Текст книги "Еретик"
Автор книги: Андрей Степаненко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 20 страниц)
Родичи оживленно загудели: распределение было сделано поразительно грамотно! Только так и следовало делить взятую у неверных добычу!
– Подожди, Хаким, – подала голос Аиша, – не спеши.
Хаким замер. Он ждал чего-то подобного от Аиши, и он был к этому готов.
– Слушаю тебя, тетушка… – вежливо улыбнулся он.
– Мухаммад сказал, что перед Единым все равны, – громко произнесла эфиопка. – Тебе, Хаким, я еще раз повторю: все!
Родичи пророка замерли. Аиша имела влияние, а главное, за ней стоял Негус, все еще державший половину индийской торговли.
– Почему воин должен получить меньше тебя? – язвительно поинтересовалась эфиопка, – ты-то за эту добычу не воевал!
Раздалось недовольное, но сдержанное гудение, и Хаким тут же успокаивающе поднял руку.
– Ты, как всегда, справедлива и добра, тетушка, – улыбнулся он, – но ведь первыми поддержали Мухаммада именно мы. В самое трудное время! Разве не справедливо вознаградить тех, кто был с Пророком рядом, за эту преданность? Тебя, меня, всех нас!
Родичи одобрительно загудели, но Хаким снова поднял руку и, перекрывая гудение, почти прокричал:
– Поэтому я и предлагаю Аише, как любимой жене Пророка, назначить дополнительные 2000 частей! Мне кажется, это справедливо!
– Ублюдок… – выдавила эфиопка и, выдернув узкий кинжал, рванулась к нему. – Купить меня решил?!
Но уже по тому, как мгновенно кинулись к ней ее же собственные родичи, Хаким видел: он победил.
* * *
Когда Симон подплыл к Дендерам, его обладание своими душевными порывами стало налаживаться, и, скорее всего, поэтому он стал Ее чувствовать – почти, как собака – след. Точно так же он чувствовал и Кифу, но этот кастрат его почти не беспокоил, – куда как опаснее были суда Ираклия. Люди императора могли обойти его и отыскать Елену первыми просто из-за своей многочисленности. А Царица Цариц определенно была где-то здесь!
«Может быть, просто пожелать?» – все чаще вспоминал он обещание Джабраила.
Если верить словам архангела, он должен был найти Елену так же просто, как зажег небо. Просто пожелать – и все! Но едва Симон принимался раскладывать происшедшее тогда на составляющие, он начинал видеть: не все произошло так просто. Были два брата-убийцы, обострившие в Симоне все чувства и способности, было точное понимание цели. Если быть гностически дотошным, то повторения того уникального мгновения не могло быть в принципе!
А в Дендерах, едва он обошел город в первый раз и вернулся в гавань, к нему подошел Кифа.
– Мир тебе, Симон. Елену ищешь?
– Да, – мгновенно собрался в кулак Симон.
Кастрат улыбнулся.
– Я скажу тебе, где она, но сначала ответь мне на вопрос.
Симон стиснул челюсти.
– Спрашивай.
Кифа заметно заволновался.
– Люди говорят, что ты можешь тарелки по столу двигать. Это правда?
Симон молча ткнул пальцем вверх. Пальмовая ветка над ними хрустнула и с шорохом упала к ногам кастрата. Кифа побледнел.
– Но почему?!
Симон на мгновение ушел в себя.
– Я не знаю точно, Кифа, – сказал он ровно то, что думает, – но, похоже, дикари-людоеды правы, и слово равно делу.
Эта вера в магическое равенство слова и события была у диких настолько сильна, что не знающий всех правил чужак, например, купец мог потерять жизнь, просто неудачно употребив слово. В племени Аббаса так оно и было.
Кастрат нервно облизал губы.
– А как же Бог?
– Бог почему-то не вмешивается, – покачал головой Симон, – я не знаю, почему. Может, ушел из этой Вселенной, а может, упал в человеческое тело и даже забыл, кто он. Я не знаю…
Кифа опешил и, явно не зная, о чем еще можно спросить, выдавил:
– А человека ты так же можешь убить? Как эту ветку сломал?
Симон сосредоточился и увидел, что Кифа просто вспомнил о Филоксене. Но сам вопрос был пустой; ответ Кифу не интересовал.
