Текст книги "Еретик"
Автор книги: Андрей Степаненко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)
Мартин снова булькнул смехом и не выдержал – расхохотался, от души.
– Но зачем тебе это?! Какая польза? Проси епископат! Тебе дадут…
Монах побледнел и стиснул зубы.
– Мне не нужны сокровища земные. Я хочу, чтобы мое имя было столь же великим, как имя Спасителя, и всегда стояло рядом с Ним.
Похоже было, что он решил это для себя всерьез.
Мартин вздохнул, посерьезнел, не без труда сел, отдышался, встал и, опираясь на плечо Кифы, подошел к окну. Там бушевал невиданный для Египта ветер.
После того, как Мартин, уже познавший сладость любви, попросил о кастрации, для него сокровища земные тоже утратили сладость. Да, этот способ оказался лучшим, чтобы стать невидимкой для ищеек Ираклия и тогдашнего Папы. Мартина, знавшего о Царице Цариц почти все, ищейки просто перестали замечать. И хотя он быстро обнаружил, что достичь восторгов любви можно и с мужчиной, с тех самых пор ему каждую ночь снились только женщины… только они.
– Значит, Кифа, ты хочешь славы? – пробормотал он.
– Вселенской славы, – поправил его монах.
Мартин понимающе кивнул. С тех самых пор, он тоже думал только о славе, лишь о ней. Ибо ничем, кроме вселенских размеров славы, нельзя было затушить бушующего внутри него пламени позора – тоже вселенских размеров.
«Надо же… амхарец жив…»
По иронии судьбы Мартин – все последние годы – курировал поиски остатков секты, к которой когда-то принадлежал сам. Последний – Филоксен, по донесению Кифы, был уничтожен где-то рядом с Верхним Мемфисом. Ну, а с амхарца и с его товарища, как следовало из архивных записей, солдаты империи сняли кожу лет пятнадцать назад на Кипре.
«Неужели это ошибка?»
– Этот Симон… ты сказал, что он опасен. Насколько?
– Очень, – тихо отозвался Кифа. – Когда я видел его в последний раз, он делал такое, что не всякому пророку по плечу.
Мартин понимающе хмыкнул. Он хорошо помнил, как Досифей метнул заточенный посох в то место, где он, как и все остальные, видел Симона. Вот только амхарца там уже не оказалось.
– Ладно, – кивнул он, – хочешь быть самым любимым учеником Спасителя, будешь. Имя себе уже выбрал?
– Петр, – глотнул Кифа. – Я подписываю свои размышления и поучения именно так.
Мартин улыбнулся. Как и всякий кастрат, Кифа более всего мечтал стать мужчиной [84]84
Петр – буквальный перевод – член, имя близкое к именам фаллических божеств Пер, Перун. «Камень» – еще одна из дефиниций имени Петр, происходит от ритуальных каменных фаллосов.
[Закрыть], хотя бы в человеческой памяти.
– Зачем тебе это, Кифа? – отечески взял он монаха за шею. – Мужчины проиграли, едва Адам предал Еву. Я тебе говорю, не пройдет и тридцати лет, и миром будем править мы, кастраты. И знаешь, почему?
– Почему? – глухо спросил агент.
«Как там сказала Мартина? – вдруг вспомнил Мартин. – Что взять с педераста?..»
– Потому что мы – и есть тот самый гностический Герм-Афродит из древних преданий: и мужчина, и женщина одновременно. Только мы понимаем и тех, и других. Только мы знаем все их тайные желания, – Мартин улыбнулся. – Они и подумать еще не решились, а мы уже знаем. Именно поэтому мы всегда на шаг впереди всех остальных.
Кифа опешил.
– Ты хочешь сказать, что миром будут править педерасты?
– Только так, – покровительственно похлопал своего лучшего агента по затылку Мартин, – только так.
* * *
Симон пробовал войти в Елену каждые два-три часа. И каждый раз это оканчивалось ничем.
– Может, попробуешь другого мужчину? – прямо предложил он.
– Нет, Симон, – обреченно покачала головой она. – Они пробовали. Часто. Никакого толку. А тебя я хотя бы не боюсь. Давай попытаемся еще – чуть попозже.
