Текст книги "Антология современной польской драматургии"
Автор книги: Анджей Стасюк
Соавторы: Марек Модзелевский,Михал Вальчак,Марек Прухневский,Томаш Ман,Кшиштоф Бизё,Магдалена Фертач,Павел Демирский,Дорота Масловская,Анджей Сарамонович,Ксения Старосельская
Жанр:
Драматургия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 30 (всего у книги 33 страниц)
Черт… Кто бы мог подумать…
Ха! К тому же мне охота разнести вашу тюрягу к едрене фене, чтобы камня на камне не осталось! Собственными руками! Спалить!
Ничего себе… Какие-то Балканы в миниатюре у нас дома… Что за идиот сказал, будто это просто мышца… Будто пересадить ее – то же самое, что почку…
И любоваться на пламя, и даже если меня на коленях будут умолять, чтобы я нассал в огонь, взять и не нассать!
Позвольте вам напомнить, что вы в немецкой клинике… пардон… тюрьме…
Е…ть их всех! Е…ть немцев! Сукины дети! Почти что все смахивают на пидоров. А бабы похожи на мужиков, хоть сейчас на войну! Тут только черные еще смотрятся более-менее. Остальные постоянно в кого-то рядятся, кто в итальянских безработных, кто в американских бандитов – не страна, а какой-то театр трансвеститов… Да, еще желтые. Эти держат фасон. Что ни говори, а я ни разу не видел на улице желтого в каком-нибудь дурацком прикиде. Нет, они маскарад не устраивают. Таскают на горбу свои валторны с виолончелями, реализуя перспективные планы. Только мой народ, будто люмпены какие-то, норовит выдать себя за непонятно кого. Ну точно как русские, как поляки, как гэдээровцы! Ходят в спортивных костюмах с отливом, пьют пиво из банок и кидают их куда ни попадя! Скоро своего от русского не отличишь! Мое сердце этого не выдержит и лопнет, ведь оно помнит и другие времена. Я должен был родиться желтым. Или наоборот – черным. Но не повезло! И мне ничего не остается, как заделаться узником совести и податься на нары, чтоб потом подпалить эту вашу тюрягу… и любоваться…
…и не нассать…
…вы читаете мои мысли, молодой человек, пусть горит как можно дольше…
…наша страна, должно быть, вас страшно достала…
Что нам, черт возьми, с ним делать?
Ведь его нельзя сейчас выпускать.
Нам повезло: он и сам того же мнения.
Все у него перемешалось.
Славянское сердце и германский разум…
Искренность, эмоциональность и критический склад ума…
С одной стороны – поджечь, а с другой – гражданская ответственность за будущее страны…
Родные подадут на нас в суд…
Они привезли нам ювелира…
А назад получат какого-то Бакунина…
Слава богу, что еще по-польски не заговорил…
А черт его знает, на каком он думает…
К счастью, мысли подслушать невозможно…
Мы должны его усыпить…
С какой целью?..
Пусть себе поспит… пусть проспится, вдруг это пройдет…
Действительно, как проспится…
Да-да, надо дать ему немного времени…
Потому что, если подумать, хоть сердце у него и польское, зато кровь немецкая, и как только она разойдется по самым дальним уголкам, вплоть до головы, в смысле до мозга, все должно прийти в норму…
Господа! Мы же врачи! Кровь может иметь Rh плюс, Rh минус, быть первой, второй, третьей группы, но кровь не имеет национальности…
Вот именно… скорее всего так… а иначе получается какая-то дикость дремучая…
Но, с другой стороны, вы ведь сами невооруженным глазом видите: произошла странная, преудивительная и внезапная метаморфоза, явившаяся следствием пересадки обыкновенной, казалось бы, мышцы…
Давайте подбросим его психиатрам…
Прекрасная идея, жаль, невыполнимая. Тем более что он не с ума сошел, а просто несколько изменил мировоззрение…
Аминь. То есть ничего не остается, как сделать укол и положиться на целебное воздействие сна…
На всякий случай приготовьтесь – вдруг понадобится его держать…
Лучше б я работал врачом в Кишиневе…
ХОР
Хор должен быть мудрее всех, потому что хор – он ниоткуда.
Участники хора – старики и старухи, которые уже однажды умерли.
Участники хора – духи, которые немало повидали на своем веку.
И еще – тела, которые немало перечувствовали.
Я б хотел, чтобы хор был мудрее своей песни.
Жизнь слишком сложна, чтобы доверить ее персонажам пьесы.
Персонажи умирают, сходят с ума или пропадают.
Кто станет ждать мертвого похитителя автомобилей и бриллиантов?
Кто – старика, которого лишило разума чужое сердце?
Собаки в далеком городе на Востоке.
Они узнают запах хозяина даже сквозь плотно закрытую крышку гроба.
И старухи ждут, для которых он навсегда останется ребенком.
