Текст книги "Еретик"
Автор книги: Андрей Степаненко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)
– Семь, от силы, десять дней.
Ираклий стиснул челюсти. Это означало, что через семь-десять дней, у Византии уже не будет военного флота, а последователи Мухаммада, напротив, будут вооружены до зубов. Абсолютно незаслуженно! Одним броском невидимых небесных «костей». Но вот беда, если смотреть со стороны, выходило так, что без вмешательства Небес не обошлось. Ибо кто как не империя протянула руки к чужому добру; кто, как не империя, забыла договор и начала морить голодом всегдашних соседей; и кто, как не империя, изобрела для Иисуса ту роль, которой он никогда не играл.
А за такое Бог, если он, конечно, есть, просто обязан был наказать – и жестоко.
* * *
Симон был в растерянности. Со слов Амра, Елена двинулась в путь с двумя сопровождающими рыбаками, – вождь аравитян оплатил им весь путь, – куда бы Елена ни пожелала.
«Но вот куда они тронулись?»
То, что ветер дул на юг, в верховья Нила, сильно усложняло задачу. Царица Цариц с равным успехом могла тронуться и вверх – по ветру, и вниз по течению, с опущенным парусом.
«Где ты, женщина? Что ты ищешь?»
Странным образом, Симон чувствовал, что Джабраил прав, и Елена может найтись так же легко и быстро, – как в свое время по одному неосторожному слову Симона загорелись небеса. Но для этого Симон должен был понимать, что происходит.
«И какие у тебя планы?» – задрал он подбородок вверх.
Небо, понятное дело, молчало.
– А поплыву-ка я вверх, – вслух подумал Симон и жестом позвал ожидающего неподалеку перевозчика – единственного уцелевшего после схода грязевой волны. – В Мемфис [67]67
В данном случае, собственно, Мемфис.
[Закрыть].
Именно в Мемфисе в языческом храме служил еще один из уцелевших соратников, и был этот соратник неглуп и деятелен, – мог подсказать, и где лучше искать Елену, и какой ловушки можно ожидать от Того Который.
Однако все сразу пошло не так. Едва Симон отплыл от берега, на берегу появился Кифа, и вскоре небольшое рыбацкое судно вышло вслед Симону и начало держаться точно за ним – час за часом.
«Ну, вот и первая беда…» – констатировал Симон.
Если Джабраил был прав, а он всегда оказывался прав, Симон мог потопить это судно одним своим словом – так же просто, как зажег небо. И будь Симон лет на тридцать моложе, он попробовал бы это сделать непременно. Но теперь он склонен был помнить, что могут пострадать тысячи других ни в чем не повинных людей. И значит, в тысячах причинно-следственных цепочек он мгновенно станет крайним звеном, и станет виден Тому Который столь же ясно, как он сам видит парус на горизонте.
Хуже того, Симона все более глодала мысль, что он после зажженных небес и вошедшей в Александрию волны уже вовсе не так незаметен, как прежде, и что «хамелеоном», каким он был всегда, ему уже не быть. И все-таки более всего Симона терзало сказанное пятым и шестым и несказанное седьмым пророком.
Узнав, что пророчества придется исполнять, Симон задал пятый, совершенно очевидный вопрос:
– Зачем Отцу кровь Его Сына?
И получил стандартный церковный ответ:
– Отец и Сын едины.
Этот ответ не был ответом. Все познания Симона сводились к одному: единство палача и жертвы – гнусная ложь. Но, вот беда, Джабраил не лгал. Никогда.
– Значит, спасение возможно? – задал он шестой вопрос.
И снова Джабраил ответил ничем – пустым, ничего не объясняющим софизмом:
– Что внизу, то и наверху.
Это же говорил Гермес Трисмегист, вероятно, услышавший софизм от все того же Джабраила. Что ж, Гермес был уважаемый гностик, но широта толкования этого софизма делала его совершенно бесполезным.
И тогда Симон задал седьмой вопрос – седьмому отроку.
– А почему я? За что? Кто я такой, чтобы делать все это?
И архангел на вопрос не ответил – впервые за всю историю хождения человека в Иерусалим.
