Текст книги "Еретик"
Автор книги: Андрей Степаненко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)
«Сколько здесь? Локтей шесть-восемь?»
Никогда не видевшие ледохода варвары испуганно гомонили, возбужденно подбадривали друг друга, однако, наступать на этот ужас никто не решался. Симон огляделся. Он знал, что произойдет, когда они станут входить в маленькие города на той стороне: сначала резня, затем дележ еды и женщин, затем хмельные танцы на площадях, а в конце опять резня – теперь уже за передел власти внутри племен. Огромное богатство, само валящееся в руки, кружило головы всем – не только варварам.
В любой другой ситуации он бы не стал подавать пример и показывать, как это следует делать, но сегодня ставкой была Царица Цариц, и он вздохнул, глянул в небо и двинулся по скользкому, убегающему из-под ног льду. И – он еще не дошел до середины – варвары закричали, заголосили и, подвывая от ужаса, побежали вслед за ним.
* * *
Долгой дорогой в Константинополь Кифа признал главное: никто в Ойкумене не занимается главным – собственно Спасением. Папы и Патриархи думали только о власти и деньгах. Теософы устраивали кровавые побоища из-за мелких парадоксов и обходили молчанием чудовищные логические провалы в Писаниях. Аскеты тренировали собственные горячо любимые дух и тело, совершенно не заботясь об остальных. Ну, а люди, обычные люди с ужасом смотрели на оранжевое зарево над головами и ждали конца всему сущему.
– Ну, и кто тогда будет Спасать?
Даже пророки и праведники, вроде его собственного, забитого камнями учителя, не годились для этой цели, – ибо часто, слишком часто не умели спасти даже самих себя. И лишь Кифа – пожалуй, один-единственный человек во всей Ойкумене – мог теперь сформулировать предстоящую задачу.
Главное, было совершенно очевидно, почему Господа в последние столетия не видно и не слышно: Творец явно отпустил своих овец на вольное пастбище – до поры до времени. Ну, а поскольку овцы сами собой управлять не могут, он же учредил для них юридически полномочного управителя – Церковь.
Кифа улыбнулся. Церковь действительно напоминала ему солидную нотариальную контору, коей Владелец сего дома доверил свое имущество, своих рабов и своих овец и козлищ. Понятно, что когда-нибудь Хозяин вернется, и все овцы и козлища будут пересчитаны, а их судьба будет переопределена. А пока… пока выходило так, что Церковь не справляется.
Кифа поджал губы. Это был важнейший из сделанных им выводов. Несмотря на все усилия Церкви Христовой донести Божьи заповеди до самых дальних уголков Ойкумены, человек отчаянно нуждался в Спасении! И – Симон был прав – для Спасения заповеди определенно были бесполезны. Ибо не могли эти заповеди сделать козлищ овцами, а овец спасти от гнева Бога-Отца. Для Спасения нужна была живая кровь Искупителя.
* * *
Первый, кто пришел выразить Костасу соболезнование, – вопреки всякому протоколу – был Филагриус.
– Ваш отец уже, наверное, в раю, – склонил голову казначей, – и целует ноги Иисусу.
– Что случилось? – насторожился Костас.
Первой к нему должна была подойти его жена Грегория, затем – ее дядья, затем ее братья, затем ее сестры, затем племянники… ритуал был строго расписан.
– От вас утаили главное, – тихо произнес казначей. – Елену. И она сейчас прямо здесь, в Константинополе.
– Какую Елену? – не сразу сообразил Костас и вдруг вспомнил какой-то давний слух – его передавали шепотом, с риском потерять голову. – Что… ту самую?!!
Казначей безмолвно склонил голову еще ниже.
– И где она в точности? – глотнул Костас.
Если то, что говорили о Елене, правда, хотя бы наполовину, с Мартиной можно было уже не считаться.
– Я не знаю, где она теперь. Я знаю только, что ее приводили к вашему отцу перед его смертью.
«И почему отец ничего мне не сказал?»
Наиболее вероятной казалось версия, что Ираклий обделил Костаса и предназначил Елену старшему сыну Мартины. В такой ситуации Папа пойдет на мировую однозначно, уже потому, что рожденный от Елены Царь Царей будет на одну восьмую часть итальянец.
