Текст книги "Сократ и афинская демократия"

Автор книги: Андрей Зберовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 36 страниц)

Выслушав Калликла, Сократ обращает его внимание на то, что лично, по его мнению, главная задача любого политика заключается в том, чтобы сделать сограждан как можно лучше, а раз так, значит, и оценивать всех политиков и ораторов целесообразно именно с этой точки зрения.

А далее Сократ ставит самый главный и по сути дела крамольный для тогдашних Афин вопрос: А стали ли афиняне после правления Фемистокла или Перикла лучше? А не стали ли они, наоборот, благодаря Периклу, еще хуже, чем были? Ведь сам Сократ много раз слышал от людей: «Перикл, впервые установив и введя жалование, превратил тем самым афинян в лодырей, трусов, пустомель и корыстолюбцев?» [19].

Калликл с видимым раздражением говорит о том, что это – точка зрения проспартански настроенных граждан, тем самым пытается перевести философскую дискуссию уже в чисто идеологическое пространство, изобразить нелояльность Сократа существующему строю. Но Сократ со своей обычной рассудительностью говорит и о том, что в начале правления Перикла граждане не подвергали его суду, а вот в конце его правления вдруг наложили на него взыскания, осудили за воровство и чуть было смертного приговора не вынесли, считая его, видимо, скверным гражданином.

По логике Сократа, если мы ругаем скотника, который разбаловал быков и лошадей, и они, дотоле смирные, вдруг одичали и стали лягаться, бодаться и кусаться, не стоит ли признать его дурным скотником?

Выходит, что Перикл, который присматривал над людьми, в итоге довел их до того, что они у него одичали и вдобавок накинулись на него самого, чего он уже никак не ожидал [20].

Однако крайне низко оценив управленческие способности Перикла и обидно сравнив афинских граждан с взбесившимися и разбаловавшимися животными, Сократ на этом не остановился и пошел дальше: «А теперь поговорим о Кимоне. Разве те, кого он выхаживал, не подвергли его остракизму, чтобы десять лет не слышать его голоса? И с Фемистоклом поступили точно так же, приговорив его к изгнанию, верно? А Мильтиада, победителя при Марафоне, постановили сбросить в пропасть, и сбросили бы, если бы не вмешался притан.

Будь они, однако ж, все четверо людьми дельными и достойными, как ты утверждаешь, никогда бы с ними не случилось ничего подобного. Так не бывает, чтобы хорошие колесничие сперва не падали с колесницы, а потом, когда выходят коней и сами станут опытнее, тогда бы вдруг начали падать. Не бывает так ни в управлении колесницей, ни в любом другом деле» [21].

При этом Сократ вовсе не ставит под сомнение то, что все эти четверо великих стратегов хорошо служили своему городу, напротив, чуть ниже он честно говорит о том, что их корабли, оборонительные стены, судовые верфи и прочее – явный признак их талантов. Но в этом–то, по мнению Сократа, как раз и состоит их проблема: все прошлые великие афинские стратеги чересчур успешно выполняли пожелания своего города, были слишком расторопны в исполнении прихотей демоса. Они потакали афинянам во всем тогда, когда на самом деле, по словам Сократа, им следовало бы давать другое направление – когда убеждением, а когда и силой, так, чтобы граждане становились лучше [22].

Подвергнув разгромной критике культовых для Афин Фемистокла, Кимона и Перикла, Сократ дальше развивает свое учение о двух принципиально различающихся видах искусства – реальной заботе и угодничанье, потворстве. По его словам, трактирщик, купец, ремесленник, пекарь, повар, ткач, сапожник, кожевник – все они только полагают, будто ухаживают за телом. Но на самом деле истинным уходом за телом занимаются тренеры по гимнастике и врачи, они – главнее угодничающих притворщиков, и потому на самом деле именно им следует поручать все заботы о теле, так как они точно знают, что является пользой для тела, а что вредом.

«И потому, – добавляет Сократ, – все прочие занятия мы считаем низменными, рабскими, недостойными свободного человека, а врачебное и гимнастическое искусство по справедливости признаем владыками над ними. А если относить данное мнение и к тем искусствам, что относятся к искусствам для души – законотворчеству и суду, то, по мнению Сократа, если бы кто–то назвал современных им с Калликлом граждан и правителей Афин сведущими в государственных делах, то это было бы примерно так, как если бы Сократ спросил о том, кто из прежних или нынешних мастеров гимнастики и ухода за телом особенно хорош, а ему бы вполне серьезно ответили: «Пекарь Теарион, Митек, тот, что написал книгу о сицилийской кухне, и трактирщик Сарамб, все – удивительные мастера ухаживать за телом: у одного дивный хлеб, у другого – приправы, у третьего – вино» [23].