Но кто же будет ждать богача, который презирает богатство?
Кто – толстосума, который раздаст свое добро?
Дни становятся короче и короче, и все дольше придется сидеть при свете.
Собаки, свернувшись в клубок, будут пережидать холода.
Запад ничем не отличается от Востока перед лицом смерти и безумия.
Во всяком случае, так должно быть. Остывают моторы автомобилей, и меркнет блеск бриллиантов.
Именно об этом во все века поет хор свою песню.
О том, что происходит, когда действующие лица покидают сцену.
О том, что в конце наступает холод и меркнет самый яркий блеск.
О том, что кончается бензин и останавливаются часы за десять тысяч евро.
О том, что изобилие Запада никогда не утолит жажды Востока.
О том, что покой Востока никогда не избавит Запад от страха.
О том, что собаки чуют смерть хозяина за тысячу километров и воют.
Старухи в черных платках тоже ее чувствуют и плачут.
Об этом поет хор. О том, что когда не станет старых женщин в платках, мы все будем умирать как собаки. И хора тоже не станет, ему будет не для кого петь.
Потому что – при всем уважении к животным – собакам не нужна песня. Собаки знают, кто они.
Собакам не нужен хор.
Зато люди и герои пьес нуждаются в нем испокон веку.
Они слушают его, и слушают, и слушают, и слушают, и слушают, и наслушаться не могут.
Потому что песни о помешательстве, нищете и смерти – самые любимые.
Песнь об угоне «мерседеса».
Песнь о врожденном воровском инстинкте.
Песнь о том, что они никогда не моются.
Песнь о том, что только и знают что моются.
Песнь о кацапах, песнь о швабах, песнь о полячишках.
Песнь о том, что они боятся переходить на красный.
Песнь о том, что не боятся.
Песнь о том, что они не умирают, даже выпив три литра спирта.
Песнь о том, что их призвание – убийства и порядок.
Песнь о том, что они должны жить в рабстве. И о том, что вообще не должны жить.
И о том, что у них черное нёбо, и о том, что у ихних баб поперек, и о том, что их псы натасканы убивать, и наоборот, о том, что псы там подыхают с голоду на коротких цепях, и о том, что в чужой стране хорошо проводить отпуск, воевать или работать, но жить там все равно что медленно умирать – это если тебя сразу не прикончат! И не ограбят вдобавок!
Да что там ограбят! Выпотрошат с ходу!
Обманут при расчете!
Насильно женят на пидоре!
Обяжут жениться на лесбиянке!
Отравят своей едой!
После шестидесяти погонят на эвтаназию!
После семидесяти заставят просить милостыню перед костелом!
Принудят заниматься сексом с детьми!
Каждый день ходить на мессу!
Ну тут уж вы все хватили…
Мы только хор, мы поем песни, чтобы успокоить смятенные души, ищущие ответа.
Мы лишь ответ, содержащийся в вопросе.
Мы лишь бредни, позволяющие вам заснуть спокойно.
Несмотря на то что кончается бензин, остывают моторы автомобилей, меркнет блеск украденных бриллиантов и останавливаются часы.
Бредни, которые позволяют вам жить после пробуждения.
БОЛЬНИЧНАЯ ПАЛАТА. НОЧЬ. КРОВАТЬ. НА СЦЕНЕ ДВОЕ. ОДИН ЛЕЖИТ, ДРУГОЙ СИДИТ РЯДОМ
Проснитесь… Проснитесь… Прошу вас, проснитесь… Я не могу громко говорить, вдруг кто-нибудь услышит и придет, а мне нельзя здесь находиться. Ну проснитесь же… У меня мало времени. Вы меня слышите?..
…Кто это? Что это?.. Никого нет… Сейчас ночь, никого и не должно быть, а я сплю… Кто это?.. Что это?.. Кто тут шепчет?.. Тихонько, как шепчет страх?.. Но ведь мне надо спать, здесь строгие порядки и сейчас ночь… Я должен спать…
Но вы уже проснулись. И это я. Я пришел, потому что моя душа ненадолго в меня вернулась. Вы знаете, я и не подозревал, что она у меня есть. Смешно, да?
Да. Я вас слышу… Но это как бы озвученный сон. Вы кто?
Как бы вам сказать…
Говорите прямо.
Я путешественник. Вернее, был им… теперь уж и сам не знаю. Путешествую на автомобилях и перевожу разные вещи. Чаще всего с Запада на Восток.
У вас есть любимая марка?
Что?
Марка автомобиля. И модель.
А, извините… Наверное, семисотый «BMW»… Так, по крайней мере, я думал раньше. То есть своего у меня никогда не было, но иногда я на нем ездил… А сейчас уж и не знаю… А у вас?
