Текст книги "Леденящая жажда"

Автор книги: Андрей Таманцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 22 страниц)

– Что он имел в виду?

– Я тогда не понимала. Теперь мне кажется, что он пытался себя в чем-то убедить.

Соня пошла дальше. Мужчины за ней. Смотреть на отравленную воду никому не хотелось.

– В чем убедить? – спросил Голубков.

– Я не знаю… Не знаю…

Соня вдруг ускорила шаг. Как будто она куда-то опаздывала. Никто ни о чем ее не спрашивал, не мешал ходу мыслей. И были правы.

– Ах да, точно! Как я могла Забыть! Мы же… – Она вдруг задумалась, вертикальная морщинка круто перерезала лоб.

– Ну, ну, пожалуйста, не тяните!

– Постойте. Постойте. Я, кажется, поняла, все поняла…

– Что? Что?

– Да мы же с ним всегда гуляли только по маршруту Раскольникова…

– И что это значит?

– Это значит, что он, скорее всего, живет где-то в этом районе.

– Вы уверены?

– Да, кажется, да. Да! Да! На девяносто… на девяносто девять процентов.

– Это впечатляет. Но почему?

– Он любил Питер за то, что по нему мог ходить Родион Раскольников. И он не хотел отсюда уезжать именно поэтому.

– Чтобы не сходить с маршрута этого раскаявшегося убийцы? – Голубков с сомнением посмотрел на Софью Михайловну. – Я все больше убеждаюсь в том, что этот ваш Кукушкин был психически нездоров. А следовательно, наша версия становится все более правдоподобной…

– И более того, он говорил мне, что хочет каждый день проходить этот маршрут.

– Но зачем?

– Чтобы поддерживать в себе веру в собственную избранность.

Они свернули на Гороховую. Соня замедлила шаг. Остановилась. Всем даже показалось, что она увидела Кукушкина. Но никто из прохожих даже отдаленно не напоминал этого «Раскольникова от науки». Наконец она повернулась к мужчинам. Морщинка все так же рассекает лоб. Глаза горькие. Смотрят сквозь них. Голубков повернулся: обычный желтый шестиэтажный дом. Таких в Питере…

– Это дом Раскольникова. Он хотел жить здесь… Если он жив, то его можно найти только здесь…

У Голубкова зазвонил мобильник.

– Да, слушаю.

– Товарищ генерал, это Док. Ахмет жив. Он убил дальнобойщика и подбросил его труп вместо своего.

– Вот это – Раскольников, вот этот переступит, – сказал Голубков.

– Что? – не понял Док.

– Ищи его!

– Есть!

– Что? Что? – заволновались все, когда Голубков отключил мобильник.

– Да так, ничего, Ахмет еще жив, может, и вода не отравлена, но нам-то от этого не легче.

– Почему?

– Потому что он может это сделать в любую минуту. Может быть, он как раз сейчас выливает яд в реку…

ГЛАВА СОРОК ВОСЬМАЯ

Санкт-Петербург

12 июля 200… года, 09.30

Утром из подъезда одной из многочисленных питерских девятиэтажек вышел чернобородый, выбритый до синевы мужчина. На руке у него висела бесформенная черная сумка. В ней могло быть все, что угодно: от тренировочных штанов до бомбы с часовым механизмом. Но то, что на самом деле в ней лежало, было гораздо хуже.

Мужчина спокойно дошел до остановки, дождался автобуса. Затем зашел в метро и сел в поезд, направлявшийся в сторону центра.

Его словно окаменевшее лицо не реагировало на порывы ветра и мелкие, холодные капли дождя, стекавшие по щекам и дальше за воротник куртки. Только один раз, и то чуть заметно, уголок его левого глаза дернулся – когда в метро он услышал диалог двух женщин средних лет, направлявшихся, видимо, на работу.

– Опаздываем.

– Да, но делать нечего. Это самый быстрый способ.

– Слушай, сегодня совещание. По такому случаю могли бы поймать машину.

– Нет.

– Ну не разорились бы.

– Не в этом дело, ты видела, сколько милиции на улицах?

– А это что, везде так? Я думала, только в нашем районе.

– Телевизор по утрам не смотришь?

– А что?