– Что еще скажешь? – заметил Костас многозначительный блеск в глазах Филагриуса.
– Деньги, – так же тихо произнес казначей, – у патриарха Пирра есть свободные деньги. И ваша матушка Мартина…
– Она мне не мать, – отрезал Костас.
– Мартина знает об этих деньгах. Там очень много: хватает и на флот, и на войну.
– Ты уверен? – собрался Костас в комок.
– Я казначей, – улыбнулся Филагриус, – я умею считать не только свои деньги, но и чужие. У патриарха очень много свободных денег.
Костас поджал губы. Он видел, что Филагриус втягивает его в конфликт со своим старым противником, но если все сказанное – правда, с деньгами Пирра и Еленой в качестве жены Костас мгновенно станет первым из первых.
* * *
О том, что Елену все-таки разыскали, Мартина узнала от патриарха Пирра.
– Мне не все известно, Мартина, – честно признал патриарх, – но, похоже, ее приводили к смертному одру Ираклия.
Елена нахмурилась.
– А она действительно так родовита?
– Да, Мартина. Более родовитой женщины в Ойкумене быть не может.
– Костас о ней знает?
Пирр лишь пожал плечами.
– Трудно сказать. Скорее, нет. Если бы знал, вышел бы шум, а пока в Константинополе тихо.
Мартина задумалась. Она бы не рискнула вводить такую женщину во власть, даже в качестве жены своего сына. Слишком родовита. На ее фоне держащие страну аристократы стали бы выглядеть мелкими самозванцами, и вся система управления Византией просто развалилась бы на кусочки.
Мартине вообще в последнее время казалось, что Ираклий прав, и власть – оружие обоюдоострое: думаешь, победил врага, а на самом деле, подрезал себе ноги. Так часто выходило в последнее время, а уж церковный раскол проходил именно так.
– Ее следует найти и убить.
– В моих монастырях ее нет, – покачал головой патриарх, – тебе хорошо бы переговорить со своими людьми во дворце.
– Благодарю тебя, – кивнула Мартина, но патриарх не уходил, – что-нибудь еще?
– Филагриус, – тихо произнес патриарх, – он попытается сделать переворот.
– Исключено, – отрезала она, – Ираклий предусмотрел в своем завещании каждую деталь.
Патриарх скорбно поджал губы.
– Ираклий не мог предусмотреть вливания такого количества денег, какое уже тратит на Костаса этот казначей. Я не могу этому помешать, я просто хочу, чтобы тебя не застали врасплох. Жди переворота.
Мартина хмыкнула. Она ждала. Слишком уж хорошо знала она своего пасынка.
* * *
Симон оказался в Константинополе только в конце назначенного Сенатом трехдневного траура. Осажденная столица не открывала ворот, а едва ему, подчиняясь наведенному приказу, пытались бросить сверху веревочную лестницу, жертву наваждения убивали те, кого Симон отсюда, снизу не видел. И когда он все-таки вошел, Ираклия уже хоронили в Церкви Святых Апостолов.
Симон затесался в толпу у храма, и достаточно быстро выяснил главное: о Елене все еще не знают. Народ говорил о завещании императора, о том, что престол поровну поделен меж двух сыновей императора от двух разных его жен – 28-летним Костасом и 15-летним Ираклонасом. Мартине, как говорили, назначена роль императрицы и матери обоих – в точном соответствии с законами.
«И в чьих руках Елена?»
Сколько он ни прислушивался к себе, а ответа не слышал, – так, словно о существовании Елены вообще никто не знал. Чтобы проверить эти свои ощущения, Симон даже пробился на ипподром, – там как раз происходило обсуждение судеб верховной власти.
– Где сыновья Ираклия?! – кричали с мраморных скамеек представители знатнейших родов. – Покажи их, Мартина!
– Ираклий доверил империю мне, – резонно возражала Мартина, – со мной и будете разговаривать. Что вы хотите спросить?
– Пусть приведут сыновей императора! – волновалось собрание.
Симон постарался успокоиться, настроился на Мартину и понял главное: она о Царице Цариц знает, и, более того, намерена ее убить.
– Хорошо, будь по-вашему, – согласилась Мартина.