Но Симона уже одолевали сомнения. Он все сделал по правилам: погрузил Царицу Цариц в транс и аккуратно, слой за слоем снял все заклятия – вплоть до самого раннего. Затем аккуратно выкатал яйцом то, что Елена могла получить случайно – от первого встречного недоброжелателя. Так что, когда он просмотрел ее свечение в мире истинном, оно было ровно таким, как надо, и буквально излучало желание наконец-то зачать.
Дело было и не в нем. Симон никогда не страдал от недостатка мощи. Более того, чтобы держать свое тело в должной узде, он расчетливо обрек его на пожизненное полуголодное существование. Сейчас, когда он позволил себе и рыбу, и мясо, и вино, его тело реагировало на женщин даже лучше, чем надо: он хотел их всех! Но едва он ложился рядом с ней, все кончалось – как не было.
Симон опустился даже до того, что, памятуя о вечной правоте народа, сходил к местному жрецу и рассказал ему все как есть!
– Ты, значит, хочешь сделать Спасителя? – утер грязной ладонью зеленую соплю жрец.
– Да.
– Распинать агнца будешь? – заинтересовался жрец.
– Я об этом пока не думал.
– Меня позови, если надумаешь, – облизнул губы жрец, – лучше меня этого никто не сделает. И всего за двадцать монет.
– Ладно. – Симону было все равно, кто это сделает.
– Эти новые вообще в распятии агнцев ничего не смыслят, – ощерился довольный сделкой жрец, – а у меня все – по заветам матерей наших.
Симон слушал, но пока ответа на свой главный вопрос не находил.
– Предстанет перед Богом твой агнец, как растянутая на солнце шкурка – очень красиво будет, Всевышний за такую красоту все грехи тебе простит…
«Шкурка? – мелькнуло в голове у Симона, – нет, не то…»
– У меня зачать не выходит, святой отец, – объяснил он жрецу.
Тот задумался.
– Ты ей соль на язык клал?
– Нет.
– Уже ошибка, – самодовольно ощерился жрец и втянул в себя очередную зеленую соплю, – а красного быка храму посвящал?
– Нет.
– И мяса нищим не раздавал? – вытаращил глаза эксперт.
– Не-ет… – протянул Симон.
Он уже чуял глубинную правоту жреца, а тот потрясенно и одновременно напоказ уже разводил руки в стороны.
– Ну, а если ты еще и невесту Божью в теплую шкуру не заворачивал…
– Все, святой отец, – упреждающе поднял руки Симон, – я все понял. Спасибо.
Елена была посвящена Богу с рождения. А потому обряд следовало исполнять в точности – до деталей.
* * *
Теодор уступал Амру город за городом, но вины своей в этом не видел. Во-первых, почти везде принялись проявлять недовольство армянские приходы. Подчиняться итальянке, отравившей мужа и сына, а теперь еще вздумавшей лишить Церковь остатков духовности, гайниты не желали.
Во-вторых, вот-вот должен был начаться разлив Нила, а вместе с ним и экспорт урожая – пусть и небольшого – по Траянскому каналу в Индию. И если прежде этот экспорт держали в своих руках аристократические семьи Византии, то теперь он был целиком в руках аравитян. И не торговать с ними для огромного количества купцов, извозчиков, грузчиков, матросов, лоцманов, капитанов, толмачей, охранников, писарей и счетоводов означало попросту голодать.
Ну, и, в-третьих, повсеместно ширились мятежи – теперь уже солдатские. Получившие свои две монеты солдаты с волнением обсуждали письмо ссыльного казначея Филагриуса, привезенное с островов его адъютантом Валентином Аршакуни. Казначей простыми и доходчивыми словами объяснял, что следующим шагом императрицы наверняка будет отравление детей Костаса – внуков Ираклия от первой жены. И, конечно же, пострадавший за правду казначей заклинал воинов немедленно войти в столицу и вырвать невинных младенцев из рук их зловещей бабушки.