– Верно. А теперь говори, где Елена.
Кастрат попытался отвести глаза… и не сумел.
– Ее забрали солдаты, – затрясся он от ужаса, – только что. Везут на командирском корабле.
* * *
Кифа думал, что знает, что делает, когда подошел к Симону. Сейчас, когда Елена была в руках офицеров императора, взять ее мог только амхарец. Но, увидев, как правы были говорящие о гностике всякую ересь, пожалел обо всем. Сначала Симон покраснел, затем его лицо пошло пятнами, а затем его прошиб пот. Он стекал со лба, катился по крыльям грубого амхарского носа, скапливался на подбородке, и ряса на груди Симона тут же отозвалась растущим в размерах мокрым пятнышком. А потом отозвалось небо. Кифа бы никогда не поверил бы, если бы не увидел этого сам. Вечная серая мгла за спиной амхарца стала еще гуще, на глазах образовала черные, действительно черные тучи, и на землю обрушились молнии – десятки молний!
– Господи, спаси и сохрани, – размашисто перекрестился Кифа.
Они били и били в землю – в правый берег Нила, прямо у кромки воды, в левый – у холма, в храм Анубиса – точно в брызнувший камнями центр кровли, в судно у причала, в толпу завизжавших и брызнувших в разные стороны паломников – буквально в полусотне шагов от них.
– Кто ты? – выдохнул Кифа.
Симон молчал – так, словно не видел и не слышал вокруг ничего. А затем вдруг моргнул и двинулся вперед, в сторону своего судна. Шагнул с края пристани, прошел около десятка шагов прямо по зеркалу воды, ухватился за борт и одним рывком забросил большое сильное тело на корабль. Ткнул рукой в направлении унесенной вперед Елены, и судно тут же тронулось, а Кифа бессильно осел на дощатый причал. Он слышал рассказы о таких чудесах неоднократно, но вот совершали их только языческие боги.
– Этого еще Церкви Христовой не хватало…
С Папы за глаза хватало и Мухаммада.
* * *
Первая попытка переворота случилась, когда варвары Амра заняли Кебриас – один из важнейших городов на сети Нильских каналов. Понятно, что мятеж провалился: большую часть планов заговорщиков Ираклий предвидел, а остальное рассказали агенты. Но вот казнить мятежников было немыслимо: в заговоре участвовали крупнейшие семьи империи и даже родичи жены Костаса – Грегории.
– Ты отдал врагу наши последние каналы и протоки, – прямо обвинил императора брат его снохи в момент ареста.
– Ты выставил на защиту империи всего два легиона, – возразил Ираклий, – все остальные ваши воины охраняли твою личную эмпорию.
Мятежник насупился, и было видно: виновным он себя не считает. Никто из них не счел источником всех бед империи себя самого – только Ираклия. Пришлось отправлять всех в ссылку: кого в Кархедон, кого – на острова лотофагов. А через два дня после мятежа в землю начали бить молнии – по всей Ойкумене. В считанные дни города охватили пожары: горел Константинополь, горел Кархедон, горели Александрия и Мемфис, горело все, что вообще может гореть, а иногда – и то, что гореть не может.
Молний было так много, что сам воздух стал другим – насыщенным запахом грозы, хотя и без грозы и вообще без единой капли дождя. А потом пошла волна знамений. То у гончара вся партия глиняной посуды покрывалась ветвистыми узорами [74]74
Археологи считают это явление на керамике следствием перемещения магнитного полюса земли. Судя по летописям, траектория движения полюса шла по территориям Франции, Италии, Туниса и далее на юг, через Африку.
[Закрыть], то у солдат начинали светиться наконечники копий, а затем пали туманы, и жуткие предзнаменования в виде «крестов смерти» вошли в каждый дом.
Когда Ираклий впервые услышал об этом явлении, он просто не поверил. Однако уже на следующий день, выйдя из храма, обнаружил, что все его пурпурные одежды покрыты мелкими черными крестиками [75]75
Природа явления неясна. Скорее всего, это капли конденсата вулканического аэрозоля, растекающися по волокнам ткани – крест-накрест. Воздействие кислоты на красители могло изменить их цвет. На химическую природу явления указывает и то, что часто цвет кретиков был иным, например, красным.