«Мерседес», парень. Класса S… Но не знаю, может, сменю его… Я теперь чувствую себя как будто моложе… Как только выйду отсюда, куплю себе красную «корвет-ту»… Глупо, правда? Буду в ней как старый сивый лох…
Ну почему…
Да потому. Но мне насрать!.. Извините… Надо вести себя потише. Ведь все спят… Вы… ты, парень, однако же, не из этих…
В смысле?..
Ну, этих, которые тут спят, вы не отсюда…
Нет.
Вы лично ко мне пришли?
Да.
А зачем?
Я пришел вас навестить, у вас мое сердце.
…
Там… в груди…
…
…Его пересадили…
Кажется, до меня начинает доходить… Я спутал клинику с тюрьмой…
Да, малость…
А! Ты тот самый студент-германист! Ты мой донор!
«Я богословьем овладел,
Над философией корпел,
Юриспруденцию долбил
И медицину изучил.
…
Однако я при этом всём
Был и остался дураком.
…
Ну как? Нравится тебе?
Это?
Это Гёте!
Красиво… но я его, к сожалению, не знаю…
На лекциях ворон считал.
По правде, я даже не ходил.
Да я тоже учился так себе.
В вашем возрасте это уже незаметно.
Ах, если б ты видел, каким я был в молодости! Представь, я мог цитировать по памяти Гейне… Хотя он тогда был строго-настрого запрещен…
Поздравляю… Но и его я как-то упустил…
Тогда скажи, чем ты занимался.
Я угонял машины.
Господи боже мой… Будь добр, повтори…
Я угонял машины…
В школе?
Сначала только после уроков. А потом уже с самого утра…
Господи боже! Господи… Мое сердце… я не переживу… мое сердце… Что я несу… Не может же быть, чтобы я умер от разрыва сердца лишь из-за того, что это его сердце, и чтобы мое сердце не выдержало, узнав, что оно его сердце… Чушь какая… прямо самоубийство какое-то… Ты правду говоришь?
В моем положении я не имею права соврать, если б и захотел. За этим следит моя собственная душа. Сказала, чуть что не так, только я захочу вильнуть, она тут же меня покинет.
Сердце… душа… И это немецкая клиника? Ты какие крал?
В основном… в основном немецкие…
Ага! То-то! И вот что я скажу тебе, сынок: и правильно делал! Ты парень с головой! Да что тут говорить. Молодец! Если бы ты угонял французские, мне с тобой было бы не о чем разговаривать. Боже правый! Чтоб у меня в груди билось сердце похитителя «пежо»!..
…Двести шестого…
Точно… Или…
…«Ситроена саксо»…
С языка у меня сорвал! Я бы сгорел со стыда. Перед самим собой. Да…
Раз или два пользовался, было дело, но только как средством передвижения. Потом мы их сразу бросали с ключами в замке зажигания… Ну, понимаете, берешь только чтобы подъехать туда, где стоит какой-нибудь семисотый или, на худой конец, «пассат»…
Я тобой горжусь. Чувствую, как у меня сердце радуется… Какая, в сущности, разница – сделать филологический анализ Гёте или дёрнуть «BMW», несмотря на все его чудесные средства защиты…
Ну, знаете… все-таки… Мне кажется, пересадка оказала определенное влияние на то, что ваш… Гёте и «мерседес G»… как бы перемешались у вас в голове…
Ничего страшного, парень, это все ерунда… Вот если бы я Хайдеггера перепутал с «хёндаём»… Кроме того, я чувствую, как горячит меня твой юный пульс, чувствую, что мог бы встать и делать то же, что недавно делал ты: грешить, а то и совершить преступление из любви к немецкой автомобильной промышленности!
Мне бы не хотелось, чтобы мое сердце сгнило в тюрьме по вашей милости… Может, оно было и не самое умное, но и не такое уж плохое…
…Наверное, меня немного занесло… А вот кстати… извини, как тебе без него?
Как-то пустовато внутри.
Ты говорил, у тебя там еще душа.
Да, но душа – это, кажется, другое. Моя бабка никогда не молилась за сердце деда, только за его душу, вроде бы душа была все же чуть-чуть важнее…
И благодаря ей ты сейчас жив? Без сердца?
Вроде да. Во всяком случае, она так утверждает.
Да, вы, славяне, всегда были странные… Разговариваете с духами, пардон, с душами, точно какие-нибудь индейцы или цыгане, с душами, с духами предков… А потом вас губит любовь к немецкому автопрому…
Я и американский люблю, но трудно получить визу. Да и что там делать с краденой машиной? В лучшем случае перегнать в Мексику. А вообще-то, возвращаясь к теме, – откуда вы знаете, что души нет и что она не отзовется, если вы, прошу прощения, кого-нибудь кинете, – может, она постоянно к вам взывает, да вы ее не слышите? Ну?
Ах, молодость… романтическая, и порывистая, и бескомпромиссная… Я сам таким был…
Тоже автомобили?
