Текст книги "Еретик"
Автор книги: Андрей Степаненко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)
«Толчок в вымя рождает молоко, Амр, – любовно, отечески напоминал он, – не надо попустительствовать египтянам, нажимай на них еще и еще…»
Однако в ответ халиф получил совершенно недопустимый по степени непочтительности отказ.
«Ты говоришь, толчок извлекает молоко, так ведь я Египет выдоил дочиста, – заверял этот выскочка, – молоко страны прекратилось…»
Разумеется, это была бесстыдная ложь. Кто, как не халиф, знал, что выдоить дочиста – кого бы то ни было – невозможно. Человек слишком хитер, чтобы отдать действительно последнее, и уже то, что в Египте не было никого, имеющего против Амра, говорило само за себя.
«Я послал тебя в Египет не для того, чтобы он стал кормушкой для тебя и твоего рода», – в сердцах написал халиф, едва прочел ответ Амра и… нехотя смял папирусный листок. Случись меряться славой, и халифу тут же укажут, что он только и делал, что запрещал Амру входить в Египет. А значит, честь назревающего обращения богатейшей области Ойкумены в ислам навечно останется за этим выскочкой, сумасбродной Аишей, да обеспечившей военную поддержку двенадцати своих племен еврейкой Сафией…
В такой-то момент к нему и приехал Хаким.
– Мы же с тобой в основном договорились, – напомнил Хаким, – почему нет погромов?
Халиф поморщился. Среди родичей пророка не нашлось никого, кто бы не был к нему в претензии, и каждый требовал своего.
– Война еще не кончилась, Хаким, – встречно напомнил он. – А значит, нам еще нужна помощь дружественных нам евреев и христиан.
Хаким озабоченно покачал головой.
– А ты никогда не думал, что это и есть самое опасное? Что может быть хуже зависимости – особенно от друзей? Да, и могут ли быть друзья, когда дело касается Веры?
Халиф нахмурился. Хакиму не приходилось решать по-настоящему сложных вопросов. Этот стремительно разбогатевший на чужих победах племянник Хадиши так и остался по духу мелким и недальновидным купчишкой.
– Изгнание иноверцев из Аравии – это, прежде всего, расходы, – напомнил халиф. – А у нас нет лишних денег. И даже если изгнание тех же евреев нам удастся, их место надолго останется пустым. А значит, мы недоберем налогов и потерпим убытки.
– Давай сделаем так же, как Костас, – прямо предложил Хаким, – он же конфискует всю собственность у своих евреев! Что тебе с этих налогов? Надо брать по-крупному!
Халиф лишь покачал головой.
– Костасу проще: его опора – аристократы, люди цивилизованные, а наша опора – варварские племена. Если мы поступим, как он, варвары скажут, что ислам – такая же мерзость перед Аллахом, как и византийская церковь. Ты же знаешь, как важна для варваров справедливость. А нам еще нужны солдаты.
Хаким надолго задумался, и халиф осторожно высказал то, что более всего терзало его самого:
– Я о другом забочусь, Хаким. Подрастают дети Мухаммада. Абдаллаху уже пятнадцать, он уже практически мужчина…
Хаким замер. То, какие надежды подает сын Мухаммада от его любимой и наиболее влиятельной жены Аиши, тревожило многих. И дело было вовсе не в том, что он уже стреляет из лука, как мало кто еще. Дело было в неизбежной поддержке Абдаллаха Негусом эфиопским.
– Если Абдаллах начнет претендовать на положение главного… – так же тихо и осторожно продолжил халиф, – что скажут остальные дети Пророка? Как ты думаешь?
Племянник Хадиши молчал, и халиф хорошо знал, почему. Хаким занял свое сегодняшнее положение лишь потому, что дочь Пророка Фатима столь сильно горевала о смерти отца, что умерла через сорок дней – от воспаления кишок. Но одно дело Фатима, – ее смерть так и осталась чисто семейным, внутренним делом, и совсем другое – Абдаллах, сын Аиши и свой человек для самого Негуса.
– Не только в Абдаллахе дело, халиф, – наконец-то проронил Хаким, – каждый ребенок от каждой из жен Мухаммада несет в себе его кровь. И рано или поздно они станут выяснять, кто самый достойный. И нас в числе кандидатов не будет.