– В том-то и дело, что посты повсюду. И это не ГАИ или там ГИБДД. От этих просто так не отделаешься. Проверяют документы у всего, что движется и не движется.

– А в чем дело-то?

– Понятия не имею. Не сообщают.

– Да ну? Неужели никто ничего не говорит?

– Так, ничего определенного. Какая-то операция по перехвату кого-то там непонятного.

– Ясно, как всегда.

Это и был тот единственный раз, когда на лице чернобородого отразилась эмоция или что-то хоть отдаленно ее напоминающее.

В его поведении не было ничего необычного. При внимательном наблюдении в глаза бросалась только одна деталь; он так бережно нес черную сумку, будто в ней был хрустальный ларец со смертью Кощея. Больше он ничем из толпы не выделялся.

На «Канале Грибоедова» он перешел на другую линию и вышел на станции «Василеостровская».

На узких, по сравнению с другими улицами Питера, линиях острова было много народу, все спешили на работу, несмотря на ранний час. Человек с черной сумкой спокойным, размеренным шагом направлялся к реке.

Моросящий дождь и не думал прекращаться. Капли затекали за воротник наполовину расстегнутой куртки, но он будто не чувствовал их.

На углу Первой линии и Большого проспекта он на мгновение остановился: внимание привлек милицейский пост. Сержант внимательно штудировал документы какого-то молодого человека, с виду похожего на азербайджанца.

– Слушай, командир, что я такого сделал?

– Спокойно, проверка документов.

– У меня все чисто. Что, разве кавказец обязательно террорист?

– Ну-ну, поговори еще!..

Казалось бы, Ахмету, а это был, разумеется, он, нужно было уходить как можно быстрее, но в силу вступила привычка к самоубийственной игре с опасностью: Ахмет остановился и какое-то время наблюдал за происходящим. Лицо его при этом не менялось.

Ему повезло, на посту никто не обратил на него внимания, и он столь же целеустремленно продолжил свой путь к реке.

Набережная напоминала размытую акварель с преобладанием грязно– желтого, коричневого и серого.

Но человеку с сумкой было, конечно, не до цветовой гаммы, его вело дело, которое он хотел выполнить во что бы то ни стало. Приблизившись к реке, он ускорил шаг. Почти что побежал. Медлить было нельзя – слишком рискованно, слишком много милицейских кордонов.

Какая-то женщина вздрогнула и обернулась, посмотрела ему вслед – так может бежать только самоубийца. А уж под колеса или в воду, – наверное, ему без разницы.

Оказалось, ни то ни другое.

Набережная была уже очень близко, когда бег внезапно прервался. Человек резко остановился.

Нет, это слишком просто. И неэффективно, эта вода протечет мимо. Ее никто не выпьет и не подохнет.

Здесь не место. Он должен найти такое, чтобы сразу в десятку. Чтобы все по высшему разряду.

И он такое место знал.

ГЛАВА СОРОК ДЕВЯТАЯ

Санкт-Петербург

12 июля 200… года, 14.51

У-у-у. У-у-у. Какой странный акустический эффект в этих дворах-колодцах! Звук как бы пытается вырваться наружу, туда, к маленькому квадратику неба, которое здесь кажется тяжелой свинцовой крышкой.

Жора Кирин всегда, когда заходил в такие дворики, начинал ловить эхо. Когда была середина рабочего дня, дом пустел, будто теряя кровь и силы, а эхо, наоборот, набирало мощь. Но сегодня таким образом он пытался побороть страх. Раньше это чувство было ему незнакомо. А сейчас оно с ним постоянно, после той истории с кассетой про глобальное отравление, которую он собирался обнародовать. По роковой случайности он знает то, что ему знать не положено. Это ему внятно объяснили, пригрозили, что любое слово – и…

В общем, страшно и никуда не спрятаться. Даже в его уютной, маленькой квартирке. Эти дни он был в отпуске без содержания, по причине «некоторых семейных обстоятельств». Так значилось в официальном заявлении. Он надеялся, что скоро все забудется и он снова вернется на любимое (так ему сейчас казалось) телевидение. А вчера опять его вызвали эти люди, и на этот раз уже потребовали «содействия», да так, что никак нельзя было отказаться.

