Текст книги "Еретик"
Автор книги: Андрей Степаненко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)
– Военное судно водой заправлялось? – в первой же гавани подошли к занявшим Ливию единоверцам плывущие вместе с Симоном аравийские воины.
– Было, – кивали те, – сегодня поутру. Мы им препятствовать не стали. Все-таки судно александрийское, а у нас теперь с ними мир.
И воины тут же попрыгали в судно, а в Триполи пришла очередь плывущих с Симоном армян.
– Судно из Александрии проходило? – интересовались воины-христиане у обороняющих Триполитанию от варваров Амра единоверцев.
– Было такое… – покосились на замерших у борта аравитян охранники гавани, – часа четыре как ушло.
И Симон поплыл дальше, лишь изредка кидая взгляды на самое странное сопровождение, какое у него когда-либо было: справа по борту – мухамедяне, слева – христиане. Строго друг против друга.
Уже то, с какой настороженностью они смотрели друг на друга, ясно указывало: заблуждаются и те, и другие. Истина, будь она им доступна, мгновенно сняла бы и взаимный страх, и взаимную подозрительность. Но истина им была недоступна.
– Я хочу, чтобы вы все выслушали меня, – поднялся он и ухватился за канат.
И те, и другие повернули лица в его сторону, и все-таки одним глазом косили друг на друга – мало ли что.
– Братья, – перешел он на одно из аравийских наречий, – из Египта похищено наше общее достояние. Это женщина, не уступающая родовитостью царице Шебе. Даже выше.
– Выше Сабы [89]89
Саба, то же, что Шеба – царица Савская.
[Закрыть]? Выше праматери курейшитов?! – раскрыли рты изумленные аравитяне.
Симон кивнул.
– Если она станет женой какого-нибудь старого козла вроде Папы, мир никогда не будет принадлежать вам.
Аравитяне обмерли, переглянулись и загомонили.
– А если мы ее найдем? – наконец-то спросил командир. – Что ты с ней будешь делать?
– Я хочу, чтобы она исполнила свою собственную судьбу, – ни словом, ни смыслом не соврал Симон.
Ничего не понимающие армяне напряженно смотрели то на него, то на аравитян.
– Братья, – перешел он на армянский и тут же грубо польстил, – вы, конечно, все слышали про праведную княгиню Вараздухт…
– Ту, что веру армянам несла? – неуверенно подал голос командир.
– Да, – кивнул Симон, – так вот, из нашего Египта похищена женщина, армянка, еще более родовитая и праведная, чем Вараздухт. Ты понимаешь, какой грех может произойти, если она станет рабыней какого-нибудь безродного нечестивца?
Командир покрылся румянцем и принялся объяснять остальным, что, собственно, происходит. И после долгого горячего обсуждения, наконец-то, был задан главный вопрос:
– А если мы ее найдем? Чьей она станет?
– Царица Цариц должна сама решать свою судьбу, – непреклонно произнес Симон. – Я от этого правила не отступлю.
* * *
Пожалуй, именно с этого момента что-то изменилось – раз и навсегда. Связанные общей задачей и общей тайной воины как-то примирились друг с другом и уже не держали руки на рукоятках мечей. И все-таки, они так и не ведали Истины.
Симон знал, что в обыденной жизни истина приоткрывается – чуть-чуть – лишь таким, как Амр. Давно переступивший страх смерти полководец наверняка что-то видел – там, на краю меж бытием и небытием. Но даже Амр умудрился сделать из увиденного поразительно неверный вывод: Единый бесконечно добр.
Это было тем более удивительно, что кто как не Амр знал, сколь жестока жизнь. По сути, полководцу оставалось проделать лишь одну простейшую гностическую операцию: осознать, что Творение ровно таково, каков его Творец. Но… Амр так и не сделал этого открывающего разум шага.
Симон поднял глаза в небо. Оранжевая комета висела точно над ним, всем своим видом показывая, что Всевышний так же отстраненно красив, как она, и так же невыносимо и непредсказуемо опасен. Пока спит себе высоко в небе – дает передышку, а как что Ему пригрезится, – нащупает и разорвет в куски! Даже не открывая глаз.