Халиф поджал губы. До введения Пророком новых законов такой вопрос решался просто: дети отходили в роды своих матерей, а союз племен распадался. В лучшем случае находился тот, кто убивал детей прежнего вождя и брал его вдов себе в жены. Но теперь власть и права передавались по отцу, и это меняло все. Теперь новым правителем должен был стать не новый муж вдов Мухаммада, а старший сын. И даже если Абдаллах заболеет и умрет, его место займет следующий.
* * *
Симон вез Елену из Ливии в Египет на ослице, которую получил в качестве платы за излечение жены трактирщика от кровотечений. Однако вместо того, чтобы вдумчиво готовиться к зачатию Спасителя, Елена только и делала, что спорила.
– Зачем Богу кровь моего сына?
– Твой сын и будет Богом, – кротко объяснял Симон.
– Это – софизм! – возмущалась она. – Отвечай по существу!
– Это выкуп.
– За что?
– За то, что Адам соблазнил Лилит, которую Господь создавал для себя.
– Творец не может ревновать, как мальчишка! – не соглашалась Царица Цариц.
Симон пожимал плечами.
– Он создал нас по образу и подобию своему. Ты видела человека, который не ревнует? Господь и сам говорит о Себе, как о ревнивом и мстительном.
Елена недовольно фыркала, но не сдавалась.
– И ты думаешь, Он простит людей, если мой сын отдаст Ему свою кровь? Это и впрямь возможно?
– Не знаю, Елена, – честно ответил Симон, – никто раньше не имел возможности искупить все человечество сразу. Твой сын – первый реальный шанс.
Он подумывал даже, что и неизбежная ритуальная дефлорация Елены – может получить побочный смысл. Все-таки Царица Цариц была реальной Матерью Мира, а значит, в какой-то степени – Евой. Символически совокупившись с главной женщиной всего человечества, Господь вполне мог счесть себя удовлетворенным, а нанесенную пронырливым Адамом обиду – отомщенной.
Елена на некоторое время притихала, начинала думать, а через пару стадий спор начинался вновь.
– А если мой сын не захочет этой судьбы?
– Никто не вправе его принудить, – вздохнул Симон и глянул в небо.
Это означало бы, что пророчества не сбудутся, а значит… эта оранжевая штука упадет. Комета, пусть меньшая в размерах, снова вышла из-за горизонта и снова почти не уступала в яркости Солнцу.
– А ведь ты недоговариваешь… – с подозрением проронила Царица Цариц. – Да, и мой сын сможет решать свою судьбу сам, лишь когда вырастет, а пока он ребенок, его судьбу решают родители.
«А ведь она права, – прикусил губу Симон, – надо же…»
Ему как-то не приходила мысль, что благодаря юридическому крючкотворству принцип добровольности можно и обойти, а Бога в виде кровавой жертвы Ему Самому можно распять еще ребенком.
«И каким же образом пророчества исполнятся?» – озадачился Симон и невольно глянул в небо. При той скорости, с какой развивался Апокалипсис, Спаситель просто не успевал вырасти до сознательного возраста.
– Что ты молчишь? – дернула его за рукав Елена, и Симон вздохнул.
– Ты права. Но судьбу ребенка в первую очередь решает мать, то есть ты.
Елена склонила голову, ушла в себя, а потом снова распрямилась.
– А если я погибну? Кто будет решать его судьбу?
Симон досадливо крякнул.
– Отец ребенка.
– То есть ты?
– Если ты выберешь меня в мужья, – да.
Елена натянула поводья, и ослица послушно встала.
– Скажи, Симон… только честно. Если перед тобой встанет выбор: жизнь нашего сына или жизнь всех людей Ойкумены, что ты выберешь?
Симон на мгновение опешил, но взял себя в руки и задумчиво покачал головой.
– Я не знаю, Елена. Люди большей частью ведут себя хуже скотов, и если честно, я не всегда уверен, что их следует спасать.
Мать будущего Спасителя внимательно слушала.
– А с другой стороны, – поморщился Симон, – им ведь никогда не давали шанса жить по-людски.
