Текст книги "Еретик"
Автор книги: Андрей Степаненко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)
– Где дом Никифора-ткача, сына Марии и Нестора? – подошел Симон к восточным воротам квартала.
– Прямо, – указал рукой охранник, – а на шестой улице повернешь направо. Там подскажут.
Симон поблагодарил, положил на стол мелкую серебряную монету и быстро двинулся по главной улице. То, что ткачи выставили охрану, было тревожным признаком. Люди уже боялись, а отсюда до массовой резни было – рукой подать. Симон слишком хорошо помнил, как это происходило тогда, двадцать восемь лет назад. Пожалуй, лишь появление такой фигуры, как Елена, могло изменить то, что уже казалось неизбежным.
– Кто такой? Куда идешь? – почти на каждом перекрестке останавливали его, и Симон машинально отвечал и двигался дальше. Он уже чуял, что именно здесь ее не найдет, – записка была, скорее всего, лишь знаком, хотя знак этот был поразительно явным.
«Да, и комета…» – машинально подумал он и тут же отбросил эту мысль. Совпадение оно и есть совпадение.
Он повернул на шестой улице, как сказали, направо и остановился. Вокруг кипела работа. Дети от четырех до двенадцати сортировали шелковичные коконы, парни отпаривали их в огромных чанах, а девицы мотали тончайшую нить на ткацкие катушки. А там, внутри дворов, за толстыми стенами слышалось деревянное щелканье самих станков – работа настоящих мастеров.
– Никифор-ткач здесь живет? – поинтересовался Симон.
– Подожди, – кивнул только что болтавший коконы в чане парень и стремительно скрылся за резной дверью.
Симон улыбнулся. Он знал, что когда обещанное солдату освобождение рабыни состоится, цепочка следствий стронется со своего места, и лично он снова станет для небес никем.
– Я из Кархедона, – представился Симон вышедшему старику и приготовился рассказывать самое неприятное – о казни, – Никифор-солдат – ваш сын?
– Внук, – мрачно отозвался дед. – Но если ты о Елене пришел спросить, то мы ее уже продали.
– Продали? – удивился Симон и тут же сообразил, что старик явно знает о смерти внука, но не знает о вольной для рабыни, а значит, почта военных сработала быстрее имперской.
– И кому?
– В дом сестер [47]47
Сестра – обычное для античного времени название проститутки.
[Закрыть], – пожал плечами старик, – куда же еще? Ремесла она не знает, а телом еще видная…
«Ремесла не знает…» – стукнуло в голове Симона, и в лицо тут же бросилась кровь. Это могла быть только высокопоставленная монашка или знатная матрона. Никому иному не ведать ремесла в Кархедоне не дозволялось.
– Это здесь недалеко, – показал направление старик, – солдатский бордель сразу за храмом Святого Грегория.
«Нет, это не может быть она… – глотнул Симон, развернулся и едва ли не бегом двинулся по залитой оранжевым светом улице обратно, к восточным воротам квартала. – Царицу Цариц невозможно засунуть в бордель…»
И он сам же понимал, что это все отговорки.
* * *
Амр и Менас ждали возвращения наместника Элефантины довольно долго. А они все говорили и говорили. Теодор все никак не мог поверить, что столь очевидная, только что бывшая в руках военная удача от него отвернулась. Но Амр думал о своем.
– Значит, я теперь преступник? И стою на земле врага?
– Да, – кивнул Менас. – Но теперь это неважно. Теодор напасть уже не рискнет.
Амр обернулся. Двенадцать тысяч евреев-добровольцев, наверное, со всех подконтрольных Элефантине земель, стояли прямо за тоненькой шеренгой Амра и ждали только одного – команды.
– Они не воины, – покачал головой Амр, – они такие же, как мои. Только доспехи красивые. И если Теодор это поймет…
– Я знаю Теодора, – презрительно рассмеялся Менас, – уж, поверь мне, он струсит.
Там, впереди что-то яростно крикнул Теодор, и командующие развернулись, а Моисей двинулся назад – строго по правилам, неторопливо, с чуть отстающими адъютантами по бокам.
– Ну, что?! – еще на приличном расстоянии крикнул Менас. – Что там?!
– Ты знаешь Теодора, – без эмоций отозвался еврей и подъехал ближе.
Менас прищурился.
– И все-таки, я не пойму, что произошло? Спасибо, конечно, за помощь, но почему ты их сюда привел?