[Закрыть]– целиком!
– Господи, помилуй! – с ужасом закрестилась Мартина, – на тебе метки смерти!
– Не волнуйся, это пустое, – глотнул Ираклий. – Ко мне смерть придет без оповещения.
Однако, вернувшись во дворец, он лично пронаблюдал за стиркой испорченной одежды, и тут же убедился, что молва права: крестики не отстирываются. А едва пришло известие о падении городов Тух, Саха и Дамсис, Ираклий понял, что пора признавать поражение – пусть даже и без боя.
– Я принял решение о выплате дани аравитянам, – объявил император на собранном в экстренном порядке Сенате. – Иначе Амр пойдет на Александрию.
– Ты в своем уме, отец? – не выдержал Костас.
Но более опытные сенаторы молчали. Они знали, что этот премудрый армянин, как всегда, прав.
– Решающий удар нанесем, когда растает лед, и можно будет спустить флот, – продолжил Ираклий. – А пока будем строить новые суда – как можно больше.
Сенаторы переглянулись и закивали. В прорезанной сотнями каналов дельте Нила флот давал важное тактическое преимущество – скорость перемещений и внезапность атак. Да, и речные крепости, перешедшие под руку Амра, штурмовать с поддержкой флота было удобнее. Ну, и с убежавшим за море Папой следовало… по-мужски поговорить.
– Надо на патриарха давить, – один за другим начали поддерживать его сенаторы.
– Очень уж медленно объединение церквей идет…
– А без денег церкви в этой войне не обойтись…
– Да, и казначея надо тряхнуть…
– Иначе не устоять.
А тем же вечером Ираклий узнал, что Елена уже в его руках.
«Взяли ее в Дендерах, – сообщал один из капитанов, – и по всем приметам это она. Сорок два года. Не очень красива. Не очень умна. Часто говорит и ведет себя, как ребенок. Того, что она именно та Елена, что сидела в твоем монастыре двадцать восемь лет, не отрицает. Просто молчит. Много плачет».
– Много плачет… – вслух повторил Ираклий.
Сердце стучало в его грудь, словно молот по наковальне, – размеренно и мощно. Он уже знал, что возьмет ее в жены, что бы там ни говорил патриарх, – слишком уж высоки были ставки.
«Что ж, через пару недель ее привезут, а там наступит март, и лед все равно уйдет… не может быть, чтобы это был конец света, – думал он, – а там я всех в чувство приведу, и уж Папу Иоанна – в числе первых…»
* * *
Уже через день запущенная Хакимом идея объединения начала работать против его собственного рода. Вдовы Мухаммада, а точнее, стоящие за ними племена, понимали, как опасны станут и без того влиятельные курейшиты, если войдут в силу на особых основаниях. А потому первым делом родичи Пророка понизили значение именно племени курейш.
– Вас не было с нами вплоть до падения Мекки, – прямо объяснили знатнейшим вождям побережья Мекканского моря, – а ислам – это дело веры, а не благородного рождения.
Сопротивляться этой линии следовало крайне осторожно – слишком уж опасно было рушить наметившееся согласие. Ну, и, конечно же, Аиша снова подняла вопрос об искажении духовного наследия ее мужа.
– Хафса [76]76
Hafsa bint Umar – четвертая жена Мухаммада. Именно ей халиф доверил хранение записей слов Пророка, будущего Корана.
[Закрыть]жалуется, что вы пытаетесь руководить работой Зейда ибн Табита [77]77
Zeid ibn Thabit – ученый, на которого халиф возложил обязанность собрать и свести воедино все записи слов Мухаммада.
[Закрыть], – обвинила она Али и Хакима, – и даже вносите правки!
– Это не так, тетушка… – мягко попытался Хаким успокоить обеспокоенную принцессу, – а главное, лично вам наши тактичные замечания ничем повредить не могут.
– Они вредят исламу, – заволновалась Аиша, – почему вы, вопреки сказанному Мухаммадом, отдаете приоритет аравитянкам перед другими женщинами-мусульманками?
– Но это справедливо, – вмешался Али. – Аравитянка не может быть равна женщинам из варварских родов!
Эфиопка сокрушенно покачала головой.