– Не увиливай, Симон, – требовательно посмотрела ему в глаза Царица Цариц, – что ты выберешь?
Симон вздохнул. До недавнего времени он собирался обойтись самым малым участием – организовать зачатие и дождаться рождения царственного ребенка. Симону часто приходилось видеть, как это делается, – считай, в каждом храме.
– Так, что ты выберешь?
Симон глянул в небо. Он участвовал в самых жутких ритуалах. Однако мысль о том, что ему придется способствовать распятию собственного сына, в голове не укладывалась. Да, найти людей, готовых за деньги прибить розовые ручонки безгрешного младенца к изготовленному из священного дерева кресту, было несложно, и все же…
– Не молчи.
Комета моргнула, и выпустила тонкую огненную стрелу – куда-то за горизонт.
– Если этого не сделать, – как очнулся он, – все младенцы Ойкумены сгорят живьем. Наш сын в том числе.
– Ты обманываешь, – покачала головой Царица Цариц. – Господь не способен на такую жестокость.
– Если ты думаешь, что в Содоме и Гоморре не было грудных младенцев… – горько усмехнулся Симон, – если ты думаешь, что в Антиохии…
– Хватит! – отрезала Елена. – Я все поняла! Чудовище именно ты, а не Господь!
Симон приготовился возразить, однако Царица Цариц еще не закончила.
– Я никогда не пойду на это сама и не позволю тебе, – внятно произнесла она. – Ты слышал?! Никогда!
* * *
Амр понял, что ему готовят замену, едва получил письмо от халифа. Нет, само письмо было сдержанным и даже сухим. Главную новость Амру рассказал гонец военной почты, – солдаты Амра обожали.
– Халиф вне себя, Амр, – прямо сказал гонец, – он всем говорит, что ты утаиваешь военную добычу для себя и для своего племени.
Амр скорбно поджал губы. Люди его племени брали города и ходили в шелках еще тогда, когда родня халифа зарабатывала на жизнь перевозкой дров. Иногда ему даже казалось, что халиф лишь потому получил свой пост от родичей Пророка, что все знали: этот будет кланяться им всю жизнь.
– А что вдовы Мухаммада? Что они думают?
– Вдовы Пророка не могут и не хотят идти против заветов Пророка. Они стараются быть покорны воле своих братьев и отцов.
Амр вспомнил ушедшую от него жену и вздохнул. Вдовы Мухаммада повели себя, как всегда, мудро: они понимали, что лишь отдав всю полноту власти мужчинам, можно остановить регулярное убийство девочек и такую же регулярную кастрацию мальчиков.
– И когда меня сменят?
– Я не знаю, Амр, – покачал головой гонец. – Я знаю одно: никто не верит, что мы возьмем Константинополь, Ливию и Ифрикайю. А многие считают тебя сумасшедшим.
Амр досадливо крякнул. Нет, он вовсе не собирался оспаривать решений тех, кто стоял неизмеримо выше него. Амра беспокоило другое: как только его сменят, джихад – безудержное движение справедливости вперед и вперед – захлебнется и остановится. А в преддверии скорого конце света, – он глянул на висящую над землей комету – каждая спасенная душа объективно значила больше, чем все сокровища Египта вместе взятые.
– И кто придет вместо меня?
Гонец пожал плечами.
– Трудно сказать. Об одном говорят все: Египет следует разделить на два наместничества.
«Одно – под контроль родни Али, второе – под контроль родни Хакима…» – сразу понял Амр; именно через этих двоих богатства Египта должны были отойти курейшитам, пусть и принявшими Единого позже всех.
Само по себе это его не трогало. Давно переживший большую часть человеческих страхов и страстей, Амр опасался лишь того, что слово истины, сказанное через Мухаммада, будет остановлено жадностью и личной трусостью тех, кто и ислам-то принял только по жадности и личной трусости.
– Выходим на Александрию, – кивнул он Зубайру, – и времени у нас в обрез.
* * *
Амр действовал в точном соответствии с тем, что узнал из книг о военном искусстве, – он давно уже знал, насколько прав был сириец. А потому, вместо того чтобы беспорядочно, по самую шею в воде штурмовать Никею, он сначала построил мост – из взятых Зубайром и поставленных борт о борт кораблей. Пехота по такому «мосту» перебралась на тот берег мгновенно, а уж когда плотники сколотили настилы, на тот берег переехали и воины побогаче – те, что имели мулов, верблюдов и лошадей.