«И Сын его такой же будет…»
Собственно, Бог не был высшим существом; выше всего сущего находился Логос, частичку которого носил в себе каждый человек. Именно в Логосе было последнее убежище измученной Актом Сотворения души. Сам же Акт Сотворения более всего походил на изнасилование. Душу ведь не спрашивали, хочет ли она, может ли здесь находиться. Просто Великому Бабуину мало было обладать всей властью над глиной; он желал, чтобы глина чувствовала, что с ней делают, все понимала и страдала. А если верить таким, как Кифа, высшей целью Того Который был окончательно сломленный человек, способный лишь пресмыкаться перед тем, кто его насиловал все эти тысячелетия.
– Спасение… – горестно усмехнулся Симон.
При тех условиях, что были озвучены пророками, каждый принявший Спасение чужой кровью становился еще и подонком – в точности по образу и подобию.
«Такой Спаситель не должен родиться в мир… – поджал он губы, – только не через меня…»
* * *
Амр знал, что его черед уже пришел – просто потому, что все сделано. Назначенный префектом Менас уже вступил в должность и мгновенно отладил мирную жизнь во всей Александрии. Филоксениус с благодарностью принял от Амра подтверждение своих прав в Аркадии. И даже несколько запоздавший с выражением покорности Иоанн из Мемфиса был оставлен на своем привычном месте. Все они понимали, какой шанс утвердиться по-настоящему крепко дает им трехлетняя отсрочка от налогов, так что о мятежах не думал никто.
Развивались и военные успехи. Там, далеко на востоке, люди Амра должны были вместе с Андроником и Теодором войти в Константинополь. На западе, воины уже взяли Триполи и весь Пентаполис и подходили к Кархедону. А здесь, на Ниле флот, ставший исламским благодаря Зубайру, спешно оснащали косыми аравийскими парусами и тут же выводили в открытое море.
– Может быть, они не станут тебя менять? – мрачно проронил Зубайр. – Все знают, что Египет лишь тебя признает.
– Поэтому и сменят, – улыбнулся другу Амр.
Он был готов к такому повороту и подготовил все: подписанные договоры, несколько огромных отчетов о взятой добыче, и – самое главное – подарки детям Аиши.
Здесь было все: фигурки диковинных зверей, мастерски вырезанные из дерева здешними умельцами, – для самых младших, хитроумные костяные головоломки александрийских гностиков – для средних и самый важный подарок – принятый от жрецов меч самого Искандера бин Македа [90]90
Македа, по эфиопским преданиям, родовое имя Олимпии – матери Александра Великого.
[Закрыть]– для старшего, Абдаллаха.
Меч был довольно простой, и металл – Амр оценил его со знанием бывалого воина – металл был так себе. Но столь прославленное оружие просто обязано было принадлежать потомству Мухаммада. То, что слово ислама, слово истины и справедливости обойдет весь мир так же быстро, как дело Искандера, Амр уже видел.
* * *
Ночь выдалась беспокойной, и, конечно же, Мартина не спала, а только беспрерывно встречала и провожала посланников и гонцов.
– Валентин уже возле Константинополя, – доложили к полуночи. – Его удерживают лишь варвары Амра – выясняют, надо ли пропускать его легионы в город.
Это давало надежду.
– Варвары пропустили Валентина, – доложили через три часа, – сочли своим союзником.
Это отнимало надежду.
– Валентин не хочет брать у тебя денег, – услышала она к четырем утра, – но его сотники не против получить какие-то подарки.
И это был самый сложный момент, потому что становилось неясно, есть ли у тебя надежда. А едва взошло солнце, императрице доложили, что флот Теодора входит в гавань, и Мартина почувствовала, что прямо сейчас все и решится.
– Приведите Грегорию, – распорядилась она, и ее сноха тут же вошла в зал – так, словно ждала за дверью.
– Я не знаю, должна ли это говорить…
Мартине не надо было приглядываться, чтобы видеть: лица на снохе нет.
– Ты о Теодоре?
– Нет, – покачала головой Грегория, – я о своих.
Внутри у императрицы похолодело. Пахло предательством.
– Говори.
– Мои братья говорили и с людьми Аршакуни, и с людьми Теодора – еще вчера. Сразу после коронации.
Мартина замерла, а Грегория собралась с силами и выдохнула последнее:
– Они сговорились вернуться к священным обычаям наших матерей.
