Текст книги "Еретик"
Автор книги: Андрей Степаненко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)
«Значит, епископ Римский разрешил…»
Симон еще раз мысленно просмотрел все, что знает о сложных отношениях внутри Церкви, и вдруг вспомнил ночную беседу с Ираклием.
«Войска курейшитов пересекли пролив…» – сказал император.
– Что, Кифа, – усмехнулся Симон, – боишься, что ваши купцы к переделу южного пирога не поспеют?
Он сказал это очень образно и расплывчато, а главное, наудачу, но зрачки его вечного оппонента расширились и тут же – на миг, не более – скакнули в сторону.
– Ладно, можешь не отвечать, – разрешил Симон.
Он лучше других знал, что Кифа обязан соврать, а правду он и так уже знал.
* * *
Когда Амр с его двумя сотнями всадников, входил в Фаюм, на улицы высыпали все – от мала до велика. Вот только Амр, главная, казалось бы, угроза, не интересовал никого, – все смотрели в небо. Он и сам нет-нет, да и поглядывал на медленно, но верно растущую в размерах комету. Амр прекрасно помнил, как тогда, двадцать восемь лет назад это кончилось жутким ударом, сбросившим его селение – вместе с домами, людьми и скотиной – шагов на четыреста вниз по склону холма.
Амр покачал головой. Странным образом, в момент удара почти никто не пострадал, но вот земля… однажды сдвинувшись, она уже не останавливалась, и стены домов покрыли трещины, источники четырежды меняли место выхода на поверхность, и, в конце концов, племя отселилось на другую сторону ущелья. Ждать и бояться новых подвижек земли оказалось невыносимым.
– Аравитяне! Смотрите, это аравитяне!
Амр подобрался. Здесь, на главной улице города они бросались в глаза куда как больше, чем комета над головой.
– Куда? – заступил дорогу Амру крупный пожилой грек, явно из бывших солдат.
– К губернатору.
– Ты ведь – Амр? – прищурился грек.
Амр кивнул.
Грек на мгновение задумался, а затем развел руками и отошел в сторону. Война так и не была никем объявлена, и решить, надо ли, рискуя собой, останавливать это шествие, было непросто. И лишь у центральной площади подоспевшие ополченцы вежливо, но непреклонно отсекли от Амра большую часть людей, оставив ему, как сопровождение, около трех десятков.
– Ты не царской крови, – бесцеремонно объяснили ему, – хватит с тебя и этих.
Амр лишь рассмеялся; на месте ополченцев он бы не пропустил к первому лицу столь богатого города и этих тридцати. А едва Амр встретился с вышедшим ему навстречу губернатором глазами, как ему стало ясно: его не просто ждали, империя учла все – до деталей.
– Ну, что Фаюм сейчас пуст, ты, я думаю, знаешь, – внимательно посмотрел ему в глаза губернатор, едва они присели на подушки.
Амр молча кивнул.
– Но твоим людям нужна еда… много еды. И ты пришел, чтобы ее взять…
Амр молчал. Это было так.
– Тогда тебе придется заступить за Ираклиевы столбы, – сухо констатировал губернатор.
– А Ираклий начнет войну… – так же сухо констатировал Амр.
Губернатор уклончиво повел головой.
– Император имеет на это право. Око за око… вы, последователи Абу Касима, тоже – люди Книги. Вы должны считаться с законами.
Амр поджал губы и покачал головой.
– Но ведь законы нарушаю только я. Если Ираклий убьет одного меня, его чести воина ничего не будет угрожать. Зачем же еще и война?
Губернатор ядовито улыбнулся.
– Ты мне еще про письмо Хакима сказочку расскажи. То самое, в котором он тебе как бы запрещает входить в Египет…
Амр молчал. Он уже получил это письмо, и должен был получить еще и еще. Более того, похожие письма, в котором Али и Хаким, Умар а, возможно, и Муавайя отрекаются от Амра и его похода, должны были получить все значимые люди империи. И он уже видел: придавать этим письмам значения здесь не станут.
– Ты прошел фаюмским каналом? Через людей Иоанна? – вдруг поинтересовался губернатор.
– Нет, – мотнул головой Амр, – в обход, предгорьями. Твоих коров уже забрал.
Губернатор помрачнел.
– Это беззаконие.
– Верно, – согласился Амр. – Но с голоду ни ты, ни твоя семья не умрут.