Привели сыновей императора, и Симон тут же отметил, что о Елене знает и Костас. У него на Царицу Цариц были совсем иные, сугубо личные планы. Но главное, что почувствовал Симон, и Мартина, и Костас были в растерянности. Они оба опасались, что их планы в отношении Царицы Цариц неосуществимы.
«Неужели Елене удалось бежать?»
Симон сосредоточился, настроился на Елену, однако ни радости освобождения, ни даже волнения не обнаружил; Елена источала только страх и бессилие.
* * *
Когда Кифа сумел войти в Константинополь, там уже все разрешилось – да, так, что лучше не надо! Ираклий умер в жутких мучениях. Мартине оставили почетную роль регентши своего 15-летнего сына, а реальная власть была в руках Костаса. И понятно, что первым делом Кифа прибежал в представительство Папы.
– Кто сумел?! Как?! – не мог он поверить, что к осторожному Ираклию кто-то сумел столь близко подобраться.
– Наш… будем канонизировать, – засветился гордостью посол. – Язычники [79]79
Любопытно, что конкурирующие христианские Церкви довольно часто называют одна другую в летописях именно язычниками, а не еретиками. Отсюда порой возникает путаница.
[Закрыть]с него кожу сняли.
Кифа потрясенно покачал головой. Канонизация – самое малое, что заслуживал подобный герой. Теперь Византия буквально болталась на ниточке.
– А что армяне?
Посол удовлетворенно рассмеялся.
– Отодвинули армян… крепко отодвинули. Костасу сразу показали архивные документы о смерти его матери Епифании, и он совершенно взбеленился.
– Но ведь вина Ираклия в смерти Епифании никем не доказана, – прищурился Кифа. – Неужели он такой наивный?
В том, что царственную мать Костаса отравили, не сомневался никто. Добавляло интриги и то, что Епифанию умертвили, едва она родила Ираклию сына – залог его власти над греками. Но даже в Риме не были уверены, что это дело рук императора, уж скорее, тогдашнего патриарха…
Посол торжествующе улыбнулся.
– Костасу не нужны доказательства, Костасу нужна власть. Вот увидишь, этот балбес не только с армянами разругается, но еще и с грегорийцами…
Кифа с восхищением развел руками. Собственно, оставался только этот, самый последний шаг – поссорить Костаса с родичами собственной жены.
– С нами к руке императора пойдешь? – поинтересовался посол.
– Обязательно, – кивнул Кифа.
Он обязан был увидеть нового хозяина Ойкумены лично.
Впрочем, и на приеме все прошло как нельзя лучше. Послы, один за другим, почтительно приникли к руке Костаса и тут же от имени Папы выложили главное – фактически, ультиматум: еретический «Экстезис» отменить, а положения Кархедонского Собора о двух природах во Христе ввести повсеместно. Для Византии это означало гражданскую войну и полный развал с последующим разделом.
– Я приму пожелание Его Святейшества к сведению, – уклончиво пообещал Костас.
Большего от него и не требовалось, – все сразу же поняли, что продолжения линии Ираклия не будет. А дня через два Кифа ознакомился с первыми агентурными сведениями о Царице Цариц.
«Через два часа после смерти Ираклия патриарх Пирр и Мартина говорили о некой Елене, – сообщал агент, – Пирр клялся, что в его монастырях этой женщины нет».
«Костас и Филагриус говорили о женщине с именем Елена, – доложил второй агент, – говорили тихо, детали неизвестны…»
Судя по обстоятельствам обеих бесед, речь шла о той единственной Елене, о которой имело смысл говорить шепотом. А затем Кифа получил самое главное донесение.
«Симон в Константинополе, – докладывал третий агент, – замечен у хозяйственных пристроек дворца: возле кухни, возле прачечных и в конюшне…»
– Значит, возле хозяйственных пристроек… – пробормотал Кифа.
Ему доводилось слышать, что именно там находится несколько тайных помещений – ни с улицы не зайти, ни из дворца двери не отыскать. Однако Симона сложно было обмануть, и, скорее всего, чутье вывело этого то ли колдуна, то ли пророка ровно туда, куда следует.