Тогда было другое время. Автомобилей было немного, но большие дела делались не только в автомобильной промышленности. Например, авиация. Взять хоть «Ю-87».
Что?
Sturzkampfflugzeug, еще стучит так…
А… Да, знаю, бабушка часто их вспоминала…
Тот звук, верно? Тот звук…
Да, точно… Что это было?
Гений, гений немецких конструкторов! Под крыльями мы прикрепляли пищалки, вроде тех, что в органе, и когда самолет пикировал, они звучали почти как Вагнер!
Да, как орган… орган в костеле, да, бабка рассказывала, что все крестились каждый раз, как на мессе, потому что «юнкерсы» были намного хуже, чем «мессершмиты 109». Сто девятые только стреляли. Четыре пулемета калибра 7.92, однако послабее будут, чем три плюс тыща кило бомб плюс, как вы сказали, этот Вагнер…
Да-а-а-а. Но «Эм сто девятый» – это массовое производство, целые серии удачных моделей… Если мне память не изменяет, свыше тридцати тысяч машин. Очень удачная конструкция, легко поддающаяся модернизации. Как «гольф» – первая модель, двойка, тройка, четверка…
Во всяком случае, бабка вспоминала, что, когда летел «Эм», достаточно было спрятаться, чтоб тебя нельзя было разглядеть, а когда «юнкере» пикировал мордой вниз, то пощады не жди…
Что еще она вспоминала?..
Что вы были щеголи.
А еще что?
Как развевались белые кашне, когда вы ехали на своих «фольксвагенах-кюбелях». Бабка никогда раньше не видела белых кашне…
Это мы, наверное, ехали на Восток. Туда, где вечные снега, и кашне должны были служить маскировкой…
Вы сидели, расправив плечи, а они развевались на ветру… это она запомнила…
А что еще?
Да много, много чего, но я невнимательно слушал, теперь жалею. Не слушал, потому что мысли крутились вокруг угона автомобилей. Наверное, если бы я ее послушал, все сложилось бы по-другому…
Жалко… Я бы хотел, чтоб у меня были воспоминания… Кое-что я помню, но не уверен, было ли это на самом деле.
Тут гость начинает медленно укладываться рядом с лежащим на постели. Лежащий отодвигается, давая ему место. К концу оба лежат, прижавшись друг к другу.
А потом бабка говорила, что, когда вы уже возвращались с Востока, щегольство с вас соскочило.
Ну что ж…
Кур крали.
О, нет! Кур крали русские!
Бабка говорила, сначала вы крали, а русские уже потом – тех, что остались.
В голове не укладывается… кур…
Разница была в том, что русские варили с перьями, а вы ощипывали.
Вот, все-таки…
В смысле приказывали ощипывать бабке, тыча в нее пистолетом…
Я сожалею, но ты должен понять: русские были уже близко…
…Поэтому бабушка вас простила. Даже жалела вас. Такие щеголи в ту сторону, говорила, а в обратную будто бездомные какие…
Золотые слова, золотые слова, ужасно неприятно, совершенно не по плану…
…Но русских она тоже жалела. Говорила им: это есть кура. У куры есть перья, и сначала их треба вырвать. Но они ее даже не слушали, торопились очень. Забирали курицу, шли на Запад и прямо на марше передавали ее из рук в руки. Потом приходили другие, и еще, и еще…
…И еще, и еще, они выныривали из-за горизонта, и нам начинало казаться, что они бессмертны, что в их рядах никто не падает, наоборот, встают всё новые, и кое-кто из наших сходил от этого с ума…
…А когда кончались наручные часы, они забирали настенные, с кукушкой и маятником, и несли на спине, как вещмешки, и шли вслед за вами…
…Мы чувствовали их дыхание в ледяном воздухе. Оно отдавало сырым куриным мясом.
…И луком – так говорила бабушка…
…Ворованным, заметь, луком…
…Скорее всего…
…Их грузовики «ГАЗ шестьдесят семь Б» гнались за нашими «фольксвагенами-кюбелями»…
…У первых от силы двадцать пять лошадиных сил, а у вторых пятьдесят четыре…
…Но не забывай про вес! Вес! У русского «ГАЗа» тысяча двести двадцать килограммов, а у нашего едва шестьсот тридцать…
…Ну и еще объем! У «ГАЗа» двигатель почти три с половиной литра! Бензиновый!..
…Да, чистая правда: к энергетическим ресурсам они относились точно так же, как и к людским…
…Ведь «ГАЗ» сжигает столько же, сколько эти их космические корабли…
Я могу немного подвинуться.
Не надо, так хорошо.
А одеяло? Нормально?
Нормально. Тепло.
Да, лето на дворе.
Середина лета, скоро начнет светать.
Будет день.
Нам надо поспать, пока он не наступил.
Да. Надо.