Ведь такие ответы и такие оценки государственных деятелей, по словам Сократа, точно такая же издевка, как и похвала тех пекарей и поваров, которые на самом деле не заботятся о здоровье людей, а так им потакают и их раскармливают, что те, толстея, затем страдают от разного рода болезней и даже умирают. То есть, по Сократу, чрезмерная угодливость к народу в итоге оборачивается трагедией, мнимое благополучие приводит к выявлению скрытых проблем… Судя по всему, это – явно неправильный вариант политики!

Далее следует итоговый вывод Сократа, выраженный в непривычно эмоциональной для Сократа речи–обращении к Калликлу. Поскольку она нам очень важна, процитируем ее полностью: «Вот и теперь, Калликл, ты поступаешь в точности так же, как и те, кто хвалит пекарей и поваров. Ты хвалишь людей, которые кормили афинян, доставляя им то, чего они желали. Г оворят, будто они возвеличили наш город, а что из–за этих правителей он раздулся в гнойную опухоль, того не замечают. А между тем, они, прежние, набили город гаванями, верфями, стенами, податными взносами и прочим вздором, забыв о воздержанности и справедливости. И когда, наконец, приступ бессилия все–таки разразится, винить афиняне будут тех советчиков, которые в ту пору случатся рядом, а Фемистокла, Кимона, Перикла – истинных виновников своих бед будут хвалить. Потеряв вместе с новыми приобретениями и старое состояние, они, может быть, напустятся на тебя, если ты не остережешься, и на моего друга Алкивиада, хоть вы и не настоящие виновники, а самое большое – соучастники вины.

…И если я вижу, что когда город обходится с кем–нибудь из своих государственных мужей как с преступником, обвиняемые негодуют и сетуют на незаслуженную обиду. «Мы оказали городу столько благодеяний, а теперь несправедливо из–за него гибнем!» – так они говорят. Но это ложь от начала до конца! Ни один глава государства не может незаслуженно погибнуть от руки того города, который он возглавляет. Этих мнимых государственных мужей постигает примерно та же беда, что софистов. Софисты – учителя мудрости – в остальном действительно мудры, но в одном случае поступают нелепо: они называют себя наставниками добродетели, но часто жалуются на учеников, которые их обижают, отказывая в вознаграждении и других знаках благодарности за науку и доброе обхождение. Это же верх бессмыслицы! Могут ли люди, которые честны и справедливы, избавившись с помощью учителя от несправедливости и обретя справедливость, все же совершать несправедливые поступки по несправедливости, которых в них больше нет?! Ты согласен, мой друг, что это нелепо? Не бессмыслица ли утверждать, что ты сделал другого человека хорошим, и вместе с тем бранить его негодяем? И это нелепо и по отношению к государственным деятелям, которые утверждают, будто они стоят во главе государства и стараются сделать его как можно лучше, а потом, когда обстятельства изменяются, обвиняют его во всех пороках. Разве они чем–то отличаются от софистов? Вовсе нет!» [24].

Давайте пронализируем приведенные цитаты с точки зрения оценки их той социальной направленности, которая в конечном итоге обязательно должна быть направленностью идеологической. Какая политическая позиция в них просматривается, к чьей идеологии оказывается ближе Сократ; к господствующей в Афинах идеологии демоса или постепенно оттесненной им от власти и потому объективно оппозиционной демосу прослойке средних и богатых граждан?

С нашей точки зрения, все сказанное Сократом можно разделить на следующие блоки:

Во–первых, Сократ набрался смелости и озвучил уже присутствующее (по его словам) в обществе мнение о том, что все так называемые великие государственники Афин V века до н. э. – Мильтиад, Фемистокл, Кимон и Перикл на самом деле не только не принесли пользу своему родному городу, но по существу нанесли ему вред, развратив его; потакая всем прихотям своего народа (впрочем, как этого и хотел сам Демос), они лишили его здравомыслия, угодничая перед ним, отвратили его от правильного пути и подготовили почву для последующих трагедий, тех самых, что развернулись уже в эпоху Сократа и

Калликла в виде поражения в Пелопоннесской войне и установления тиранических режимов Четырехсот и Тридцати.

