Текст книги "Леденящая жажда"

Автор книги: Андрей Таманцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц)

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Глазов

27 июня 200… года, 08.44

После внезапной схватки на дороге кавказцы вернулись в свое логово. Еще по приезде они, изображая торговых людей, обосновались в арендованном за ящик водки старом складском ангаре. Сейчас оба занимались раной пожилого.

– Сильнее заматывай, сильнее, чтоб кровь не шла!

Молодой, и так вспотевший от напряжения, туже затянул повязку на плече пожилого. Тот сцепил от боли зубы. Но не стонал, не дергался, терпел. Наконец кровь удалось остановить.

Оба говорили с сильным кавказским акцентом.

– Кость не задета? – спросил молодой.

– Ты дурак, да? Откуда я знаю! Я рентген, да?

– Это не я в тебя стрелял! – разозлился и молодой.

– Ты! Ты виноват! Пижон, мать твою! С шиком хотел уйти! Джип ему подавай! Теперь вообще отсюда не уйдем!

– Уйдем, другую машину достанем.

– Ты баран! Тебе мало, что нас чуть не положили на дороге?! Откуда там этот гад взялся? Их же пятеро было!

– Засада…

У пожилого уже не хватало злости.

– Пешком надо уходить. Через лес, не по дороге. До вечера посидим и пойдем.

– Хорошо.

– Давай покажи, что ты там наснимал.

Молодой вынул из чехла маленькую видеокамеру и включил воспроизведение. Экранчик видеокамеры помигал голубым светом и вдруг погас.

– Батарейка кончилась, сейчас шнур подсоединю – будет от сети работать.

Молодой засуетился, подсоединяя шнур. Пожилой с ненавистью смотрел на него.

– Все, готово, смотри.

Девушка простоватой внешности безвольно сползла вниз по стене. Не шевелится. Последний взгляд странный, как будто не она смотрит, а какой-то другой человек, который знает… Что-то такое, чего другим не понять.

На экране в основном умирали люди. Смерть, смерть и смерть. Милицейские машины. Много милиции. Иногда мелькали кареты «скорой помощи» и врачи.

– Достаточно, и так в штаны наложат, – тихо буркнул пожилой – сухо, отрывисто.

– А как я это снял, знаешь?

– Ты цену себе не набивай. Я б сам все сделал, если б знал, как эта штука работает.

– Ага, ты только и знаешь людей из автомата косить!

– Могу и без автомата… – Рука пожилого угрожающе потянулась к ножу.

– Не заводись! Нам еще отсюда выбираться.

– Выйдем. Подозревают что-то?

– Наверное… Ничего конкретного. Нас точно не ищут. Можем тут хоть неделю прокантоваться. Давай уйдем, когда все успокоится.

– Ты осел! У нас воды осталось максимум на сутки.

Старый кивнул в угол, где стояли две большие бутылки минералки без газа.

Мелькание на экране прекратилось. Последний кадр – женщина на носилках, близко-близко, лицо дрожит, губы синие, смотрит прямо в камеру и исчезает. Унесли.

– В больницах мест не хватает, некоторых прямо в морг несут. Всякие кафе, рестораны позакрывались, продуктовые магазины – тоже. По городу пустили санитарный контроль. Ездят по квартирам, забирают, если что не так. В больнице военные появились. По-моему, МЧС.

– Если начнется – сюда тоже нагрянут, между прочим. Нет, дальше ждать нельзя. Главное – пленку передать. Никто не видел, как ты снимал?

– Я не дурак, в открытую с камерой не разгуливал…

– Журналистов видел много?

– Ни одного, – Молодой похлопал по камере. – Только я. Когда увидят, будет взрыв, это точно. Так рванет, что не забудут никогда. Все передохнут, а нас никогда не найдут! – зашелся в крике молодой.

– Что случилось? – насторожился вдруг от этих слов старый.

– Ничего… Нет. Никаких проблем! – замотал головой молодой.

Старик прищурился.

– Что случилось?