Наместник Элефантины пожал плечами.
– Мне привезли перечень вопросов Кархедонского Собора. И я его внимательно прочитал.
Купец недовольно пыхнул.
– Так и я его читал. Что «Экстезис» не примут, и так было ясно. Нового-то ничего нет!
Старый еврей глянул на оранжевую полосу кометы над головой.
– Ты не видел уходящий имперский флот? Или ты не считаешь атаку на курейшитов чем-то новым?
– Все я видел, – досадливо отмахнулся Менас. – Но при чем здесь Собор?
Моисей покачал головой.
– Догмат о двух природах Спасителя это – война на уничтожение всех. Вообще всех. Ну, кроме ватиканских кастратов.
Купец растерянно хмыкнул.
– Ну-ка, объясни…
– Все просто, – без эмоций произнес еврей. – Те, для кого Христос – лишь человек, вроде Амра, теперь бунтовщики против Бога, то есть, враги. А те, для кого Христос – только Бог, вроде тебя, еретики, то есть предатели.
Менас непонимающе тряхнул головой.
– А где логика?
– А им не нужна логика, Менас, – покачал головой Моисей, – им нужно совсем другое. От курейшитов – Пролив. От евреев – Палестина. От армян – Кархедон. А от вас, Менас, – ваш Египет.
Купец потрясенно замер.
– И они уже начали – с курейшитов… – пробормотал он и тут же взял себя в руки. – Но мы еще посмотрим, кто кого! Ираклий напрасно думает, что мы это так оставим! Если он хочет войны, он ее получит!
Еврей покачал головой.
– Ираклий всегда был против этого, но силы неравны. Армяне уже давно проигрывают кастратам. Сам знаешь, разрушать намного легче, нежели строить.
Внимательно слушающий Амр недоверчиво хмыкнул.
– Но люди империи не поймут и не примут этот заумный догмат о двух природах. Разве может его понять кто-то, кроме философа?
– Да, люди его не поймут, – кивнул еврей, – но они его примут. Они его уже принимают.
– Но почему?! – одновременно вскинулись Амр и Менас.
– Потому что империя наполнена варварами. А для варвара догмат о двух природах и особенной роли Девы Марии означает одно: его принцесса, давно уже родившая Ираклию помазанника, может претендовать на роль первой Царицы империи.
– Это же резня… – потрясенно выдохнул купец, – хуже, чем при Фоке!
– Именно этого они и добиваются, – кивнул еврей.
* * *
Симон торопился, но площадь у храма Святого Грегория была битком забита, и он застрял. Съехавшиеся со всего Египта на праздник Нила монахи – даже язычники – теперь горячо обсуждали догмат о двух природах. Чем это обернется, понимали все.
– Варвары точно мятеж поднимут! – кричали одни.
– Он только кастратам и выгоден! – возбужденно гомонили другие. – Только у них Церковь по женской линии [48]48
Практика передавать высшую церковную власть по женской линии (от дяди по матери к племяннику) завершилась лишь со смертью Пия VI (1775–1799) благодаря Наполеону, завоевавшему Папское государство.
[Закрыть]передают! Потому что своих детей нет…
Симон лишь морщился и, раздвигая плечами потных монахов, прорывался к солдатскому борделю. Никто из этих возбужденных «теософов» не понимал главного: они проиграли ровно в тот миг, когда польстились на теософскую красоту «непорочного» зачатия Христа. А эта схема была кастратской изначально, ибо выводила за рамки теософии само мужское начало, а Спаситель представал итогом соединения женщины и априори бесполого «святого духа».
Когда людоед Аббас впервые услышал от Симона о непорочном зачатии, он перепугался насмерть, не за себя – за тех, кто на эту ловушку поддался.
– Вы в своем уме? Зачем вам брать на себя чужое проклятие?! Да еще кровное!!!
Симон удивился, попросил разъяснить, а когда медленно, шаг за шагом, проникся логикой людоеда, похолодел.
Да, для Всевышнего плюсы в таком «зачатии» были немалые. Ибо кровь главной Девы человечества не проливалась, а значит, «Отец» оставался чист перед кем бы то ни было. Однако тогда выходило, что ритуальное, самое первое, кровопролитие совершил Спаситель, проткнувший девственную плевру головой – изнутри!