* * *
Костас взялся за дело решительно и первым делом вытряс из Пирра все то золото, что оставил в руках церкви Ираклий. Да, пытать самого патриарха императору не позволили, но у Пирра была родня, на родню можно было надавить, и патриарх довольно быстро сдался. Однако этих денег на войну с Амром не хватало.
– Без конфискаций не обойтись, а при дворе наверняка есть заговорщики, – подсказал ему казначей, – надо всего лишь арестовать и допросить пять-шесть второстепенных фигур.
– Список готов? – сразу понял перспективность предложения император. – На кого они должны показания давать?
– Конечно, – кивнул Филагриус и протянул свиток.
Здесь были перечислены самые богатые семьи Константинополя: евреи, сирийцы и те, кого с некоторой натяжкой можно было назвать еретиками.
– С армянами пока лучше не связываться, – извиняющимся тоном пояснил Филагриус. – Слишком сильны.
– Сам знаю, – буркнул Костас.
Он тоже понимал, что сейчас лучше тряхнуть тех, кого не покрывает Церковь, и кто не имеет родственников среди военной аристократии. И уже той же ночью обезумевшие от пыток заговорщики дали показания на всех, кто значился в списках. А к утру казна Костаса выросла чуть ли не втрое.
– Ты обезумел! – ворвалась к нему, едва из-за горизонта встало кроваво-красное солнце, Мартина.
– О чем вы, мама? – издевательски улыбнулся Костас, – я всего лишь наказал мятежников.
Мартина покачала головой.
– Сегодня ночью ты потерял поддержку крупнейших еврейских и сирийских семей империи, а эта поддержка стоит намного больше, чем те деньги, что ты взял. Армяне тоже против тебя. На что ты надеешься?
«На Елену…» – подумал Костас.
Его люди перевернули все столичные монастыри, в поисках особых царских примет раздели и обыскали всех монашек, но толку не было. И, тем не менее, сведений о том, что еще недавно она была жива и находилась в Константинополе, становилось все больше.
– Я надеюсь только на себя, мама, – сказал он. – Все остальные – трусы или предатели.
– Ты разрушаешь все, что строил твой отец, – поджала губы Мартина, – это неумно.
– Мой отец ошибался более, чем кто-либо, – усмехнулся Костас, – он так и не понял, что, единственное, в чем нуждается империя, так это твердая рука. Как у Фоки.
Мартина резко развернулась и вышла, а Костас зло фыркнул и снова развернул недавно доставленное письмо патриарха Антиохии Северинуса. Это был ответ Церкви на вновь развернувшуюся дискуссию о двух природах Христа.
«Теперь ни один сын Римского императора не сядет на трон своего отца», – писал Северинус, и это не была угроза; это было терпеливое, как с ребенком, объяснение сути политики Папы Иоанна.
– Без тебя знаю! – скомкал письмо Костас.
То, что признание двух природ во Христе дает варварам повод заявить права своего потомства от императоров, ему объясняли многократно. В перспективе это вело к уничтожению всего императорского потомства и распаду империи. Но вот если бы ему удалось найти Елену… умолкли бы все. Вторая, от Елены, природа детей Костаса поставила бы их вне всякой конкуренции – навсегда.
«Где ты, жена моя?..»
* * *
Мартина не имела ни единого доказательства, но чуяла: Костас о Елене знает. И когда ей доложили, что Царица найдена, она первым делом спросила, почему та еще жива.
– Никто ничего не приказывал, – развел руками ее секретарь.
– Как не приказывал? – поразилась Мартина и тут же поняла, что это чистая правда. Она говорила об убийстве с патриархом Пирром, но Пирр был сослан Костасом, а второго приказа она так и не отдала. – Немедленно убить.
Секретарь поклонился, вышел, а когда она спустя час или более заинтересовалась, почему ей не доложили об исполнении, оказалось, что секретарь отправился выполнять какое-то иное, не менее важное поручение. Мартина немедленно послала за секретарем гонца, и тот исчез, а часа через два она узнала, что гонец поскользнулся и сломал ногу. А секретаря так и не было.
«Пойти самой?»
Внутри неприятно похолодело.