– Ничего, я же говорю…

Старик все так же смотрел на молодого в упор.

– Я слушаю.

– Правда, ничего… Ну так, мне показалось, может.

– Говори!

– Ну я был около городской больницы, центральной… Вышла медсестра или санитарка. Я к ней подошел. Не помню, что спросил. Вроде придумал какого-то родственника.

– Ну!

– В общем, она смотрела на меня как дурная. И все, я сразу ушел.

– И что?

– Когда уже возвращался, встретил ее на соседней улице, здесь рядом.

– Она тебя узнала?

– Кажется, да. Я стал плутать вокруг дома, следы заметать. На всякий случай. Вдруг оборачиваюсь и вижу – за мной идет. С ума сошла.

– Так вот почему нас ждали на дороге! Они нас ждали! Ты понял, идиот! Это ты виноват! – вскочил старик и выглянул в окно.

– Надо было пристрелить ее на всякий случай…

– Дурак, ты что, по городу со стволом ходишь?! – заорал старик.

– А что?

– А если б тебя обыскали?! Ты же «лицо кавказской национальности»)

– Да им не до этого!

– Идиот! Последний раз с тобой связался! – закричал старик. – Ты все провалил! Не они – это мы с тобой сдохнем! Но ты первый! Я тебя сам убью! – В руке его блеснуло лезвие. Сквозь черную бороду – оскал зубов. Он двинулся на молодого.

И замер.

Во дворе послышался шум машины.

– Ну все, нашли! Это ты, сволочь, хвост привел! – прошипел старший.

– Я нет! Я никого не привел, – лепетал молодой, губы его дрожали.

Старик осторожно выглянул в окно. Приехала не милиция – «скорая помощь».

– Шайтан! – прошептал он.

– Я не виноват, я не виноват! – Молодой достал пистолет, метнулся к двери. – Они по следам «газика» нас могли вычислить…

– «Газик» мы бросили за городом. Как они догадались?!

Из машины вышли двое в медицинской форме.

– Спрячься, – приказал бородатый. Молодой нырнул за ящики.

В дверь ангара постучали.

– Есть кто? – послышался голос.

– Да нет тут никого, – сказал другой.

– Сказали, тут люди работают. – И снова стук.

– Нету, пошли.

– Ага, а если они того?

– Так мы не похоронная команда.

– Я имел в виду – больные, помощь нужна. – И снова стук.

– А ты можешь помочь? – спросил второй.

– Нет, так оставлю помирать! – И говоривший загремел в дверь изо всей силы. – Надо ломать.

Бородатый подошел к двери.

– В чем дело? – спросил он «сонным» голосом.

– Во! Видишь… Мы из санэпидстанции. Откройте, пожалуйста.

– У нас все нормально.

– Ну и слава богу. Больных нет?

– Нет. Все здоровы.

– Хорошо. Если почувствуете недомогание – сразу в больницу, хорошо?

– Обязательно.

Через замочную скважину бородатый увидел, как медики возвращаются к машине. Он только было вздохнул облегченно, как молодой сзади оттолкнул его, распахнул дверь – и последовала череда автоматных выстрелов. А потом еще. И ещё…

– Ты что?! – заорал на него бородатый, но было уже поздно.

Медики упали. Одному пуля попала в спину, другому в голову.

Бородатый не успел схватить молодого, тот выбежал на улицу, к машине.

Но водитель, опешивший только на мгновение, нажал на газ – и «скорая» рванула прямо на бежавшего.

Тот успел отскочить и дважды выстрелил в лобовое стекло.

«Уазик» проехал по инерции несколько метров и ткнулся бампером в стену ангара.

– Идиот! – закричал бородатый. – Что ты наделал?! Они уже уходили!

Но молодой его не слушал, он открыл дверь санитарного «уазика» и ввалился внутрь. Бородатый мгновенно последовал за ним и резко оттолкнул.

Молоденькая сестра закричала от ужаса.

Он схватил ее за волосы и резко провел ножом по горлу.