– Что?! – приподнялась императрица. – Они хотят снова передавать власть по матери?!
Грегория молча кивнула.
Мартина бессильно осела на трон. Хуже этого ничего придумать было нельзя, но это был единственный способ придать видимость законности назревающему смещению потомства Ираклия. За ним должна была последовать резня и быстрый распад единой страны на мелкие отдельные провинции – строго по материнским линиям…
– Почему ты не сказала об этом вчера?
– Аршакуни и Теодор согласились не трогать моих детей и даже оставить Констанса на троне.
Императрица закрыла лицо руками. Это означало, что ее саму и ее детей ждет то же, что все узурпаторы до единого делали до Ираклия.
– Спасибо, Грегория… – тихо произнесла она, – спасибо, что все-таки предупредила.
Сноха бесшумно скрылась за дверью, и Мартина решительно поднялась с резного трона, подала знак преданным гвардейцам-эфиопам и прошла в спальню к мальчикам.
– Вставайте, дети. Поднимайся, Ираклонас, помоги Давиду одеться…
– Я не прислуга… – буркнул спросонья пятнадцатилетний император. – Где наша Клавдия?
– Клавдии не обязательно знать, что вы уезжаете.
– Куда? – мгновенно проснулся Ираклонас.
Мартина поджала губы. Еще вчера она бы не поверила, что сделает это, но сегодня было только одно место, где ее детям ничего не грозило.
* * *
Симон спрыгнул на причал первым, прошел пять-шесть шагов и сразу почуял, откуда Ей грозит беда. Да, формально в кишащем тысячами наемников и уже пылающем Кархедоне опасность была повсюду: руководимые святыми отцами солдаты грабили и поджигали дома несториан, евреев, донатистов и прочих врагов Спасителя. Однако Симон не имел права отвлекаться на чужую смерть; ему следовало чуять главное – точное направление пути, по которому угроза движется именно к Ней.
– За мной! – приказал он и перешел на бег.
И воины сопровождения, двумя параллельные колоннами, один за другим спрыгивали на каменный причал и так же бегом, с обтянутыми кожей щитами наперевес двинулись за ним.
– Туда! – указал Симон на проулок и первым рванулся вперед.
Он и не взялся бы сказать, как, чем он это чувствует и знает. Знание – финальная награда за двадцать восемь лет жесточайшей аскезы духа – просто жило в нем так же, как зрение, слух или обоняние.
– Здесь! – повернул он в следующий проулок и неожиданно врезался в гущу нетрезвых итальянских наемников.
– Смотри-ка, жид! – заорал один, ткнул грязным пальцем в сторону покатого амхарского носа Симона и потянулся за коротким солдатским мечом – А ну, иди сюда…
В следующие несколько мгновений и наемник, и его товарищи были яростно изрублены в куски аравитянами и армянами. После беседы с Симоном на корабле воины понимали, какова цена промедления. А едва Симон выбежал на ту самую площадь, на которой не так давно, на его глазах рассекали укравшего Елену солдата, он остро пожалел, что не может просто подняться в воздух и полететь. В центре площади хищно шевелилась гомонящая толпа наемников, и он чуял: она там, внутри!
* * *
Когда дети были одеты и собраны в путь, а преданные ей гвардейцы-эфиопы встали в дверях потайного хода, Мартина схватила желтый папирусный листок и стремительно вывела единственное спасительное имя.
«Аиша, сестра…
Я знаю о тебе немного, почти ничего. Я знаю, что ты – вдова, как и я. Я знаю, что твой муж был великим человеком, – как и мой. И я знаю, что ты приняла Единого всем сердцем, – как и я.
Прошу тебя, Аиша, прими моих детей, как своих, – я знаю, именно это завещал Мухаммад. Византия уже не помнит ни о словах пророков, ни даже о Боге.
Твоя сестра Мартина».
Императрица свернул папирус в трубочку и протянула письмо старшему из эфиопов.
– Береги моих детей, Захария.
Тот наклонил голову.
Она поцеловала Ираклонаса, упала на колени, обхватила и прижала к себе меньших, Давида-Тиберия и Маринуса, и заплакала. Она бы не рассталась с ними ни за что, но во всей забывшей Бога Ойкумене оставалось только одно место, где ее царственных, слишком царственных сыновей не ждала кастрация, – родина яростного и бескомпромиссного пророка Мухаммада.
