафе сворачивали летние террасы и вносили изменения в сезонное меню. Студенты возвращались в аудитории, бродяги все так же бродяжничали, редкие радости не могли осилить бесконечную печаль.

Все было кончено.

День свадьбы стал для Мазарин началом черно-белой жизни и прощанием с великой любовью.

Кадис забрал с собой все цвета. Свидание в зале Аллегории Супружества было последним. Мазарин поняла это много позже, когда прошел почти месяц и воспоминания о расставании с художником превратились в наваждение. В ту ночь она стояла у окна, провожая глазами его тень. А он сидел в окутанной туманом гондоле, скользящей прочь по темной глади канала... Бесшумно, точно призрак.

Она вкусила жизни и смерти и, как предсказывал Кадис по дороге из пустыни, навсегда заблудилась между ними. Мелодия, звучавшая в душе Мазарин, затихла, и она не знала, как снова ее пробудить. Почему нельзя жить, как велит сердце? Почему разум не хочет дать ему шанс?

Больше они не встречались.

От Паскаля Мазарин знала, что ее учитель снова заперся в Ла-Рюш и никого не хочет видеть.

После возвращения из Венеции Сара выгнала мужа из дома на улице Помп. Спрятав боль, она ледяным тоном потребовала у Кадиса объяснений по поводу его поведения на свадьбе, а когда тот начал все отрицать, выставила изменника вон.

Кадис ушел молча. Ничего с собой не взял и не ответил ни на один из настойчивых вопросов жены. Холодный, отрешенный, замкнутый, он держался так, будто происходящее нисколько его не касалось.

Тяжелее всего для Сары оказалось то, что Кадис не стал оправдываться. Его высокомерие было решительно невыносимо. Приходилось признать, что все эти годы она была замужем за тщеславным эгоистом, не стоившим ее любви и верности.

Он мог бы, как раньше, сказать, что сожалеет, что сам не понимает, как это произошло, что его попутал бес. Что он запутался, что ему приходится вести двойную жизнь, что под маской знаменитого художника скрывается несчастный, слабый человек. Но Кадис не сказал ничего подобного. Не выказал ни раскаяния, ни сочувствия к ее боли. Его не волновало даже то, что его сын может обо всем узнать.

Было видно, что Кадис не чувствует себя виноватым и ни о чем не жалеет. Если бы он снизошел до уровня простого смертного и попытался все объяснить, Сара, возможно, сумела бы его понять. Но муж смотрел на нее без выражения, словно статуя.

Она отдала бы все на свете, чтобы вернуть прежнего Кадиса, живого человека, который совершал ошибки, был достаточно храбрым, чтобы их признавать, и находил слова для покаяния. Заглянуть в его душу, закрытое от всех герметическое пространство, в существовании которого Сара уже начала сомневаться.

Что проку в верности? Плотская измена еще не самое большое зло. С этой болью можно справиться. Куда страшнее измена другая, та, которую еще называют предательством. К предательству Сара оказалась не готова.

На этом витке жизни спасти их могла только честность. Но Кадис не был честен. Не захотел быть.

Сара Миллер упорно отказывалась говорить о своих переживаниях, хотя встревоженный Паскаль советовал ей обратиться к одному из своих коллег.

Художница заперлась в мастерской наедине со своим горем. Она проводила ревизию собственной жизни, разбирая старые негативы.

Чтобы дать выход печали, Сара решила отобрать снимки той поры, когда ее муж еще звался Антекерой и был нищим художником с улицы Сен-Андре-дез-Арт. Простым парнем, похожим на цыгана, который верил в красивые лозунги и швырял в полицейских булыжники во имя лучшего будущего.

Каждый портрет был вехой их общей жизни. На мгновение прерванный поцелуй с привкусом никотина и жвачки. Дым и мята. Смех и молчание. Вечная "лейка". Последние кадры. Объятия. Радость, звенящая хрустальным колокольчиком. Нежность... Вкус его губ...

А что, если бы они все-таки поговорили? Сумел бы он оправдаться в том, что она видела своими глазами?

Кадис впился в девчонку, словно голодный зверь, он будто лепил ее тело заново.

Нет, Сару он никогда так не любил.

93

Мутноглазый опоздал. Кто-то забрал ларец из церкви Сен-Жюльен-ле-Повр.

– Ну почему я не пришел раньше? – взвыл Джереми. – Сукин я сын!

В ту ночь, бросив Мазарин одну, он отправился в зеленый дом, не сомневаясь, что там его ждут разгадки многих тайн, связанных со Святой. После двух часов бесплодных поисков, когда Мутноглазый уже готов был капитулировать, ему в глаза наконец бросилось нечто, достойное внимания. Огромный шкаф с распахнутыми дверцами демонстрировал свое обширное нутро. Судя по всему, прежде в нем хранилось нечто весьма ценное. Осмотрев шкаф со всех сторон, Джереми обнаружил потайную дверь... За ней начинался подземный ход!