– Бедное дитя, – качал головой людоед, – это же хуже материнского проклятия…
Первое время Симон пытался отстоять право этой интересной теософемы на существование, однако, чем дальше, тем лучше понимал: непорочное зачатие – ловушка, причем из разряда черной магии. Хочешь, не хочешь, а на Спасителе с рождения повисало кровное преступление против матери и проклятие всего ее рода. С таким «наследством» он и себя спасти бы не смог, а уж тыкать этим кровным преступлением в глаза можно было любому. Ибо если даже лучший из людей безнадежно проклят, то что говорить об остальных?
Но еще хуже выходило, если считать Спасителя еще и Богом-Отцом. Человек, уже виновный в пролитии девственной крови своей матери, становился виновен еще и в пролитии самой священной крови во Вселенной, крови Создателя! Это вообще выводило потомство Адама за рамки закона.
– Нет-нет, – попытался объяснить он Аббасу, – они хотят сделать виновными в пролитии крови Бога только евреев.
Людоед опешил.
– Ты же сам говорил, что для вашего Бога, нет ни эллина, ни иудея. Или Его слово для вас ничего не значит? Будь уверен, ваши черепа будут висеть на кольях вкруг Его хижины совершенно неотличимые один от другого.
Симон попытался возразить, а потом понял, что возражать нечем. Люди – все – были детьми одной праматери, а значит, и проклятие ложилось на всех, – как ни маскируйся. Однако сильнее всего людоеда встревожило то, что Бог решил спуститься в мир в теле человека.
– А кто же тогда следит за небесами?
– Он сам и следит… – пожал плечами Симон. – Кто же еще?
– Не обманывай себя, брат, – поджал губы Аббас. – Для Бога стать человеком все равно что для воина надеть женскую юбку. Обратно никто не поднимается.
Симон тогда лишь криво улыбнулся. Он знал, откуда такое суеверие. В племени Аббаса царили весьма жестокие правила, и пока мальчишка не показал себя воином, он должен был носить бабскую юбку и оказывать старшим кое-какие женские услуги [49]49
В ряде примитивных племен эта практика существует и поныне.
[Закрыть]. Бог знает, сколько это длилось, а потом Аббас, тогда еще подросток, сколотил парней вокруг себя и после жуткой резни предложил согнанным в кучу израненным старикам простой выбор: юбка – до конца жизни [50]50
Эта практика сохранялась, по меньшей мере, до середины 20 в.
[Закрыть]или смерть. И двое бывших воинов предпочли жизнь. Симон видел их – старых, больных и заискивающе скалящихся в надежде, что им швырнут кость.
С тех пор племя как сглазили, и вместо плавного, по одному, перехода в новое качество – молодого воина, мальчишки каждые десять-пятнадцать лет объединялись и устраивали резню. И лишь Аббас уже третий переворот подряд избегал общей участи.
– Я знаю жизнь, Симон, – качал головой Аббас, – никто добровольно вниз не сходит. Там, Наверху был какой-то переворот, и на вашего Бога надели человеческое тело, как наши мальчишки надевают на постаревших воинов женские юбки.
– Может быть, он просто сошел с ума? – предположил тогда Симон, просто, чтобы хоть что-нибудь добавить.
Однако чем больше шло времени, тем сильнее овладевали им эти новые мысли. Как ни крути, а законы мироздания действительны для всех, даже для их Создателя – на то они и законы. А потому старый бабуин ничем иным кончить и не мог – или юбкой, напяленной Ему кем-то из подросших, вовремя не удавленных самцов или безумием.
Впереди показался солдатский бордель.
– Мир вам, – кивнул он стоящему у входа охраннику. – Где управляющий?
Охранник молча ткнул рукой в сторону увитой виноградом беседки, и Симон, зачерпнув на ходу воды из фонтана, плеснул себе в лицо и подошел к седому благовидному старцу.
– Вы на днях купили женщину по имени Елена.
Управляющий, соглашаясь, кивнул.
– Однако сделка совершена беззаконно, – продолжил Симон, – Елена получила свободу от своего первого хозяина задолго до продажи. Я лично составлял вольную грамоту перед его смертью.
Управляющий поморщился и развел руками.
– Не могу вам помочь, святой отец. Я ее уже перепродал.
Симон опешил.
– Так быстро? Но почему?
Управляющий старательно улыбнулся.
– Елена оказалась непригодной для нашей работы. Нравится-то она многим, но вот… что касается остального… не выходит с ней у клиентов.