* * *
Елена поняла, что ее убьют, сразу, как только заглянула в глаза Мартина, но кастрат Кифа не решался на это долго, очень долго. Сначала он зачем-то повел ее на окраину города, но на полпути повернул, снял для нее и охраны комнату в маленькой гостинице, а сам исчез на несколько часов. Затем он снова вывел ее в город, и снова вернул в гостиницу. Кифа то ли обдумывал, какую бы пользу из нее напоследок извлечь, то ли решал, как именно будет ее убивать, то ли просто боялся пролития крови всеобщей праматери.
«Симон… – мысленно просила она, – где ты? Приди же скорее!»
Но Симона все не было и, в конце концов, когда весь Кархедон окончательно наполнился пьяными, грабящими богатых горожан итальянскими наемниками, Кифа принял какое-то решение.
– Идем, – схватил он ее за руку и вывел в самый центр небольшой площади с глиняным баком на небольшом квадратном возвышении. – Сиди здесь.
Она покорно присела возле бака и, стараясь не касаться спиной почему-то испачканной известью керамической стенки, замерла. Ей было страшно, очень страшно. Все это место буквально воняло смертью. А Кифа тем временем подошел к вывалившейся из харчевни группе солдат и ткнул в ее сторону пальцем.
«Чего он хочет? – похолодело внутри Царицы Цариц. – Почему не убьет сам?»
– Еврейка? – неуверенно подошел к ней самый молодой из солдат.
– Да, – кивнула Елена.
В ее генеалогическом древе на прямой материнской линии стояли все, абсолютно все народы Ойкумены.
– Лучше не связывайся, – подошел к молодому солдату второй, постарше, – я говорю тебе, она из варваров.
Молодой испугался. То, что варвары люто мстят каждому, пролившему кровь их рода, знали все.
– Она сама призналась, что еврейка.
Старый солдат пригляделся к грубоватым чертам Царицы Цариц.
– Да, какая она, к черту, еврейка? Или из черкесов или, не приведи Господь, из гуннов. Тут людей Кубратоса, как мух.
Солдат наклонился пониже.
– Или все-таки ты из черкесов?
– Да, – признала Елена; черкесского рода была ее прапрабабушка.
– А может, амхарка? – подошел третий солдат.
– Да, амхарка, – кивнула Царица Цариц; это тоже было истиной, – смотря с какого поколения считать.
Их становилось все больше и больше: три, затем пять, затем подошли еще… но начать делать то, зачем их послал кастрат, никто не решался. И лишь когда мечущийся по краю площади Кифа послал вторую группу еще более пьяных и уже пахнущих чужой кровью погромщиков, в небесах что-то стронулось.
– Лежать! – бросили ее на утоптанную землю казнилища и решительно, со знанием дела сорвали платье, – смотрите, сопляки, как надо с ними…
Елена прикусила губу. Она чувствовала, что кричать бесполезно.
– Ноги… ноги ей разведите…
Ее прижали к земле, начали разводить в стороны руки и ноги…
– Не надо, мальчики… я же всем вам – праматерь.
Елену ударили в ухо.
– Заткнись, сука жидовская!
– Грех ведь какой… неискупимый…
Ее снова ударили.
– Вот тварь! У меня на нее не стоит!
«Симон?!»
Она почуяла, что муж рядом, всем сердцем.
– Симон!!! – заорала она и нечеловеческим усилием сбросила с себя насильника. – Я здесь, Симон!!!
И тогда ее начали топтать.
* * *
Мартина, понимая, что Валентин и Теодор все равно пройдут во дворец, приказала своим эфиопам оружия не применять. Но ответного благородства не увидела.
– Ну, вот, Мартина, я и пришел, – по-хозяйски обвел глазами тронный зал Теодор.
– Зачем?
– Судить тебя буду, – ухмыльнулся полководец.
Императрица подняла брови.
– За что Теодор? За то, что ты погубил половину войска, послав его переходить Нил, когда сам Господь был против тебя?
Полководец опешил.