Нужно найти человека. При этом они не знают, как его зовут, чем он занимается и где живет. Маразм! Адрес приблизительный – «дом Раскольникова». Итак, в его задачу входит расспросить живущих в этом доме. Это раз. Под предлогом съемки передачи «Жди меня» попытаться собрать о нем побольше информации. Это два.

Прийти к нему, заговорить с ним, уболтать, уговорить сняться, вызвать «съемочную группу». Это третье, и последнее, задание.

Идиоты!

Он задал им вопрос – почему именно он?

– Вы вызываете доверие… Нам нужен человек с телевидения… Вас никто не заподозрит.

Сами бы в зеркало посмотрели!

Но выбора нет. Ему пообещали большие проблемы, если он не справится. Какие проблемы – не уточнили. Вот поэтому и страшно.

И еще есть фотография тридцатилетней давности. Ее дала женщина, которая в этот раз была с ними в кабинете, Софья Михайловна, – по-видимому, подруга молодости разыскиваемого Кукушкина. Тогда у него была эта фамилия.

«Правильно, я бы тоже такую глупую фамилию сменил», – подумал Жора Кирик.

У одного из подъездов сидел батальон бабушек. «Вот те на, скамейка! – подумал Жора. – Первый раз вижу людей, просто сидящих во дворике такого рода. Как тут вообще сидеть можно? Это же карцер, каменный мешок, камера пыток. А эти сидят! И ничего!»

Бабушки в свою очередь неодобрительно поглядывали на вроде бы серьезного молодого человека, который вел себя как какой-нибудь хулиган-подросток. А Жора, крикнув еще пару раз, прислушался к эху и, поймав на себе осуждающий взгляд местных церберов, нимало не смущаясь, подошел к ним, расплылся в дежурной улыбке телевизионного журналиста:

– Здравствуйте.

– Здравствуйте, здравствуйте, коли не шутите, – почти хором ответили они.

– Скажите, пожалуйста, где я могу найти вот этого человека? – Жора показал им старую фотографию из лаборатории, которую дала ему Софья Михайловна. – Вроде в вашем доме живет.

– Нет. Не знаем мы такого. Не знаем. Не знаем, – заговорили в один голос бабушки.

– Ой, смешной-то он какой! На зяблика похож, – подобрала очень точное сравнение для молодого Кукушкина одна, самая смешливая из них.

Старушка-веселушка – так мысленно окрестил ее Жора, всем всегда придумывающий прозвища.

– Да нет, не на зяблика, а на селедку! – попробовала поспорить с ней другая.

«Она и сама похожа на селедку, значит, будет Селедкой», – снова подумал Жора.

– Знаете, это очень старая его фотография. Лёт тридцать назад, наверное, сделана. Он должен был очень измениться.

– Так как же, милый, мы его тогда узнать можем?

Не получается! Жора стал волноваться. Веселое трещанье бабулек уже внушало ему ужас. Они могут целый день обсуждать эту фотографию и не сказать ничего.

– Но я уверен, что он живет в вашем доме. Он ни на кого из ваших соседей случайно не похож?

– Постой-постой. Ну-ка дай еще глянуть. Девочки, посмотрите, а не наш ли это Николка? – Самая смешливая бабушка, Старушка-веселушка, скорее всего, была и самой зрячей из них.

– А похож.

– Точно, это он.

– Какой селедкой был, такой и остался, – констатировала Селедка.

– «Каким ты был, таким ты и остался… – проникновенно запела одна из «девочек», – орел степной, казак лихой…»

– Ну, ну, милые. Давайте! – Жора суетливо переводил взгляд с одной на другую. А они продолжали веселиться.

– Ой, да уж лихой он у нас казак! – почему-то захихикали в один голос подружки.

– Ой, орел… – Певшая старушка, видать, давно уже присматривалась к нему.

– Да не орел он, а ободранный воробушек. Мы так его и называем – Иволга. Фамилие у него такое – Иволгин. – Старушка-веселушка была самым полезным информатором.

– А-а-а звать его как? – Жора стал даже запинаться.

– Коля. Николай то есть.

– А по батюшке?

– Что-то отчество у него такое интересное. Ой, память моя девичья, – запричитала маленькая, сморщенная старушка в ярко-розовом джемпере с люрексом.

Кокетка – так обозначил ее для себя Жора.

– Нерусское, что ли?

– Да нет. Самое что ни на есть русское.