Конец
Перевод Марины Курганской.© by Andrzej Stasiuk, 2005
Магда Фертач
«АБСЕНТ»
Подлинная жизнь отсутствует.
Мы пребываем вне мира.
Артюр Рембо. «Одно лето в аду»
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
КАРОЛИНА, супер
МАТЬ, не супер
ОТЕЦ, не супер
ПОЧТИ МУЖ, почти супер
РЕБЕНОК В ЖИВОТЕ, супер
ХРОМОЙ ПЕС, супер
АКТ ПЕРВЫЙ
Крематорий. КАРОЛИНА мертва. Она покончила с собой в день собственной свадьбы.
Сцена первая.
ПОЧТИ МУЖ.
ПОЧТИ МУЖ. Мать твою, ну я влип. Трындец. Дала прикурить, сука. Вылетела девочка в трубу… Фьють. Бесит. Ясно? Ничего удивительного, что я сорвался. Не привык к такому… Потому меня и выбесило. Я себя не контролировал. Вообще. Понимаешь? Ждал внизу. «Уже иду…» Так? Кто это сказал? Идиот… Пусть ждет. Так ведь? Я что, похож на тех, кто любит погорячее? А? Похож? Дождь шел. Возле машины – огромная лужа. Я припарковался около дыры в асфальте. Зол был… повсюду вода… И сколько можно ждать? Захлопнул дверцу машины. Резко. Обычно я так не делаю. Не хлопаю дверцей… Но звук раздался странный, как будто кто-то запустил медузой в стену. Неплохой получился звук. Такое чпок… чпок. Два бита. Я не врубился. Что-то упало на заднее стекло. Лил дождь. Это могло быть огромное птичье говно, дождь лягушек… Не знаю… Что угодно. Насыпал себе кокса. Меня трясло. Обычно я так не делаю… Чувствовал: что-то не так. Удивлена? Да, я чувствовал: что-то не так. Но подумал, что ты сейчас спустишься, и все будет о’кей. Девочка что надо. Она справится. Втянул порошок. На правой руке на большом пальце у меня была размазана кровь. Улыбка. Легкая, какую видно только с очень близкого расстояния… понимаешь, да? Парень смотрит на некий предмет, принадлежащий его кошечке, и делает так (показывает). И мы уже знаем, что с ним происходит, и даже если в следующей сцене он начнет ее бить, нам будет ясно, что он ее любит. Я облизал палец. Я правда тепло о тебе подумал. Слышишь? Увидел в зеркальце. Нечто. Лежало на заднем стекле. Какой-то поганый кусок чего-то. Я взбесился. Понимаешь, тачка была только что из мойки. Сверкала, как новенькая. Все как положено. Автоматическая мойка. Обработка воском. Воздушные шарики, ленточки… Какие-то говенные погремушки на бампере… Клево, да?.. Ты меня переоценила, солнышко. Но красиво… Яркий заводной гиппопотам. Размахивающий лапами. От одной стенки ванны до другой. Ванна, сука… а не морской волк. Понимаешь? Я влип. Влип. Знаешь, что это было? Ты знаешь. Кусок мяса. Человеческого мяса. Понимаешь? Какой-то долбаный жалкий ошметок невесты. Остановись мгновенье, а? Пойду на улицу и маме назло отморожу себе уши – вот тогда узнаете. И это называется «погорячее»? Да? А ты, дурак, живи с этим. Мы ведь заключили договор? Ты знал. Я не знал!!! Даже не сразу тебе поверил. Прикалывается, подумал. Ну и пусть прикалывается. Я готов участвовать. Если делать, то по-большому… Можно запихать в себя кучу разного дерьма, а потом просто отряхнуться и пойти, да? Отряхнуться и пойти… Я помню, как впервые закурил косячок… маленький еще был. Одиннадцатилетний пацан. Блевал, как кот. Делал вид, будто мне понравилось. Со временем блевать перестал. Начинает нравиться, потом втягиваешься. И наконец начинаешь ловить кайф. Play, любимая. Play. (Включает кассету с записью Каролины.)
Запись КАРОЛИНЫ.
Ты удобно сидишь? Плачешь? Наверное, нет… Ты уже знаешь, что произошло. Я еще не знаю… По-разному бывает. Правда? Ты думаешь, это большой облом, да? Вообще-то, я рассчитывала, что тебе понравится. Уверена, ты досмотришь до конца. Конец будет потрясающий. Только не выключай. Обещаешь? Боже, как серьезно это звучит. Идиотически. Я сваляла дурака. Все это ни к чему… (Выключает камеру, потом снова включает.) У нас еще два дня. Целых два дня. Я не могу спать. Наверное, ты не заметил. Тебя беспокоили мои мешки под глазами. Конечно, это некрасиво. Выглядишь, как мои клиентки. Так ты сказал. Хреново… С самого рождения нам хреново. Когда мы рождаемся, получаем котомку с жизнью. Это как сумка с запасом еды. Каждый день продуктов становится меньше. Моя сумка лопнула в момент рождения. Жизнь причиняет боль. Дефицит серотонина? Возможно…
Сцена вторая.