Делал он это профессионально, кровь брызнула в сторону ни капли не попало на него.

Недвижимым, наверное уже мертвым, женщине и мужчине, лежащим на носилках, он тоже перерезал горло.

А потом свалил ударом в челюсть молодого, стоявшего, переводя дух, с бесполезным автоматом в руках.

– Гад! Предатель! Ты провалил операцию! Что ты наделал?!

– Ты не понимаешь! Они нас выследили!

– Идиот, это были врачи!

– Они нас выследили! Выследили, они нас хотели убить! – сверкая безумными глазами, твердил молодой.

Бородатому пришлось оглушить его ударом по затылку. Вокруг было пусто. Ни выстрелов, ни криков никто не слышал. Ангар стоял на отшибе.

Сбрызнув лицо молодого водой из бутылки, бородатый привел его в чувство:

– Ну, оклемался? Что мне теперь, расстрелять тебя? Молодой схватился за карман – ни пистолета, ни ножа не было. Автомат разряжен. Он ничего не ответил, тупо уставившись на забрызганные кровью носки своих солдатских ботинок.

– Вставай, давай закатим машину в ангар. А потом я подумаю, – сказал бородатый.

Молодой с трудом поднялся. Вдвоем они вкатили «уазик» в ангар, затащили в него трупы медиков.

– И что на тебя нашло? – уже немного смягчился бородатый, поливая «скорую» и ангар бензином из канистры.

– Не знаю, прости…

– Да, не хотел я тебя брать…

– Нет, нервы сдают. Я своими глазами видел… Знаешь… сотни, тысячи мрут… Это страшно, я видел, видел сам.

– А теперь надо, чтоб это увидел весь мир. Бородатый поставил канистру на пол.

Вышел на улицу и закрыл дверь на висячий замок. Подошел к окну.

– Извини, но мне сумасшедшие не нужны. – И бросил в окно горящую спичку.

– А! – дико закричал молодой. Внутри сразу вспыхнуло.

Молодой бросился к двери. Навалился всем телом. Дверь не подалась.

Тогда он разбежался и, закрыв голову руками, бросился на окно. Вывалился наружу как раз в тот момент, когда рванул бак «уазика».

Взрывной волной его отбросило к забору.

Когда он поднял голову, над ним стоял бородатый.

– Ладно, – сказал он, – живи.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Ленинград

6 декабря 1979 года, 09.30

Обычно на работу Соня ходила с удовольствием, как бы рано ни нужно было вставать. Ее не смущал ни яростный ветер с залива, ни удушливая питерская жара, ни бесконечные дожди, осенью окрашивавшие город во все оттенки серого. Так было всегда, но не в последние две недели. Все началось с того самого вечера, когда они с Кукушкиным совершили прогулку вдоль Фонтанки. Она сразу поняла, что слухи о закрытии их лаборатории не лишены оснований, иначе Леша не стал бы темнить и увиливать.

Соня сразу почувствовала, как по утрам ломит все тело, и даже кофе не спасает. На улице промозглый холод тысячью мельчайших иголочек вонзается в щеки, в метро душно, в троллейбусе давка… Вот и он, родимый НИИ. Недолго ей осталось туда ходить! Еще чуть-чуть, а потом все. Теперь уже точно известно: три дня назад Семенов – официально глава лаборатории – объявил, что пора искать новую работу. Лицо у него при этом было такое, будто он бутылку уксуса выпил.

Это жуткая пытка – смотреть, на лабораторию, в которой прошло не самое худшее время жизни. На кипы папок с результатами исследований, на мензурки-пробирки! Пепельница в коридоре, кактусы на подоконнике – она их принесла. Теперь придется уносить…

Лабораторию закрывают. Они дорабатывали последние дни, составляли отчеты, сортировали материалы – вроде бы все тоже самое, но только когда знаешь, что это ни к чему не приведет, то даже просыпаться по утрам не хочется. И уж тем более идти смотреть на такие же кислые лица коллег. Она опять попыталась выяснить, в чем дело, но, похоже, Семенов сам ничего толком не понимал.