– Все, Никея наша! – захохотал Зубайр.
– Еще нет, – покачал головой Амр.
Он-то знал, сколь многое еще предстоит сделать: подвезти баллисты, осушить каналы…
– Я тебе говорю, мы войдем без боя! – возразил Зубайр, – смотри, они уже побежали!
Амр хмыкнул, прищурился и увидел, что Зубайр прав. От осажденной речной крепости спешно отходили суда – судя по отличным парусам, те, что принадлежали элите города – губернатору, префектам и полководцам.
Амр глотнул и поднял глаза в небо.
– Аллах, Ты действительно велик.
Ему больше нечего было сказать. Единый снова явил свою волю – так же явно и непреклонно, как и всегда, и это означало, что и на этот раз ему не придется хоронить единоверцев. Лучшей награды Амр и не хотел.
* * *
Костас заболел, едва аравитяне двинулись в сторону Александрии. Мартина держала его голову на коленях, а его жена Грегория металась то за водой, то за смоченными в свежих отварах трав полотенцами. Но императору час от часу становилось только хуже: он кашлял, задыхался и все время сплевывал кровь.
– Я не знаю, что это за яд, – вскоре признал свое полное поражение врач, – выглядит, как обычная слабость легких, но очень уж быстро все происходит…
– Твои… родичи… постарались… Мартина… – прохрипел Костас.
– Да, – дрогнувшим голосом признала Мартина. – Больше некому.
– Императрицей станешь…
Мартина содрогнулась. Она уже видела, в какую волчью яму пытаются ее загнать.
– Да, стану…
Здесь все понимали, что никакого иного выбора у матери двух прямых наследников Ираклия нет.
– Как не вовремя… – прохрипел Костас. – Как некстати…
К этому времени он собрал столько денег, что хватало на всю военную компанию. А поскольку Александрию, величайшую столицу Ойкумены взять было нереально, Костас имел все шансы устоять.
– Как думаешь, мама… что будет?
Мартина прикусила губу и вытерла слезу рукавом. Он не называл ее мамой с девяти лет.
– Мятежи. Первым делом начнутся мятежи, Костас.
Костас надрывно закашлялся, долго не мог остановиться, и лишь когда из легких вышел крупный сгусток крови, смог выдавить первые слова.
– Вызывай армян, мама. Лучше ифригийских… отличные легионы…
– Я вызову, – глотнула Мартина.
– Пусть поставят… всю эту аристократическую сволочь… на карачки…
– Они поставят…
– Я не хочу умирать, мама!
И Мартина плакала и баюкала голову императора на коленях. Точно так же умирала и родная мать Костаса – в монастыре, под чутким присмотром тогдашнего патриарха. Точно так же умирала ее собственная мать – когда родила и стала ненужной Аникетасу. А затем наступила очередь Ираклия, теперь вот – Костаса, а вскоре, судя по всему, нечто подобное ждало и ее саму, и, – не дай Бог, – ее детей.
– Не умирай, Костас, – взмолилась она, – я тебя очень прошу, не умирай!
Он был последним звеном, которое отделяло ее от почти неизбежного будущего.
Часть пятая
Симон и Елена подошли к Александрии, когда сезонный северный ветер по всему Египту прекратился, а мятеж, напротив, только начинался.
– Эта итальянка отравила своего пасынка, – открыто обвиняли Мартину священники – прямо на площадях.
– Мартина отменила обязательные подарки империи для Церкви Христовой, – поясняли, с чего это так взбесились святые отцы, немногие уцелевшие еретики.
– Императрица насильно постригла казначея в монахи, – указывали на истинную причину мятежей те, кто был поближе к купечеству, – а Филагриус это главный человек в империи. Его друзья такого своеволия Мартины не потерпят.