КАРОЛИНА и МАТЬ.
МАТЬ. Доченька моя. Доченька. Ох, какой тут сквозняк устроили. Вставай, я тебя забираю. Домой. Домой, девочка. Отец очень хотел прийти, но ты знаешь – он работает и работает. И еще наслушался этих глупостей. Ну, что ты сама и все такое. Я ему говорила, чтобы не слушал, что люди болтают. А он мне – такой стыд и так далее.
Знаю, дорогая, ты бы нас не опозорила. Нужно закончить церемонию. Извиниться перед гостями. Еду я убрала на холод, так что ничего не испортится. Платье отстираем, красное не годится для свадьбы. Я говорила, что это плохая идея. Свадьба осенью. Погода все время меняется. Не угадаешь с этой погодой. И дождь пошел. Я была права. Ну, вставай. Пусти-ка, я уверена, что бьется. Ну! (Прижимается головой к сердцу Каролины.)
КАРОЛИНА. С другой стороны, мама.
МАТЬ. А ты опять за свое. Как с другой? С левой.
КАРОЛИНА. С правой, мама. С правой.
МАТЬ. С левой, милая. С левой.
КАРОЛИНА. Когда я родилась, ты не хотела верить. И сейчас, спустя столько лет, не веришь.
МАТЬ. У тебя слабое сердце. Знаю. Ты болела. Долго болела.
КАРОЛИНА. Не веришь.
МАТЬ. Так не бывает. Не бывает.
КАРОЛИНА. У твоей дочери – именно так.
МАТЬ. Если ты вобьешь себе что-то в голову, тебя не переубедить. Как твой отец говорит: ослица.
КАРОЛИНА. Отец много чего говорил. Не кричал. Даже когда надорвал мне ухо, он не кричал.
МАТЬ. Ну, насчет уха ты выдумываешь. Где-то во дворе свалилась с турника и рассказываешь небылицы. Вот тут шрам. Почти незаметный. Волосами закроешь. Так тебе даже лучше. Чтобы волосы на лицо. Дай я тебя причешу.
КАРОЛИНА. Ты меня так причесывала.
МАТЬ. У тебя красивые волосы. Здоровые.
КАРОЛИНА. Я лежала в ванне.
МАТЬ. Лань. Прекрасная лань.
КАРОЛИНА. Ты смотрела на мои округлившиеся груди и сказала, что я красива, как лань. И чтобы я берегла свою красоту.
МАТЬ. Я так сказала?
КАРОЛИНА. Я вернулась с каникул. Призналась, что лишилась невинности. Не знаю, зачем я тебе об этом сказала. Думала, будет как в семейном фильме. Мы часто такие смотрели. Мать обнимала дочь и говорила ласковые слова. А потом они вместе покупали контрацептивы. Я хотела, чтобы так было.
МАТЬ. Американские фильмы хорошие. Я всегда плачу. Всегда плачу. Это потому, что на английском.
КАРОЛИНА. Ты дала мне пощечину.
МАТЬ. Так делают в фильмах.
КАРОЛИНА. Было больно.
МАТЬ. А кто теперь тебя захочет?! Даже хромой пес не позарится!
КАРОЛИНА. Был кое-кто, кто хотел.
МАТЬ. Такой тощий, оборванец.
КАРОЛИНА. Мы сидели, закрывшись в комнате, а ты готовила нам бутерброды. Входила без стука. Хотела застать нас врасплох. Зачем? Ты думала когда-нибудь о том, что было бы, если бы ты нас застукала? Мои раздвинутые ноги и его голый зад. Зачем, скажи? Ты думала: моя дочь – настоящая шлюха.
МАТЬ. Я готовила бутерброды. С сыром и помидорами. Немного соли.
КАРОЛИНА. А ты? Ты любила отца?
МАТЬ. Конечно! Любила. Стирала ему столько лет, готовила. Боже, чего я ему только не готовила. Прием на шестьдесят персон. Все в той крохотной кухоньке. Но я справлялась. Заливное из рыбы, свинина со сливами, запеченная картошка, горящее мороженое. Когда был на диете – отварная рыба, овощи, черный хлеб.
КАРОЛИНА. Я нашла твои письма.
МАТЬ. Какие письма?
КАРОЛИНА. В шкафу под одеждой. Старые письма, перетянутые красной лентой.
МАТЬ. Они ничего не значат.
КАРОЛИНА. Кто тебе их писал? Не отец.
МАТЬ. Прыщавый… Он писал мне стихи. Смешно, я забыла об этом.