Во–вторых, Фемистокл, Кимон и Перикл создали такие прочно укорененные традиции потакания демосу на Народном собрании, что новые поколения афинских политиков, в том числе таких, как Калликл, фактически стали заложниками политиков прошлых. И потому без уже привычного для народа потакания новые молодые политики уже не в состоянии сделать успешную политическую карьеру.

Более того, Сократ прямо говорит о том, что если Калликл желает успеха и благосклонности демоса, то он обязан приноровиться к государственному строю, потерять свою «лучшесть» и стать похожим на афинский народ. И только когда он сможет говорить с ним на одном языке, тогда сможет на что–то там рассчитывать [25]. Таким образом, и демос и политики–потакатели демосу типа Калликла, закупорив собой политическое пространство, тем самым препятствуют выдвижению туда действительно знающих и добродетельных «лучших».

В-третьих, Сократ оскорбляет прошлых и действующих политиков, сравнивая их с софистами, что по афинским меркам конца V века до н. э. было словом почти ругательным. И о том, что это было именно так, а не иначе, свидетельствует фраза будущего обвинителя Сократа Анита из диалога «Менон»: «Софисты – это очевидная порча и гибель для тех, кто с ними водится, и не дай бог, чтобы с ними кто–то общался, даже не только из числа афинян, но и из числа иноземцев» [26].

В-четвертых, Сократ очень негативно относится к политическому гегемону Афин, демосу в целом. Говоря о том, что разные ремесленники только ошибочно полагают, будто ухаживают за телом, на самом деле занимаются низменным, рабским и недостойным делом, называя всех тех, из кого в Афинах было составлено Народное собрание, сборищем невежд, которых трудно чему– то научить на уровне разума, Сократ явно высказывал политическую позицию раздраженных гегемонией демоса крупных собственников и аристократов, и потому очень сильно рисковал.

В-пятых, буквально несколькими фразами Сократ выразил свое полное неприятие и афинской политики прошлых лет и афинской политики его времени, тем самым показав себя последовательным диссидентом и человеком, мягко говоря, не лояльным существующему в Афинах государственному строю, оппозиционно настроенным.

Но, прежде чем подводить итоги нашего анализа высказываний Сократа об идеальной политике в «Горгии», для научной достоверности мы обязаны поставить вопрос о том, насколько они принадлежат все–таки именно самому Сократу, а не, скажем, Платону; можем ли мы быть уверены, что данные критические высказывания могут быть датированы именно последней третью V века до н. э., то есть относиться именно к тому периоду, который считается наивысшем расцветом античной демократии, а не относятся, скажем, к той эпохе, когда данный диалог, собственно говоря, и был написан Платоном, то есть к середине восьмидесятых годов IV века, к эпохе умирания демократии, на двадцать–тридцать лет позже той эпохи, когда на самом деле были созданы основные философские и политические взгляды Сократа?

С нашей точки зрения, ответ должен быть утвердительным. Общий анализ текста убедительно показывает: те идеи, что вложены в уста Сократа в «Горгии», действительно, как бы мы сейчас выразились, являются интеллектуальной собственностью именно самого Сократа. Подтверждает же это следующее:

1. Крайне негативная оценка Сократом ремесленников фигурирует практически во всех работах Платона, в том числе в тех диалогах, которые относятся к числу первых творений Платона, написанных им по еще свежим воспоминаниям о Сократе. Например, в «Алкивиаде Первом», события которого относятся еще примерно к 432 году до н. э., Сократ крайне низко оценивал ремесленников по той причине, что они, по его мнению, не знают собственных свойств и разбираются только в том, что имеет отношение к телу и помогает за ним ухаживать [27]. В диалоге «Феаг», который входит в число первой пятерки написанных Платоном диалогов, афинянин Демодок, разговаривая с Сократом о воспитании своего сына Феага, ссылается на то, что слышал, будто Сократ в своих беседах крайне низко оценивает и сыновей афинских государственных мужей и сыновей сапожников [28].