– Девять из десяти наших воинов – вчерашние варвары. Для них равенство во всем – единственная правда жизни. Или вы хотите отнять у них веру в справедливость?
Али стушевался, и на помощь ему пришел многоопытный Хаким.
– Справедливость не такое простое дело, тетушка, – твердо произнес он. – Скажи мне, зачем варвару деньги? Он построит на них флот? Или издаст новые книги? Или подкупит казначея своего врага? Нет! Он их просто проест! А сегодня вся наша судьба и вся наша сила именно в деньгах!
– Это твоя сила – в деньгах, Хаким, – не согласилась эфиопка, – а сила ислама и вся наша судьба в руках обычных людей – воинов, крестьян и купцов. Отнимите у них веру в справедливость, и вы потеряете все.
И едва Хаким собрался с мыслями, чтобы возразить, его секретарь занес только что полученное письмо.
– Это то, о чем вы предупреждали особо, – тихо сказал секретарь. – Я не смел задерживать.
Хаким не без раздражения развернул папирусный листок и обмер. Это было донесение Амра. Ставящий превыше всего варварскую справедливость убийца пророков сообщал, что Византийская империя, пусть непрямо, устами городского собрания столицы Египта признала свое поражение в войне и готова начать переговоры о дани.
– Не может быть! – выдохнул Хаким.
– Что там? – заинтересовался Али.
– Византийцы согласны платить нам дань, – глотнул Хаким, – только бы мы не шли на Александрию.
Аиша удовлетворенно хмыкнула, и мужчины неловко отвели глаза. Принцесса опять оказалась права, ибо чтобы поставить гордую и могучую Византию на колени, Амру не понадобилось ни динара – только справедливость.
* * *
Амр принял первое александрийское посольство и подписал документы о порядке приема посольства и процедуре переговоров с огромным облегчением. Военная разведка давно донесла ему, что главный город Египта неприступен, а Менас в деталях объяснил, почему.
– Александрия окружена сложной системой водных заграждений, – развернул план города купец, – один канал Дракона чего стоит! Пресной воды там – целый Нил, а подкрепление для обороны они запросто могут получить морем. Еще никто не взял Александрию с суши. И тебе ее тоже не взять.
– Тогда почему Ираклий идет на перемирие? – заинтересованно заскользил взглядом по превосходно выполненному чертежу Амр. – Хочет передышки? Ждет, когда сойдет лед, чтобы ударить по перешедшим к нам городам флотом?
– Лишь отчасти, – покачал головой Менас. – Главный вопрос в такой большой войне – вера солдат и крестьян в справедливость. И эта вера в империи пошатнулась.
– Значит, он будет стремительно объединять и обновлять Церковь… – задумчиво произнес Амр.
– Скорее всего.
Что ж, противник поступал правильно. Амр и сам столкнулся с необходимостью не только укреплять веру в Единого, но и вводить какие-то общие правила, едва племена варваров начали в массовом порядке принимать ислам.
– Варвары вошли в уже сдавшийся город и вырезали всех мужчин, – как-то доложили ему.
Амр тут же выехал на место и увидел праздник. Пьяные, как объевшиеся забродивших плодов свиньи, увешанные ожерельями из отрезанных мужских уд, варвары танцевали на центральной площади.
– Иди-ка сюда, – подозвал Амр своего сотника, специально прикрепленного к племени.
Бледный, как сама смерть, сотник подошел.
– Город сдался добровольно? – сухо поинтересовался Амр. – Мне правильно доложили?
Сотник сдавленно выдавил нечто невнятное.
– Тогда что это? – мотнул голову в сторону танцующих воинов Амр.
– Это в-все в-вождь… – заикаясь, начал сотник. – З-зверь, а не…
Амр властно остановил его – одним жестом руки.
– Виновен ты, а не вождь. Именно ты должен был им все объяснить. А если не успел или не сумел объяснить, – остановить силой.
Сотник покачнулся. Он понимал, насколько жуткое наказание может его ждать – что по аравийским законам, что по египетским.
– Иди и разъясняй, – выдавил Амр. – А когда сделаешь то, что должен был сделать еще неделю назад, я отдам тебя правосудию этого города.
– Пощади… – осел на колени сотник. – Тут же одни вдовы остались…
– Вот и посмотришь им в глаза, – отрезал Амр.