И, что интересно, императрицу ненавидели все. Армяне – из-за слухов о том, что Мартина отравила не только пасынка, но и мужа-армянина, греки – за то, что она на четверть итальянка, итальянцы – за то, что она на четверть армянка. Раскольники были в претензии за то, что она потребовала восстановления единства церквей, а в патриархии негодовали, что праведникам запретили преследовать еретиков. Мартина устами своего сына, нового юного императора Ираклонаса призвала всех византийцев любых вероисповеданий к единству и жестко запретила любые религиозные раздоры.
А уж когда пятнадцатилетний император под предлогом восстановления политики своего отца, а на деле по указанию Мартины, вернул патриарха Пирра из ссылки, полыхнуло по-настоящему. Все понимали, что это реальный шаг к восстановлению толерантности, и очень многих, давно привыкших – под предлогом войны – жить грабежом соседей, это уже не устраивало.
– Так, в Александрии сейчас делать нечего, – сообразил, куда все движется Симон, – будем отсиживаться в монастыре, пока мятежи и погромы не утихнут.
Елена содрогнулась. Она помнила, что такое погром, и неубранные трупы на улицах ее впечатлили глубоко. А едва он привез Елену в тот самый монастырь, где в настоятелях когда-то был его соратник Фома, мимо прошел армянский легион из Ифригии.
– Что происходит? Куда идут эти солдаты? – заинтересовалась Елена.
Просидевшая две три жизни за стенами монастырской тюрьмы и еще одну треть – среди таких, как Симон, она действительно понимала не все, и не сразу.
– Армяне идут мятеж гасить.
– Господи, как хорошо-то, – перекрестилась Елена, – что смерти прекратятся.
Симон оттопырил губу и промолчал. Царице Цариц вовсе необязательно было знать, что для начала армянским ветеранам придется пролить некоторое количество крови самих мятежников и погромщиков.
– Ну, что ты решила? – вернул он разговор в прежнее русло.
Елену как ударили.
– Я… я не знаю. Я боюсь.
– Все боятся, – покачал головой Симон и ткнул рукой в комету над головой, – ее видит весь Египет, а, возможно, и вся Ойкумена. И все знают, какой это ужас – огонь с небес…
Елена опустила голову. Она чувствовала свою вину за происходящее.
– Однако жизнь продолжается, – развел руками Симон. – Мужчины ложатся с женщинами, дети рождаются, иногда выживают, иногда умирают… кого-то хоронят или сжигают… или едят – уж, какой обычай…
Царица Цариц растерянно моргнула.
– Что ты хочешь сказать?
Симон улыбнулся.
– Знаешь, я многое могу. Иногда мне кажется, что я могу все. Но даже я не знаю, что принесет завтрашний день.
– Ты хочешь сказать… Конец Света может не наступить?
Симон пожал плечами.
– А что тебе – Конец Света? Тебе сорок два года, и ты – женщина. Хочешь жить – живи. В самом лучшем случае твой первенец останется с тобой. В самом худшем – у тебя будут еще дети.
Елена замерла.
– Да-да, – закивал Симон. – Ни в одном из городов, которые мы видели, нет семьи, не терявшей детей. А сейчас, во время чумы, некоторые семьи вымирают целиком. Но люди не сдаются.
Он на мгновение задумался.
– Иногда мне кажется, что человечество заслуживает спасения уже за свою стойкость. Войны, мятежи, погромы, а они рожают детей, пашут землю и… продолжают жить.
На ее смуглых щеках вспыхнул румянец, и Симон вдруг подумал, что Елена и сейчас, несмотря на грубые, немного варварские черты лица, все еще красива.
– Я хочу попробовать, Симон…
* * *
Мартина понимала, чем рискует, но иного пути ей просто не оставили. Собственно только поэтому первой и главной жертвой императрицы-матери стал казначей империи.
– Где деньги империи, Филагриус?
– Все вложено в армию, императрица, – почтительно склонился казначей.
– Не все, – покачала головой Мартина, – кое-что мне проверявший тебя Костас перед смертью рассказал.
Казначей побледнел и отвел глаза в сторону.
– Буду честна с тобой, Филагриус, – перешла к делу Мартина, – выбор у тебя есть, но этот выбор невелик, и это в любом случае монастырь.
– Как монастырь? – обомлел казначей, – ты же сказала, у меня есть какой-то выбор!