Понятно, что в ситуации острого недоверия к империи, Теодор, как главный полководец Мартины почти ничего поделать не мог. Впрочем, он тоже получил письмо, в котором честно описывались и переговоры Амра с патриархом, и то, сколь жестоко покарал мятеж гайнитов некий ставленник Мартины, и то, что императрица уже получила требование освободить невинно пострадавшего Филагриуса, и за этим требованием стояли первые семьи империи. Ну, а главное, что объяснялось в письме: тратить силы на войну с Амром, когда можно перенаправить войска на главный источник зла – Мартину и ее выродков, никакого смысла нет.
Так что Теодор сдавал город за городом без малейших угрызений совести.
* * *
Мартина впервые увидела «свое» письмо, когда легионы уже бунтовали. В письме она просила Давида Матаргуема [85]85
David Matarguem.
[Закрыть]взять ее в жены и помочь расправиться с детьми Костаса и Грегории.
– Как думаешь, кто это сделал? – спросила она доставившего письмо патриарха.
– Все говорят, что самое заинтересованное лицо – вождь гуннов Кубратос.
Мартина на мгновение задумалась и отрицательно качнула головой.
– А ты что думаешь?
– Это не Кубратос, – тут же согласился с ее жестом Пирр. – Кубратос может свергнуть тебя, но он прекрасно понимает, что это ничего не значит, и придется договариваться со всеми остальными – и с сирийцами, и с греками, и с армянами, и с евреями. А это куда как сложнее, чем ввести войска гуннов в столицу.
– Но кто тогда?
– Твой брат, – без обиняков ответил патриарх. – Больше некому.
А вскоре Мартина получила еще одно письмо и смогла убедиться, что патриарх прав.
«Мне донесли, что Кубратос пытается поднять мятеж, – писал ей брат, – и, конечно же, хотя обвинения твоей персоны смехотворны, простые люди им поверят. А значит, в Кархедоне, да, и во всей Ифрикайе, начнутся мятежи…»
Мартина хмыкнула. Рука Венеции и Генуи виднелась вполне отчетливо. Более всего эти два крупнейших купеческих города севера ненавидели Кархедон, уже потому, что именно Кархедон держал Сицилию и Африканское море и брал пошлину за провоз товаров с запада на восток и обратно. А призыв «Карфаген должен быть разрушен!» стал настолько привычен, что даже не раздражал.
«Когда гунны войдут в Кархедон, а они войдут в него непременно, – писал далее Мартин, – можешь просить подмоги, – дам. Не задаром, конечно. Сама понимаешь, наши наемники без денег и шага не сделают…»
Мартина прикусила губу. Она знала, что Мартин прав. В условиях мятежа легионов, гунны в Кархедон войдут все равно. А значит, без помощи итальянских наемников ей не обойтись – больше просить было некого.
– А вы еще хуже, чем гунны… – вслух произнесла Мартина.
Она знала, что если нога подчиненного Папе итальянского солдата ступит на землю Кархедона, там будет разрушено и загублено все. Вообще все.
– И Сицилия отойдет Папе…
Это влекло за собой неизбежную утрату армянского влияния на северном побережье Ойкумены и начало безостановочного роста влияния итальянского. И, конечно же, Мартина, сама на четверть итальянка, знала: в этом наступлении итальянцев на армянские земли обвинят именно ее.
– Надо созывать Сенат и предлагать компромисс с Филагриусом, – сказала она Пирру, едва прочла письмо.
– Каким образом? – недовольно поморщился патриарх.
– Отзовем его из ссылки в обмен на прекращение армянских мятежей. Армян отправим в Кархедон – отбивать атаки гуннов и вышвыривать «помощников» из Италии, а сами тем временем будем оборонять Александрию от Амра.
– Красиво, – признал патриарх, – но бесполезно.
– Почему?
Патриарх задумался, видно, подбирал слова помягче.
– В Сенате не те люди, что думают о пользе и держат слово, Мартина, – с болью выдавил он, – а главное, им плевать на Византию.
– Неужели совсем плевать? – не поверила императрица.
Патриарх лишь молча кивнул.
* * *
Хаким получил письмо Аиши, как только до этой эфиопки дошли слухи о неизбежном смещении Амра.