Вопрос дисциплины и слаженных совместных действий вообще вставал все чаще. Уже первый штурм Мемфиса – важнейшего после Александрии порта – завершился полным провалом аравитян.
– В больших войнах личная отвага ничего не решает, – кропотливо разъяснил принявший ислам сириец-сотник. – Такие войны больше похожи на шахматы, чем на драку. У греков и армян есть целые книги, посвященные искусству войны.
– Мне помогает Единый, – нахмурился Амр. – Поэтому я непобедим.
Сириец скорбно покачал головой.
– Помощь Единого не означает, что тебе не надо ничему учиться, – проронил он, – и если ты потерял двести воинов, а простенькая крепость так и не пала, виновен именно ты, а не Аллах.
Амр тогда рассердился, ночью долго не мог заснуть, а утром снова пригласил сирийца и попросил рассказать, что там написано о войне у греков и армян. Варвары ведь все шли и шли; их можно было отправлять и на восток – вплоть до Константинополя, и на запад – вплоть до Карфагена. Но и там, и там их ждали высокие каменные стены, баллисты и отлично обученные своему ремеслу полководцы. А выглядеть в глазах Единого таким же, как тот сотник, которого он сам же отдал на суд вдов, Амр не хотел.
* * *
Симон погонял капитана и гребцов так яростно, словно виновны в происшедшем были именно они. Но ушедшее с Еленой на борту имперское судно было больше, и даже когда ветер кончился, шло намного быстрее – просто из-за числа гребцов. И Симон отставал и отставал: на день, на три, на пять дней пути…
Обиднее всего было то, что никогда прежде Симон не был таким сильным. Он знал: пожелай – и Нил вздыбится водами, захоти – и молния ударит прямо в центр давно исчезнувшего за горизонтом корабля. Но этого было нельзя: там, в рубке сидела Елена, – Симон чувствовал, как она плачет и ярится от острого нежелания возвращаться к прежней судьбе.
У Вавилона, расспросив местных жителей, Симон понял, что отстает уже дней на восемь. И там же стало ясно: не рискнувшие пробиваться в Александрию через хозяйничающих на Ниле аравитян моряки двинулись по суше – видимо, сразу в Константинополь.
Симон поступил так же. Переговорив с Амром, примкнул к первому же идущему на восток отряду варваров, и с этого дня мог не заботиться хотя бы о еде. Запасов бывшего имперского зернохранилища хватало, и провиантом Амр снабжал своих союзников щедро.
Разумеется, не все решал провиант. Первое, что увидели варвары, когда Египет завершился [78]78
Синайский перешеек. Из-за отсутствия пресной воды практически непреодолимое препятствие.
[Закрыть], были трупы, множество трупов. Симон предупреждал вождя о том, что это будет, но ему не поверили.
– Я вам говорю, надо возвращаться к Нилу и брать воду, – снова подошел к вождю Симон. – Здесь даже с запасами воды едва половина мужчин проходит, а с вами женщины и дети. Всех потеряете.
– Всех? – не поверил вождь.
– Всех, – подтвердил Симон. – Оставьте женщин и детей здесь, иначе через семь-восемь дней вашего племени просто не будет.
Вождь окинул озабоченным взглядом трупы умерших от жажды и – одновременно – холода предшественников и кивнул.
– Хорошо. Я сделаю, как ты сказал.
Они вернулись, оставили женщин и детей рядом с гарнизоном мусульман, а всего через неделю вождь убедился, что чужак не лгал. Они еще не дошли, а вода уже кончилась. Не знающие нрава пустыни и смертельно уставшие тащить на себе по четыре-пять бурдюков варвары расходовали слишком уж много.
– Теперь начнутся смерти, – сухо констатировал Симон. – Если твои люди запаникуют, потеряешь половину, а зажмешь их в железный кулак, потеряешь всего треть.
– Железный кулак? – не понял вождь аллегории.
– Смотри, – вытянул Симон свой железный кинжал и показал, как легко он строгает медные ножны, – твоя воля должна быть такой же твердой и острой.
Вождь надолго задумался, а когда до него все-таки дошло, просиял.
– Я такого умного колдуна, как ты, еще не видел! Я буду твердым и острым, как этот нож!