– Сонечка, проект открыли там, – он недвусмысленно ткнул пальцем вверх, – и там же закрывают. Им виднее.

– И ты ничего не хочешь сделать?

– Как это – не хочу? Но моего желания, и твоего, и кукушкинского, и всех прочих не хватит, чтобы разобраться, чем они, – Семенов; опять многозначительно указал на потолок, – руководствуются.?

– Слушай, давай говорить начистоту.

– А мы что делаем?!

– Не держи меня за дурочку! Никто не сказал мне, каковы цели лаборатории, но я, как ты, надеюсь, понимаешь, не совсем идиотка!

– Соня, постой…

– Так вот, моих мозгов хватило, чтобы понять: мы занимались разработками химического оружия…

Семенов ничего не ответил, и Соня беспрепятственно продолжила поток своих логических выкладок:

– …А оружие всегда нужно для каких-то конкретных целей, правильно?

Семенов ее не поддержал, но и прерывать не стал.

– Состояние проекта мне известно – есть яд, но нет противоядия. И тут лабораторию закрывают. Замечательно, думаю я, и у меня возникает вопрос: где и как это будет использовано? Молчишь?

– Соня, я тебе не советую даже задумываться над такими вещами.

– Он мне не советует! А ты сам никогда не спрашивал себя, зачем мы все это делаем?

– Это не наше дело, – коротко пробубнил Семенов.

– Конечно, я понимаю – мы химики. В универе было то же самое: как-то раз я выступила на комсомольском собрании по поводу субботников, чтоб не делать из них показуху, а мне парторг так и сказал: «Вы, Соня, кто? Химик? Так и химичьте». Так вот я не только «химичу», я думать привыкла. И для меня важно знать, для чего будут использованы созданные нами соединения.

– Сонь, я не припомню, чтобы раньше ты была такая принципиальная. Пригласили на работу – согласилась, потому что интересно, и все.

– Во-первых, я тогда была моложе и легкомысленней, я бы даже сказала, глупее, – это раз. И два – яд не так страшен, когда есть что-либо ему в противовес. Когда останавливают исследование на таком этапе – это более чем подозрительно. Не могли же они «там, наверху», как ты выражаешься, потратить кучу сил и средств на лабораторию, а потом раз – и закрыть. Получается, все зря!

– Соня, выбрось это из головы, – с нажимом проговорил Семенов.

– Но все же скажи, что, тебя самого это не удивляет?! – гнула свою линию Соня.

– Меня ничто не удивляет. Исследование не оправдывает затрачиваемых средств.

– Тебе так сказали? Да они сами себе противоречат.

– Успокойся. Мы – ни ты, ни я и никто другой – ничего не можем сделать.

Это было три дня назад. Даже вспоминать об этом разговоре тошно! Странно: смешались в гремучий коктейль ностальгия по их замечательной компании, по интересной работе и праведное негодование из-за этой нелепой ситуации, когда они оказались практически в том же положении, что и их лабораторные лягушки. И это не говоря уже о ее отношениях с Кукушкиным, которые день ото дня портились, и во многом именно из-за этой истории. Эти отношения вообще в последнее время были не очень розовыми, но сейчас непонимание стало совсем черным.

То, что происходило между ними в последние дни, собственно, нельзя было назвать ссорой. Просто-напросто его как будто ничего не трогало. Ему на все было как-то вызывающе наплевать. Он исступленно продолжал опыты на свой страх и риск, и на самом деле Соне было непонятно, к чему он стремится, особенно в свете того разговора на набережной Фонтанки и достопамятного визита типов в штатском, который он наотрез отказывался обсуждать.

Позавчера она поздно уходила домой и обнаружила его колдующим над колбами в совершенной прострации.

– Леша, тебя ждать?

– Как хочешь.

– Это не ответ.

– Извини. – Он явно не собирался отвлекаться от созерцания бесцветного содержимого мензурки.

– Ты меня не слышишь?

– Слышу.

– А что ты вообще обо всем этом думаешь?