Но, самое главное, критика Сократом тех ремесленников, которые пытаются заниматься государственными делами, подтверждается и сопоставлением высказываний Сократа у Платона с близкими, а иной раз и совершенно аналогичными по смыслу высказываниями Сократа у Ксенофонта [29]. Причем, у Ксенофонта, так же как и у Платона, выступление и оценки Сократа очень обидны для большинства афинских граждан, которых Сократ обвиняет в том, что они не только политически некомпетентны, но и вообще малопригодны как граждане [30].

Исходя из того, что оба великих ученика Сократа, Платон и Ксенофонт, с момента отъезда Ксенофонта на войну в Персию (401 год), за два года до гибели Сократа, более не встречались, не переписывались и даже несколько друг друга недолюбливали (Платон в своих диалогах ни разу не вывел Ксенофонта, Ксенофонт всего один раз упомянул в своих работах о Платоне), явная сопоставимость информации обоих авторов (тем более информации именно из ранних сократических произведений) позволяет нам с уверенностью считать, что презрительное отношение Сократа к афинскому демосу, вкупе с раздражением философа из–за того, что таким способным молодым людям, типа Калликла или Хармида, вынужденно приходится бояться тех людей на Народном собрании, чей умственный потенциал заметно ниже, имело место на самом деле и не является выдумкой кого–то одного из его учеников.

Кроме того, сократовское пренебрежение необразованным демосом, которое обнаруживается у Алкивиада в диалогах Платона и Ксенофонта, прекрасно просматривается и в сообщении уже историка Плутарха о том, что когда Алкивиад, желая поговорить с Периклом, услышал от него, что тот в настоящее время очень занят тем, что думает, как ему отчитаться перед афинянами, критически сказал ему: «Не лучше ли было бы подумать о том, как бы вовсе не давать афинянам отчета?» [31]. И это хорошо показывает нам, что многие оппозиционно настроенные современники Перикла, как и Алкивиад, и Сократ, критиковали его за то, что он чересчур боялся демоса, был слишком услужлив и угодлив с ним, не вел его к добродетели, а по сути семенил рядом с ним, боясь, словно маленькая собачка, потерять любовь своего Хозяина.

Таким образом, перекрестное совмещение данных Платона, Ксенофонта и Плутарха также показывает нам, что критическое отношение к тем афинским политикам, которые вели себя по отношению к демосу чересчур предупредительно и угодливо, тем самым возвышая его и давая возможность осознать свое политическое господство даже перед людьми состоятельными, на самом деле имело место именно у Сократа, и передалось к его ученикам Алкивиаду, Ксенофонту и Платону, можно сказать, уже «по наследству».

2. Завершая проверку принадлежности критических взглядов платоновского Сократа на политическую гегемонию необразованного афинского демоса и на тех лидеров Афин, которые всячески угождали ему, самому Сократу, следует упомянуть еще одно место из раннего сократического произведения Платона «Алкивиад Первый», написанного Платоном не менее чем на 10–15 лет раньше «Горгия». Рассуждая в нем в обычной своей манере о добродетели, Сократ делает, в том числе, и такой вывод: «Государства для своего благополучия не нуждаются ни в стенах, ни в триерах, ни в корабельных верфях, ни в многочисленности, ни в огромных размерах, если они лишены добродетели. И потому задача всякого государственного мужа – прививать своим согражданам добродетель. А для этого добродетель сначала следует обрести ему самому. Обретение добродетели – долг каждого, кто намерен не только управлять собой и тем, что ему принадлежит, но и заботиться о государстве и о его интересах. Поэтому тот, кто собирается властвовать, должен уготовить себе не свободу властвовать, делая для себя и для города все, что угодно, но рассудительность и справедливость» [32].

Сопоставляя это высказывание с уже цитированной нами выше фразой из «Горгия», где Сократ ругает ораторов прошлого за то, что они, набив город гаванями, верфями, стенами, податными взносами и прочим вздором, забыв о воздержанности и справедливости, по сути превратили Афины в гнойную опухоль, становится понятно: если не меньше чем в двух своих произведениях, разделенных между собой значительным временным периодом, платоновский Сократ говорит по сути об одном и том же, это позволяет нам с высокой степенью научной достоверности сделать следующий вывод: совпадающие между собой платоновские и ксенофонтовские оппозиционные политические воззрения однозначно исходят к одному источнику – сыну Софрониска Сократу [33].