Губернатор заиграл желваками.
– Как были вы, аравитяне, бандитами, так и остались, – ненавидяще выдохнул он. – И правильно, что вам зерна не дают. Скорее бы вы передохли…
Амр вскочил с подушек и, уже слыша, как встрепенулась позади губернаторская охрана, выхватил саблю из ножен.
– Т-ты…
– А ты не много на себя берешь, губернатор?
Амр замер и медленно обернулся. У входа стоял пожилой грек – большой, грузный и, судя по одежде, очень, очень богатый.
– Садись, Амр, – по-свойски махнул рукой грек, – нам с тобой предстоит о-очень долгий разговор.
* * *
Когда Ираклий прибыл в Кархедон, все, кто мог ходить, высыпали на улицы и теперь стояли, задрав оранжевые лица вверх… церкви были забиты битком, а вот купеческая гавань опустела.
– Да, я видел Симона, – отрапортовал вызванный к императору начальник стражи, – на последнюю галеру успел, с час назад.
А едва Ираклий отпустил офицера, к нему прорвались четыре брата-купца, еще вчера подходивших выразить преданность.
– Умоляем о правосудии, император, – начал старший, с совершенно загнанными глазами.
– Так быстро? – удивился Ираклий.
Он рассчитывал, что хотя бы неделю братья продержатся сами, без помощи войск.
– Это быдло не желает…
– Стоп! – поднял руку Ираклий. – Эти люди – моя родня. Будь осторожен со словами. У нас можно и язык – за оскорбление – потерять.
Братья переглянулись, а Ираклий встал с резного стула и прошелся по залу. То же самое происходило везде, где новые аристократы пытались принудить вчерашних вольных варваров к абсолютному повиновению. И что хуже всего, начался раскол Кархедонской Церкви: те из священников, что понимали, что лично им епархий все равно не получить, примыкали к восстающим крестьянам-агонистикам [35]35
Агонистики – борцы.
[Закрыть].
Что ни день, он получал все новые известия о сожженных долговых расписках, изгнанных господах и главном – самовольно захваченных прудах, озерах и каналах. Вода в Ифрикайе стремительно иссякала – год за годом, а привычные отношения меж крестьянами и теми, кто сдает земли в аренду, необратимо ломались.
Император повернулся к замершим купцам.
– Вы, думаю, знаете, что прямо сейчас в Кархедоне проходит Четвертый Собор Церкви Христовой…
Те переглянулись и неуверенно закивали.
– Слышали…
Ираклий удовлетворенно кивнул и прошелся перед ними.
– Если Церковь сочтет, что закрепление крестьян за господами не противоречит слову Спасителя, я пришлю солдат в каждое восставшее селение, но до тех пор… справляйтесь сами.
– Мы не можем… – начал старший.
Ираклий упреждающе поднял руку.
– Поговорите со старейшинами. Их слово можно купить, а люди их слушают. Пока.
– Платить крестьянину за его слово? – скривился один из купцов.
Ираклий усмехнулся.
– Хочу спросить… на вас еще не ездили?
Братья густо покраснели – совершенно одинаково – и – так же одинаково – опустили головы.
Император усмехнулся.
– Кархедон – это особая провинция, – не без удовольствия проговорил он, – здесь люди еще помнят другие времена. Я сам из этих времен.
Он знал, что все проходит. Он сам делал все возможное, чтобы истребить память о том, что когда-то правила в Ифрикайе были иными. И все-таки он гордился прошлым своей страны. Купцы завздыхали, видя, что аудиенция закончена, раскланялись, не поворачиваясь к императору задом, вышли, и вот тогда появился Пирр.
– Кифы на Соборе нет, – удовлетворенно доложил он. – Его вообще нет в Кархедоне!
Ираклий обмер; это была опасная новость. Но Пирр принял его молчание с воодушевлением.
– Так что теперь никто твоему «Экстезису» не помешает. Этот Собор – твой! Ты понимаешь?!
– Подожди… – без сил опустился на резной стул император. – Дай подумать.
Он знал, что Кифа, главная ударная сила Генуи и Венеции, мог покинуть Собор лишь по разрешению Северина. И это означало, что за морем уже знают о начале войны. И, хуже того, они к этой войне как-то готовятся.
– Забудь о Соборе, – тихо проговорил он Пирру. – Откладывается Собор.