* * *
Евреи вкупе с аравитянами пытались вернуть Самнуд в руки Амра несколько раз и… отступили. С каждым днем Великий красный Поток разливался все шире, делая осаду попросту невозможной, и единственное, что успел сделать Амр, это укрепить соседний город Бусирис. А потом на судне главнокомандующего византийским флотом по не так давно расчищенному каналу приплыл Зубайр.
– Флот уже твой, – обнял его эфиоп, – какие приказания? Война?
– Нет, – мотнул головой Амр, – это неразумно. Сначала надо восстановить индийскую торговлю.
В тот же день прошедший очищенным каналом флот встал у Гелиополиса, и его начали грузить хлебом, а вскоре у ворот Троянской крепости толпились купцы – со всех краев Ойкумены. Ну, а вслед за купцами к Амру потянулись и посланники еще не взятых городов.
– Правда, что ты губернаторов и префектов на своих местах оставляешь? – первым делом интересовались они.
– А зачем их менять? – удивлялся Амр. – Люди их знают, верят им… ну, положим, поставлю я своего, и что мне это даст?
– А, правда, что ты на три года подати снимаешь?
– Это так, – кивал Амр. – Я слишком хорошо знаю, что такое голод, и я не хочу, чтобы это случилось и у вас, да еще по моей вине.
Как правило, этого хватало, и города переходили под руку Амра, даже не видя его в глаза. То, что аравитянин слово держит, в Египте знали все. И, в конце концов, когда в низовьях Нила появился лед, а в Эфиопии, как утверждали, выпал красный, горько-кислый [68]68
Скорее всего, это результат вулканических выбросов в атмосферу.
[Закрыть]почему-то снег, Амра стали навещать и священники – из самых отдаленных областей.
– Что ты скажешь о знамениях? – первым делом интересовались они.
– Только одно, – качал головой Амр, – хватит идолопоклонства. Аллах един, и только Он – истинная защита человеку. Я всем это говорю, особенно варварам. И многие из них уже начали это понимать.
Священники многозначительно переглядывались; они уже видели главное: Амр – именно то, что нужно.
– А верно люди говорят, что вы не отрицаете Иисуса? – принимались допытываться они.
– Верно, – кивал Амр.
– А почитаете ли вы деву Марию?
– Как же ее не почитать? – удивлялся Амр, – Мариам одна из самых достойных женщин, каких знают люди.
– И Христос для вас имеет только одну природу?
– А зачем ему две? – разводил руками Амр. – Я кого ни спрашивал, мне никто не смог объяснить. Считать, что Бог вошел в него, как в дом, – заблуждение. Вы сами это всем говорите. Думать, что Иисус – Тот Самый, что не нуждается не только в теле, но даже в имени, еще худшая ошибка. Иисус имел и то, и другое. Разве не так?
Священники потрясенно моргали. Аравитяне оказались к ним намного ближе, чем заумные константинопольские философы и еще более странные кастраты из далекого Урбса [69]69
Урбс – оригинальное название Рима.
[Закрыть]. И многие, не видя у себя различий с учением Мухаммада, просто объявляли себя мусульманами и переходили под защиту Амра. Оставаться в руках начавшего войну с еретиками патриаршего престола, сейчас было, как никогда прежде, опасно.
* * *
Ираклий действовал решительно и по возможности хладнокровно. И само собой он продолжал и продолжал собирать средства для строительства нового военного флота.
– У нас нет столько денег, – привычно упирались аристократы. – Мы на этой войне почти все потеряли.
– Я знаю, – кивал Ираклий, – но если Траянский канал не вернуть, вы потеряете не только индийскую торговлю, но и все остальное.
Уж это они были обязаны понимать.
– Но мы не можем собрать такую сумму так быстро.
– Что ж, и это похоже на правду, – говорил им Ираклий, – но если мы не построим новый флот до окончания паводка, Египет отойдет Амру. А без Египетского хлеба Византии просто не станет.
Зная, как долго до них будет доходить, что ситуация необратимо изменилась, Ираклий подключил к сбору средств и патриарха, и вот здесь стало ясно, что без принуждения в Церкви уже не обойтись.
– Меня просто не слушают, – пожаловался патриарх Пирр. – На Соборе подискутировать готовы, а вот деньги… сам знаешь, у нас каждый епископ – сам себе казначей и сам себе император.