– Или за то, что ты, как всегда струсил, и отдал Никею без боя? А может быть, ты будешь судить меня за то, что отправил флот в Аравию до срока, а затем бездарно потерял весь Траянский канал?
Теодор густо покраснел…
– Нет, подожди, – упреждающе подняла руку Мартина, – я все поняла. Ты хочешь осудить меня за то, что каждый раз доверял оборонять города Египта неопытным мальчишкам, а сам предпочитал укрываться в Александрии! Так?
– Я… я… действовал по согласованию с Сенатом… – выдавил багровый от ярости полководец.
– И в этом тоже виновата я? – наклонила голову Мартина.
Теодор яростно выдохнул и с усилием взял себя в руки.
– Ты виновата в отравлении своего мужа императора Ираклия и его сына императора Константина, – внятно проговорил он и вытащил помятый листок. – Твое письмо ясно доказывает это! Хочешь почитать?
Мартина покачала головой.
– Я прочла вариантов двадцать этого письма, Теодор. Думаю, тот вариант, что ты держишь в руке, ничем не лучше остальных.
В двери послышались тяжелые шаги, и в проеме появился Аршакуни. Стараясь не глядеть на Мартину, он сдержанно кивнул Теодору и отошел в сторону.
– А почему ты не приветствуешь меня, Валентин? – поинтересовалась императрица. – Или ты уже видел указ о моем смещении?
– Мы тебе приготовили кое-что получше… – усмехнулся Теодор и махнул в дверь рукой. – Затаскивайте!
В коридоре послышался такой шорох, словно что-то волокли, и Мартина привстала. Прямо по каменному полу тронного зала протащили и бросили у ее ног два ярко-красных тела – с только что снятой кожей. И они еще жили.
– Кто это? – глотнула императрица.
– Сама посмотри.
Мартина собралась с силами, сделала несколько шагов и склонилась над тем, что был ближе. В уголку бессильно сипящего рта виднелся крохотный кусочек черной кожи.
– Захария?! – Мартина осела на колени. – Господи Боже… Захария.
Ее преданный гвардеец-эфиоп уже отходил. А едва он содрогнулся и замер, от настежь распахнутых дверей послышался тоненький детский голос.
– Мама…
Мартина подняла голову.
В дверях, под охраной рослых гвардейцев Теодора стояли все ее дети.
* * *
Симон рванулся к Царице Цариц всем существом, и наемники разлетались в стороны, словно мальчишки под ударами никем не опоенного медведя.
– Елена!!! Не-ет!!!
Он уже чувствовал, что не успевает. И ровно в тот миг, когда все, кто хищно шевелился вокруг Нее, отвалились и остались где-то за спиной, он увидел, что опоздал.
– Елена… – упал он на колени.
Его жена, его Царица Цариц, перепачканная кровью, как в тот день, когда он развернул еще теплую, пахнущую свежениной шкуру красного быка, теперь, с так и не выношенным сыном внутри, уже отходила.
– Елена… – приподнял и уложил ее голову на свои колени Симон.
Ее сияние задрожало, а затем, словно зарница, вспыхнуло, на мгновение озарив площадь, и погасло.
Симон поднял голову и обвел мир вокруг непонимающим взглядом. Здесь же, в трех-четырех шагах от него армяне спиной к спине с аравитянами рубили заморских убийц, и мелкие брызги крови летели ему в лицо. Чуть дальше тянулись залитые оранжевым светом пожаров улицы, и он чуял и запах сгорающего домашнего скарба, и запах горелой человечины. В сиреневом утреннем небе, прямо над горизонтом в очередной раз восходила похожая на лампаду звезда. Но чувства реальности не было – так, словно все это было неживым.
– Вы убили мать всего человечества… – внятно обвинил Симон.
Человечество молчало.
– Вы убили – внутри Нее – вашего Спасителя…
Спасаемые рубились – каждый за то, во что верил.
– Бог так и не родился. Пророчества не сбылись. Это конец.
И в тот же миг небеса озарились пронзительно ярким оранжевым светом, и горизонт на севере вспыхнул.
Симон поднял голову и за мгновение до того, как далекий удар дошел да Кархедона, увидел, что все небо вокруг звезды-лампады покрыто огненными нитями «божьих стрел».
* * *
Сыновей Мартины начали кастрировать здесь же, при ней.