– Эр, эр. На букву «эр» начинается.

– Романович?

– Да нет, это бы я вспомнила.

– Родионович. Точно, – сказала Старушка-веселушка, обладающая, по-видимому, не только самым хорошим зрением, но и самой хорошей памятью.

«В яблочко! Ну и имечко Кукушкин себе подобрал! Иволгин Николай Родионович. Здравствуйте, Федор Михайлович…»

– А зачем это он вам понадобился? – игриво поинтересовалась Кокетка.

– Для очень важного дела.

– Интересно, что за дело может быть у Иволги?

– Знаете такую передачу «Жди меня»?

– Ну знаем. Как не знать-то.

– Мы делаем программу про него. Ищет его один человек.

У бабулек после этой фразы лица перекосились, вытянулись как одно – то ли от удивления, то ли от зависти. Заговорили все разом и сказали даже больше, чем нужно. Через пять минут после разговора с ними Жора уже знал практически все из настоящей жизни Кукушкина-Иволгина – не только где живет, но и во сколько приходит домой, что из продуктов покупает, какое белье на балконе сушит.

Поток информации казался неистощимым. Но вот из окна долетели позывные очередного сериала, и бабушек со скамейки будто ветром сдуло. Проблемы героев мыльных опер были для них гораздо понятнее и интереснее, чем проблемы соседа по лестничной площадке.

Деревянная обшарпанная дверь. Безголосый звонок.

«Кажется, будто пахнет здесь мышами и убийством, – промелькнула странная мысль. Жора вообще очень любил сочетать несочетаемое. – Вот только интересно, предстоящим или уже совершенным убийством. И при чем тут мыши? Может, здесь пахнет «невинно убиенными» мышами?»

Он деловито постучал.

Через какое-то время послышалось старческое шарканье тапками. Но дверь не открылась. Жора постоял ещё несколько минут, лотом постучал настойчивей. Ноль реакции. Тапки за дверью притихли. Человек, на ноги которого они были надеты, затаился, как заяц под кустом. Жора постучал угрожающе. Тапки снова зашуршали. Подействовало!

– Кто там? – Голос за дверью был какой-то сиплый и почти безжизненный.

– Николай Родионович?

– Да. Что вам нужно?

– Откройте, пожалуйста. Мне необходимо поговорить с вами.

– О чем?

– Понимаете, я с телевидения…

– Мне не о чем с вами говорить.

– Подождите, не уходите… Вас ищет один человек. Одна ваша старая знакомая…

Дверь со скрипом приоткрылась. На Пороге стоял тот самый Кукушкин. Сравнивая его с фотографией тридцатилетней давности, Жора сделал вывод, что годы его не пощадили. Редкие седые волосы по непонятной причине торчали в разные стороны, как будто только что получили изрядный электрический заряд. Бледное, исчерченное морщинами лицо пугливо скрывалось за, кажется, все теми же очками с толстыми стеклами, что и тридцать лет тому назад.

И глаза… глаза с тем же неуловимым безумием. Однако полностью дверь так и не открылась, ее сдерживала железная цепочка. Жора понял, что шансов попасть внутрь у него все так же немного. Кукушкин-Иволгин с подозрением смотрел в щель дверного проема, как выглядывает устрица из своей раковины.

– Кто меня ищет?

– Я же сказал, одна ваша старая знакомая.

– Как ее зовут?

– Софья Михаиловна.

Старик окаменел. Глаза за толстыми стеклами стали неестественно большими.

– Нет… не знаю такой. Не знаю, не знаю… – выдавил он.

– А вы попытайтесь вспомнить. Это было около тридцати лет назад…

– Нет, не помню… И при чем тут ваше телевидение?

– Мы снимаем новый выпуск программы «Жди меня». Вы, наверное, смотрели ее? Это очень известная программа.

– И что дальше? Я не понимаю, при чем тут моя скромная персона.

– Понимаете, в этой передаче находят друг друга люди, которые долгое время не виделись. И…

– Нет. Нет. Нет. Нет, – вдруг забормотал он, – мне это неинтересно…

Он попытался закрыть дверь. Жора успел вставить в дверной проем носок ботинка.

– Прекратите хулиганить! – возмущенно закричал Кукушкин.