– О чем?

– Ты слепой или глухой?

– Подожди секундочку, мне нужно кое-что зафиксировать. Потом поговорим.

Соне стало не по себе. Вот дает! То, что он на нее ноль внимания, – это еще полбеды, она необидчивая. Но Кукушкин действительно будто ничего не замечает. Он погружен в свой странный мир и ничего не видит.

Соня решила подождать, хотя было уже десять вечера. Полчаса она курила, тупо уставившись в окно и наблюдая, как сползает по стеклу мокрый снег. Потом снова заглянула к Кукушкину и поняла, что ждать бесполезно – та же самая поза, то же отсутствующее выражение лица, что и в первый раз. Нужны были радикальные методы.

– Леша, посмотри на меня.

– Смотрю.

– Долго ты еще будешь здесь сидеть?

– Не знаю, нужно кое-что закончить.

– Что закончить?

– Опыт. Разве не видишь?

– Я вижу, что ты занят неизвестно чем, в то время как вокруг все валится к чертям!

– Соня, ты что, до сих пор не поняла, что главные события происходят в моей голове?

– Леша, с тобой все в порядке? Ты понимаешь, что лабораторию закрывают?

– Очень хорошо понимаю. И поэтому я должен успеть…

У Сони опустились руки.

– Такое ощущение, что ты существуешь в какой-то параллельной реальности. – Она закурила еще одну сигарету. – Леша, для чего ты все это делаешь?

– Не понял вопроса.

– Я просто спрашиваю, с какой целью ты этим занимаешься? Чего ты хочешь добиться?

– Знания.

– Леша, я ещё раз спрашиваю, чего ты хочешь от этого исследования? Лабораторию закрывают. Тем не менее, я вижу, что тебе словно все равно. Ты продолжаешь. Остается два варианта: либо ты безумный, либо тебе зачем-то это надо. В том смысле, что тебе будет от этого какая-то выгода. Польза скажем так.

– Ты недалека от истины. И то и другое одинаково правдиво. Я сумасшедший в каком-то смысле, это так. И выгоду в то же время я не теряю из виду. Моя выгода – знание, я ведь уже сказал, абсолютное знание. И больше ничего.

– Неужели?

– Ты на что намекаешь? – Кажется, он соизволил по-настоящему обратить на нее внимание.

– Ни на что. Только не преувеличивай собственное «гениальное безумие». Полагаю, все не так просто. Я почему-то думаю, что тебе известно больше, чем остальным. И еще мне кажется, что это опасно. То, во что ты сейчас медленно, но верно вляпываешься, – очень опасно. «Ядовитые игры»…

Он не слушал.

В этот момент Соне стало по-настоящему страшно.

«Он другой, совсем другой, злой и бесчувственный, – стучало в голове. – Как я раньше не понимала?!»

Она ничего не сказала, подбежала к вешалке, Схватила пальто и выбежала на улицу. Плевать, что там думает Кукушкин. Скорее всего, ничего не подумает. Ему все равно. Пускай занимается чем хочет! Пускай якшается с этими, как выражается Семенов, «сверху»! Пускай изойдет злобой. Мне плевать!

Холодный ветер подул прямо в лицо, но она этого не заметила.

Она не заметила, как сделала очень короткий шаг от любви к ненависти.

А Кукушкин остался в пустой лаборатории. Он действительно не думал о Соне, он вообще ни о чем не думал, потому что все уже случилось. Пока эти химики пили спирт и флиртовали, он все сделал.

Дверь отворилась почти бесшумно.

– Я вам сказал! – закричал Кукушкин. – Еще не готово! Я сообщу!

– У нас другие сведения, – тихо сказал угрюмый. – Вы что-то от нас скрываете?

– От вас скроешь!

– Правильно, и не пытайтесь. Даем вам еще два дня, если…

– А что будет, если «если»? – с издевкой спросил Кукушкин.

– Для вас ничего хорошего.

– Но тогда вы шиш от меня получите!