«Вы противились этому походу, сколько могли, – напоминала принцесса, – и если бы не отвага Амра, все наши люди умерли бы от голода еще в прошлом году. Но Амр назад не повернул и прислал зерна столько, что даже ты, Хаким, сделал на торговле тем святым, чем нельзя торговать, целое состояние.
Вы боялись этой войны, как не может бояться мужчина, – язвительно обвиняла она, – и если бы Амр отступил, ваши бухты и гавани уже принадлежали бы Византии. Но Амр не отступил, и теперь сам византийский флот принадлежит нам.
Вы пытались остановить его, когда он принял в свои руки Траянский канал и отдал нам всю Нило-Индийскую торговлю. Но он не слышал ваших трусливых голосов и теперь взял весь Египет целиком.
Вы все время заставляете Амра выдавить из Египта больше зерна, чем необходимо нам и может дать эта земля. Но он не берет лишнего, и только поэтому египтяне поднимают мятежи против своих властителей, а ему открывают ворота без боя.
Вы гоните евреев и христиан из Аравии, забыв, что эти люди Книги жили с нами рядом всегда. А он всех берет под защиту, и только поэтому каждый христианин и каждый еврей Египта почитает Амра как старшего брата, а Мухаммада – как самого справедливого пророка Всевышнего.
Еще немного, и он возьмет Александрию и Мемфис, а принятые Амром в ислам наши новые братья уже идут на Кархедон и осаждают Константинополь. И это его заслуга, а не ваша. У вас вообще нет заслуг.
Вы все время напоминаете Амру о том, как он дважды пытался убить Пророка, но ведь именно вы, курейшиты, и посылали Амра убить Мухаммада. Между вами одна разница: Амр раскаялся и уверовал искренне, а вы – притворно.
Да, я утверждаю, что вы приняли ислам притворно! Вы все время прикрываетесь тем, что защищаете веру, но не вы, а именно Амр несет слова Мухаммада во все пределы Ойкумены. И все время – вопреки вашей воле.
Вы обвиняете меня, его, всех, кроме себя самих, в искажении слова Пророка, но – Аллах свидетель! – мой муж никогда не говорил тех мерзостей, какие вы ему приписываете.
Потому что Мухаммад был лев. А вы – шакалы, напялившие шкуру льва».
* * *
Симон почуял опасность мгновенно, – было что-то в воздухе, что он тут же опознал, как волю Кифы. Собственно, именно поэтому, а не из-за подошедших к Александрии войск аравитян, он и переместился – сначала в Карийун, а затем и в Александрию. И сразу же понял: все сделано верно: город вовсю праздновал восход Сотпеса [86]86
Сотпес – Сириус. Восходит 19 июля, с разливом Нила.
[Закрыть]и начало разлива Нила.
«Надо торопиться», – понял он и первым делом взял у ростовщика-генуэзца оставленные много лет назад деньги и за непомерную, поднятую голодом и ожиданием Конца Света, цену купил огромного красного быка.
– Хороший бык, – хвалили товар монахи, – специально для жертвы взращен.
– Доставьте в храм [87]87
Жертвоприношения быков в храмах у изолированных от влияния крупных Церквей христианских народов и племен длились вплоть до XIX века.
[Закрыть]Христа Спасителя, – сунул им еще с десяток монет Симон. – Жду через два часа. Мне понадобятся помощники.
Монахи удовлетворенно переглянулись.
– Мясо бедным семьям и нищим раздавать будем?
– Будем, – кивнул им Симон, – все будем…
Он знал, что монахи выручат с освященного мяса еще больше, чем от продажи быка, но это был уже их грех. Лично он обязан был сделать все строго по правилам.
– Зачем тебе жертвенный бык? – осторожно спросила уже начавшая понимать, насколько все серьезно, Елена.
– Ты посвящена Богу, – прямо ответил Симон, – а потому и зачать сможешь только от Него.
Царица Цариц побледнела.
– Ты уверен?
– Теперь – да, – кивнул Симон. – Но ты всегда можешь отказаться.
Елена опустила голову, немного помолчала и все-таки решилась.
– Я не буду отказываться от свершения своей судьбы.
В ее глазах стояли слезы.