– Но разве можно так поступать с женщинами. Она вас ждала, искала, надеялась…

Жора с радостью заметил, что губы Николая Родионовича начали трястись, глаза заблестели от навернувшихся слез.,

– Вы врете… Она умерла. Я знаю.

– Нет, она жива. И она вас ищет.

– Я вам не верю!

– Почему?

– Где она была все эти годы?

Жора понял, что такой сентиментальный момент упускать нельзя. Куй железо, пока горячо, бери быка за рога!

– Николай Родионович, простите, но мне кажется, что это разговор не совсем для лестничной площадки. Может…

– М-да, хорошо, проходите… нет, постойте. Покажите ваше, как это… как его, ну это, удостоверение журналистское, да.

– Вот пожалуйста. – Жора с готовностью протянул свою книжечку, выглядевшую вполне солидно для его далеко не самого крупного в Питере телеканала.

Кукушкин долго держал ее дрожащими руками, сравнивая изображение самодовольной Жориной физиономии на пропуске с улыбающимся во весь рот оригиналом. Сходство его вполне удовлетворило. Но…

– Как вы докажете, что вы от нее?

– Я не знаю… Я думал, что…

– Понятно. Разговор окончен.

И он снова попытался захлопнуть дверь перед самым носом бедного Кирика. Рыбка опять срывалась с крючка.

– Подождите! – нервно закричал Жора, одновременно с этим повторил прием с носком ботинка,

– Не хулиганьте! – тоже перешел на визгливый крик Кукушкин, судорожно вцепившись в дверную ручку.

– Вот посмотрите. Вот. Взгляните. – Жора протянул фотографию, взятую у Сони.

Фотография, по-видимому, была еще из лабораторных времен. Она и Леша Кукушкин в белых халатах на фоне стеллажа со множеством пробирок, вероятно, были застигнуты врасплох местным «папарацци» во время какого-то серьезного разговора: Соня выжидающе смотрела на него, а Кукушкин обернулся лицом к фотоаппарату и возмущенно что-то кричал в объектив. Сзади улыбающийся Семенов строил рожки у него над головой.

Кукушкин долго рассматривал снимок:

– Это она вам дала?

– Да.

– Вот она? – снова спросил он, указывая пальцем на девушку на фотографии. Палец заметно дрожал.

– Да. Может…

– Да, достаточно уже соседям бесплатный спектакль устраивать. Финита ля комедия, – закричал Кукушкин куда-то в пространство.

Он долго суетился около двери, недоверчивая цепочка дольше хозяина протестовала против непрошеного гостя. Но через некоторое время и ей пришлось сдаться.

Еще через минуту Жора шел за шаркающим по ободранному паркету несостоявшимся научным светилом. Комната, в которую они вошли, богатством обстановки отнюдь не отличалась. Стол, заваленный бумагами, матрас на полу – в общем, в интерьере кукушкинского жилища ничего особо интересного для цепкого журналистского взгляда не нашлось. Разве только небольшая репродукция «Сикстинской Мадонны», по-видимому вырванная из журнала «Огонек» и висевшая на стене с засаленными обоями.

– Присаживайтесь.

– Спасибо, – нерешительно пробормотал Жора, оглядывая комнату в поисках свободного стула.

– Теперь начнем с самого начала.

– Хорошо.

– Расскажите мне о ней. Где она пропадала?

– Она утверждает, что пропали вы. В буквальном смысле. Она думала, что вы умерли.

– Как она узнала, что я жив?

– Не знаю. Может, женская интуиция?

– Неубедительно.

– А что вас может убедить?

– Факты, только голые факты. Да, тут у вас еще одна неувязочка. Допустим, о том, что я жив, она еще могла интуитивно догадаться, но… о том, где я сейчас живу, не знает никто. Интуиция, я думаю, тут бессильна. Что вы ответите на это?

Да, попался. А он еще соображает. Как, как она мне говорила? Вспоминай, Жорочка! Так, пока время потянем.

– то и отвечу, что вы недооцениваете женщин. Тем более Софью Михайловну.

– Не вам об этом судить. Не лезьте своими…

– Я и не лезу. Я просто хотел разъяснить вам эту – как вы сказали? – «неувязочку».

– Давайте же. Я жду.