– Что ж, – решил Ираклий, – будем вводить «Экстезис».
– Не примут… – засомневался патриарх.
– Значит, введем силой.
И дело пошло. В считанные недели, где уговорами, где принуждением, а где и военной силой люди патриарха привели привыкших к своеволию священников в повиновение, и в казну начали поступать первые деньги – довольно много. Но Ираклий уже видел – не хватает.
– Смотри сам, император, – выложил перед ним сводку казначей, – складских запасов у нас уже давно нет, и торговать просто нечем. А нет торговли, нет и денег.
– А что итальянские ростовщики? – морщился от ровных столбиков красноречивых цифр Ираклий, – не помогут? Можно и вдвое, и втрое вернуть – лишь бы дали…
– Они все завязаны с Венецией и Генуей, – горько усмехался казначей, – а ты для тамошних купцов – давно лишь помеха.
Ираклий и сам это понимал. По сведениям агентуры, во всех приморских эмпориях и экзархатах прямо сейчас обсуждали две проблемы: кандидатуру нового Папы, и как быстро удастся поставить на место аравитян, когда семья Ираклия падет. В том, что она падет, не сомневался никто.
– Тебя нужно уходить, Ираклий, – прямо сказала императору его последняя жена итальянка Мартина, – и как можно быстрее. Пусть престол займет кто-то, кого они готовы терпеть.
– Ты права, – соглашался и с ней Ираклий, – но вот вопрос: кого оставить вместо себя?
Когда-то он планировал принять сан и уйти, а преемником сделать своего сына Костаса. Наполовину грек, наполовину армянин, Костас устраивал внутри империи большую часть аристократов. Но вот вне империи… там шли совсем другие игры.
– Я бы нашего с тобой сына поставил. Все-таки, он по твоей линии итальянец.
– И думать забудь, – отрезала Мартина. – Он мал, значит, мне придется стать регентшей. А ты сам знаешь, к чему это приведет.
Ираклий покачал головой.
– Армяне не так глупы. Они тебя поддержат.
– Я не армян опасаюсь, – вздохнула Мартина, – с армянами я выросла, уж как-нибудь договориться бы смогла. А вот такие, как Теодор… эти своего шанса не упустят.
И это было правдой. Но вот времени до неизбежного столкновения с Амром оставалось все меньше, а денег все не хватало, и флот еле строился. А потом паводок завершился, и за неделю до рождества Ираклий узнал, что 12 декабря аравитяне – уже посуху – вошли в собственно Египет [70]70
Античный Египет занимал только часть дельты Нила.
[Закрыть].
Да, он этого ждал, а потому сразу же собрал Сенат и потребовал для себя исключительных полномочий, – предварительные переговоры об этом он вел все последние месяцы. И Сенат, совершенно неожиданно, с небольшим, но достаточным перевесом голосов отказал.
– Вы хоть понимаете, что теперь ждет Византию? – поинтересовался Ираклий.
Лучшие аристократы империи молчали. А через два часа Ираклий узнал, почему потерял несколько жизненно важных голосов.
– Новый Папа избран, – отрапортовал спешно прибывший в Александрию агент.
– Без меня? – удивился Ираклий, – как это может быть?
– Его выдвинул экзарх Равенны, – протянул бумаги агент. – Да-да, Ираклий, это мятеж. И первым делом новый Папа громогласно отверг твой «Экстезис».
Император пролистал донесения и стиснул зубы. Будь его отец, экзарх всего Кархедона помоложе, он бы этого не допустил, но отец был стар и болен. Как запоздало сообщал секретарь Кархедонского Собора, вся итальянская делегация ночью бежала через море Африканское на Сицилию, а оттуда – на материк. И выбранный ею новый Папа – впервые за всю историю – кастратом не был.
– Значит, вы теперь мужчины?.. – пробормотал Ираклий. – Ну, что ж, мужчины, придется мне с вами все сначала проходить. По-мужски.
* * *
Симон осознал смысл четвертого ответа Джабраила внезапно.
– Отец и Сын едины, – сказал архангел.