– Валентин! – билась она в руках гвардейцев, – ты же Аршакуни! Где ты потерял свою честь?!
Полководец резко развернулся и выбежал, а Ираклонаса, императора Византии и любимого сына первого правителя всей Ойкумены Ираклия уже схватили со всех сторон четверо или пятеро человек. Теодор не собирался оставлять законных наследников на их законном месте.
– Не-ет!
И почти сразу же пришла очередь совсем еще маленьких Давида и Маринуса.
– Будь ты проклят, Теодор! – прорыдала Мартина, – будь проклята…
– Язык!!! – заорал Теодор, – язык режьте!..
Он хорошо понимал силу и неотвратимость материнского проклятия. И Мартину тут же повалили на каменный пол и кинжалом разжали зубы.
– Будь проклята… – задергала она головой, – вся эта… Визан… ти… я…
И в тот же миг в окнах полыхнуло оранжевым, а цветные дворцовые витражи ухнули и осыпали пол сверкающей крошкой.
* * *
Гонцов от халифа было двое, и Амр уже видел, как трудно им сказать хоть что-нибудь.
– Давайте документы, – протянул руку Амр, – я знаю, что там…
Вид у посланников был крайне смущенный.
– Ты больше не правитель Египта, Амр, – отважился один из них и протянул бумаги.
– Тоже мне – владыки судеб… – недобро хохотнул Зубайр в адрес тех, кто выслал этот указ. – Уж если кто и правитель, так это Амр!
Амр, прося тишины, поднял руку, быстро пробежал глазами – одно за другим – все три послания и кивнул.
– Я готов. А где мои преемники? Где хотя бы Абдаллах бин Сад? Кому дела сдавать?
– Они прибудут позже, – смутился гонец.
Амр улыбнулся.
– Все, как и ожидалось. Я уже смещен, а преемника еще нет. Кстати, а когда вы обратно поедете?
– Да, прямо сейчас, – отозвался гонец.
– Отлично, – кивнул Амр, – я тут подарки приготовил… детям Аиши. Завезете?
Гонцы переглянулись.
– Что такое? – поднял брови Амр. – Вам же по пути?
– Так… это…
– Ну? – насторожился Амр. – Что еще?
Гонцы, один за другим опустили глаза. Но Амр ждал, и не ответить ему было немыслимо.
– Нет у Аиши больше детей… – с трудом выдавил один.
– Как так – больше нет? – не понял Амр. – Что значит…
Он двинулся вперед, но пошатнулся и ухватился за центральный столб шатра. В глазах помутилось.
– Ты хочешь, сказать, что Абдаллах сын Мухаммада…
– И Абдаллах… – помрачнел гонец, – и все остальные.
– У Мухаммада больше нет потомства, – тихо добавил второй гонец.
Стало так тихо, что было слышно, как далеко-далеко, где-то у Нила кричит погонщик скота, и хлопает его гибкий бич.
– Кто?.. – хрипло выдавил Амр и потянул меч из ножен.
Гонцы отшатнулись.
– Кто?! – ухватил он ближнего за одежду и приставил лезвие к дернувшемуся кадыку. – Кто посмел?!!
– Я не виноват, – с ужасом в глазах выдавил воин, – не убивай меня, Амр…
Амр прикусил губу и отшвырнул гонца. Теперь, когда самыми близкими, самыми главными родственниками Пророка стали Али и Хаким, его вопрос, кто посмел, был излишним.
– Я выхожу в Аравию, – кивнул он Зубайру. – Собирай всех. Всю армию!
– Ты не можешь, Амр, – забеспокоился второй гонец, – ты уже отстранен!
И в следующий миг его рассеченное наискось тело рухнуло на пол.
– Собирай армию, Зубайр… – уже тише, но еще решительнее приказал Амр.
И впервые эфиоп отрицательно покачал головой.
– Ты уже ничего не изменишь, брат. Или ты хочешь, чтобы у Мухаммада вообще не осталось родни?
Амр покачнулся, развернулся и бросился вон из шатра. Добежал до походной мечети, сорвал полог, ввалился внутрь и рухнул на колени.
– О, Аллах… что теперь?! Дай мне знак!