Симон пошатнулся и прислонился спиной к раскаленному солнцем деревянному столбу беседки. Это заклятие наложили на Царицу Цариц в первую очередь.
– Вы… у вас… где…
– Что с вами? – вскочил управляющий. – Вам плохо?
Симон перевел дыхание и собрался в кулак. Он знал, что надеяться нельзя, потому что именно надежда – самая страшная неволя.
– Куда ее продали? – вибрирующим от напряжения голосом поинтересовался он.
– В Вавилон. Точнее, на Родос. Один из офицеров гарнизона купил… имя на память не скажу.
– А вещь… у вас осталась от нее хоть какая-нибудь вещь?
Управляющий замялся.
– Да… но теперь эта вещь принадлежит мне. Это – компенсация за ее содержание.
– Покажите, – требовательно выставил вперед ладонь Симон.
Управляющий вздохнул, подал знак незримо стоявшему в тенечке за его спиной помощнику, принял резную шкатулку и вытащил неказистый медальон из ясписа. И Симон моргнул и бессильно осел на утоптанную землю. Ноги не держали.
* * *
Первым делом Амр перезнакомился с командирами еврейских родов, и первый вопрос, какой пришлось ему услышать, был все тот же:
– Какой Амр? Уж не тот ли, что пророка пытался убить?
– Да, это я, – мрачно отозвался Амр и впервые за много лет услышал в ответ не порицание, а одобрение.
– Хорошо, что ты Единого принял. Бесы рыдают от такой потери, будь уверен.
Амр смущенно улыбнулся, а едва он принялся перестраивать новое, впятеро выросшее войско, подъехал старый Моисей.
– Я возвращаюсь в Элефантину, Амр. Если будут вопросы, обращайся к Менасу.
– А почему ты не останешься? – опешил Амр.
Старый еврей развел руками.
– У меня договор с Ираклием – варваров удерживать. И этот договор в силе.
– Ираклий не может удержать империи в равновесии, – покачал головой Амр. – Ты не обязан держаться за старый договор.
– Это не имеет значения, – улыбнулся еврей, – если я пропущу нубийских варваров сюда, Египта просто не станет. Очень быстро. А евреям Элефантины это не надо. Нам нужен богатый и стабильный Египет.
Амр покачал головой. Эта купеческая логика была безупречна, и все равно порой изрядно его удивляла. Пожалуй, и он сейчас, знающий, что ввяжется в эту войну, как только увидел флот, должен был принять столь же дальновидное решение. Он оглядел войско; положа руку на сердце, его воины, пусть и выросшие числом в пять раз, ветеранам явно уступали.
– Как думаешь, Моисей, – мотнул он головой в сторону оранжевых клубов пыли – там, вдалеке, – Теодор намерен драться?
Моисей прищурился.
– Он бы не дрался… но, вот беда, война уже началась, а он обязан оборонять земли империи. Иначе Сенат с него шкуру снимет. Мой тебе совет: не торопись. Позволь ему самому выбрать свою судьбу.
* * *
Оказавшись в Александрии, Кифа первым делом отправился в Мусейон и затребовал все копии нотариальных документов по совершенным в Индиях покупкам. В отличие от купчих на зерно, империя пока не придавала значения этим безобидным бумагам, и доступ к ним был открытый, а между тем уже спустя полчаса Кифа знал об интригах внутри Сената и даже внутри огромной семьи Ираклия почти все.
Во-первых, два месяца назад экономы дома Грегориев, родичей снохи Ираклия перестали ввозить адаманты, гиацинты и маргарит [51]51
Маргарит – жемчуг.
[Закрыть]. Спустя всего неделю прекратился ввоз корицы и гвоздики и лишь месяц назад остановились поставки сырого шелка. Кифа знал, что специи ввозили греки, родичи кесаря Костаса по материнской линии, а шелк почти монопольно держал в своих руках сам Ираклий. Так что выстраивалась простая и ясная картина. Первыми поставили вопрос о курейшитском проливе и перестали вывозить зерно и ввозить драгоценные камни грегорийцы, затем их поддержали греки, и самым последним отказался грузить суда эконом дома Ираклиев.
«Умен император…» – отметил Кифа.