Если понимать это буквально, Бога теперь не было – на все то время, пока он не получил нового воплощения – в Спасителе.
Нет, поначалу Симон лишь рассмеялся пришедшему в голову теософскому трюку, не чем больше он об этом думал, тем лучше понимал, что Джабраил сказал правду. Всевышний и впрямь, уже в силу своего всемогущества мог сделать, что угодно – даже уничтожить себя самого, пусть и на время.
Именно это, судя по всему, и происходило: брошенный на произвол судьбы мир катился в пропасть, а сила, безмерная сила Господа валялась на каждом углу и принадлежала каждому, кто осмеливался ее поднять. Пророки, фокусники, маги и колдуны – никогда прежде эта братия не имела столько сил и влияния. Но самым сильным из всех был двадцать восемь лет державший себя в жесточайшей аскезе Симон.
Стоило ему подумать, что неплохо бы перекусить, и тарелка сама скользила к нему по столу. Стоило подумать, что судно движется недостаточно быстро, как паруса ту же напонял свежий ветер. Ну, а когда Симон доплыл до Мемфиса, он уже знал: его сил достает не только двигать тарелки, а жалкие остатки сомнений, что небеса зажглись именно по его слову, бесследно рассосались.
Одна беда: ровно по силам возросли и страсти, и вот справиться с собой пока не удавалось. Прежде, где-нибудь в пещерном храме, Симон с легкостью мог отсидеть неделю, месяц, два и ни разу позволить душе даже всколыхнуться рябью. Видимо, потому, – понимал он теперь, – что тогда от него почти ничего не зависело. Но едва он ввязался в по-настоящему крупную игру, как все его олимпийское спокойствие полетело в тартарары – вместе с окружающим его миром.
Проявлялось это пренеприятно. Стоило Симону на миг разгневаться, и от огненной фигуры в небе ушла за горизонт огненная стрела, а через некоторое время землю ощутимо встряхнуло. Стоило Симону загрустить, и солнце мгновенно скрылось в туче серого пепла, и с тех пор почти не появлялось. И так изо дня в день.
Он прошел все возможные стадии – от направленной в небо ярости до ненависти к самому себе. И каждое движение его души мгновенно обрушивалось на землю – то огнем, то градом с голову ребенка. Пожалуй, если бы Симон не был уверен, что Бог сдался на волю мира, который создал, чтобы прийти в мир в теле человека, он бы подумал, что Тот слышит и видит все и отвечает ему той же монетой – один в один. Око – за око. Зуб – за зуб. Но он знал, что Господь сдался.
Понятно, что Симона одолевали и сомнения. Он не понимал, зачем Всевышнему – с его-то ситечком в ноздрях – переживать опыт человека самому. Родиться в теле нового Адама, чтобы быть распятым и принесенным в жертву самому себе, чтобы уже с небес принять эту жертву и простить – наконец-то…
«Зачем?»
Разве что, желая проконтролировать каждый шаг, чтобы пронырливые творения снова не смошенничали?
«Да, и станут ли лучше люди?»
Это был вопрос вопросов, и Симон все чаще и все острее завидовал Амру. Этот варвар искренне полагал, что все человеческое скотство происходит от невежества и загнанности народа. Последователь Абу Касима был яро убежден: дай человеку хотя бы один шанс, хотя бы короткую передышку, и вчерашнее тягловое быдло начнет тянуться к звездам.
«Счастливчик…»
Симон так не думал, весь его опыт говорил: число тянущихся к звездам всегда одно и то же и всегда крайне мало – от силы, один, два человека на племя. Нет, люди стремились к лучшему, как молодой бабуин мечтает когда-нибудь занять место старого, но на большее их воображения, как правило, не хватало.
А потом они пристали к одному из причалов Мемфиса, и Симон почти бегом добрался до храма, расспросил молодых монашков, а уж оттуда на одолженной повозке выехал в поле. Здесь как раз должен был начаться сев, и, разумеется, его соратник был здесь, посреди готового зачать урожай поля с острым каменным ножом в правой руке и орущим младенцем в левой. Под беспрерывный рев ожидающих своей участи и сиплый писк тех, кто уже обрел свою новую судьбу, Филоксен кастрировал первенцев. И земля жадно всасывала жертвенную кровь и благодарно принимала в жертвенные посадочные ямки маленькие, скрюченные кусочки детского мяса.