– Не знаю, как дело обстоит у вас с памятью, но у Софьи Михайловны она просто потрясающая. По крайней мере, в том, что касается вас.

– Неужели?

– Она прекрасно помнит все ваши разговоры, – видимо, они ей особенно дороги. И она была просто уверена, что вы можете жить только в этом доме.

– Почему?

– Только в этом доме может жить человек, который наизусть знает целые главы из Достоевского.

– Почему?

– Вы спрашиваете об этом меня? Вы же сами тридцать лет назад говорили, что мечтаете каждый день проходить по тому маршруту; по которому шел когда-то Раскольников. И выходить именно из того дома, откуда выходил он.

– Это же не факты, а всего лишь рассуждения.

– Но они, согласитесь, действительно оказались правильными.

– Это чистая случайность.

У Жоры зазвонил мобильник. Он отошел немного в сторону.

– Алло, Георгий Константинович. Это Голубков.

– Да.

– Что – да? Вы нашли его?

– Да.

– Вы у него в квартире?

– Да.

– Мы можем подъехать?

– Еще не знаю. Сейчас, минутку. Я перезвоню.

Жора повернулся к Кукушкину, напряженно пытавшемуся услышать голос в телефонной трубке. Но, видимо, у него это не получилось.

– Николай Родионович, мне сейчас позвонили из редакции, они спрашивают, не будете ли вы против, если мы проведем сейчас предварительную съемку.

– Я не давал согласия ни на какую съемку.

– Ну так в чем же дело? Дайте.

– Не дам.

– Почему?

– Я не хочу, чтобы моя личная жизнь попала на экран. Я допустил ошибку, пустив вас сюда.

Жора вздохнул, снова отошел в сторону и сообщил Голубкову:

– К сожалению, не получается. Он не согласен.

– Почему?

– Говорит, что не хочет, чтобы его личная жизнь попала на экран.

– Понятно. И ни в какую?

– Нет. Я пытался.

– Подождите, не отключайтесь. Сейчас с ним кое– кто тут поговорит. Дай ему трубу.

– Хорошо. Николай Родионович, это вас.

– Меня?

– Да.

Кукушкин трясущимися руками схватил мобильник, поднес к уху и замер. Он услышал ее.

– Здравствуй, Леша. Я думала, что никогда уже больше не услышу твой голос.

– Здравствуй, Соня… – Язык упорно не хотел его слушаться, и он замолчал.

– Леша, Леша, ты меня слышишь? Алло, алло…

– Я тоже уже не надеялся на то, что ты меня еще помнишь.

– Я помню, я все помню. Леш…

– Да, Соня…

– Можно я приеду?

– Сейчас?

– Да, зачем медлить? Не так уж много времени осталось…,

– У кого?

– У меня… и…

– Что? Что с тобой? Ты больна?

– Нет, нет. Я приеду, ладно?

– Да– да, приезжай.

– Леш, я сейчас на телевидении, эти товарищи помогли мне тебя отыскать. Я им так за это благодарна. Я уже потеряла надежду тебя найти. Ты не будешь против, если они приедут со мной?

– Соня, зачем это?

Кукушкин дрожащей рукой держал телефон, рукавом другой вытирал снова навернувшиеся слезы. Жора отвернулся. Зрелище было не из приятных.

– Хорошо. Приезжайте. Соня… Мне так тебя не хватало…

– Мне тебя тоже…

Сегодня был поистине удачный день для сидящих на лавочке старушек.

Через полчаса после появления любопытного журналиста к тому же самому подъезду, где проживал Николай Родионович Иволгин, подъехал черный «фольксваген-пассат». Из него вышли четыре человека. Судя по всему, это была съемочная группа известной телепередачи «Жди меня». Первым из машины вышел интересный немолодой человек, вальяжно размахивавший микрофоном, на котором почему-то не было эмблемы телеканала. Он галантно открыл перед дамой, сидящей сзади, дверцу, и они вместе устремились к подъезду Иволги.

– Девочки, да неужто это она нашего Иволгу ищет?

– Да нет, уж слишком молода.

– Какое – молода! Ты глаза свои слепые-то разуй! Молода… да ей чуть меньше, чем нам будет.

– Ну ты загнула!

– Вы не смотрите, что она как наша молодежь одета. И походка у нее уже не девичья.