И две трети варваров, как и обещал Симон, сумели дойти, – нет, не потому, что вождь был тверд, – просто затянутое пылью солнце еле светило. И воины бежали к первой на всем пути воде и падали в подернутую ледком по краю лужу, и когда подтянулись последние ряды, им пришлось вытаскивать первых из воды за руки и ноги – просто, чтобы увидеть, где здесь вода. И именно там Симон вдруг понял, что Елена уже встретилась с Ираклием. Это было такое же твердое знание, как то, что цвет неба над ним серый, а цвет солнца – темно-красный.
«И отцом Спасителя станет император Ираклий…» – подумал Симон.
Это усложняло задачу. Выкрасть законную жену императора, самую главную, абсолютную гарантию незыблемой вселенской власти, было еще сложнее, чем выкрасть монашку.
«Ну, хорошо, – вдруг подумал Симон, – а если мне это не удастся? Что потом?
Джабраил ведь не гарантировал Симону личного бессмертия, а Ираклий вполне мог иметь на Елену какие-то свои планы, к примеру, зачать с ней властителя всей Ойкумены. Но, вот незадача, Джабраил внятно сказал, что Елена родит именно Спасителя, а никак не владыку! А этот архангел не врал никогда.
«И что… сын Ираклия будет распят?»
Симону в это не верилось. Да, прецеденты были. Царь персов лично распял на дереве своего царственного сына Кроесуса, поднявшего мятеж среди евреев и по преданиям имевшего почти божественные права на власть в Ойкумене. Но Симон сомневался, что не снявший кожи ни с одного из своих врагов император Ираклий пойдет на жуткую казнь собственного сына.
Даже во имя Спасения.
* * *
Кифа шел за Симоном след в след. Останавливался, расспрашивал крестьян и варваров и так же безостановочно двигался дальше. Но вот думать о Елене он не мог; он думал только о том, что сказал Симон.
«Слово равно делу… дикари правы… слово равно делу!»
На первый взгляд, ничего нового в этих словах не было; так мог бы заявить любой колдун, снимающий с вас венец безбрачия или проклятие черного человека. Вот только Кифа слишком хорошо помнил, как, подчиняясь – даже не слову – взгляду Симона, били молнии, и сгущалась тьма.
Нет, Кифа вовсе не мечтал научиться, как и Симон, двигать тарелки по столу и убивать людей касанием руки. Ему уже хотелось большего.
«Слово равно делу…»
Потому что, если это так, то Писания равны Господу.
«Слово равно делу…»
Потому что, если это так, то Кифа, с искренней верой когда-то сказавший себе, что он значит не меньше, чем любой другой человек Церкви, действительно весит не меньше! А его мысли, его откровения о том, каким должно быть Слово Господне – и есть – озвученное через своего раба – само Слово Господне!
По спине пробежал озноб. Кифа уже чуял, какую колоссальную золотую жилу неосторожно вскрыл перед ним этот амхарец. Дерзай – и получишь! А все слова его давно уже мертвого учителя о смирении – ложь! Как и все его слова о левой щеке! Ложью было все!
Кифа облизал губы. Если использовать тезис Симона, что всякая мысль в пределе оборачивается своей противоположностью, то его учитель кончил ровно так, как и должен был кончить. Мнивший себя Спасителем грек обернулся мошенником. Так же, как Кифа – малый из малых – теперь становился по-настоящему велик!
«Слово равно делу…»
Выходило так, что теперь вовсе не надо проливать крови Нового Адама, Царя Царей. Достаточно рассказать о том, что эта кровь была пролита. И Слово станет реальностью, а Кифа – творцом этой реальности!
– Господи, помилуй! – поднял глаза в серое от пепла небо Кифа.
После разговора с Симоном у него складывалось ощущение – ясное и совершенно свежее – что амхарец прав, и Бог мог оставить этот мир, как хозяин оставляет свой дом, возможно, на время. Но это означало, что качество руководства этим домом теперь зависит от управляющего, а возможно, даже от эконома, а то и от ключника-кастрата. Смотря по тому, кто из них отважится взять на себя ответственность за все это хозяйское добро.