– Кем? – опешил Патриарх.
Ираклий потер мгновенно взмокшее лицо.
– Жизнью, Пирр. Самой жизнью.
* * *
Симон понимал, что начало войны лишь поднимает ставки. Теперь жизнь Елены не просто висела на волоске, она почти ничего не весила. Или наоборот – решала все. Почти, как тогда, при Иоанне Крестителе.
Нет, сама идея о Матери Мира возникла еще до Иоанна, во времена Париса. Наивный мальчишка искренне полагал, что ему позволят обладать подобным сокровищем, как своим. Понятно, что ту, самую первую Елену нашли и убили – уже в Египте. Симон даже не был уверен, что она была настоящей Еленой – женщиной-Луной, способной осветить собой весь мир так же, как освещает его единое для всех ночное светило. Но владыки множества египетских эмпорий тогда крепко перепугались, и война вышла затяжная и кровавая. И понятно, что Иоанн горький опыт Париса учел.
Секретность была абсолютной; явление Елены миру должно было произойти внезапно и всесокрушающе. Но Иоанн – первый из первых и лучший из лучших – сам и сказал кому-то из сановников, что Ирод, взяв царственную Иродиаду за себя, напрасно думает стать величайшим, ибо уже появилась Та, которой даже сама Иродиада будет прислуживать, как своей госпоже.
Спустя сутки Иоанн уже сидел в темнице, а вскоре его голова была торжественно поднесена Иродиаде. И мало кто знал, что еще до того, как Иоанну – после жутких пыток – отсекли голову, перепуганной женщине поднесли куда как более ценный подарок – отделенную голову Царицы Цариц. И все пришлось начинать заново – уже другим людям.
В новом заговоре состояло достаточно много самых разных людей – все изнутри Церкви. Собственно, лишь благодаря Церкви, а точнее, благодаря древней традиции откупаться первенцем от Бога, Елену и удалось выпестовать. Каждый первенец от каждой семьи шел по духовной линии, и если дети крестьян тихо и заслуженно переходили в разряд монастырских рабов, то принцев и принцесс ждала совсем иная участь.
Большая часть высокородных монахов, по сути, была заложниками – гарантией, что царь не взбрыкнет и не надумает совать загребущие руки в церковную казну, а своих фаворитов – на патриарший престол. И напротив, царь мог быть уверен, что патриархом никогда не станет человек недостаточно родовитый и в силу этого недостаточно авторитетный. Но всю эту публику можно было использовать и по-другому.
Симон затруднился бы сказать, кому из Патриархов эта мысль пришла впервые, – скорее, всего, она жила всегда, но однажды заточенным в монастырях высочайшим заложникам перестали удалять ядра и разрешили брак, естественно, тайный. Да, это был риск, – за такое Фока снял бы кожу без малейших колебаний, – но в конце концов в руках Церкви оказалась небольшая группа монахинь и монахов, несущих в себе высочайшее семя во всей Ойкумене. И более того, каждый был старшим над своей группой царских родов.
Браки освящали сами Патриархи, документы были исчерпывающие, так что любой из них мог по праву претендовать на свою часть заселенной вселенной – Палестину или Аравию, Абиссинию или Армению, Сирию или Египет. А едва их начали объединять в одно целое, грянула большая война.
Понятно, что элиту всей Ойкумены пришлось прятать – сначала от солдат врага, затем от собственных мятежников, а при Фоке – даже от Патриархов. Симон не застал этого времени; когда его допустили в этот круг, дело было сделано, и он увидел обаятельную четырнадцатилетнюю девочку, в которой сошлось все – до последней кровинки. Кошмар для любого признающего силу родства императора.
Все было продумано так тщательно и исполнено так непреклонно, что Царицу Цариц признали бы даже варвары, – для большинства из них она была бабушкой с десятью-пятнадцатью приставками «пра» в начале. Она была Матерью Мира. И она была в руках небольшой группы понимающих, чем рискуют, человек. Симон в этой группе стал вторым от начала. Не сразу, но стал.
* * *
То, что этот внезапно объявившийся огромный грек, кто-то очень важный, Амр увидел сразу – по испугу в глазах губернатора.
– Меня звать Менас, – представился грек и вольготно разлегся на подушках, – не слышал?
– Нет, – признал Амр, – но Хаким тебя, наверное, знает.