– Ну все равно, Иволга-то ей зачем сдался? Он ведь страшный такой, да и психованный… Я тогда в магазин шла… и он мне навстречу…

Вслед за женщиной из машины вылезли два крепеньких молодых парня в серых жилетках со множеством карманов, деловито покопались в багажнике и достали внушительных размеров видеокамеру и не менее внушительный штатив. Это были Артист и Пастух.

Пастух, видимо изображавший оператора, взгромоздил камеру на плечо и бодро зашагал в том же направлении. Артист, которому досталась роль ассистента, долго пытался найти наиболее оптимальный вариант переноски штатива, чтобы создалось впечатление, что он занимается этим всю свою жизнь.

Звонок. Шарканье тапок по паркету. Испуганный взгляд покрасневших глаз из щели двери, сдерживаемой цепочкой.

– Здравствуй, Леша. Это я… Не узнал? – Софья Михайловна волновалась не меньше Кукушкина.

– Здравствуй, Соня. Как я могу тебя не узнать! Ты почти не изменилась… – Его голос дрожал и срывался совсем по– стариковски.

– Ты издеваешься? – Соня вдруг вспомнила свою привычную манеру общения с ним.

– Нет.

– Кукушкин, может, ты наконец-то пустишь нас хотя бы в коридор? – Действительно, таким тоном гораздо проще, спокойней с ним разговаривать.

«Прочь глупую сентиментальность», – подумала она.

– Ой, прости, Соня. Я растерялся и забыл тебя… вас пустить. Сейчас, одну минуту. Да, ты совсем не изменилась, те же интонации. Только я сейчас уже не Кукушкин, не надо так меня называть.

– А как надо?

– Иволгин.

– Чудно. Иволгин так Иволгин. Мне несложно. Ну как, справился товарищ Иволгин со своей дверью?

– Да, уже… проходите… – Он увидел еще троих человек, стоящих за Соней. – А почему вас так много?

– Много? Ты не знаешь, что такое съемочная группа? Журналист. Оператор. Ассистент оператора…

– У меня тут уже сидит один журналист.

– Так они же напарники, – нашлась Соня.

– Ладно, проходите.

Вся «съемочная группа» прошла в комнату. Артист умудрился несколько раз стукнуть штативом по старой мебели, в изобилии стоящей в коридоре. Старый стеклянный графин с водой на советском, ставшем уже раритетом комоде слегка покачнулся и пододвинулся к краю. Кукушкин вздрогнул и быстро обернулся. Бросился к комоду и поставил графин на прежнее место. Артист смущенно развел руками:

– Не разбился же.

– Поосторожней надо быть, ты не на брифинге, – со строгим выражением лица сказал ему Пастух.

– Прости, я нечаянно.

– У хозяина прощения проси, а не у меня.

– Простите.

– Ничего страшного. Только больше ничего не роняйте. Здесь много ценных вещей.

Последнее на правду было непохоже. Они прошли в комнату. Соня с грустью оглядела ее незатейливый интерьер. Кукушкин-Иволгин засуетился, освобождая посадочные места. Это было проблематично: на них, вероятно, уже за много месяцев накопилась порядочная куча не вполне понятного хлама.

– Леша, ты, я вижу, комфортом себя не балуешь.

– Сонь, ты же знаешь, что я никогда себя ничем не баловал. – И он впился в нее долгим болезненным взглядом.

Соне почему-то стало страшно.

Пастухов с Артистом старательно пытались изображать из себя матерых телевизионщиков. Голубков достал карманный блокнот, ручку, почесал ею за ухом и принялся что-то увлеченно записывать. Потом укоризненно посмотрел на растерянного Пастуха. Тот для правдоподобия вертел в руках экспонометр, будто бы производил замеры. Этот прибор он видел впервые. Выглядело все это не очень правдоподобно. Артист решил помочь, как помог бы партнеру по сцене. Но, к сожалению, материалом он, что называется, не владел. Поэтому, когда Пастух сказал: «Подготовься к пробной съемке. Сейчас начнем», – он засуетился:

– Да сейчас принесу этот, как его, ну этот, черт…

– Штатив?

– Да, точно. Ой, вот он, штатив.

Кукушкин подозрительно посмотрел на напрягшееся лицо Пастуха.

– В самом деле.