– Охрана, со мной, – подала она знак рослым гвардейцам-эфиопам, вытащила из шкатулки секретный план и, ориентируясь по описанию, двинулась по коридорам дворца. Вышла к подсобным помещениям и, окидывая недовольными взглядами шарахающуюся прислугу, вскоре оказалась в обнесенном стенами зданий со всех сторон дворе. Она здесь не была никогда.
«Кухня… – отмечала она, – затем прачечные… где-то здесь».
– Это что за дверь?
Гвардейцы переглянулись. Они не знали.
– Взломать.
Один из эфиопов поднял железную секиру и в три удара вырубил замок, а второй рванул дверь на себя. За ней оказался короткий кривой коридор и вторая дверь – точно такая же.
– Взломать, – сухо распорядилась Мартина.
Ей никогда не приходилось отдавать приказов об убийстве вот так, лично. Но она знала, что сделает это.
Дверь застонала под ударами секиры, почти рассыпалась, но и за ней оказался коридор – узкий, длинный и явно проходящий внутри примыкающей к императорским покоям стены.
«Вот так убийца и сумел подойти к Ираклию…» – поняла Мартина и поставила одного эфиопа впереди себя, а второго – позади. Быстро двинулась по коридору, а когда под ударами секиры рассыпалась и третья дверь, она увидела в свете факелов маленькую комнатку без окон и немолодую подслеповато моргающую женщину.
– Ты не слишком красива, – не могла не отметить Мартина. – Ты действительно – Елена?
Женщина приниженно заулыбалась.
«Били ее, что ли?»
Бить Царицу Цариц, Мать Матерей, фактически Еву всех людей – ничего более мерзкого Мартина представить не могла. Однако прямо сейчас она должна была сделать нечто куда как более мерзкое – приказать Ее убить. И язык уже не слушался. Императрица собралась духом, отвела глаза в сторону, вздохнула и – ничего! Она не могла этого приказать!
– Ну, вот, мама, ты все сама и сделала… – засмеялись позади нее.
Это был, конечно же, Костас.
* * *
Кифа приготовил все, и к тому времени, когда эфиопы Мартины взломали первую дверь, его люди стояли у каждого поварского котла и каждого бака с бельем. А потом появился Костас, и отряд охраны, пришедший вместе с императором, превосходил числом все, что мог представить Кифа, вчетверо.
– Сволочи продажные… – тихо ругнулся кастрат.
Он понимал, что произошло. Слишком уж многие из агентов привычно работали на двух-трех господ одновременно. Обычно это сходило с рук, но сегодня ставки были слишком высоки. Эта женщина была нужна всем. Так что, увидев здесь еще и Симона, Кифа даже не удивился, а лишь отошел в сторону и присел – так, на всякий случай.
– Здравствуй, Елена, – негромко произнес Симон, когда она вышла, – как ты?
И, странное дело, она услышала и мгновенно отыскала его взглядом среди замерших с черпаками и корзинами в руках агентов Кифы.
– Это ты? – одними губами через головы охраны спросила она.
– Да, – так же через головы отозвался он, – И я пришел за тобой.
«Господи, пронеси!» – вжал Кифа голову в плечи. Он слишком хорошо запомнил, что вытворял Симон в Дендерах.
Дальнейшее напоминало сон – как это бывает во снах, безо всяких звуков. Симон шел сквозь охрану, как опытный, сильный и абсолютно не опоенный медведь шел бы сквозь безоружных мальчишек. Гвардейцы просто разлетались в стороны: кто с разбитым черепом, кто с вывернутой челюстью, кто с вырванным кадыком.
Кифа сжался в комок.
И тогда Симон взял ее за руку, что-то беззвучно сказал обмершим Костасу и Мартине, развернулся и пошел назад среди безмолвно корчащихся окровавленных воинов. И лишь когда они исчезли в воротах, на Кифу обрушилась приливная волна звуков, и это были крики невыносимого страдания.
«Господи, помилуй…»
* * *
Она узнала его сразу – так, словно этих двадцати восьми лет и не было.
– Ты постарел, Симон.
– Молчи, – попросил он и собрал все свои силы в один плотный вибрирующий комок.
Им еще предстояло пройти несколько ворот, затем – полную людей улицу, а затем еще и перевалить за городские стены.