– Верно, – кивнул Мартина. – Уйти в монастырь без волос на голове или без уда в штанах.
Казначей медленно опустился на колени.
– У меня нет денег, – выдавил он. – Пощади.
– Нет, – мотнула головой Мартина, – никто не пощадит ни меня, ни моих детей, если наша семья потеряет власть. Мой выбор еще меньше твоего. Ты это знаешь.
Понятно, что деньги нашлись. На взятки своим крупнейшим полководцам и на откупные аравитянам их кое-как хватало. А едва Мартина передала деньги вызванному из ссылки отощавшему и какому-то одичавшему патриарху Пирру с поручением любой ценой добиться понимания с военной аристократией и мира с Амром, из Италии приехал ее братец.
– Зачем ты отдаешь свои последние деньги, Мартина? – болезненно поморщился кастрат. – Ты могла просто победить!
– Даже Костас не мог просто победить, – отрезала она, – лучшее, что он мог сделать, так это удержаться. Ошибки, совершенные им, фатальны. А меня любят еще меньше, чем моего пасынка. И ты это знаешь.
– Подожди… – выставил руку вперед брат, – я понимаю, Александрии Амру не взять, но ведь весь остальной Египет падет…
– Не весь, – возразила императрица и тут же умолкла. Ее брату вовсе необязательно было знать ее планы.
На самом деле, эти планы были просты и прагматичны: для начала не выпускать из рук урожайные земли близ Александрии и продолжать сохранять за собой Мемфис. Это позволяло удерживать индийскую торговлю с Генуей и Венецией за собой и продолжать получать прибыли на посредничестве двух крупнейших регионов Ойкумены.
– Тебя не удержать Египта, – покачал головой заморский посланец, – даже если Пирру удастся договориться с Амром.
Мартина поджала губы.
– Да-да, – кивнул брат, – Амр – пешка. Знаешь такую фигуру в шахматах? Ну, может быть, слон… завтра же халиф негласно прикажет ему нарушить договор с тобой, и он его нарушит. А ты останешься в дурах.
Мартина знала, что он прав, но обсуждать это не хотела.
– Так, на что ты надеешься?
Императрица встала с резного трона и подошла к окну. На самом деле она учитывала даже возможность потери всего Египта – целиком. Но если бы ей удалось и далее удерживать два маленьких пятнышка земли – два порта, Мемфис и Александрию, цены на зерно продолжала бы диктовать именно она. Это сделало бы аравитян обычными поставщиками зерна – без своего выхода к морям и без настоящей власти. И, поскольку, хороших царей не бывает, Амр узнал бы, что такое мятежи, уже на пятый-шестой год своего правления. Люди устали бы от аравитян точно так же, как сегодня они устали от армян.
Мартина вспомнила мужа и улыбнулась. Первым понял важность смены фаворитов и лидеров именно Ираклий.
– Люди устают от однообразия не меньше, чем от работы, – как-то сказал он ей, – поэтому я и позволяю Сенату своевольничать.
– Так ты сознательно это терпишь?! – поразилась тогда Мартина. – И ты всерьез думаешь, что это поможет тебе удерживать власть?!
Ираклий тогда твердо, уверенно кивнул.
– Только поэтому я и держусь двадцать восьмой год. Иногда я даже думаю, что и нас, императоров надо менять почаще: греки, армяне, сирийцы… главное, чтобы все были из одного круга… а хороших царей все равно ведь не бывает. Так пусть люди все время думают, что самый плохой правитель остался позади.
Мартина вздохнула, вернулась на трон, и брат проницательно заглянул ей в глаза.
– Я знаю, ты думаешь, у тебя останутся Александрия и Мемфис, и что Амру все равно не удержаться. И через пять-шесть лет мятежей твоя семья опять вернется в Египет.
– Это было бы неплохо, – согласилась Мартина.
Заморский посланец рассмеялся.
– Этого не будет, Мартина. Хочешь остаться у власти, соглашайся с требованиями Папы Римского. Другого способа нет.
– Папа Римский такой же мошенник, как и все вы, – отмахнулась императрица, – и ни ты, ни он, да, и вообще никто ничего гарантировать мне не может. Разве что Амр…
Императрица невесело рассмеялась.