Схема показалась ему безупречной. Было правильно, что тихую войну начали именно те семьи, что держали сеть важнейших каналов из Нила в Мекканское море. Было правильно, что первым делом империя отказалась от предметов роскоши, а шелк – товар абсолютно необходимый [52]52
Шелк – единственная ткань античности, на которой не могла жить бельевая вошь. Значение этого свойства шелка в условиях засилья вшей переоценить сложно.
[Закрыть]перестали ввозить в числе последних. И было правильно, что Ираклий об этом помалкивал. Потому что вряд ли курейшиты согласились тихо и законопослушно помереть с голода, и, скорее всего, уже двинулись в Египет, – как только у них перестали брать товар.
Кифа разложил карту, с линейкой в руке оценил развитие событий и охнул: выходило так, что сейчас войска курейшитов могут находиться меж Фаюмом и Вавилоном – в самом сердце Египта! Нет, он понимал, что ничего существенного курейшиты сделать не могут – пока. Но вот если Египет охватит гражданская война… – Кифа прищурился… – тогда могло повернуться по-разному.
* * *
Симона трясло. Двадцать восемь лет, день за днем, неделя за неделей, год за годом он искал Ее. Он вел себя так тихо и незаметно, как мог, и делал только одно – вынюхивал и ждал, высматривал и ждал, держал уши торчком и ждал. Он отказался от всех людских слабостей и связей. Он сделал себя механизмом по передаче поступков и, находясь в центре всего, оставался от всего свободным. А судьба отдала ему Елену ровно в тот миг, когда он – впервые за двадцать восемь лет – отступил от принципов и позволил Небу увидеть себя – быстро заполняющим стандартную форму вольной грамоты для той, которой была обязана подчиниться вся Ойкумена.
– Святой отец, с вами все порядке?
Сверху потекло, и Симон поднял голову. Управляющий солдатским борделем стоял напротив с кувшином воды и участливо заглядывал в глаза.
– Уже лучше?
Нет, ему не было лучше. Всю жизнь он хотел только одного: чтобы Царица Цариц заняла достойное Ее место, и безостановочное кровопролитие прекратилось. Но «Тот, Который» определенно видел Симона с небес и тащил Елену перед ним на веревочке, как морковку перед осликом, и Симон каждый раз опаздывал. Все ясно: мир, созданный Всевышним, суетливо подыгрывал хозяину – и там, возле бака с известью, и в квартале ткачей, а теперь еще и здесь.
Симон поднял глаза в небо и уставился в нависшую над ним, уже распадающуюся на отчетливые фрагменты комету. Она тоже была частью этого мира, и тоже подыгрывала Творцу – как-то по-своему, но подыгрывала.
– Будь проклят этот мир, – тихо, с чувством произнес Симон. – Ты достоин своей судьбы.
– Что вы сказали? – склонился управляющий борделя.
И в следующий миг небо наполнилось шуршанием, а маленькая тенистая беседка – вся – наполнилась оранжевым светом.
* * *
Амр понял, что схватки не избежать, когда расположенные на соседнем холме ветераны сдвинули свой правый фланг еще правее.
– Видишь? – повернулся он к Зубайру.
– Вижу, – мрачно кивнул эфиоп. – Думают обойти и прижать к Нилу. К полудню этот маневр завершить можно. А там и солнце начнет бить нам в глаза.
– Что предлагаешь?
– Ударить в центр и взять Теодора в плен, – рубанул воздух белой ладонью эфиоп. – Пусть пятую часть своих людей положим, но затем уже начнем диктовать мы.
Амр несогласно цокнул языком. Он был уверен, что человек в плаще Теодора – вовсе не Теодор. Лично его на эту приманку уже ловили, – когда он пытался убить Мухаммада в первый раз. Однако Зубайр был прав: не пройдет и нескольких часов, и тем, кто окажется с восточной стороны, драться будет тяжелее.
Можно было, конечно, просто «зеркалить» действия противника, не давая взять ему преимущества, но Амр понимал, что это рано или поздно приведет к лобовому столкновению и поражению. Людей у Теодора было больше, да, и опыт у них был – не сравнить.
– А давай-ка ударим в центр, – согласился он с Зубайром. – Но Теодора брать не будем, а просто прорвемся на ту сторону. Пусть хоть солнце будет на нашей стороне.
Зубайр удовлетворенно хохотнул, хлопнул верблюда и, созывая командиров, протяжно закричал. И в следующий миг воздух наполнился шуршанием, а небо осветилось. Амр поднял голову и охнул: прямо над ним, словно огромный огненный стриж, чиркнуло белое пламя, а в следующий миг земля вздыбилась, потом со стоном ухнула вниз, а он вместе с верблюдом оказался в воздухе.