Мутноглазый исследовал ход с жадностью кладоискателя, уверенного, что где-то поблизости спрятано сокровище. Подземный туннель вел в подалтарное помещение церкви Сен-Жюльен-ле-Повр. Там, в глубокой нише, хранился таинственный ларец, скрывавший историю Сиенны.

Легендарный ларец, о котором столько говорили и которого никто не видел... существовал в действительности!

Считалось, что он бесследно исчез из парижских катакомб вместе с телом Святой.

Сначала Джереми подумывал забрать находку с собой, но потом решил оставить все как есть; во-первых, существовал риск, что у него в квартире ларец может найти Мазарин, во-вторых, алтарь церкви Сен-Жюльен-ле-Повр казался вполне надежным местом.

Жалкий вид вкупе с обширными познаниями в истории церкви помогли Мутноглазому втереться в доверие к местному священнику. Джереми с порога бегло заговорил по-гречески, продемонстрировал близкое знакомство со старинными ритуалами, упомянул Григория Турского и великомученика Юлиана, подробно рассказал о церковной реформе тысяча шестьсот пятьдесят первого года, перечислил всех патриархов и без труда создал себе репутацию набожного христианина, который избегает остальных прихожан, дабы не смущать их зрелищем своего уродства. Настоятель церкви, человек немолодой и одинокий, не только позволил ему приходить в любое время, когда нет службы, но и пересказал все известные сплетни о своих прихожанах, а заодно историю появления таинственного ларца.

В тысяча девятьсот пятнадцатом году, когда Франция была охвачена пожаром войны, в одной из боковых галерей церкви, в нише с мощами малоизвестной святой, невесть откуда появился ларец. Никто не знал, как он там появился, ведь двери церкви были заперты; в конце концов решили, что это было чудо. Открыть ларец не получилось, и, хотя не было доподлинно известно, что он принадлежал усопшей святой, его решили оставить подле нее.

С тех пор прошло больше девяноста лет, и загадочный предмет стал одной из главных здешних реликвий.

Париж, 22 марта 1915 года

В студеном утреннем воздухе гулко щелкали выстрелы; учитель рисования Антуан Кавалье и его жена понимали: медлить больше нельзя. Враги уже ворвались в катакомбы, где прятались французские солдаты. В полночь им предстояло забрать из подземного храма тело Святой и ларец и спрятать их у себя в доме.

Тайный обет, передававшийся из поколения в поколение, обязывал Кавалье защищать Сиенну в случае опасности.

Его предки увезли реликвию из Испании в середине восемнадцатого столетия, когда особняк в Манресе стал привлекать паломников со всех концов страны, и какой-то безумец, задумав осквернить мощи, попытался разбить стеклянную крышку саркофага. Теперь настал черед Антуана.

Презрев метель и немецкие бомбы, окрасившие парижское небо багровым заревом, чета Кавалье вынесла бесценную реликвию из катакомб и погрузила на тележку.

Четыре часа они петляли по улицам Парижа, заметая следы и убегая от возможной погони, прежде чем подъехали к дому номер семьдесят пять по улице Галанд. Ветер, завывая, бросал на тележку хлопья снега, и супруги жались к ней, стараясь защитить спящую девушку. Потом все пошло куда легче. Едва они переступили порог, тело Святой сделалось легким как перышко. Кавалье без труда отнес ее наверх, в дальнюю спальню. Недаром он потратил несколько месяцев, чтобы соединить подземным ходом замаскированный старинным шкафом тайник с алтарным помещением соседней церкви. Антуан как следует подготовился к этому дню. В подземном убежище можно было надежно спрятать Святую и спрятаться самим, а при необходимости незаметно покинуть дом.

В ту же ночь супруги Кавалье распорядились двумя ларцами. Маленький, с рукописью, повествующей о судьбе Сиенны, отнесли в церковь и спрятали около мощей местной святой, а большой, в котором покоилось ее тело, оставили в туннеле.

Париж, 1917 год

Город постепенно угасал. Кафе и рестораны Монпарнаса, где любила собираться богема, разорялись один за другим, и вечеринки, на которых порой рождались гениальные идеи и блестящие манифесты, случались все реже.

Из-за войны рынок произведений искусства находился в плачевном состоянии и несколько салонов закрылись. Иностранные художники, многие из которых принадлежали к ордену, возвращались на родину, спасаясь от нищеты. Французское правительство организовало специальный фонд, чтобы поддержать деятелей искусства, но средств вечно не хватало. Художники пали духом. Члены братства перестали собираться в катакомбах.