КАРОЛИНА. «Я сохну от тоски, считаю дни, как твои родинки. День цеплялся за ночь, словно мои пальцы…»
МАТЬ. «…Лепившие тебя заново… И если бы ты не сбежала…»
КАРОЛИНА. И если бы ты не сбежала…
МАТЬ. Глупости! Лепившие… Ерунда какая-то.
КАРОЛИНА. Ерунда.
МАТЬ. Я отца любила, с отцом жила, отцу рубашки гладила.
КАРОЛИНА. У тебя есть родинки?
МАТЬ. Кажется, есть несколько.
КАРОЛИНА. Я не знаю твоего тела. Если бы нужно было тебя нарисовать, я бы изобразила тебя в коричневой юбке и бежевой блузке. Так я рисовала тебя в детском саду. Больше ничего не знаю.
МАТЬ. А что, я должна была голой расхаживать по дому?
КАРОЛИНА. Ты боялась, что я увижу глаза отца. Он уже на тебя так не смотрел. Тебе нечего было бояться… Ляг рядом. Иди сюда.
МАТЬ. Когда я в последний раз так лежала… Столько беготни. Как белка в колесе.
КАРОЛИНА. У тебя родинка точно там же, где у меня. Под левой сиськой. Раз, два…
МАТЬ. Тридцать четыре… Но сейчас новые появляются. Другие. Больные. На руках. Вот тут, смотри, их много.
КАРОЛИНА. У тебя красивое тело.
МАТЬ. Старое.
КАРОЛИНА. Но красивое. Груди довольно упругие. Я тебя не слишком изуродовала.
МАТЬ. Ты все время сиську сосала… Не орала, как другие дети. Болезненная была. Со слабым сердцем. Спокойная такая. Комочек.
КАРОЛИНА. Ничего не помню. Да и как помнить, если тебя никогда не было рядом.
МАТЬ. Все время на ногах. Столько беготни, дел. А ты не жаловалась.
КАРОЛИНА. Ты осталась одна, мама. Папа есть, но его как будто нет.
МАТЬ. Он есть. Есть. Я рубашки глажу, готовлю. О боже, как давно ко мне никто так не прикасался. Помассируй еще.
КАРОЛИНА. Тут?
МАТЬ. Правее.
КАРОЛИНА. Ты осталась одна. Я не помогу тебе в старости.
МАТЬ. Массируй, массируй, девочка.
КАРОЛИНА. Наверное, это из-за сердца с правой стороны.
МАТЬ. Опять за свое. Ты опять за свое… Как хорошо. У отца пальцы не такие нежные.
КАРОЛИНА. Почему ты от него не ушла?
МАТЬ. Все, что я делала, делала для тебя.
КАРОЛИНА. Не стоило. Видишь, это не окупилось. Я все равно не осталась бы с тобой. Отдала бы тебя в дом престарелых. Грустно, правда? Иди уже и дай мне уйти.
МАТЬ. Не останавливайся. Массируй. Не уходи.
КАРОЛИНА. Слишком поздно, мама.
МАТЬ. Ты посчитала? Посчитала родинки.
КАРОЛИНА. Сорок восемь.
Сцена третья.
МАТЬ и ОТЕЦ.
МАТЬ. Что будем делать? Ведь это позор.
ОТЕЦ. Это твоя дочь. Позор. Дикарка. Такую свинью нам подложила.
МАТЬ. Придумай что-нибудь.
ОТЕЦ. Выпишем свидетельство. Авария.
МАТЬ. Так нужно. Так будет хорошо.
ОТЕЦ. Сердце у нее было слабое. Не будет проблем. Сердечный приступ или что-то в этом роде.
МАТЬ. Ну да, эмоции. Правдоподобно – сердечный приступ в такой день.
ОТЕЦ. Я поговорю с врачом. Благодарность и все такое. Я это улажу. Наш дом, наши обычаи.
МАТЬ. I love you.
Сцена четвертая.
КАРОЛИНА, МАТЬ, ОТЕЦ.
КАРОЛИНА. Палы-выры папа! Палы-выры мама!
ОТЕЦ. Попалась.
МАТЬ. Я не хочу. Ты опять пил.
ОТЕЦ. У меня очень ответственная работа. Мне нужно расслабляться. Я пью, потому что тогда лучше соображаю.
МАТЬ. Убери руки!
ОТЕЦ. Красавица моя!
МАТЬ. Не трогай меня. Я сегодня не могу.
ОТЕЦ. Ты никогда не можешь.
МАТЬ. Я глажу рубашки.
КАРОЛИНА. Мама, позволь ему, иначе я не рожусь.
ОТЕЦ. Она дело говорит. Покажи сиськи.
КАРОЛИНА. Люди на таких ответственных постах говорят «грудь», папа.
ОТЕЦ. У нее выросли сиськи. Сиськи – это сиськи.
МАТЬ. Племенной бык!
КАРОЛИНА. Начнет бодаться!