Убедившись в том, что Сократ в «Горгии» Платона соответствует реальному Сократу, самое время уточнить: являясь явно оппозиционным принятым в Афинах общественным представлениям о роли и месте идеального демократического политика, критикуя ту общепринятую общественную установку, согласно которой Оратор – Политик является Слугой Демоса, какую именно роль отводил политикам сам Сократ? Каким был его собственный идеальный политик? Об этом мы и поговорим в следующей главе.

Глава 13. Идеальный политик в представлениях Сократа

Убедившись в том, что Сократ не просто являлся каким–то там отвлеченным философом–моралистом, но и активнейшим образом публично оценивал существующий афинский политический строй как неправильно устроенный и имеющий неправильных политиков и неправильное Народное собрание, тем самым вольно или невольно участвуя в политических баталиях своего времени, самое время задаться вопросом: Критикуя современную ему афинскую демократическую систему за то, что она превращает политика в покорного Слугу необразованного и недальновидного Демоса, имел ли сам Сократ четкие представления о том, что же именно должен делать тот настоящий политик, который согласно воззрениям философа должен являться добродетельным, обнаружить в себе тот божественный дар, который позволил бы ему относиться к разряду «лучших»? И этот вопрос особенно интересен тем, что сам Сократ, за исключением одного–двух эпизодов в его жизни, не только воздерживался от прямого участия в политической жизни Афин, но и нередко проявлял удивительное незнание технического устройства афинской государственной машины.

Отвечая на поставленный вопрос об идеальном политике в представлениях Сократа, прежде всего мы обратимся к платоновскому диалогу «Горгий» – настоящему манифесту политических идей Сократа. Из его текста мы узнаем, что идеальный политик и оратор, по мнению Сократа, – это тот, кто не просто искусен и честен, но какие бы речи он ни произносил, воздействуя на души, какие бы поступки он ни совершал, он постоянно должен быть озабочен тем, как посеять в душах сограждан справедливость и изгнать несправедливость, поселить воздержанность, изгнать распущенность и вообще поселить все достоинства, а пороки удалить [1].

Приводя эту цитату, следует отметить, что идеальный политик Сократа – это вовсе не какой–то там отвлеченный и просвещенный Мудрец, который должен вести свой народ по пути справедливости, воздержанности и достоинства. Политик Сократа это еще одновременно и тот, кто очень жестко, буквально железною рукой «изгоняет несправедливость и распущенность», «удаляет пороки». Идеальный оратор и политик Сократа не только не должен потакать и угождать Демосу, он должен беспощадно его дрессировать, делать его лучше, в том числе и уничтожая те его качества, которые Сократ считает вредными.

В этом смысле Сократ сравнивает своего идеального политика уже не с пастырем, а с врачом. И это видно, например, из следующего вопроса Сократа своему собеседнику Калликлу в «Горгии»:

Сократ: «К какой же заботе о нашем городе ты меня призываешь, определи точно. Чтобы я боролся с афинянами, стараясь сделать их как можно лучше и здоровее, как врач, или, как прислужник, во всем им уступая? Не призываешь ли ты меня льстить и угодничать?

Калликл: Да, народу надо прислуживать…» [2].

И возмущенный тем, что ему советуют все–таки прислуживать и угодничать демосу, Сократ говорит в ответ: «Мне думается, что я в числе немногих афинян (чтобы не сказать – единственный) доподлинно занимаюсь искусством государственного управления и единственный среди нынешних граждан применяю это искусство к жизни. И раз я никогда не веду разговоров ради того, чтобы угодить собеседнику, но всегда, о чем бы я ни говорил, – ради высшего блага, а не ради особого удовольствия, – раз я не хочу следовать твоему совету и прибегать к хитрым уловкам, мне невозможно будет защищаться в суде. И суд надо мной будет примерно такой, как если бы дети судили врача, которого обвинил повар. Подумая сам, как защищаться такому человеку перед таким судом, если обвинитель заявит: «Дети, этот человек причинил вам много зла, и портит младенцев, пуская в ход нож и раскаленное железо, изнуряет вас, душит и одурманивает, назначая горькие–прегорькие лекарства, морит голодом и томит жаждой – не то, что я, который закармливает вас всевозможными лакомствами! Что, по–твоему, мог бы ответить врач, застигнутый такой бедой? Ведь, если бы он ответил правду: «Все это делалось ради вашего здоровья, дети», – представляешь себе, какой крик подняли бы эти судьи? Оглушительный!