И в тот самый миг, когда небо озарилось оранжевым светом, а земля дрогнула, его плоть хрустнула, а оставшийся в живых гонец выдернул из спины [91]91
Именно так, во время молитвы и в спину часто убивали халифов.
[Закрыть]покорителя Ойкумены свой короткий меч.
– Спасибо, Аллах… – булькая кровью, выдавил Амр. – Наконец-то.
* * *
Конечно же, Кифа выполнил приказ Мартина не сразу. Все-таки именно у него, у Кифы в руках находилась величайшая драгоценность человечества, и только он, Кифа, в данный момент самый влиятельный человек Ойкумены мог решить, что с этой драгоценностью делать. Вот только Папе она была уже не нужна.
Елену с радостью приняли бы на Востоке – в Константинополе; у Мартины как раз наблюдался острый дефицит власти, но это стало бы бездарной тратой сокровищ. Та, что может родить Спасителя, не должна служить политическим амбициям всех этих армян, греков да евреев.
Кифа мог обладать ею и сам, – как рабыней. Благо, Елена за двадцать восемь лет жизни в заключении совершенно утратила волю к сопротивлению. Но тогда на него ложились заботы о взращивании личности, превосходящей по значению и своего земного отца Симона, и своего небесного отца Яхве.
Этот последний вывод Кифу и остудил. Контролировать такое дитя было не под силу никому. Сын Елены мог запросто отказаться, например, от кастрации. Мог целиком отвергнуть идею принесения себя в жертву. И принудить его к этому было невозможно. А главное, о чем внезапно догадался Кифа: Спаситель мог вложить в понятие Спасения какой-то свой собственный смысл. Он действительно мог спасти всех – даже не кровью, а одним своим – даже не Словом – помыслом, так же, как его отец Симон одним помыслом двигал тарелки по столу. Когда Кифа это осознал, он покрылся холодным потом. Человек, действительно Спасенный, не нуждался в институте Спасения!
Через четверть часа произошло то, что произошло, а Кифа отчаянно убеждал себя, что то живое, что было во чреве затоптанной Богоматери, еще не умело мыслить, а процесс пролития жертвенной крови не состоялся.
«В конце концов, если Хозяина нет, и он не оставил нам ни Своего Сына, ни Своей нотариально заверенной воли, – напряженно думал он, садясь на ближайшее судно в Италию, – это не повод оставлять Дом без управления…»
Кифа был готов отстоять интересы Хозяина Церкви и выразить Его нотариально заверенную волю вместо Него самого. И это не было мошенничеством; это был как раз тот случай, когда Слово равно Делу.
А потом впереди показались италийские горы, и первое, что Кифа увидел в главной провинции Ойкумены, – всеобщую панику и такое же всеобщее ожидание конца. Едва с неба упал огонь, снова проснулся Везувий, и вскоре небо опять стало серым от пепла и дыма, снова прошли кислые дожди, из-за которых с деревьев слезала кора, а море наполнилось плавающей на поверхности горячей пемзой. Но главное: все ждали флота аравитян.
– Битва предстоит колоссальная, – сухо сказал при встрече прибывший в Италию несколькими часами раньше Мартин. – Наши владетели эмпорий собирают все суда, какие только могут, но силы все еще неравны.
– Их больше? – предположил Кифа.
– У них навигаторы лучше, – покачал головой Мартин, – да, и паруса какие-то странные. Разведка донесла, они чуть ли не против ветра могут плавать.
Кифа пожал плечами. Он тоже слышал такое – еще в Египте, но счел обычной байкой.
– А как там… мое дело? – напряженно поинтересовался он, – движется?
Мартин криво улыбнулся и покровительственно похлопал Кифу по загривку.
– Не беспокойся. Кастратам очень понравилось выбранное тобой для первого Папы имя. Волнующее такое слово – Петр…
– Но ведь первым Папой должен стать именно я, – твердо напомнил Кифа. – Ты не забыл? В Писания должен войти не только мой псевдоним, но и мои размышления о Спасителе и Спасении!
– Войдут, – кивнул Мартин. – Они тоже всем понравились.
Кифа благодарно склонил голову и понял, что плачет. Никогда прежде он не стоял так близко к исполнению всего, о чем когда-либо мечтал.