Менас усмехнулся.
– Ну… Хаким – не тот человек, чтобы я гордился своим с ним знакомством… но я пришел говорить не о Хакиме. Я пришел говорить о тебе.
Амр удивился, тут же отметил скользнувшую по щеке губернатора капельку пота и удивился еще больше. Он давно уже не видел, чтобы человек чего-нибудь так боялся.
– Скажи… Менас, а ты кто?
– Купец.
– Просто купец?
– Уважаемый купец. Очень уважаемый.
Амр оцепенел. Он уже чувствовал, как что-то там, Наверху, повернулось.
– Тогда продай нам зерно, Менас, – дрогнувшим голосом произнес он, – просто продай нам зерно. Хаким купит. Все. А я… я больше ничего не хочу. Я сразу же поверну назад…
Менас вздохнул и сдвинул брови – чуть-чуть.
– У меня сейчас нет зерна, Амр.
– А у кого есть? – глотнул Амр.
– Ни у кого нет, – покачал головой купец. – Все зерно Египта на имперских складах. Ираклий собрал у себя все.
Амр замер. Он ничего не понимал.
– А чем вы тогда торгуете? Разве бывает купец без товара?
Губернатор заерзал.
– Менас, держи язык за зубами.
– Помолчи, – отмахнулся купец. – Ты ничем не рискуешь, а у меня зерно уже горит.
– Стоп! – тут же вскинулся Амр. – Ты же сказал, у тебя нет зерна!
Купец поджал губы и покраснел.
– У меня очень много зерна, Амр – на бумаге. В императорских расписках. Но само зерно всех купцов империи у Ираклия. В хранилищах. И он его нам не выдаст до тех пор, пока жив хотя бы один курейшит.
Амр яростно скрипнул зубами, и вдруг его осенила какая-то смутная догадка.
– Постой… я правильно понял, что Ираклий придерживает ваше зерно у себя вопреки вашей воле?!
Менас кивнул.
– Именно так.
– Но ведь это незаконно…
Менас промолчал, но Амр уже понимал, как многое это меняет.
– А если я вытащу ваш товар из хранилища, – подался он всем телом вперед, к Менасу, – ты отправишь свою долю зерна в Аравию? Но только свою личную долю, законную, – так, чтобы войны не случилось!
– За этим я сюда и пришел, – внимательно глядя ему в глаза, произнес грек.
Часть вторая
Ираклий тревожно покосился на уходящую за горизонт комету, просмотрел донесения гонцов и разложил на столе карту Египта. Судя по скорости продвижения аравитян, Амр должен был сегодня войти в Фаюм, – скорее всего, в обход, через предгорья. А значит, Менас уже там.
Собственно, конфликт с торгово-купеческой партией прасинов начался сразу, едва они сообразили, во что их втягивает военно-аристократическая партия венетов. Купчишки прекрасно понимали, что все тяготы войны, включая сгоревшее, вовремя не проданное зерно, лягут на них, а на захваченный курейшитский пролив, один черт, сядут военные. А если быть совсем точным, несколько родственных императору семей. И это выглядело несправедливым.
Ираклий вздохнул. Главе всех купцов Египта Менасу было плевать, что ему, императору это родство в тягость; что оно – вынужденное; что несколько сильнейших семей страны – нравится это кому-то или не нравится, – а должны обладать властью. Потому что иначе наверх попадают центурионы – такие, как Фока. А эти, кроме как снимать кожу, ничего, в общем-то, и не умеют.
– Ну, что ж, Менас… – улыбнулся император, – надеюсь, ты отыграешь свою роль безупречно…
Глава всех купцов Египта не слишком любил Ираклия и вовсе не был наивен, но в этой ситуации даже он был всего лишь орудием. Ираклий предусмотрел все, даже самые худшие варианты, и на самом деле теперь ни от Менаса, ни от Амра ничего не зависело. Почти ничего не зависело и от Теодора, ждущего у Никеи с отборным войском ветеранов. И даже от могучего имперского флота зависело немногое. Флот был обречен выйти по Траянскому [36]36
Траянский канал (Trajanus Amnis – Траянова река), предшественник Суэцкого канала, начинался у Каира, вел из Нила в Красное (Мекканское) море, под именем Исмаилия оставался судоходен до 19 века. Фрагментами существует и ныне.