– Это не важно, незаменимых нет. Наши люди уже ознакомились с вашими результатами. Они смогут продолжить и закончить.

– Ну подумаешь, годик-другой подождем, – сказал человек с залысинами.

– Они никогда не закончат! Только я могу!

– Мы это учитываем, потому и разговариваем с вами пока по– хорошему.

– А можете по– плохому? – зло скривил губы Кукушкин.

– Можем, – ответил угрюмый. – Мы все можем.

– Например?

– Например, убить вас.

 ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Глазов

27 июня 200… года, 14.01

Дверь была закрыта.

Трубач постучал – тишина. Сколько он проспал? Сутки, час, минуту? Окон не было, электрический свет из-за двери. Часы почему-то стояли на двух. Два ночи или два дня?

Трубач сел. Нет, наверное, еще ночь. В этой каморке, в инфекционном боксе, душно и тесно. Но не это главное, главное там, за стенами бокса, – его сестра, эти люди, которые умирают, эти гады, которые убили милиционеров, эта паника и ужас, эта чума…

Он легко сопоставил то, что видел сам, с тем, что ему перед смертью рассказала Сашка. Двое что-то делали на набережной. Нерусские. Что-то бросили в воду… Потом они пытались убрать свидетелей.

Когда это было? Да, как раз примерно неделю назад. Прямо перед началом эпидемии… Нет. никакого сомнения: то, что те двое бросили в воду, и послужило ее причиной.

За неделю отрава могла попасть в городской водопровод. Сегодняшний джип тоже может быть как-то связан со всем этим. Но почему именно Глазов?

Конечно, здесь для них все просто. Провинция. Регистрационного режима нет. Люди доверчивые, непуганые. Создать панику проще пареной репы. Один теракт – и весь город уничтожен. Москву сразу не разрушишь, Питер тоже, а вот этот городок – «чик, и уже на небесах». Мал городок, а резонанс будет громадный.

Глаза против воли закрывались. Он во всем разберется. Нужно всех предупредить, чтобы не пили воду. Вот только поспит еще полчаса и…

…Он проваливается в сон и видит то же болото. Снова та же луна. Он ползет среди кочек. Стой! Это не кочки! Это трупы. Где-то должна быть сестра. Но она еще жива. Кажется, нашел! Нет, это не она! Это Сашка. Не дышит – мертвая? Но как-то странно улыбается, как живая. Бедная, бедная Сашка! На него накатывает жалость. Он начинает, целовать ее в закрытые глаза. И тогда они открываются. Сашка смеется. Он вдруг понимает, что она его обманула. Как всегда! «Пи-ить! Пить дай! У-ми-раю!» – как бы жалостливым голоском она начинает просить, как бы плачет. А потом плач незаметно переходит в смех, в хохот, в дикое гоготание. «Пить!» – и снова хохот. Ее лицо искажается. Нет! Это не Сашка! Это… это… опять та самая маска, кровавая маска с омерзительной ухмылкой…

Трубач вздрогнул. Сколько он спал? Как? Только пять минут?

Ему казалось, будто прошла вечность… Так, еще минут пятнадцать – силы потребуются, и все. Он легко приказывает себе заснуть, и тут же, едва задремывает, снова погружается в видения. Только бы не старый кошмар!

…Снова болото. Никого нет. Пусто. Где все? «Они умерли и ушли под землю…» – почему-то промелькнула в голове странная мысль, словно в голове прозвучал чей-то незнакомый голос. «Если Светка еще жива, то она должна быть здесь… Ищи!» Он полз долго, чуть не утонул в этом противном, теплом торфе. Но ее нигде не было. Вот что-то белое мелькнуло между кочками. Что, что это? Рука. Это ее рука. Ее пальцы. Она умерла. Она так не хотела умирать!

– Просыпайся! Тебе пора вставать.

– Я не хочу!

– Почему?

– Потому что она умерла.

– Не верь ничему, пока не увидишь собственными глазами.

– Нет! Нет! Нет!

И он открыл глаза. Два пятнадцать. Дверь все еще заперта.