– Ты где, Симон? – забеспокоилась Она. – Почему я тебя не вижу?
– Меня сейчас никто не видит, – отозвался Симон.
– Но ты есть?
– Да. Это наваждение. Я сниму его позже.
А потом Ее начало трясти – запоздало, и, в конце концов, у Нее отказали ноги, и Симон взял Царицу Цариц на руки.
– Не бойся. Все позади.
– Где ты был? – тихо заплакала она. – Двадцать восемь лет. Я так устала.
– Я искал тебя.
– А братья где? Они меня еще помнят?
Симон вздохнул. Их было двадцать восемь – точно по числу дней лунного месяца; самой Луной в окружении своих Дней должна была стать Она.
– Братья убиты. Но они тебя помнят и любят – даже сейчас.
Елена всхлипнула, обняла его за шею и затихла. Мимо них пробежали солдаты, и было их много, очень много.
– Закрыть ворота! – кричали сзади, – закрыть немедленно!
«Открыть ворота», – приказал Симон.
Ворота распахнулись. Он прошел.
– Я же сказал закрыть! К палачу захотел?!
– Но вы же приказывали открыть… все слышали…
Ворота дворца позади со скрипом затворились.
– Скажи, Симон, зачем все это? Чего они все от меня хотят? Неужели только меня?
Симон усмехнулся. Елена так и осталась четырнадцатилетней девочкой.
– Нет, Елена. Император хочет, чтобы твой сын был наполовину и его сыном, а мать-императрица именно этого и боится более всего.
Мимо снова побежали воины – предупредить, чтобы из города никого не выпускали.
– А ты? Чего от меня хочешь ты?
Симон вздохнул. Он уже подошел к городским воротам, за ними была воля.
– Мне лично ты не нужна. Но ты родишь Спасителя.
* * *
Чтобы вразумить граждан Александрии, Менасу пришлось ехать туда лично и разговаривать и с купцами, и со старшинами ремесленников.
– Почему вы медлите? – спрашивал он, – вы ждете, что Костас подобреет?
После чудовищной расправы над несколькими весьма богатыми и одновременно наиболее беззащитными семьями Константинополя доброты от Костаса никто не ждал, но надежда на то, что он одумается, еще жила.
– Разве он продолжает разумные поступки своего отца в отношении Церкви?
Отвечать было нечем. Костас запретил даже обсуждать компромиссный «Экстезис», а это грозило расколом и неизбежной резней.
– Или он отыскал какие-то новые средства для ведения войны?
Этого тоже не было. Лед сошел уже в начале марта, однако новый император так и не вышел в поход против Амра. Теперь уже не из-за отсутствия денег, а потому что потерял поддержку ведущих военно-аристократических родов империи.
– Или вы боитесь аравитян больше, чем этого безумца?
И этот вопрос был риторическим. Аравитяне держали слово, а это в столь переломный момент стоило многого. А затем Менас встретился и лично переговорил с патриархом Александрийским.
– Приближается время сбора урожая [80]80
Сезон жатвы длится в Египте с середины марта по конец мая.
[Закрыть], – напомнил Менас. – Сколько вы уже потеряли из-за тьмы и холодов?
Патриарх насупился и промолчал. Две трети урожая сгнило на корню.
Менас развел руками.
– Если вы не примете условий Амра, он просто пошлет людей с факелами на ваши поля, и вы потеряете последнее, – констатировал он, – против огня человек бессилен.
Этот аргумент и оказался решающим, и к Амру наконец-то выслали настоящее посольство.
– Мы тебе платим, но ты на наши земли не входишь, – предложил оставшийся в Александрии за старшего Анастасий.
– Мы уже несколько раз это обсуждали, – улыбнулся Амр. – Сколько можно?
– Наших церковных дел не касаешься…
– Мне они неинтересны.
– Вашего гарнизона в Александрию не вводишь.
Аравитянин сокрушенно покачал головой.
– Мне важно одно: чтобы тех, кто платит мне дань, не обижали. Если вы так опасаетесь варваров, держите свой собственный гарнизон. Будет не хватать сил, я приду и помогу. А навязываться не стану.
Александрийцы переглянулись. Лучших условий предложить было невозможно.