[Закрыть]каналу из Нила в Мекканское море и нанести удар по морским крепостям курейшитов.
Все зависело от правильной последовательности действий. Сначала Менас побудит Амра двинуться за зерном, затем Амр заступит за границы, затем по нему нанесет удар Теодор, и лишь, когда следы схватки в пределах Ираклиевых столбов будут неоспоримы, флот получит приказ.
«А к тому времени, когда Менас предъявит в Гелиополисе [37]37
Гелиополис, он же – Он Шемс, Ain Shems (буквальный перевод – столбы). Отмечали начало императорских земель – Ираклеи (Августеи).
[Закрыть]бумаги на зерно, если вообще до этого дойдет, получать зерно в Аравии будет просто некому…»
Ираклий снова покосился на краснеющее над горизонтом зарево кометы и сокрушенно покачал головой. Знак был нехороший.
«Только бы Ахилл успел Ее привезти. И без того сюрпризов хватает…»
* * *
На этот раз лоцман молчал, как убитый, и лишь время от времени вполголоса подавал команды штурману. Но Кифе от этого было не легче: прямо напротив него сидел Симон – живой и здоровый.
«Наверное, они разминулись в пути, – подумал Кифа, – иначе бы он от близнецов не ушел».
Этот варвар постоянно подкидывал сюрпризы – почти всегда неприятные. Вот и теперь, Кифа знал, что Симон знает о нападении курейшитов на Византию. Однако Кифа точно так же чувствовал и другое: Симон плывет в Александрию не из-за начавшейся большой войны. Этой продажной твари было глубоко плевать на все, кроме денег, – не только на войну, возможно, даже на само Спасение.
Амхарец, почуяв, что на него смотрят, поднял взгляд, и Кифа, чтобы не отводить взгляда и не выглядеть чего-то опасающимся, сокрушенно покачал головой.
– Скажи, Симон, ты и впрямь веришь в этот бред, что нес на Соборе?
Варвар удивленно поднял брови, и Кифа уточнил:
– Ну… что младенцы, зачатые от колдуна, в ад попадают?
Симон улыбнулся.
– Нет, конечно. Младенец в своем зачатии неповинен. Просто вас, кастратов, надо было как-то ставить на место. Чтобы самыми святыми себя не считали.
Кифа поджал губы. Этот варвар использовал софизмы с бесстыдством просто удивительным, а потому легко поддерживал в диспуте главное – напор. Теперь что-либо исправить было невозможно.
– Ты, Симон, хоть понимаешь, – стыдя вечного оппонента, покачал Кифа головой, – сколько вреда вы, жеребцы, приносите Церкви Христовой?
Амхарец удивленно поднял брови.
– И чем же?
– Греховностью, – строго по существу дела ответил Кифа. – У вас что ни слово, то скабрезность. А это ведь – грех, и серьезный. Вон, даже в Священные Писания умудрились свое жеребячество протащить! Править не успеваем!
Амхарец задумчиво хмыкнул.
– А примеры можно? А то ведь напраслину возвести – дело нехитрое…
Кифа на мгновение задумался и кивнул. Здесь, посреди моря варвар был не опасен, и от него было можно даже чему-нибудь научиться – бесплатно. Экспертом этот амхарец, надо признать, был неплохим. Поэтому, поймав ритм раскачивания галеры, Кифа быстро переместился к противоположному борту. По-хозяйски сдвинул в сторону юного пассажира и вытащил из сумки стопку листов с подстрочными переводами.
– Здесь, – мгновенно отыскал он недавно обезвреженное учеными братьями спорное место, – боголюбивый Моисей выносит в Ковчеге золотые члены и золотые… мгм… ну… женские… эти самые… вагины.
Симон весело поскреб щеку.
– Ничего смешного, – обрезал Кифа. – Мы, конечно, подыскали подходящие замены. «Члены» заменили на «наросты», а женские… мгм… золотые «вагины» на золотых «мышей». Буквы почти те же, а все ж не так непристойно.
Амхарец смешливо булькнул.
– Кто вам это переводил? Где ваши переводчики еврейский изучали?
Кифа насупился. Он взял самый лучший перевод, какой нашел у Северина.