– Странно, но у меня такое чувство, что он – на тысячи стадий вокруг – единственный из власть имеющих, кто еще помнит, что он мужчина.
Кастрата перекосило, и он недобро улыбнулся.
– Значит, ни примиряться с Папой, ни отрекаться от ереси ты пока не думаешь?
– Я не ссорилась с Папой, – покачала головой Мартина, – и я никогда не считала армянскую веру ересью. Я выросла в этой вере.
Кастрат нахмурился и сурово покачал головой.
– У нашего Спасителя две природы…
– Только у вашего! – с упором на «вашего» оборвала его Мартина. – И ни одна из этих природ не мужская!
Посланец растерянно хлопнул глазами.
– Он не нуждается…
– Нуждается, – убежденно произнесла императрица. – Это ты не нуждаешься ни в умении держать слово, ни в желании защищать людей, ни даже в самой мужской природе. Но что с педераста взять?
Мартин замер.
– Спаситель не может быть похож на тебя, – покачала головой императрица.
* * *
Патриарх Пирр и принц Константин прибыли с посольством на Родос, когда Никея уже пала, а войска аравитян шли от города к городу – на Александрию.
– Император Костас умер от слабости легких, – первым делом сообщили Амру послы, – теперь императором назначен Ираклонас – сын Ираклия и Мартины и законный наследник трона.
– Ему же только пятнадцать лет, – удивился Амр.
Он сразу вспомнил Абдаллаха, сына Мухаммада и Аиши. Из лука он и в четырнадцать стрелял точнее многих мужчин, но чтобы управлять страной требовалось нечто большее.
– Императрица Мартина приняла на себя обязанности регента, – пояснили послы. – Она и прислала нас к тебе.
Амр задумался. Он понимал, что политика Византии снова поменяется.
– Передайте Мартине мои искренние соболезнования из-за потери императора Костаса, – произнес он, – и… я вас слушаю.
Послы переглянулись, и слово взял патриарх.
– Мартина просит тебя, Амр, не принимать во внимание беззаконное попрание наших договоренностей полководцем Мануилом. Этот отказавший тебе в дани мерзкий армянин действовал на свой страх и риск и без разрешения императорской семьи.
– Мануил – настоящий мужчина, – улыбнулся Амр.
Он и сам входил в Египет на свой страх и риск и вопреки грозным письмам Хакима, халифа и Али.
– Мы привезли золото, – волнуясь, произнес патриарх, – здесь больше, чем стоила дань. Возьми, и забудем об этом ужасном недоразумении.
Амр хмыкнул, поднялся и подошел к окну. Последние новости из Аравии заставляли его торопиться. Случись ему потерять свое место главного полководца, и джихад захлебнется, а слово Мухаммада так и не перешагнет за пределы Аравии и Египта. А мир, – он окинул взглядом горизонт, – мир был так огромен!
– Подойди сюда, святой отец, – повернулся он к патриарху.
Пирр поднялся и подошел к окну.
– Скажи, святой отец, – кивнул Амр в сторону упавших во время землетрясения каменных столбов, – ты смог бы проглотить хотя бы одного такого идола?
Пирр удивленно поднял брови.
– Зачем спрашивать, Амр? Человек на такое неспособен. Ты сам это знаешь.
– Очень хорошо знаю, – кивнул Амр. – И точно так же хорошо люди Египта знают, что Амр держит слово. Вы предложили мир, и я согласился и слово держал. Вы нарушили мир, и я двинулся на Александрию и слово сдержу.
– Но ведь всегда можно… – начал Пирр.
Амр упреждающе поднял руку и тряхнул головой. Прямо сейчас происходило нечто невозможное – то, чего быть не должно. И это следовало внятно разъяснить.
– Подожди, святой отец, – попросил он. – Ты – первый священник Византии. Я – воин. И ты – совесть всей страны – предлагаешь мне поступиться воинской честью? Аллах свидетель, то, что сейчас происходит, еще менее возможно, чем проглотить этого каменного идола!
* * *
По приезду в только что замиренную армянскими легионами Александрию Мартин первым делом вызвал Кифу.
– Связь с казначеем Филагриусом налажена? – сурово поинтересовался он.