– Филоксен… – выдохнул Симон и сразу же увидел, что опоздал.
Свечение, то самое свечение вокруг тела и особенно вокруг головы Филоксена, всегда яркое и радужное, практически потухло. В глаза можно было не заглядывать.
Часть четвертая
Кифа действовал предельно осторожно. Его судно давно уже держалось вне пределов видимости Симона, и все-таки монах чувствовал: Симон знает, что он рядом. Неясно, как и откуда, но знает. Совершенно так же Кифа чуял, что Симон знает, что делает, и нужна ему именно Елена.
«А может, он из той самой секты?»
Да, такой вывод напрашивался, но, скорее, Симон в силу своей продажности искал Елену не для себя. На фанатика этот златолюбивый амхарец похож не был.
«Для Ираклия?»
Такой вариант был еще более сомнителен. Ираклий ведь послал на поиски Елены Ахилла, а затем, когда Ахилл погиб, вверх по Нилу прошли несколько имперских судов, по очереди становящихся на прикол в каждом городе. И, само собой, искали они женщину-монашку сорока двух лет. Симону они были, скорее, конкурентами.
«Неужели для Амра?»
Кифа не мог сбрасывать со счетов тот факт, что Симон с Амром о чем-то говорили, и довольно долго. А, если учесть, что разговор этот состоялся почти сразу после исчезновения Елены… короче, здесь было чего опасаться. Кифа знал варваров и прекрасно понимал, что Амр, случись ему узнать ставки, своей выгоды не упустит и Елену присвоит. Чем это кончится в перспективе, не рисковал предположить даже весьма широкий кругозором Кифа.
И лишь одно шло у него, как надо: агентурная работа против империи, и здесь ему словно сам Господь помогал. Во-первых, в каждой эмпории, где останавливался Симон, что-то да происходило, – само собой пугающее. Затем туда же прибывали и люди Ираклия, вносившие еще большую сумятицу, и лишь затем появлялся Кифа. И первым делом он шел на базар.
– Траянский канал в руках аравитян, – говорил он чистую правду, – а недавно Амр вошел в Египет. Ираклий ничего не может сделать. Города сдаются один за другим.
– А что говорит патриарх? – сразу обступали его жители.
– Патриарх сейчас для Ираклия старается, – снова говорил чистую правду Кифа, – а Ираклию деньги нужны – на флот. И пока денег нет, а значит, ваш приход рано или поздно ограбят люди Патриарха.
Люди начинали галдеть, обсуждая эту опасную новость, а Кифа отправлялся далее – по следам Симона и солдат императора. Нет, пока никаких намеков на Елену не наблюдалось, и лишь в Мемфисе что-то определенно стряслось, а Симон наследил, и порядком. Как говорили очевидцы, некий амхарец, обманом взявший в местном языческом храме повозку, убил Филоксена прямо в поле.
– Он просто подошел и легонько толкнул его в грудь… – удивлялись очевидцы, – и наш Филоксен умер! Сразу! Никогда такого не видели…
Кифа понимающе кивал. Он тоже подобного не встречал, – пока не двинулся за Симоном след в след. И чего только, судя по рассказам, этот амхарец не делал! Одним только взглядом двигал по столу тарелки, превращал воду в крепчайшее вино, отчего весь кабак упивался в считанные мгновения, оборачивался вепрем, львом и волком, разрушал здания и даже сбрасывал на землю огненные стрелы повисшего в небе Спасителя.
«Ну, это уже придумано, – думал Кифа, – а вообще с тобой надо быть осторожнее. А там посмотрим, за кем последнее слово останется…»
Кифа был уверен: Елену разыщет именно он.
* * *
Любимый племянник первой жены пророка Хаким был вынужден принять предложение Али, первого зятя пророка, о переговорах вскоре после того, как в Аравию пошли суда с хлебом. Для еще недавно умиравших от голода аравитян такой подарок от Амра ибн аль Аса был несравним ни с чем.
– Дело плохо, – сразу перешел к делу Али. – Говорят, Амр уже вошел в Египет, и теперь он станет набирать влияние день ото дня.