– А ты не смейся! Ты просил примера, так вот он – пример. А теперь представь на мгновение, что было бы, если бы это прочел безгрешный отрок! Или невинная девушка! Что они подумали бы о Священном Писании?! Или вам, жеребцам все равно…
– Подожди, – оборвал его Симон и ткнул пальцем в лист. – Это слово вовсе не означает место, которым рожают. Это слово означает родовое клеймо, тавро. И там, и там основа – «род», но это разные слова [38]38
Любопытно, что английские переводы эфиопской «Кибре Негаст» (одной из реликтовых версий Библии) и поныне содержат именно слово «член».
[Закрыть]! Так что Моисей нес в Ковчеге обычные слитки с клеймами своих племен. А клеймо – чтобы не перепутать, где чье золото.
Кифа оторопело моргнул. Выходило так, что священный библейский текст вовсе не был непристойным! А Симон еще раз хохотнул и сокрушенно покачал головой.
– В том-то и беда, что вы, кастраты, особенно монастырские, видите чертей там, где их нет, и никогда не было. Лучше бы о Спасении человека думали…
Кифа обиженно засопел и попытался отобрать библейский список, но варвар так и не отдавал ему желтые папирусные листы, – даже когда просмотрел их все. Нет, он продолжил комментировать, и ехидства в нем было преизрядно.
– Ну, и перевод! А ну-ка, скажи мне, Кифа, куда попал нищий Лазарь после смерти?
– В лоно Авраамово, – мрачно отозвался Кифа. – Это все знают.
– Правильно, – согласился амхарец. – Он вернулся в божественное материнское лоно, в космическую утробу, из которой вышел в мир каждый из нас. Он вернулся туда, где всегда тепло, уютно и спокойно.
Кифа покраснел, и Симон нанес слоедующий удар:
– Скажи мне, Кифа, где ты видел у мужчины «лоно»? Ну? Где у Авраама лоно?
Кифа глотнул. Он не собирался отвечать на этот дурацкий вопрос, и Симон язвительно хмыкнул и по-хозяйски положил ему руку на колено.
– Да, мужчине есть куда засунуть. Вы, кастраты, знаете это лучше других. Только так радость от жизни и получаете. Там и есть ваше «лоно».
Кифа побагровел и сбросил Симонову руку со своего колена. Его личная жизнь ни в малой степени этого варвара не касалась.
– Но, как хочешь, Кифа, а я после смерти в ж… попадать не хочу. Даже если это – в согласии с вашим переводом Писаний – ж… самого Авраама.
* * *
Симон проходил крещение по всем правилам, в точности так, как заповедал Иоанн Креститель, то есть, через троекратное утопление. Симон трижды уходил туда, к самой линии между жизнью и смертью [39]39
В некоторых субкультурах временное, контролируемое умерщвление с психоделическими целями существует и ныне.
[Закрыть]и трижды его возвращали назад опытные, отлично подготовленные к такой работе братья. Понятно, что он успел разглядеть многое, и уж то, что «лоно Авраамово» вовсе не метафора, знал не понаслышке. Там действительно было хорошо – как у мамки в пузе.
С той самой поры ему не нужно было часами биться лбом о пол храма, чтобы верить. Он просто знал. А гностическое предание о том, что Эдем вовсе не находится в Абиссинии или на седьмом небе, а есть состояние души внутри не пребывающей нигде космической утробы, стало таким же простым и понятным, как придорожный камень.
Увы, Кифе и его кастрированным собратьям это знание было недоступно. Ну, не умели они рисковать своими рыхлыми сластолюбивыми тельцами во имя расширения познания; предпочитали сузить истину до своих размеров. И – Господи! – как же они все ненавидели женщин! Дошло до того, что Северин, а, судя по всему, это была именно его инициатива, улучшил даже акт сотворения человека и сделал виновной во всем происшедшем Еву.
«Ревнуют они, что ли?»
Первым делом эти святоши вымарали из Писаний всякие упоминания о Лилит – первой женщине, даже еще не человека, а, скорее, демона, созданного Богом для себя. Соответственно, акт божественного, одним духом, зачатия первого человека в утробе Лилит тоже пришлось заменить – на гончарную легенду об изваянии человека из глины. И уж, само собой, кастраты изменили тот момент, когда Адам, подросший и весьма пронырливый малый, соблазнил единственную женщину в Эдеме тем змеем, что у каждого мужчины в штанах.