– Откройте! Позовите кого-нибудь! Откройте! – Трубач стучал в дверь. Никто не отзывался.

Только через пять минут дверь открыла та самая рыженькая санитарка.

– Ты зачем, дурочка, меня закрыла?!

– Нам так приказали, – испуганно ответила она.

– Кто?!

– Главврач. Он сказал, что вы слишком бурно на все реагируете.

– А как еще можно на все на это реагировать?

– Вы паникуете. А сейчас паниковать нельзя. Ни в коем случае.

– Да не паникую я, – как можно спокойнее произнес Трубач.

Санитарка недоверчиво кивнула. А потом вдруг закрыла лицо руками. Трубач ничего так не боялся, как женских слез, а тут они были еще и почти детские. Он с минуту растерянно смотрел на рыженькую, потом неуклюже притянул за плечи и стал гладить по голове, как маленького обиженного ребенка. ,

– Ну Настенька… Не надо… Все будет хорошо.

– У меня папа… Он тоже врач… Здесь, в больнице…

– Что – папа?

– Доктор сказал, что все… – И она задохнулась от рыданий.

Трубач стиснул зубы.

– А у меня сестра здесь.

– Да. Я знаю. Вы привезли ее ночью на мотоцикле.

– Да! Ты видела? Ты знаешь, что с ней?

– Лучше спросите врача.

– Да-да, я уже спрашивал, он сказал – все хорошо, я смогу ее увидеть. Пошли… Где она?

– Нет, – замотала она головой. – Нет.

– Что? – Трубач внимательно посмотрел ей прямо в глаза. Санитарка спрятала лицо.

– Нет, не надо… Настя опять закрыла лицо руками. Трубач побледнел.

– Все плохо?

Она молчала.

– Все плохо? Да или нет?

– Да… Она умерла. Утром.

Трубач оттолкнул медсестру и бросился в коридор. За окном день. Значит, он проспал несколько часов, но самое страшное – он проспал смерть сестры! Этого не может быть! Этого быть не может!.. Он рванул к дверям отделения, но через минуту вынужден был ретироваться: странные санитары в десантных ботинках навели на него стволы и приказали вернуться назад, в палату. Можно было, конечно, пробиться силой, но далеко ли бы он ушел, если вокруг не один десяток точно таких же «санитаров»?

– Настенька, милая, – бросился он в коридоре к рыженькой девушке как к самому родному на свете человеку. – Помоги мне, а? Помоги выбраться отсюда, мне очень надо. А я потом вернусь и помогу всем остальным. Я, кажется, сообразил, что надо делать.

– Ну… я не знаю, – нерешительно сказала рыженькая. Ей и хотелось помочь симпатичному приезжему, и было страшно нарушить приказ. – Нам капитан Печенев строго-настрого приказал: никого без разрешения не выпускать – карантин, эпидемия.

– Дурочка, ты же видишь, я совсем не болен. Видишь, я ни капельки не хочу пить? Ну же, милая! Решайся, только быстрей!

И Настя, вздохнув, решилась:

– Там, в конце коридора, женский туалет. Окно открывается, мы всегда через него бегаем, когда надо во время работы слинять… Ну сестры я имею в виду.

– Ясное дело. Те, что помоложе, да? – Она кивнула. – Ну тогда давай проводи меня к этому самому окну. Иди вперед, чтобы я кого-нибудь не напугал до смерти. А то будет потом какая-нибудь бедняжка со страху писаться, как мужика увидит. – Он залихватски подмигнул ей. – Чего хорошего, верно?

– Ничего хорошего, – засмеялась она, смущенно прикрывая ладонью рот.

– Не боишься?

– А чего бояться? В крайнем случае скажу, что вам стало хуже, уж извините, и вас пришлось… того, в морг… Ну вы понимаете, да?

– То есть скажешь, что я помер, так? Ну спасибочки тебе!

– Да вы уж извините меня, если что, ладно? – повторила она простодушно. – А только что еще-то говорить?..

И она была права.