* * *
Ударило так, что Кифа отлетел от стеллажей со свитками шагов на двадцать, а сами стеллажи вмиг подломились, накренились и со стоном, толкая друг друга, повалились и поехали через весь Мусейон.
– Землетрясение! – заорал кто-то. – Всем наружу!
Кифа растерянно вскочил, и тут ударило второй раз. Пол ушел из-под ног, и когда он сумел подняться, в глазах плыло, а по щекам струилась горячая кровь. Кифа, шатаясь и цепляясь плечами за поваленные стеллажи, кинулся к ставшему пустым проему дверей, пробежал по вылетевшим вместе с косяком деревянным дверям, едва не упал, но его подхватил кто-то из служащих.
– В сторону Антиохии пошла! – закричал кто-то.
Кифа поднял голову. Более всего комета походила на огненного человека с раскинутыми в стороны руками и повисшей на грудь головой. И от этой головы все время отделялись и, оставляя дымные следы, уходили за горизонт маленькие ярко-оранжевые пятна.
– Спаситель! – охнул кто-то. – Он пришел! Люди! Страшный Суд!
Выбежавшая из Мусейона толпа растерянно загомонила, но начальник службы охраны сообразил, что следует делать, быстрее всех.
– Заткнись! – двинули паникера в зубы. – Филипп, беги к берегу! Глянь, что там с морем!
Кифа вздрогнул и вытер заливающую глаза кровь. Он хорошо помнил, как это было двадцать восемь лет назад.
– Укрытие здесь есть? Кто знает?! Есть здесь укрытие?!!
– Без тебя подумали! – рявкнул начальник службы охраны и швырнул одному из помощников ключи. – Аркадий, уводи всех в укрытие! Кемаль, возьми своих и проверь, не остался ли кто внутри!..
Грамотные люди, они лучше других знали, как это обычно бывает.
* * *
Когда ударило в третий раз, Симон как очнулся и глянул вверх, на рассыпающееся на глазах тело кометы.
«И что это значит?»
Он слишком хорошо помнил, как она появилась, – одновременно с его обещанием поджечь небо. А стоило ему проклясть мир…
– Ты что, – обратился он прямо к Нему, – хочешь сделать меня виновным во всем?
Всевышний молчал.
«Или я просто угадал?»
Такое бывало с ним, да и со всеми прочими, после каждой новой ступени посвящения. Некоторое время – кто дня три, кто неделю, а кто и полгода, – люди начинали жить на удивление точно. Не появлялись там, где возникала опасность, вставали за миг до того, как в класс входил Учитель, наугад вытягивали с полки именно ту книгу, в которой содержался ответ. А потом это проходило.
– Но я не проходил никакого нового посвящения… – пробормотал Симон и тут же увидел валяющийся перед ним в пыли медальон из оникса.
«Или уже прошел?»
Тряхнуло еще раз, и Симон торопливо схватил медальон.
«И что… я предугадал, что мир проклят и обречен?»
Могло выйти и так.
Симон вскочил, огляделся, и его уши тут же заполнил вой и грохот. С визгом вылетали из борделя полуголые «сестры» вперемешку с такими же перепуганными клиентами. Где-то валилась крыша, где-то вытаскивали из-под обломков раненых, а где-то трещал огонь. Он поднял голову. Несколько дымных полос уже уходили за горизонт, в сторону Антиохии, и Симон хорошо знал, что творится теперь там, где траектория их движения завершалась.
«Волна… скоро пойдет волна…»
В прошлый раз он был далеко от моря, но немногие уцелевшие очевидцы говорили, что пришедшая вслед за толчком приливная волна достигала четверти высоты Фаросского маяка.
– А где маяк?! – охнул Симон.
На месте торчавшего после серии землетрясений, как обломанный зуб, Фаросского маяка была пустота [53]53
Известны три даты беспрецедентной катастрофы, разрушившей Фаросский (Александрийский) маяк: 21 июля 365 года, 21 июля 400 года и 21 июля 1375 года. Однако есть еще две «близнецовые» даты этой сверхкатастрофы: 21 июля 435 года, когда рухнул даже Александрийский театр, а также 21 июля 356 года до н. э. – когда Герострат (букв. перевод сила Геры) уничтожил(а) храм Артемиды Эфесской.