Симон улыбнулся. Винить Лилит в грехопадении он бы не стал. Для нее, никогда не видевшей столь интересного предмета и оплодотворенной Творцом лишь единожды, да и то бесплотным дуновением, мужчина был в диковинку. Наверное, поэтому с точки зрения сотен знающих эту легенду племен, первый человек был, скорее, героем-любовником, нежели грешником. Но вот Господь, конечно, обиделся. Особенно, когда Лилит родила Еву.
«Из ребра [40]40
В некоторых списках Библии прямо указан истинный источник Евы – член Адама.
[Закрыть]… – усмехнулся Симон. – Ох, уж эти кастраты…»
Лишенные возможности давать жизнь, собратья Кифы так и норовили замазать естественный способ ее происхождения. Они и сделали Адама, первого мужчину и праотца всем живущим, героя и пример для подражания – трусливым существом, тут же свалившим всю вину за содеянное на любимую женщину.
– И с Адамом вы погорячились, – вернул Симон подстрочник хозяину. – Не должен мужик прятаться за свою бабу. Даже если бы Ева была виновна.
Кифа молча принял подстрочник и принялся аккуратно сбивать разлохмаченные Симоном листы.
– Можно подумать, у Адама выбор был… – проворчал он.
– Был, – кивнул Симон, – собой свою женщину закрыть – хоть от Господа Бога. А уж дома разобраться. Без посторонних советчиков.
* * *
Услышав, чего хочет купец, губернатор позеленел.
– Ты что делаешь, Менас?! Это же мятеж!
– Никакой это не мятеж! Я просто возвращаю себе свой товар, чтобы продать его нашим дорогим родственникам, – отмахнулся грек и повернулся к Амру. – Ты письмо передать для нашей принцессы Марии сумеешь?
– Для Умм Ибрахим [41]41
Umm Ibrahim – мать Ибрагима, уважительный титул Марии, связанный с рождением Пророку сына по имени Ибрагим.
[Закрыть]? – уточнил Амр и тут же кивнул, – конечно, сумею. Быстро не дойдет, но…
– Менас, не смей, – процедил губернатор.
– А что тут такого? – пожал плечами купец. – Ты, кстати, первым должен был на просьбу о помощи откликнуться. Не только по родству, но и по должности…
Губернатор озверело вытер мокрое лицо ладонью.
– Он грабитель! Его, по закону, судить уже надо!
– Ну-ка, ну-ка, – заинтересовался Менас и повернулся к Амру, – что ты в Фаюме взял?
– Скот, – честно признал Амр, – голов триста.
Купец смешливо фыркнул и бросил на губернатора полный брезгливости взгляд.
– Я уже представляю, что о тебе начнут говорить купцы, когда узнают, что ты, владетель самого богатого города поймы триста коров для принцессы Марии пожалел. А уж если до аристократов дойдет…
Губернатор помрачнел.
– Не надо смеяться, Менас. И вообще, помнил бы ты свое место, торгаш. Особенно теперь, когда империя на пороге войны.
На некоторое время воцарилась тишина, так что стало слышно даже то, как шумит и охает на площади толпа. Но купец не собирался уступать.
– Если экономы Ираклия не станут нарушать закон и дадут мне отправить зерно в Аравию, никакой войны не будет, – покачал он головой, – и ты это знаешь.
– Они не отдадут тебе зерна, да, и войны все одно не миновать, – болезненно поморщился губернатор и начал подниматься с подушек, – не строй иллюзий, Менас. Все, прощайте.
Амр на мгновение ушел в себя и тоже поднялся – вслед за губернатором.
– Значит, империя все равно нападет?
– Скорее всего, – уже почти безразлично произнес губернатор. – Она никому дерзости не спускает. А ты, Амр, по своей наглости превзошел всех.
Амр стиснул зубы и глянул на Менаса. Купец тоже поднялся с подушек и, судя по сдвинутым бровям, обдумывал что-то непростое.
– Менас, – окликнул его Амр, – Где императорское хранилище с твоим товаром?
– В Гелиополисе, – мрачно отозвался купец.
– Тогда я иду в Гелиополис, – решительно кивнул Амр, отметил этот – поверх него – взгляд губернатора и твердо произнес: – Моим людям нужна еда, и я ее возьму. Кем бы вы меня не считали.
* * *
Ираклий появился на Соборе, едва началось утреннее заседание.
– Ну… ни Кифы, ни Симона, я вижу, нет, так что придется вам выслушать меня.