В его глазах светилось острое беспокойство.
– Ты же знаешь, что халиф это запретил, – пожал плечами Хаким. – Поэтому вся эта война вне закона.
Али был достаточно умен, чтобы понять: что бы Амр во славу Аллаха ни сделал, ему не зачтется ничего.
– Халиф – пустое место, – покачал головой Али, – сегодня он халиф, а завтра – труп. А вот Амр… этот действительно опасен. В глазах простых аравитян он уже – благодетель.
– Он дважды посягал на жизнь пророка, – напомнил Хаким, – кому как не тебе [71]71
Хаким напоминает о случае, когда Али, рискуя жизнью, помог Мухаммаду спастись.
[Закрыть]это помнить. Никто его не примет, как… возможного правителя.
Конечно, он понимал: доля правды в словах Али есть. Курейшиты прекрасно осознавали, что зерно, которое они получают из рук Хакима, отправлено из Египта благодаря энергичным действиям Амра. Но сейчас зять пророка Али был еще опаснее, чем Амр, и входить с ним в союз Хаким не собирался.
А потом пришло письмо от халифа.
«Что я слышу? – писал халиф, – люди говорят, что ты, племянник вдовы Пророка спекулируешь чеками на бесплатное зерно для голодающих! Немедленно разузнай, откуда исходят слухи, и накажи виновных! Сейчас, когда Амр набирает силу, наши крепости разгромлены Ираклием, вдовы Мухаммада плетут интриги, а люди не знают, кому верить, такие слухи опаснее всего!»
Это Хаким и сам знал, но расчеты его казначеев были слишком красноречивы. Чтобы люди были сыты, хватило первых отправленных Амром – еще верблюжьих – караванов, а чтобы поддержать немногий уцелевший скот, вполне хватало пшеницы и овса, полученных с первым десятком судов. А все остальное… все остальное было чистой прибылью.
Понятно, что вдовы Мухаммада, прослышав, сколько всего ценного прислал Амр, забеспокоились и начали донимать халифа жалобами, – участвовать в дележе общей военной добычи хотели все. Но вот как раз этого допускать было нельзя: потомственный купец, Хаким слишком хорошо понимал: у кого деньги, у того и власть. А власть в Аравии могла принадлежать только курейшитам.
«И не только в Аравии…»
Разгром флотом Ираклия почти всех морских крепостей обоих находящихся за Проливом побережий [72]72
Азии и Африки.
[Закрыть]и всемирный голод давали курейшитам уникальный шанс – скупить за зерно дымящиеся останки портов вместе с бухтами и гаванями Индий – почти всех. Мешало одно: неумный Амр отправлял зерно не только курейшитам, но и всем единоверцам без исключения. А едва Хаким попытался как-то повлиять на события, появилась Аиша.
– Ты хочешь войны? – гневно тряхнула переплетенными с золотом косичками самая влиятельная вдова пророка.
Хаким принужденно улыбнулся.
– Тебе ли такое говорить, тетушка…
– Я тебе не тетушка, – обрезала его эфиопка, – и если ты попытаешься повторить трюк Ираклия с «приостановкой» поставок зерна, будешь иметь дело с Негусом. Ну? Что скажешь?
Хаким стиснул зубы и почувствовал, что краснеет.
– Если ты будешь морить голодом единоверцев, – покачала головой Аиша, – тебе даже здесь достойного места не занять, а не то, что на небесах.
– Да, никто давно не голодает… – пробормотал, опустив глаза, Хаким и понял, что Аиша не отступит: эта дура абсолютно не умела считать на три-четыре хода вперед.
А значит, отступить придется ему.
* * *
Ираклий буквально разрывался между сбором денег, строительством флота, подготовкой армии и постоянными переговорами с мелкими, не подчиненными патриарху церквями, однако ситуация все ухудшалась. Вслед за Везувием начали просыпаться и другие горные свищи земли, пепел так и падал, а холода стали такими злыми, что деревья начали умирать не только на побережье Египта, но и по всей пойме Великого Потока. Понятно, что число мятежей росло, а еще вчера преданные ему провинции внезапно отказывались выставлять солдат на войну с Амром.