Артист попытался приспособить камеру к штативу, но, как это делать, он не знал.

– Жора, помоги, мы, кажется, не тот штатив взяли.

– Как это – не тот? – не понял эту игру занятый собственными переживаниями Жора. – Других штативов не бывает.

Кукушкин подозрительно посмотрел на «телевизионщиков».

– Я просто хотел сказать, что тут что-то сломалось… – все еще пытался выкрутиться Артист.

Он бросился к двери, снова чуть не сбил графин, и снова Кукушкин бросился этот графин спасать.

– А, ты имеешь в виду спецштатив! – нашелся наконец Жора.

Но было поздно. Кукушкин все понял.

– Вон! Убирайтесь вон! Вы… вы… обманули меня! – вскрикнул он и судорожно схватился за сердце.

– Леш, что с тобой? – подбежала к нему Соня.

– Отойди от меня… Ты предала меня! Я не мог от тебя такого ожидать! «О женщины, ничтожество вам имя…» Я думал, ты одна из всех их стоишь жизни… Я одну тебя хотел спасти…

– Спасти от чего? – вмешался в разговор Артист. Тут уж было не до конспирации.

– Как вы могли ее спасти? – подлетел и Голубков.

– Говори, старик! – схватил Кукушкина за грудки Пастухов.

Хорошо, что здесь не было Трубача.

– Не скажу! Вы не дождетесь!

– Тогда… Тогда… Товарищ генерал, дайте мне пистолет, – жестко сказала вдруг Огинская. – Я во второй раз в жизни убью человека.

– Не надо! Я сам умру! Сам!

– Ты не умрешь! Ты опять обманешь! Дайте мне пистолет.

– Софьи Михайловна, вы что?!

– Кукушкин, ты изобрел противоядие?!

– Скажи, старая сволочь, ведь город же погибнет!

– Какой город?! – опешил Жора. – Питер? Ах ты мразь!

Но Кукушкин никого не слушал, ни на что не реагировал. Он сам для себя произносил монолог, который придумал, наверное, уже очень давно. Это должен был быть монолог, который по закону жанра трагедии произносит в финале главный герой. Кукушкин чувствовал приближение этого самого финала. Трагического финала.

– Во всем мире должны были остаться только мы с тобой, Соня! Я бы спас тебя… Все эти людишки давным-давно заслужили смерти. Они ждут ее. Умоляют о ней… И я им хотел ее дать. Я хотел устроить Апокалипсис. Я вырастил чуму. Да– да. Чуму! Соня, это ведь я направил нашу работу в это русло, но тогда я не знал зачем. А теперь знаю. Это был бы самый великий научный эксперимент всех времен и народов. И он будет! Вам не помешать мне! Я уже закрутил это колесо. И только я еще могу его остановить! Но вы этого не дождетесь! Вы все умрете, подохнете как собаки… Как животные. Ведь человек, в сущности, и есть обычное животное, за всю историю своего существования он не смог подняться выше этого. И только некоторые смогли прорваться к высшим уровням. Они выживут после этой чумы и создадут новую расу, расу сверхлюдей. Соня! Мое дитя, мое орудие отмщения я назвал твоим именем, я думал тогда, идиот, что ты выше их и что ты будешь со мной. Все остальные должны погибнуть, они использованный биологический материал, они всего лишь сырье для нового поколения. Но сейчас человеческая масса уже не нужна, она тормозит развитие новой расы. Так что готовьтесь к Высшему Суду! Этот час почти уже настал. И ты, Соня, готовься! Ты скоро встретишься со своей тезкой, с Софией мудрой, которая меня, в отличие от тебя, не предала…

Кукушкин снова схватился за сердце, но на этот раз к нему никто не подбежал. Все, замерев, смотрели, как выкрикивает что-то несусветное старый, больной, сумасшедший человек.

Кукушкин неожиданно рванулся к старому комоду, уставленному лекарствами, схватил флакон, с виду напоминающий валерьяновые капли, и залпом выпил его. Потом выпрямился, обвел торжествующим взглядом всех присутствующих, рванулся было к графину, но налетел на Артиста и упал…

Судорога свела все его тело. Он неестественно выгнулся и застыл.

Он был мертв.

– Противоядие! Он так и не сказал, где противоядие! – закричала Соня.