– Да, святой отец, – склонился монах. – Он уже передал мне деньги на подкуп войск, а я их уже раздал – строго по списку. В первую очередь, Валентину Аршакуни.
– Семья Аршакуни не чувствует себя обойденной?
– Аршакуни удовлетворены, – склонился еще ниже лучший агент Папы. – Валентин уже начал платить солдатам – понятно, что от своего имени.
Мартин возбужденно потер взмокшие ладони. Как только стало ясно, что воспитанная, как армянка, его сестра Мартина не уступит, ее судьба была предрешена. Одна трудность: Мартину могли свалить только сами армяне.
«Как там она сказала? Что взять с педераста?.. – стиснул челюсти Мартин. – Подстилка Ираклова! Тварь!»
– С Теодором говорил?
– Да, святой отец, – улыбнулся Кифа.
– Чему ты улыбаешься?! – взорвался Мартин.
– Полководец Теодор спит и видит, как бы счеты с армянами свести, – посерьезнел Кифа, – а семью Ираклия он ненавидит, словно кровных врагов.
Мартин тяжело выдохнул. Он знал, что Аршакуни законов родовой чести не переступят. Так что лучшего кандидата для самого жестокого удара по семье Ираклия, чем неумный и трусоватый Теодор, было просто не найти.
– А что в Александрийской патриархии? Кто станет новым патриархом, еще не обсуждали?
– Пока нет, – покачал головой Кифа, – но с главными людьми Церкви я разговаривал и уже привел их к мысли, что нужен человек потверже, например, Петр.
Мартин криво усмехнулся. Петр славился несгибаемой патриотической позицией и таким же негибким ограниченным умом. Лучшего кандидата, чтобы развалить то, что нуждается в постоянном компромиссе, просто не было.
– Молодец, Кифа… – с облегчением выдохнул он. – Ты отлично поработал.
– Это еще не все, – покачал головой агент.
Мартин насторожился. В тоне, каким это сказал Кифа, чуялось что-то жутковатое.
– Ну? Говори.
– Елена, – тихо, но внятно произнес Кифа. – Она здесь, неподалеку от Александрии. Практически у меня в руках.
По спине Мартина пронесся ледяной шквал, а пальцы онемели и отозвались множественным покалыванием.
– Открой окно! – хрипло скомандовал он и рухнул на скамью.
Сердце, проклятое сердце… оно все чаще сдавало – в самые важные, в самые ответственные мгновения.
Кифа бросился открывать окно, а когда Мартин подал знак, что может говорить, подошел ближе и склонился над не рискующим вставать хозяином.
– Ты уверен? – выдохнул Мартин.
– Более чем, – кивнул Кифа, – сейчас ее сопровождает некий Симон. Опаснейший тип…
– Симон? – хлопнул глазами Мартин. – Какой Симон? Уж, не амхарец ли?
– Амхарец… – подтвердил агент.
Мартин прикусил губу. Это была Елена – никаких сомнений. А амхарца он знал еще с тех времен, о которых запретил себе даже вспоминать. Тогда, двадцать восемь лет назад, Мартин был еще мужчиной.
– Симона убить при первом удобном случае! – приказал Мартин. – Елену доставить мне!
И вот тогда Кифа улыбнулся – нагло и требовательно.
– А как же – я? Папа выполнит данное слово?
– Какое? – насторожился Мартин.
– Он обещал за ее поимку все, что ни пожелает поймавший… разумеется, кроме тиары, – аккуратно напомнил монах.
Мартин прищурился.
– И чего ты хочешь?
Кифа столь смиренно склонил голову, что его тонзура нависла прямо над полулежащим Мартином, и выглядела она вызывающе непристойно.
– Я хочу войти в историю Церкви первым Папой Римским, святой отец…
– Кем-кем? – не понял Мартин.
– Основателем. Самым первым… разумеется, после Спасителя.
Мартин непонимающе моргнул и булькнул смехом.
– Каким таким основателем? Ты что, Писаний не читал? У Иисуса одних учеников было семьдесят два человека!
– Мне все равно, сколько у него было учеников, – упрямо поджал губы монах. – Я хочу стать любимым. И я хочу, чтобы все написанные мной поучения вошли в Святое Писание.