Святые отцы неуверенно переглянулись. Все они были взвинчены появившейся с утра кометой и собирались обсуждать лишь одно: ждать конца света или не ждать.
– Знамение прошу главным вопросом Собора не делать, – упредил ненужные прения Ираклий, – а если кто будет поднимать панику, накажу. Я уже судей предупредил; они будут следить.
Священники приуныли.
– Вы все знаете, что нужно империи, – безо всякого перехода начал Ираклий. – Крестьянин должен работать на той земле, которую ему дают.
– Это незаконно, император, – подал голос епископ Софроний. – Да, и не по слову Спасителя.
– Да, – кивнул Ираклий, – так раньше не делалось. Но в Кархедоне многолетняя засуха, и крестьяне уже начали уходить в лучшие места.
– Это твои крестьяне, – осмелился напомнить епископ Римский Северин. – Сам с ними и разбирайся. Лично у меня в епископате никто никуда не уходит.
– Твой епископат не производит ни единого литра оливкового масла, – встречно напомнил Ираклий, – все масло, которое ты ешь, производят здесь, у меня.
Святые отцы замерли. Все понимали, чем угрожает Ираклий. А он, зная, что конфликта ни с Генуей, ни с Венецией все равно уже не избежать, не собирался щадить никого.
– Я могу остановить все поставки в любую часть Ойкумены. Я уже остановил поставки зерна аравитянам. Знаешь, Северин, чем это для них кончилось?
Кастрат отвел глаза в сторону.
– На меня смотри, Северин! – заорал Ираклий. – Это я тебя на твой престол поставил! Если ты еще не забыл…
Епископ Римский глотнул и заставил себя смотреть на императора.
– Ты что думаешь, Северин, я не понимаю, зачем вы дискуссию о двух природах Спасителя развернули?!
Епископ Римский покраснел и поджал губы. Но приходилось выслушивать.
– Хотите через мою голову крестьянами управлять?! С плебсом заигрываете?! Имперскую власть подрываете?!
Священники зашушукались. Здесь не было никого, кто бы с этим не сталкивался. Стоило варварам услышать о человеческой, доставшейся Сыну от Марии природе Спасителя, и они задавали следующий, самый опасный вопрос. Если вторая, от матери природа Спасителя ничуть не меньше первой, от самого Яхве, то почему их принцессы не равны Ираклию? Уж на эту простую аналогию у них ума хватало.
– Теперь варвары говорят, что император себя выше Спасителя ставит! – эхом отдавалось от потолка, – в церкви Мария на самом почетном месте, в самых красивых одеждах! А наши принцессы…
– Ты снова хочешь навязать свой «Экстезис»?!
Император замер, отыскал глазами рискнувшего возразить Софрония и скорбно покачал головой.
– Нет, Софроний, я хочу навязать вам хоть немного ума. Потому что, если субъект власти женщина, кровопролитие не остановить. Мужчины так и будут захватывать царственных женщин и убивать ее детей от предыдущего мужа.
– Византия всегда так жила… – мрачно напомнил Софроний.
– Пока не пришел я, – процедил император, – и я вам не позволю повернуть все назад.
* * *
Симон подошел к своему вечному оппоненту часа через два. Бесконечные шлепки весел о воду и почти ставшее привычным зловещее оранжевое свечение с небес изрядно утомляли своим однообразием.
– Ладно, не обижайся. Я просто высказал то, что думал.
Кифа недовольно буркнул и отвернулся, и Симон присел рядом.
– И вообще, согласись, что важнее Спасения нет ничего.
Кастрат вздохнул.
– Ну… да, в общем.
– И мы пока не знаем, как спасти себя, – напомнил Симон. – Господь так и карает – что правых, что виноватых…
Кифа недовольно фыркнул.
– Но Бог и сотворил этот мир. А человек виноват. Сильно виноват. И Отец Мира имеет право наказывать свое дитя.
Симон кивнул. Каждый варвар знал, что человек виновен перед Всевышним. Легенды отличались только содержанием этой вины, и совращение первым человеком собственной божественной матери вовсе не было главной версией. Кто полагал, что первый человек мошеннически выиграл у Бога в кости. Кто настаивал, что Человек украл у Бога огонь. Главное, на чем сходились все, – какая-то вина есть. Иначе бы Небо так не сердилось.