МАТЬ. О боже! И что нам делать?
ОТЕЦ. Залетела?
МАТЬ. Залетела. Говорила: мне нельзя.
КАРОЛИНА. Ты родишь меня, мама.
ОТЕЦ. Мы поженимся. Я куплю тебе новое платье.
КАРОЛИНА. Мы будем жить в городе.
ОТЕЦ. Все устаканится.
КАРОЛИНА. Будет хорошо, мама…
МАТЬ. Тихо… Смотри, какая она маленькая в этой кроватке.
ОТЕЦ. Страшно бледная.
МАТЬ. Какая-то холодная.
ОТЕЦ. Оттуда дует.
МАТЬ. Глаза закрывает.
ОТЕЦ. Спит?
МАТЬ. Засыпает…
Сцена пятая.
Запись КАРОЛИНЫ.
Вчера я пошла сдавать кровь. Ты знаешь, как я этого боюсь. Теряю сознание от одной мысли об игле, воткнутой в вену. Пол-литра крови. Она будет течь в чьем-то теле. Жизнь… Я очень боюсь, ты знаешь. Чертовски. Ведь если я умру, то, наверно, вместе со мной умрет все, что я сделала…
Я вызываю жалость, да? Ну и пусть. Не могу преодолеть боль, не могу есть, не могу отдаваться, не могу рано вставать. Это тело меня подставило. Не выполняет основных функций. Поэтому лучше от него избавиться. Ты меня видишь, правда? Я страдаю от того, что слишком хорошо видна. Я – чистой воды декорация.
Однажды, когда ты спал, мне захотелось откусить кусочек твоего уха. Может, тогда я что-то почувствовала бы… Ты проснулся, чтобы отлить. Я не успела насладиться ощущением такой близости… Расстройство личности? Возможно.
Ты еще там? Надеюсь, я тебя не загрузила. Я обещала тебе, что будет круто, но это потом… Пока я застыла без движения. Движется всё, что рядом. Очень быстро. Я чувствую, как начинаю разлагаться. Изнутри. Гнию. Поэтому мне необходима очищающая сила огня. Помни! Ты обещал.
Сцена шестая.
КАРОЛИНА и РЕБЕНОК В ЖИВОТЕ.
РЕБЕНОК В ЖИВОТЕ. Сюрприз!
КАРОЛИНА. Ты меня напугал.
РЕБЕНОК В ЖИВОТЕ. Не вовремя.
КАРОЛИНА. Я знала, что ты появишься.
РЕБЕНОК В ЖИВОТЕ. Как я выгляжу?
КАРОЛИНА. Как настоящий мужчина.
РЕБЕНОК В ЖИВОТЕ. Хорошо пошит?
КАРОЛИНА. На тебе сидит отлично.
РЕБЕНОК В ЖИВОТЕ. А сзади?
КАРОЛИНА. Идеально.
РЕБЕНОК В ЖИВОТЕ. Завтра мой великий день.
КАРОЛИНА. Завтра твой великий день.
РЕБЕНОК В ЖИВОТЕ. Первый рейс.
КАРОЛИНА. Первый полет.
РЕБЕНОК В ЖИВОТЕ. Важный экзамен.
КАРОЛИНА. Первая работа.
РЕБЕНОК В ЖИВОТЕ. Первая женщина.
КАРОЛИНА. Не женщина. Еще не женщина.
РЕБЕНОК В ЖИВОТЕ. Еще не женщина… У меня получится?
КАРОЛИНА. Все будет… красиво.
РЕБЕНОК В ЖИВОТЕ(протягивает ей руку). А что тут, видишь?
КАРОЛИНА. Я не умею читать по руке.
РЕБЕНОК В ЖИВОТЕ. Постарайся. Для меня…
КАРОЛИНА. Ты будешь не такой, как все. Лучше.
РЕБЕНОК В ЖИВОТЕ. А линия жизни?
КАРОЛИНА. Я не знаю, какая из них…
РЕБЕНОК В ЖИВОТЕ. Может, ее нет?
КАРОЛИНА. Есть… Знаешь, хорошо, что ты существуешь.
РЕБЕНОК В ЖИВОТЕ. Ты струсила…
КАРОЛИНА. Я не люблю детей.
РЕБЕНОК В ЖИВОТЕ. Меня бы ты полюбила. У меня твои глаза.
КАРОЛИНА. Зеленые?
РЕБЕНОК В ЖИВОТЕ. Зеленые. Приятный, теплый зеленый оттенок.
КАРОЛИНА. Ты забрал их у меня.
РЕБЕНОК В ЖИВОТЕ. Ты забрала их у меня…
КАРОЛИНА. Тихо…
РЕБЕНОК В ЖИВОТЕ. У меня твои губы.
КАРОЛИНА. Отдай…
РЕБЕНОК В ЖИВОТЕ. Ну конечно… Отдай!