[Закрыть]. И это означало, что этот удар был куда как мощнее предыдущего, так и не сумевшего развалить маяк до основания.
Симон выдохнул и, сшибая попадающихся по пути людей, пошел, а затем и побежал к морю – в самую пасть катастрофы. Он знал только один способ точно выяснить, видит ли его Господь, – проверить.
* * *
Когда Теодор сумел подняться на ноги, горизонт на востоке, там, куда упало то, что пришло с неба, полыхал зарницами, а его солдаты уже стояли на коленях.
– Встать! – заорал он. – В атаку…
«Бесполезно…»
Он глянул на армию Амра и прикусил губу – там тоже молились. Все! Теодор поискал глазами командиров, нашел одного, подбежал и схватил его за грудки.
– Поднимай своих! И быстро! Пока они там не опомнились!
– Нет, кесарь, – покачал головой ветеран, – сегодня праздник Нила. Все это знают. И все понимают, почему небо разгневалось.
Теодор зарычал, отшвырнул офицера, принялся бегать от командира к командиру, но везде получал, в общем-то, тот же самый ответ.
– Нельзя сегодня воевать. Еще хуже будет. Бога не обманешь.
И тогда Теодор осел прямо на землю, уткнулся лицом в ладони и замер. Он понимал, насколько уникальный шанс теряет – прямо сейчас. Да, эти варвары были совсем необучены, да, их было намного меньше, но Теодор помнил, как дерутся те, пришел воевать с империей по своей воле. И он вовсе не был уверен, что сумеет победить, когда они, отмолившись, поднимутся с колен.
А потом его тронули за плечо, и Теодор поднял мутный взгляд. Это был Анастасий, и лицо его было вытянутым и бледным.
– Нил уходит.
– Что? – не понял Теодор.
– Посмотри сам…
Теодор поднялся, глянул в сторону Великого Потока и непонимающе тряхнул головой. Только что уверенно наступавшее на берега кроваво-красное море словно съежилось – втрое! Нет, вчетверо!
– Что такое?
– Это Господь, – с нескрываемым ужасом, едва заметно повел головой вверх Анастасий. – Зря мы в такой день бойню затеяли.
– Хоть ты бы помолчал! – с презрением бросил Теодор. – Без тебя паникеров хватает.
– Анастасий прав, – поддержали полководца со всех сторон.
Теодор огляделся и увидел, что все командиры уже сгрудились вокруг него, но вот желания воевать ни у кого в глазах не обнаружил.
– Сенат дал мне исчерпывающие полномочия, – глотнул он, – и те из вас, кто не сумеет собрать своих людей, будет объявлен паникером. А вы знаете, что ждет паникера во время боевых действий.
* * *
Когда Симон прибежал в гавань, вода уже отступала. Два десятка судов, брошенных командой, уже виднелись далеко в море, и на всей пристани стояла только одна галера – со спущенным и уже обвязанным парусом и прикованными, орущими от ужаса рабами.
– Господин! Святой отец! – кричали они. – Не бросайте нас! Скажите хозяину…
Симон кинулся к натянутому, словно струна канату, вскочил на него и, балансируя, в несколько шагов перебрался на галеру.
– Что вы делаете?! – рвались на цепях рабы, – скажите господину…
– Молчать! – рявкнул Симон, достал нож и в несколько движений перерезал канат.
– А-а-а-а-а!!!
Галера дернулась, как выпущенный из баллисты каменный снаряд, а в следующий миг Симон увидел, как там, позади стремительно обнажается дно гавани, поросшей зеленой морской травой и с прыгающими, так и не понявшими, что происходит, серебристыми рыбками.
– А-а-а-а-а!!!
Симон обернулся к рабам.
– Весла сложить! Общую цепь подтянуть!
Но рабы уже были вне себя от ужаса, и Симон бросился к общей, соединяющей всех в одно целое цепи, натянул ее воротом до отказа и поставил стопор. Он знал, что вариантов у Бога немного: убить их всех, или кого-то оставить в живых – рабов или Симона. И лишь по тому, как лягут «кости» в этой «игре», можно было судить о происходящем. А потом вдруг стало тихо – только шум всасываемой морем воды да шелест оседающей на пустое каменистое дно пены.
– Бог мой! – выдохнули рядом.