«Прости, император, – откровенно написал ему один из ливийских префектов, – все мои легионы приводят крестьян в послушание. Можешь вызвать меня и казнить, и тогда ты потеряешь хорошего префекта. Но если новый префект, зная о моей судьбе, испугается и отправит ливийские легионы в Египет, империя потеряет еще и Ливию».
Понятно, что денег становилось все меньше, страхов – все больше, а разногласия меж христианами росли. Где-то убивали кастратов, а где-то, напротив, святых отцов прилюдно заставляли совокупляться с ослицами, после чего, отрезав им уды, голых, шатающихся от боли и потери крови на веревках таскали по улицам. Все понимали, что небо карает за грехи, но каждая деревня вкладывала в понятие «грех» что-то свое. И, конечно же, заморские раскольники этим разбродом пользовались – и успешно. А в тот день, когда Ираклий отдал-таки приказ спускать недостроенный флот на воду, вдруг оказалось, что лед в устье Нила такой толстый, что суда со стапелей просто не сойдут.
Сначала Ираклий этому не поверил. Да, ему докладывали, что мимо Константинополя проходила льдина толщиной порядка семнадцати локтей, но на Босфоре всегда было намного холоднее. Он съездил в доки, лично замерил толщину льда и убедился: его не обманывали. Местами лед достигал целого локтя. Ни на юг, вверх по Нилу – против Амра, ни на север – против мятежного Папы суда пробиться не могли. И в тот же день ему принесли донос на главного казначея империи Филагриуса.
Написавший донос аноним определенно находился где-то внутри казначейства, и две почти одинаковые бумаги были на удивление красноречивы: на одной – отчет главного казначея Ираклию, а на второй – реальное положение дел. И нижние, итоговые суммы не совпадали на миллионы и миллионы.
– Что скажете? – показал он донос Костасу и Мартине – самым близким к нему людям.
– Снять кожу с мерзавца, – мгновенно отреагировал сын, – ты посмотри, сколько он украл!
Ираклий кивнул; итоговые цифры и были сутью документа.
– Нельзя его трогать, – не согласилась императрица, – Филагриус слишком силен, а главное, такие дела не делаются в одиночку. При дворе может быть сговор.
Костас начал было возражать… и осекся. Потому что, если сговор и впрямь есть, арест Филагриуса лишь подстегнет события, а, возможно, даже переворот. Однако было видно: сдавать свои позиции Костас не намерен. Ираклий отметил эту борьбу взглядов Мартины и сына от первой жены и вмешался.
– Есть еще и третий вариант: сговора нет, а донос – целиком фальшив, – произнес он. – Представьте на мгновение, я убиваю одного из умнейших своих людей Филагриуса, теряю поддержку всех, кто его любит, а этот документ, как выяснится много позже – провокация наших врагов.
Костас и Мартина переглянулись. Могло быть и так.
– Займись проверкой, Костас, – протянул сыну бумаги Ираклий, – возможно, от этих бумаг зависит и твое будущее. Тайны из доноса не делай, это все равно бесполезно, однако с выводами не спеши. И вот почему…
Он вытащил еще один донос – на патриарха Пирра, ярого противника казначея Филагриуса.
– Займись этим делом, Мартина, – протянул он документы жене, – и учтите…
Он оглядел обоих.
– Эти доносы я получил почти одновременно, и, возможно, казначей и патриарх просто интригуют один против другого.
Костас и Мартина снова переглянулись, и в их взглядах уже не было прежней взаимной враждебности – только напряжение.
– Скорее всего, оба эти доноса отчасти правдивы, – печально улыбнулся Ираклий, – но, вот беда, они оба в любом случае направлены на подрыв нашей семьи. Будьте осторожны и… держитесь вместе.
У Ираклия не было иных преемников, чем жена и старший сын, и уж то, что в такой ситуации смена верховной власти неизбежна, он знал, а значит, его срок – не за горами.
* * *
Хаким сидел над картой Ойкумены все то время, когда не принимал грузов, не подписывал чеков на зерно, не считал денег и не подшивал долговых расписок ведущих купцов всех Индий. Судя по донесениям его агентов, да и самого Амра, перспективы были захватывающие!