* * *
Уже к обеду Симон предал огню тело Елены в Кархедонском тофете, однако в себя он пришел только на третий день, уже в море, на пути в Рим. Но и тогда он все еще был в растерянности.
«Почему какому-то кастрату дана власть отнять у человечества Спасителя? – уставясь в морской горизонт, думал он. – И где теперь Бог?»
Проще всего было считать, что Господь передумал и решил не воплощаться, чтобы не принимать в жертву себя самого и не лишиться удовольствия убивать – каждым своим вдохом. Но это противоречило пророчествам, а говорящий с пророками Джабраил не врал никогда.
Уж, скорее, Господь стал жертвой собственной воли, и, решив воплотиться в теле нерожденного сына Елены, попал в колесо жизни и теперь даже не помнит, ни кто он, ни как здесь оказался. Однажды приняв решение воплотиться, Господь не мог уже избежать бытия человеком.
– Например, мной.
«Сын и Отец едины», – вспомнил Симон сказанное Джабраилом пятому отроку, и в груди его стало горячо.
Этот банальный софизм мог, например, означать, что Симон, отец так и не родившегося существа, убитого в теле Царицы Цариц, един со Спасителем. И есть – Спаситель. Триединый. Непознаваемый и Всемогущий. И Сын Его убит лишь потому, что был миг, когда Симон не захотел этого рождения.
Рядом закричали, и Симон тряхнул головой и вышел из мгновенного оцепенения.
– Аравитяне! – кричали матросы. – Аравийские паруса! Смотрите!
– Сколько их!
– И все на нас!
Симон вгляделся. У линии горизонта виднелись тысячи характерных аравийских парусов – углом.
– Наших тоже много!
Симон прищурился. От итальянского берега уже выходила сводная эскадра всех эмпорий этой земли – с квадратными парусами.
– Сейчас сойдутся!
Симон видел и это. И встретиться они должны были… – он оценил расстояние, – от силы через час. И победивший наверняка будет уверен, что Господь на его и только на его стороне.
– Я не хочу, чтобы кто-нибудь победил, – вслух, сам себе произнес он и понял, что может проверить все свои подозрения прямо сейчас.
Симон прикрыл глаза, снова открыл, глянул в небо. Комета уже уходила за горизонт, обещая вернуться чуть менее чем через сутки. Если он и впрямь – Бог, он мог вернуть ее назад и уронить в точности на место встречи флота, однако нарушать равновесие хода светил небесных ради минутного каприза он не желал.
Симон глянул в сторону берега. Везувий мирно пыхтел, время от времени выбрасывая то облако серого пепла, то порцию пемзы.
– Да будет так.
И в следующий миг берег отозвался гулом, а море пошло рябью.
– Уничтожить, – внятно приказал Симон. – И тех, и других.
* * *
Ударило так, что всей Ойкумене стало ясно: это конец. Как докладывали Мартину агенты, едва Везувий проснулся, близлежащие города были попросту засыпаны пеплом – за час или два. А спустя сутки Мартин увидел остатки итальянского флота, – через море, усыпанное плавающей на поверхности дымящейся пемзой, прорвались только несколько судов.
– Море стало горячим, как суп, – рассказывал поседевший капитан, – даже смола меж досок бортов растаяла. Все суда, что не сгорели сразу, просто утонули, набрав воды.
– А что аравитяне?
– То же самое, – тихо сказал капитан. – Два величайших флота в мире погибли, как только сошлись для боя.
Мартин поднял глаза в небо.
– На все воля Всевышнего.
Да, это была потеря, но конца света он не ждал, а в целом, воля Божья его устраивала. В далеком Константинополе десятилетний император Констанс лично объяснил подданным, что его сводной бабушке Мартине усекли язык и сослали вместе с сыновьями на Родос [92]92
Скорее всего, и здесь – маленький остров-крепость Родос на Ниле, а не огромный остров в Эгейском море.
[Закрыть]за отравление мужа и сына. И регентом императора, вопреки обычаю, впервые стала не его мать – Грегория, а новый патриарх Павел, то есть, Церковь. Да, семья Аршакуни тут же попыталась отбить захваченный кастратами престол, но это могло закончиться лишь одним – грядущей резней армян. Церковь Христова посягательств на свою власть не терпела ни от кого.