В таком же самом положении, нисколько не сомневаюсь, очутился бы и я, если бы попал под суд. Я не смогу назвать ни одного удовольствия, которое бы я им доставил, а ведь именно в этом, на их взгляд, заключаются услуги и благодеяния, тогда как я не хвалю тех, кто их оказывает, и не завидую тем, кто их принимает» [3].

Таким образом, идеальный политик Сократа – это не только тот, кто не идет на поводу у своего народа, но и тот, кто имеет моральное право причинять ему боль в его же собственных интересах, называть ему вещи своими именами, наказывать тех, кто ведет себя каким–то неправильным образом, принуждать социум к таким действиям, которые внешне (как и процедуры врачей) могли бы показаться очень непопулярными и даже опасными для демоса. Идеальный политик Сократа – очень жесткий человек, жесткость которого в зависимости от ситуации может даже показаться народу практически антинародной. Показаться примерно так, как повар клеветал неразумным детям на врача, который якобы мучит их просто так, для собственного удовольствия, а не для их блага.

Следует отметить также и то, что данная позиция Сократа оказалась унаследованной от него и его учеником Ксенофонтом. Так, Ксенофонт в своем «Анабасисе», оценивая пригласившего его в поход друга Проксена–беотийца, неожиданно критикует его за то, что он мог добиваться своих высоких жизненных целей только достойными способами, а в противном случае был готов от всего отказаться. И потому он мог управлять честными и доблестными людьми, однако не умел внушать своим солдатам ни почтительности, ни страха, и совестился своих подчиненных больше, чем те его. Он даже больше боялся заслужить ненависть солдат, чем те боялись не оказать ему повиновения. По его (Проксена) мнению, для того чтобы быть и считаться начальником, достаточно было хвалить за хорошие дела и не хвалить за постыдные. Поэтому окружавшие его хорошие и доблестные солдаты любили его, а дурные – строили против него козни, как против человека, которого нетрудно провести [4].

А вот лично он, Ксенофонт, осуждает Проксена за его чрезмерную доброту, и сам Ксенофонт в течение своего командования армией неоднократно избивал тех солдат, кто, по его мнению, вел себя недостойно. И когда однажды армия не выдержала жестокости своего стратега и подняла бунт, Ксенофонт, проявив себя как истинный ученик Сократа и хороший софист, сумел всех переубедить в правильности именно своей жесткой позиции. Так, выступив перед солдатами, Ксенофонт в своей речи убеждает их, что его жесткость была совершенно правильной и в ряде случаев даже излишне мягкой, так как в конечном итоге она шла на пользу самим солдатам, являлась для них совершенно таким же благом, как и в речах Сократа благом были болезненные операции врача над больным.

Примечательно и то, что Ксенофонт даже не пытается доказывать, что он редко бил солдат, или просить у них прощения. Напротив, даже стоя перед недовольными вооруженными солдатами, перед реальной угрозой смерти, он вновь и вновь убеждает их в целесообразности и даже полезности избиений для тех, кого он бил. И делает это в следующем пассаже: «Рассуждаю я просто, – сказал Ксенофонт, – если я покараю кого–то, стремясь к его же собственной пользе, то, по моему мнению, я достоин такого же наказания, какого заслуживают родители от сыновей и учителя от учеников. Ведь и врачи причиняют боль и режут из добрых побуждений… Разве вы не знаете, что когда поднимается буря и бушуют волны, начальник гребцов за малейшее движение гневается на находящихся на носу корабля, а кормчий – на находящихся на корме. Ведь в такой обстановке малейшая погрешность может все погубить, и вы сами подтвердили правильность моих действий, так как вы тогда стояли кругом, держа в руках мечи, а не камешки для голосования, и могли заступиться за тех, кого я бил, если бы нашли это нужным [5].

Таким образом, мы еще раз видим сугубо сократовское: идеальный политик – это не тот, кто потакает, а ведет себя правильно даже в том случае, если народ этого не понимает и, борясь с этим народным непониманием предлагаемого самому же народу блага, политик вполне имеет право даже наказывать его, резать и лечить народ, словно врач. А причина употребления самого термина «врач» более чем понятна: согласно Сократу – ухудшение общества, которое имманентно присуще самому обществу, – это, в сущности, та же болезнь, просто если обычную болезнь лечат просто врачи, то болезнь социальную должны лечить как раз политики–ораторы.