– У меня одно требование, – улыбнулся Амр, – отдайте мне Родос. Вместе с крепостью.
Он знал, что деться им некуда, а он, получив Родос, наконец-то получал контроль над Нило-Индийской торговлей – полный.
* * *
Симон вышел из города с первой попытки. Спустился к Босфору, пересадил Елену за спину, переступая со льдины на льдину, перебрался на тот берег и вскоре понял, что мимо варваров идти нельзя. Чума уже вступила в свои права, и стоящие бок о бок племена торжественно, со всеми причитающимися, включая целование, почестями хоронили своих первых мертвых. Они еще не знали, что это за болезнь.
Он опустил успокоившуюся Царицу Цариц на заснеженную землю, крепко схватил за руку и повел вправо – к морю. И, как он и рассчитывал, море еще было охвачено льдом, и они могли пройти.
– Страшно! – повизгивала она, с восторгом глядя сквозь серо-зеленую толщу, – как стекло! Господь сделал воду стеклом!
– Да, – кивал он.
Именно поэтому он и двинулся в Египет напрямую, морем; уже зачумленные, а потому и опасные варвары боялись льда еще больше, чем Елена, и на лед не ступали. Одна беда, не прошло и полудня, как непривычная ходить Царица Цариц начала уставать, затем садиться – прямо на лед, и Симон снова посадил ее себе за спину.
– Ты сказал, я должна родить Спасителя, – после долгого молчания спросила Она из-за его спины, – а кто станет отцом?
Симон задумался. Если бы Елену по-прежнему следовало сделать главной Царицей Ойкумены, отцом должен был стать такой, как нынешний император. Почти абсолютная в своей знатности кровь Елены плюс почти абсолютная власть Костаса – это был бы лучший вариант. Но, чтобы родить Спасителя, император в качестве отца не требовался. Скорее, какой-нибудь жрец…
– Какой-нибудь жрец. Наверное.
Он как-то не думал над этим.
– Может быть, ты? – тревожно выдохнула в ухо ему Елена.
Симон удивился. Стать отцом Спасителя было почетно, но чтобы – самому?
– Я не знаю, Елена, – с сомнением проронил он.
«С другой стороны, почему бы и нет?»
Прямо сейчас он был сильнее любого жреца Ойкумены.
– Может быть, и я.
Елена хихикнула.
– Ты симпатичный. Я не против… а это не слишком больно?
Симон крякнул. Она так и осталась четырнадцатилетней – там, внутри. Но от женщин Ее изолировали еще раньше, и сколько лет Ей, как той, что осознает себя женщиной, он просто не знал.
– Я никогда не был женщиной, Елена. Я не знаю, каково это. Спросишь у кого-нибудь.
Елена притихла, затем начала напевать, затем снова притихла и вдруг поинтересовалась.
– Мой сын будет изваян в каждом храме? Как Анубис?
– Может быть… – кивнул Симон, – не это ведь главное.
– А что?
Симон задумался, да так и встал посреди ледяного поля.
– А что главное, Симон?
Симон молчал, снова переживая то, что, в общем-то, знал с самого начала, но к чему Елена не была готова совсем. Потому что главным в Спасителе было одно – его пролитая во искупление человечества от мести Всевышнего жертвенная кровь.
* * *
Когда Костас узнал, на каких условиях патриарх [81]81
В христианских летописях послом Византии значится Абу Кир. Мусульманские дают послу имя Мукаукис.
[Закрыть]и Анастасий подписали мир с аравитянами, он впал в бешенство.
– Как они посмели отдать Родос?! – метался он по тронному залу. – Как они посмели?!
Мартина некоторое время следила за пасынком, и, в конце концов, не выдержала.
– Костас, очнись! У тебя тысяч двадцать варваров у стен столицы стоит. Почему ты об этом не печалишься?
Император остановился, но было видно: все его мысли там – в Египте.
– Забудь о Родосе, – покачала головой Мартина. – Пока ты не найдешь общего языка с собственной Церковью, а будешь заглядывать в ж… Папе и таким, как мой братец, пока ты не откроешь глаза пошире, ты не вернешь ничего…
Костас тяжело осел на резной трон и закрыл лицо руками.