* * *
Через час Симон договорился с настоятелем храма о скором изгнании всех прихожан и внеочередном проведении обряда – за совершенно немыслимые деньги, а еще через час монахи завели в храм быка, тут же, без спешки, но и не теряя времени, принесли его в жертву, слили освященную кровь в загодя приготовленные амфоры, сняли шкуру и перенесли шкуру поближе к алтарю и разделали мясо. А едва они, тяжело груженные жертвенным, вышли и закрыли за собой двери, Симон подтянул шкуру на священное место и кивнул Елене.
– Раздевайся.
Царица Цариц начала стягивать одежду, а он быстро развернул еще теплую шкуру, проследил, чтобы на теле Царицы Цариц не осталось ни единого лишнего предмета, и повел туда, куда во всем Египте женщин не водили уже двадцать восемь лет.
– Ложись.
Она легла, и Симон снова отметил, что она все еще прекрасна. Да, ее ноги и плечи были великоваты, бедра широковаты, а на некогда гладком и упругом теле появились обязательные в этом возрасте складки и складочки.
– Спокойно, – скомандовал он и быстро завернул ее в теплую, окровавленную шкуру. – Жди.
Отошел, стащил с себя рясу и подрясник, сорвал с шеи разлетевшиеся по каменному полу драгоценные бирюзовые четки и подошел к единственному, что оставалось от жертвенного быка. Голова Бога – из желтой, заляпанной кровью кости, с острыми чуть загнутыми внутрь рогами была просто огромна.
Симон с усилием поднял уже обрубленный монахами череп и с еще большим усилием водрузил на себя. Теперь все условия были соблюдены, и он – от имени Бога, коему Царица Цариц и была посвящена, – был вправе осуществить зачатие.
– Я иду.
Сила уже полыхала в нем рубиновым пламенем первой стены Иерусалима.
* * *
Мартина собрала Сенат вопреки желанию всех. Сенаторы понимали, что семья Ираклия уже обречена на отлучение от власти, и не желали слушать тех, кому никто в империи не подчинен. Однако императрица-мать приложила столько усилий, что отказаться было невозможно, и, конечно же, первым начал говорить Ираклонас.
– Я принял решение проявить милость и уже вызвал Филагриуса из ссылки, – громко, словами своей матери прочитал по бумажке пятнадцатилетний император.
Сенаторы молчали.
– Более того, видя, что святые отцы не слышат моих предостережений, – продолжил юноша, – и вносят в умы горожан сумятицу и страх, я уже отдал приказание о высылке из столицы всех духовных лиц следующих монастырей…
Император начал зачитывать список ненадежных монастырей, и сенаторы опешили. Монахи частенько принимали участие в мятежах, и то, что прямо сейчас делала Мартина, было очень верным шагом. Но такой отваги от нее не ожидали.
– Поскольку я так и не услышал ни от Боговдохновенных греков, ни от разумных евреев, ни от ученых сирийцев, ни даже от моих любимых армян ни одного предложения о войне с гуннами Кубратоса, я с болью в сердце принял предложение Папы Римского о вводе наемников-итальянцев в Кархедон.
Сенаторы охнули.
– Это невозможно!
– Мартина! Что это?! Что он говорит?!
Ираклонас с любопытством оглядел бушующий Сенат и, поняв, что его роль на сегодня исполнена, сел на трон и замер – с трогательной юношеской торжественностью.
– Я просила вас о помощи, – поднялась, чтобы ее лучше видели, императрица-мать, – и что я услышала в ответ?
– Только не наемники!
– Это же хуже, чем гунны!
Мартина подняла руку.
– Я еще раз спрашиваю вас: кто откликнулся на мой призыв? Есть такие?
Сенаторы недовольно заворчали и стихли. Мартина и впрямь разослала обращение всем вождям народов и племен – каждому лично.
– Вместо помощи появилось вот это письмо! – выдернула Мартина из стопки папируса желтый листок. – Якобы написанное мной! И вместо помощи я получила удар в спину!
Сенаторы окончательно замолкли и насуплено опустили глаза.
– Смотреть на меня! – закричала императрица. – Не смейте опускать глаз!
Сенаторы опешили. Так с ними разговаривал только Ираклий.