В этом смысле показательно сравнение пассажей Сократа у Платона и Ксенофонта. У Платона, во время суда Сократ доводит до судей следующую мысль: «От смерти уйти нетрудно, о мужи, а вот что гораздо труднее – уйти от нравственной порчи, потому что она идет скорее, чем смерть. И вот я, человек тихий и старый, настигнут тем, что идет тише, а мои обвинители, люди сильные и проворные, – тем, что идет проворнее, – нравственной порчей. И вот я, осужденный, ухожу на смерть, а они, осужденные истиной, уходят на зло и неправду; и я остаюсь при своем наказании, и они – при своем. Так оно, пожалуй, и должно было случиться, и, мне думается, что это правильно» [6].

А у Ксенофонта в «Киропедии» говорится: «Стать однажды доблестными мужами – этого еще недостаточно, чтобы оставаться такими на всю жизнь, если не заботиться об этом постоянно. Подобно тому, как искусства, будучи заброшенными, приходят в упадок, а тела, даже хорошо развитые, вновь хиреют, когда люди беспечно относятся к их развитию, точно так же и благоразумие, и воздержанность, и мужество превращаются в свою дурную противоположность, лишь только люди перестают в них упражняться. Поэтому не следует жить беззаботно и предаваться доступным наслаждениям.

Конечно, это великое дело – завладеть властью, но еще более трудное – однажды захватив, сохранить ее за собой. Ведь это нередко удается тому, кто проявил всего лишь дерзость, но удержать завоеванное уже никак не возможно без благоразумия, без воздержания, без великого радения. Имея это в виду, нам надо теперь упражняться в воинской доблести еще больше, чем до приобретения всех этих благ, ибо нужно хорошо усвоить, что чем больше кто имеет, тем больше людей ему завидуют, против него злоумышляют, становятся ему врагами, особенно когда он, подобно нам, владеет богатствами и заставляет работать на себя помимо их воли. Конечно, мы можем рассчитывать, что боги будут за нас, ибо мы владеем нашим достоянием не вопреки праву, как злоумышленники, а наоборот, претерпев от чужого умысла и покарав за него. Однако о следующем за божьей помощью сильнейшем способе мы должны позаботиться сами» [7].

Нет никаких сомнений в том, что Сократ и его ученики (и, видимо, некоторые его современники) отдавали себе отчет в том, что любому обществу присуща постепенная социальная деградация. И если политики–ораторы не будут отдавать себе в этом отчет и, отдавая отчет, не станут противодействовать этой моральной деградации общества, в том числе, и самыми жесткими методами, то общество станет постепенно заболевать, а потом и погибнет. Сама же эта общественная болезнь и гибель будет ускорена в том случае, если политики будут чересчур услужливы перед своим народом, как повара услуживают глупым и наивным детям, которые переедают сладкого, не зная, как это опасно для их же собственного здоровья.

Впрочем, Сократа утешает то, что он знает, что такое понимание идеального политика–оратора присутствует не у него одного, данное мнение (по сути оппозиционное господствующему мнению демоса) имеет в обществе определенное распространение. И именно это понимание отчетливо слышится в последних словах Сократа на суде: «А теперь, о мои обвинители, я желаю предсказать, что будет с вами после этого. Ведь для меня настало уже то время, когда люди особенно бывают способны пророчествовать – когда им предстоит умереть. И вот я утверждаю, о мужи, меня убившие, что тотчас же за моей смертью придет на вас мщение, которое будет много тяжелее той смерти, что вы меня осудили. Ведь теперь, делая это, вы думали избавиться от необходимости давать отчет в своей жизни, а случится с вами, говорю я, совсем обратное: больше будет у вас обличителей – тех, которых я до сих пор сдерживал и которых вы не замечали, и они будут тем невыносимее, чем они моложе, и вы будете еще больше негодовать. В самом деле, если вы думаете, что убивая людей, вы удержите их от порицания вас за то, что вы живете неправильно, то вы заблуждаетесь. Ведь такой способ самозащиты и не вполне возможен, и не хорош, а вот вам способ и самый хороший, и самый легкий: не закрывать рта другим, а самим стараться быть как можно лучше» [8].