* * *
Тот день, на который Ираклий назначил отправку официального посольства империи к Амру, начался несколькими новостями. Сначала ему доложили, что в Константинополе снова пожар. Молнии и возникшие во множестве блуждающие огни поджигали города едва ли не каждый день. Затем он выслушал любопытный доклад гонца о чуде спасения некоего митраиста Нерона, владевшего небольшой эмпорией в Италии. Как утверждали очевидцы, молния ударила в золотую кружку, едва Нерон взял ее в руки. Кружка вмиг расплавилась и растеклась по столу, а вот пришлось ли стирать Нероновы штаны после этого «чуда», в донесении не сообщалось. Но, конечно же, самой важной, самой жуткой была весть о чуме.
– Варвары занесли? – первым делом поинтересовался Ираклий.
– Да, – кивнул секретарь. – Они уже мрут у наших границ… как мухи.
Ираклий подошел к окну и снова отметил, что солнце день ото дня становится ярче.
«Если это не случайность, – подумал он, – к марту-апрелю, льда не будет. А то и раньше».
– Есть ли заболевшие в рядах нашего противника?
– Есть, – кивнул секретарь, – так же, как у нас, в основном, среди варваров. Но это и плохо.
– Почему? – заинтересовался Ираклий.
– Амр отсылает принятых в ислам варваров к нам – в Ливию и на Константинополь. А значит, не пройдет и двух недель, и чума появится там, где ее раньше не было, и, прежде всего, на наших землях.
Ираклий кивнул, отослал секретаря готовить бумаги для посольства Амру, отправился завтракать, и в дверях столкнулся с двумя офицерами и немолодой женщиной между ними.
– Мы привезли ее, Ираклий, – отрапортовал один офицер.
Сердце император подпрыгнуло и замерло.
– Елена?
Женщина опустила глаза.
– Нет-нет, смотри на меня, – взял ее за руку Ираклий.
В последний раз он видел ее четырнадцатилетней обаятельной девчушкой с живыми искрящимися любопытством глазами. Теперь, это была немолодая и не слишком красивая женщина с грубыми чертами лица и влажным, страдальческим взглядом. Но, – Ираклий оценил это первым делом, – бедра широки, цвет лица здоровый. Родить наследника она могла.
– Передайте ее евнухам, – распорядился Ираклий, – они знают, что делать.
Елену повели, а Ираклий, стремясь быстрее закончить дела, наскоро, не отрываясь от чтения все время поступающих донесений, поел, и вдруг понял, что срок уже пришел.
– Врача, – сухо распорядился он. – Быстро!
Охранник выбежал, притащил врача, но Ираклий уже чувствовал: поздно. Да, ему дали противоядие, промыли желудок, снова дали противоядие и снова промыли желудок, и – снова противоядие, однако самочувствие неуклонно ухудшалось. Императора охватил жар и нестерпимая жажда, и уже к обеду тело начало раздуваться. Помочиться Ираклию не удавалось, даже с помощью врача.
– Я не знаю этого яда, Ираклий, – признал свое полное поражение врач. – Ты умрешь.
– Сколько у меня времени?
– Это похоже на водянку… – прищурился врач, – весьма необычную водянку. Я бы сказал, у тебя полсуток.
– Хорошо, – через силу выдохнул Ираклий. – Мне хватит.
* * *
Всех, с кем следовало поговорить, пропускали к императору по одному, и первым был Костас.
– Ты расследовал ситуацию с доносом? – хрипло спросил Ираклий.
– Да, – покраснел вспомнивший, как хотел снять с казначея кожу, сын, – все – ложь. Филагриус очень честный и разумный человек.
Ираклий слабо улыбнулся. На самом деле казначей был редкий пройда, но император знал, что его помощь Костасу еще понадобится. Поэтому он и назначил сына проверить Филагриуса. Вынужденный оправдываться казначей достаточно долго зависел от Костаса лично и, по донесениям, волей-неволей, а признал его главенство.
Почти то же Ираклий проделал, когда под предлогом проверки женских монастырей отдал патриарха Пирра в руки своей жены-итальянки Мартины. Разумеется, она оправдала неповинного по существу обвинения патриарха, и благодаря этому теперь у Мартины был весьма весомый союзник – не менее весомый, чем ее кастрированный брат в Италии.