– Хуже того, Костас, – напомнила Мартина, – тебе уже сейчас надо решать, на каких условиях ты будешь сдавать Константинополь.
Император вскочил… и тут же осел обратно.
– Да, да, – и не думала останавливаться Мартина. – Послы Амра ждут второй день. И ты должен решить, что будешь делать, до наступления дня Воскресения Христова.
– Я буду драться… – процедил Костас.
Мартина развела руками.
– Как скажешь, император. Но позволь тебе напомнить, что ты испортил отношения со всеми. Тебя не уважают армяне, тебя ненавидят евреи и сирийцы, на тебя с брезгливостью смотрят даже твои родичи по матери.
– Грегория поможет, – насупился Костас.
– Да, родичи твоей жены тебе помогут, – согласилась Мартина, – но, подумай сам, сколько человек сумеют выставить грегорийцы? Двадцать тысяч сумеют?
Император яростно стукнул кулаком по резному подлокотнику.
– И что ты предлагаешь? Пойти на поводу у всех этих…
– Нет, – непреклонно покачала головой Мартина. – Тебе, как императору, уже ничем не помочь. Поздно. Слишком испачкано имя. Прими сан и передай власть моим сыновьям. А я постепенно верну то, что еще не поздно вернуть.
– Ни за что… – выдохнул Костас, – ни за что.
* * *
Кифа потерял Симона почти сразу. Нет, он знал, что этот не то колдун, не то пророк выйдет за стены так же легко, как взял Елену, однако он просто обязан был оставить какой-то след! И вот следа не было. Ни варвары, ни перепуганные жители окрестных деревень никого похожего на эту парочку не видели. Эти двое просто исчезли!
«Видимо, пошли морем…» – понял Кифа.
Идти морем было столь же логично, сколь и опасно. Да, чуму не подхватишь, однако и еды посреди бескрайнего ледяного поля нет. А, кроме того, в марте, впервые за восемь-девять последних месяцев серая мгла стала рассеиваться, солнце становилось все ярче, и лед просто начал таять.
Кифа промаялся три дня. Снаряжать погоню, не зная точно, в каком направлении двинулся Симон, было бессмысленно, а между тем центр политических событий резко переместился в Константинополь. И Кифа просто не имел права отойти от участия в происходящем.
Во-первых, Костас, как и ожидалось, сана не принял и власти сыновьям Мартины не передал. Напротив, первое, что он сделал, узнав о цене примирения с Амром, это обвинил патриарха в трусости и отправил в Александрию Мануила, одного из немногих еще преданных ему армянских полководцев с твердым приказом: дани Амру не давать.
Это было как раз то, что надо, а едва Амр двинулся на Александрию, из Генуи отплыл в Константинополь брат императрицы Мартины – кастрат Мартин. И вскоре Мартин – впервые за последние полтора десятка лет – свиделся со своей высокопоставленной сестрой. Кифа наблюдал за тем, как это происходило.
– Ты зачем приехал? – не спросила – обвинила императрица.
– Костас не справляется, – присел напротив нее брат, – у нас думают, что пора браться за дело тебе.
Императрица тоже присела. Она прекрасно понимала, что у Костаса вот-вот случится воспаление кишок или водянка. Неважно, одобряет она это или нет.
– Но ведь вас устраивает то, что Костас не справляется, – прищурилась она, – и потом, неужели ты думаешь, я приму ваш догмат о двух природах?
– Конечно, примешь, – кивнул кастрат, – ведь тогда, кто бы ни стал твоим следующим мужем, власть будет передаваться по тебе, а не по нему.
Императрица задумалась, а Кифа напрягся. Искушение было серьезным. Очень серьезным.
– Нет, – покачала головой Мартина, – потому что тогда первый же достаточно сильный полководец просто возьмет меня силой, а моих взрослых сыновей кастрирует.
– Это не так плохо, – невесело улыбнулся кастрат, – твоим сыновьям будет обеспечена хорошая духовная карьера. Как мне.
Мартину перекосило.
– И все будет, как до Ираклия?!
– Ираклий часто ошибался, – возразил ей брат.
– Но не в этом, – встала с трона Мартина. – Власть должна передаваться по мужчине. Иначе резни не остановить.