Симон повернулся. Волна уже шла – огромная, локтей ста высотой, и совершенно черная. А на ее почти вертикальной передней стенке уже висели те самые два десятка унесенных чуть раньше кораблей – меньше щепок.
– З-за чт-то? За чт-то т-ты нас т-так, святой отец?
– Помолчи, – нетерпеливо отрезал Симон, прошел в центр и уцепился за мачту, а в следующий миг в уши ударил такой рев, что он сразу оглох.
Нет, что-то он, кажется, слышал, но рев стал шепотом, и сила его чувствовалась лишь по вибрации палубных досок.
– Ну, что? – поднял он глаза в оранжевое небо. – Что ты решил? Жить мне или нет?
Он отлично знал, что прямо сейчас, все, как один, жители Ойкумены смотрят вверх и задают вопросы – каждый о своей собственной судьбе. Так что у Симона был только один способ раствориться среди них, а значит, исчезнуть из поля Его зрения – не строить из себя молчуна.
Черная стена приближалась.
– Всем на дно! – жестом приказал Симон, и те немногие, что еще не догадались, что главный вес галеры должен быть как можно ближе к днищу, тут же упали и вжались в дощатый пол.
А потом что-то внутри у Симона сдвинулось, сердце прыгнуло в горло, и он вцепился в мачту, отвернулся от бегущей вверх черной воды и увидел Александрию. Обычно белеющая стенами, а теперь оранжевая, как это бывает на закате, она была диво как хороша. А он все поднимался и поднимался вверх, пока не увидел далекую, аж за городской стеной сеть каналов и проток, затем ждущие оплодотворения поля, а затем и тысячи беспорядочно мечущихся людей. Более всего они напоминали муравьев, почуявших, что на этот раз Нил намерен разлиться шире обычного. Да, и судьба их ждала та же самая.
* * *
Амр поднялся с колен одним из первых и первым увидел то, что происходит с Великим Потоком.
– Смотри, Зубайр, – толкнул он эфиопа. – Что это?
И тут же понял, что вопрос излишен. Он уже видел такое – в родном селении двадцать восемь лет назад, когда земля, вместе с домами, скотиной и людьми, единым, в сотни локтей пластом, съехала вниз по склону – шагов на четыреста. Перекрытая, словно мелкий ручеек по весне детишками, река тогда остановилась мгновенно – ровно на два дня. А потом плотина пропиталась влагой, поползла, превратилась в жидкую грязь, и все, что стояло ниже, – все четыре деревни – снесло, словно их никогда и не было.
– Что это?! – загомонили отовсюду воины.
– Смотрите!
– Красное море расступилось [54]54
Просьба не смешивать с библейским инцидентом. Подобное прекращение потока вод происходило многократно и во многих районах мира. Число еврейских «колен» (12), перешедших в тот день на другую сторону так называемого «Красного моря», также является простым совпадением.
[Закрыть]!
Амр смотрел во все глаза. Перекрытые где-то в верховьях кроваво-красные воды Нила действительно расступились! И он уже видел мечущихся в грязи крокодилов и прыгающую на отмелях серебристую рыбу.
– Аллах Акбар… – потрясенно выдохнул Зубайр. – Единый пропускает нас на ту сторону!
Амр глотнул. До него вдруг дошло, что теперь, когда почти все корабли Египта ушли громить морские крепости курейшитов, никакого иного способа переправить огромную армию на ту сторону, к зернохранилищам у него нет. Только по дну.
Он глянул на замерших на коленях вдалеке ветеранов Теодора, затем медленно повернулся к поднимающимся с колен воинам – и своим, и евреям и поднял кулак вверх.
– Алла-ах Акба-а-ар!
И воины закричали так яростно и так радостно, что он понял: они осознают, что происходит.
* * *
Симон смотрел на приближающийся город неотрывно. У него не было мыслей. Он не был способен удивляться. И даже страх, коего следовало ожидать, словно не поспевал за ним, стремительно мчащимся навстречу тысячам охваченных паникой людей.
Симон видел их всех вместе и каждого по отдельности. Он видел бегущих в укрытие монахов Мусейона. Он видел таможенника, панически закрывающего тонкую дощатую дверь будки на пристани. Он видел даже привязавшего всю свою семью, а затем и себя к пальме статного бородатого мужчину в платье купца. Он видел всех. И он не видел никого. Потому что единственный человек, которого он действительно видел – изнутри, был он сам.