К тому времени, когда аравитяне вошли в Египет, никаких сомнений в том, что Единый на их стороне, уже не оставалось – ни у кого. Едва Ираклий решал, что новый флот можно спускать, воды в Египте становились камнем. И в то же время, едва становилось ясно, что Амру не хватает людей, с верховий Нила спускалось очередное варварское племя, а то и сразу несколько.
«Варваров идет много, очень много, – писал один из его лучших агентов, – и все они очень голодны и напуганы. Амр все делает, как надо. Варварам дают еды, а затем объясняют, что их племенные боги – ничто перед мощью Единого и целыми племенами принимают в ислам. Они все обожают Амра и готовы занимать города и каналы по одному его слову…»
Хакиму эта фраза о преданности воинов Амру особенно не нравилась. Беда в том, что Амр остро жалел о той ночи, когда с яростными криками мчался по ночной, залитой лунным светом дороге за семьей Мухаммада. А значит, попроси какая-то вдова, например, Аиша, – Хаким поморщился, – Амра о чем-нибудь, и он соберет под своими знаменами всех, кого сможет. А мог он в положении владыки Египта… чем дальше, тем больше.
Порой Хаким даже не знал, благо или вред то, что этот воин не слишком умен. Сегодня, к примеру, все действия Амра диктовались только желанием спасти ровно столько душ, сколько возможно, прежде чем Единый решит, что с миром пора кончать, и отправит людей на суд своего сына Исы [73]73
Ранние исламские представления об Иисусе мало отличаются от ранних христианских. Однако следует учитывать, сын божий в древней традиции совсем не обязательно – бог; чаще всего, это – опекаемый Отцом смертный.
[Закрыть]. Нет, это устремление Амра было прекрасно! Но кто как не Хаким знал, что полоса везения никогда не бывает вечной, а уникальные достижения аравитян в Египте следует развивать немедленно!
Да, Амр занял Траянский канал и держал под контролем всю торговлю с Египтом. Однако низовья Нила принадлежали Византии, а потому и выход в северные страны удерживали христиане. Но вот если бы Амр взял хотя бы один из семи рукавов Нила, – Хаким даже зажмурился от переполняющих его чувств, – можно было обойтись и без посредничества империи. С индийским шелком и перцем и египетским зерном, абсолютно вся торговля в Ойкумене в считанные годы стала бы курейшитской!
Вот только Амр по-прежнему оставался неуправляем, и Хаким признал, что, хочешь, не хочешь, а ему придется изменять отношения с остальными членами огромной семьи Мухаммада. Вдов пророка Амр слушал.
– У меня в руках собирается все больше денег, о которых вы не знаете, – сказал он, едва вдовы и дети пророка собрались на очередной семейный совет, – то же самое, думаю, и у вас. А это ведет нас к расколу. Не пора ли нашему халифу установить общий для всех порядок? Чего он боится?
Члены огромной семьи, фактически, элита крупнейших племен Аравии зашумели. Об этом думали давно, а когда стало ясно, какие перспективы перед исламом открыл поход Амра, мысли об объединении стали всеобщи. Во-первых, Амр стал слишком силен, и его следовало поставить под контроль. Во-вторых, каждое племя подозревало соседнее в утаивании. Но главное, все понимали: установить власть наследия Мухаммада над миром уже возможно. А это лучше делать вместе. Слишком уж сильны соперники.
– Что ты предлагаешь? – ревниво поинтересовался Али.
Хаким достал заранее подготовленное соглашение.
– Мы должны все делать открыто, а главное честно!
Члены огромной семьи Мухаммада засмеялись. О честности племянника Хадиши здесь были наслышаны.
– Что значит «честно», Хаким?! Так же, как ты чеками на бесплатное зерно для наших голодающих торговал?!
– Говори яснее!
– Не юли!
– Вдовам Мухаммада по 10 000 частей, – начал читать Хаким.
Родичи переглянулись, и вокруг Хакима тут же воцарилась тишина – почти мертвая.
– Тремстам воинам сражавшимся у Бадра – по 5000 частей… участникам подавления мятежа – по 3000… ветеранам Сирии и Халдеи – по 2000… воинам – по 500… детям вдов – по 10 частей…