– Но этого мало, – сказал он жене, когда пришел ее черед увидеть своего императора, – первым делом… ты и Костас… должны вернуть… из ссылки… изгнанных мной… аристократов.
– Зачем?.. – удивилась Мартина и тут же прикусила язык, – неужели все так плохо?
– Даже еще хуже, – выдавил Ираклий.
Вернув сосланных мятежников, Мартина и Костас приобретали статус благодетелей, и помилованные аристократы не имели права с этим не считаться. Таковы законы их родовой чести.
– Но если… они переступят… через честь, – тут же предупредил он жену, – если от них… будет угроза тебе… или нашим детям… даже не раздумывай – вызывай в столицу армянский легион. Тебе… они помогут.
Мартина заплакала, и Ираклий накрыл ее руку своей и, спасаясь от полыхающего в глазах огня, смежил веки.
Его жена никогда не была счастлива, и даже зачата императрица была насильно, во время переворота, едва ее мать Мария попала в руки Аникетаса, союзника Ираклия Старшего. Само собой, она была назначена в жены Ираклию – еще до рождения, так что ни о какой любви между Ираклием и Мартиной речи не шло. Но они всегда были союзниками – самыми преданными друг другу союзниками во всей империи. Так уж вышло.
– Держись, Мартина, – выдохнул Ираклий. – Уходи.
Часы, отпущенные императору судьбой, утекали. А люди все шли и шли – строго в том порядке, что определил он сам, и, конечно же, каждому говорилась только та часть правды, которая была необходима, чтобы сохранить то, что он создал. И лишь глубокой ночью, когда за резными дверьми исчез последний визитер, Ираклий подал секретарю слабый знак рукой.
– Ее…
И спустя время, достаточное, чтобы поужинать, из особой камеры при дворце привели Елену.
– Ближе… – тихо приказал Ираклий.
Елену подвели ближе, и тот испуг, что Ираклий увидел на ее лице, говорил ему о том, как он выглядит, лучше любого зеркала. Но Ираклий думал не о себе. Перед ним стоял, может быть, самый важный аргумент политического спора, самое грозное оружие. Если бы ее привезли хотя бы сегодня утром, он бы в обед уже обвенчался, а к этому времени, Елена наверняка бы зачала от него наследника. И этот наследник был бы самым родовитым царем во всей Ойкумене. Но теперь было слишком поздно. По злой иронии судьбы ее привезли в тот же час, что и отравили Ираклия. А отдавать такую колоссальную власть в руки Костаса стало бы верхом безумия. Император слишком хорошо знал своего сына.
– Убейте ее… – махнул Ираклий рукой и упал на подушку. Он очень устал.
* * *
Симон понял, что Елену хотят убить, когда подошел к стенам Константинополя. Он сел, сосредоточился и в следующий миг увидел, что все удалось: секретарь передал приказ об убийстве охране, та – тюремщику, а тюремщик понял устный приказ так, что его исполнит кто-то другой – специально придет и исполнит.
– Как много людей! – ужаснулся где-то рядом вождь варваров. – Неужели все они – мои единоверцы?
Симон поднялся с холодных камней и окинул долину взглядом. Варварских костров на заснеженном поле было и впрямь очень много. Повинуясь данному Амру в обмен на хлеб слову, они шли и шли, но штурмовать такие большие города не приходилось никому. Поэтому они просто становились племенами, растягивали кожаные и тряпичные навесы, разводили костры и начинали ждать того, кто придет и скажет, как полагается брать эти высоченные стены.
– Да, все они уверовали в Единого, – ответил вождю Симон и двинулся к Босфору, вслед за нарушителями данного Амру слова.
Нарушителей было много – в основном, те, кто поумней. Видя, что здесь, на заснеженном поле их ничего, кроме чумы и смерти не ждет, они пересекали узкий пролив и переходили на ту сторону. Многие знали из рассказов, что на той стороне тоже есть горы, поля и пастбища, какие-то люди и какая-то еда.
Симон подошел к воде и замер. Он бывал здесь трижды и помнил узкий морской пролив быстрым и теплым. Сегодня по нему с хрустом двигались ледяные глыбы – то серые, то голубые, а то и зеленые, – вероятно, из разных рек Понта Эвксинского. Лед он тоже помнил – видел в горах, почти такой же толщины.