Немногие оставшиеся братья Арс Амантис нашли приют в ресторанчике Марии Васильевой на авеню дю Мэн, приходившем в полицейских отчетах как «частный клуб». Сюда захаживали Макс Жакоб, Аполлинер, Брак, Модильяни, Ортис де Сарате, Матисс, Бранкузи и Пикассо, дружившие со многими адептами ордена и даже не подозревавшими о его существовании.

Пока шла война, Сиенна пребывала в покое и безопасности. Маэстро Кавалье и его жена не стали сообщать ордену о том, где спрятана реликвия. С тех пор как Сиенна очутилась в их доме, вся улица тонула в лаванде, а картины Антуана день ото дня становились все прекраснее. Выбор спящей красавицы пал на него. Почему он должен делить Святую с другими, если сама она предпочитала остаться у него? Разве окутавшие зеленый дом лавандовые заросли не были знаком того, что Сиенна не желает покидать свое убежище?

Кавалье хранил молчание, и братья решили, что в исчезновении Святой повинны немецкие войска.

В стране царил хаос, и до пропажи трупа из катакомб никому не было дела, однако Арс Амантис не сдавались и упорно продолжали поиски. Потеря реликвии обернулась для них настоящей трагедией.

После смерти Кавалье хранителем Сиенны сделался его сын. Он с честью исполнял свою миссию и ревностно хранил тайну Святой.

УЛИЦА ГАЛАНД, 75,1967 ГОД

Латинский квартал снова сделался прибежищем богемы, по средневековым улочкам бродили юнцы, охочие до новых идей. В тесных бистро выстраивались революционные теории, велись бурные споры и время от времени рождались шедевры; старые кабаки наполнились дымом, джазом, алкогольными парами и мятежным духом.

Спустя двадцать лет после окончания Второй мировой войны опасности, угрожавшие Святой, остались в прошлом.

История Сиенны давно превратилась в туманную легенду. Раймон Кавалье не раз слышал ее от своей бабушки. Родители не желали иметь с этим ничего общего. Они считали выдумки старухи одним из симптомов ее заболевания, старческого слабоумия. Бабушка утратила рассудок еще в годы войны.

Как-то вечером Раймон Кавалье с приятелем возвращались из художественной школы. Когда они подошли к дому, произошло нечто совершенно немыслимое: на них пролился дождь из синих лепестков. Цветы сыпались из окна той самой комнаты, в которой, как за несколько минут до смерти призналась бабушка Раймона, все эти годы было спрятано тело Святой.

Раймон Кавалье поведал другу семейное предание и предложил начать поиски вместе; прежде он не осмеливался заходить в запретную комнату, но вдвоем было не так страшно. Если его бабушка говорила правду, у старого шкафа в дальней спальне есть потайная дверь в туннель, где покоится Святая и круглый год цветет лаванда.

Молодые люди поднимались наверх, стараясь ступать бесшумно, словно опасаясь, что их могут услышать, хотя дома никого не было. Заветная комната находилась в самом конце коридора. Дверь, разумеется, была закрыта. Переглянувшись с товарищем, Кавалье подергал ручку, но она не поддалась. После бесплодных попыток открыть дверь друзья решили ее выбить. Один удар, потом еще и еще, изо всех сил...

На них обрушилась целая гора синих цветов, источавших пленительный аромат. Дверь распахнулась. Картина, представшая взорам молодых людей, поразила их до глубины души: казалось, комната живет своей собственной жизнью. Кровать покрывал ковер из цветов; на изящном ночном столике лежала открытая книга; в приоткрытом шкафу виднелись края старинных платьев. Друзья решили освободить шкаф, чтобы исследовать его изнутри.

Поначалу поиски казались совершенно напрасными. Молодые люди сантиметр за сантиметром простукивали старое дерево, пока не услышали пустоту. Одна из прочных дубовых досок легко вытаскивалась, за ней открывался широкий лаз, из которого пахло лекарствами и влажной землей. Сотни светлячков озаряли убежище синеватым светом.

Друзья потеряли дар речи. Им никогда в жизни не доводилось видеть ничего подобного. Таинственный грот действительно существовал, от его стен исходила удивительная сила, проникавшая в душу и возвращавшая радость жизни. Вокруг спящей девушки дрожало золотистое сияние. Ее сон был чутким сном птицы, которая вот-вот встрепенется и взмоет ввысь. Ни в одном из людей, которых им приходилось встречать, не было столько жизни, сколько в этой мертвой девочке.

Молодые люди не могли отвести глаз от лица Святой. Такую красоту нельзя было оставлять в подземелье.