– Под стенами Константинополя варвары! – с напором продолжила императрица. – Если бы не чума в их становищах, они бы уже вошли в столицу. Но вам все равно. Вас интересуют только деньги, лишь то зерно, что еще осталось в Александрии!
– Это не так… – осмелился возразить кто-то.
– Да, это не так, – согласилась Мартина, – еще вас интересует, кто придет после меня.
По залу прошел недобрый смешок. Это уже было ближе к истине.
– И я вам отвечу, – уверенно кивнула императрица. – Хотите знать?
Сенаторы оживились.
– Ну, и… кто?
– Из вас – никто, – отрезала Мартина.
В зале воцарилась тишина.
– А кто же тогда? – спросил кто-то.
Мартина глянула в сторону сына и тот, немного замешкавшись, вытащил из рукава кусочек папируса.
– По многом размышлении, – прочитал император, – я принял решение, что дети моего брата Костаса должны разделить со мной честь и бремя императорской власти.
Сенат замер. Почти все полагали, что со смертью Костаса отношения Мартины и ее снохи Грегории безнадежно испорчены, и никто не думал, что императрица сумеет преодолеть это долгое противостояние внутри семьи.
– А почему грегорийцы? – задал риторический вопрос кто-то недовольный. – В империи много достойных родов.
Мартина сощурилась. Она уже видела, кто подал эту провокационную реплику.
– По отцу они вовсе не грегорийцы, – внятно ответила она. – По отцу они армяне и более того, они – царственная кровь Ираклия.
– Все знают, что за ними всегда будет стоять род их матери Грегории, – возразил сенатор. – А в империи много достойных родов…
Мартина поджала губы. Ясно, что сенатор намекал на себя.
– Верно, сенатор, даже ты тоже можешь стать императором… если свергнешь мою семью. Но, неужели ты думаешь, тебе позволят остаться на этом троне?
Она подалась вперед.
– Ты, умный, опытный человек, неужели ты думаешь, кто-нибудь из вас уцелеет, если верховная власть империи рухнет?
Сенатор побледнел. Вопрос был в точку.
– Поэтому я и говорю вам: хватит склок! Хватит фальшивок! Хватит споров и злобы! Пора спасать то, что еще не поздно спасти! Иначе падет не только Александрия; падет и Мемфис! И наступит день, когда наш Карфаген будет разрушен итальянцами, а в нашем Константинополе будут заправлять аравитяне!
Сенаторы на мгновение обмерли, затем кто-то хмыкнул, рассмеялся, его поддержали соседи, а вскоре весь зал безудержно хохотал.
* * *
Когда Симон развернул теплую, пахнущую кровью и животиной шкуру, а обнаженная, перепачканная свежей кровью Царица Цариц обняла его за шею, там, за стенами храма раскатисто пророкотал далекий гром. Он осторожно, так, чтобы с головы не свалился тяжелый коровий череп, взгромоздился сверху, провел рукой по скользкому от крови горячему бедру, и внутри живота стало горячо и зыбко, – как в первый раз.
– Я тебя сразу полюбила, – заплакала Елена, – как только увидела. Еще тогда…
Симон хотел что-нибудь ответить, но губы и подбородок тряслись.
– Т-ты…
И едва она закричала, он яростно сорвал с себя «божью голову», с ненавистью отшвырнул ее назад, к порогу и лишь тогда приник всем телом – так, как желал с самого начала. Бог уже получил оговоренную контрактом кровь девственницы, а все остальное Верховного Бабуина не касалось.
* * *
Кифа не обнаружил Симона в монастыре покойного Фомы, однако следы этой парочки он видел повсюду. А когда он сопоставил показания оставшихся при монастыре божьих слуг, стало ясно, что Симон бежал в Александрию.
– Хитер…
Найти человека в крупнейшем торговом городе Ойкумены было почти невозможно.
«Что ж, придется разослать агентов и выполнять остальные поручения…» – смирился он с временной потерей.
«Остальных поручений» тоже хватало, и все они были важны. Едва войска Амра выбили последние преданные семье Ираклия армянские легионы из Карийуна, Александрия оказалась в осаде. Понятно, что первым делом город четко разделился на две главные фракции: торгашей и вояк. Торгаши хотели мира и беспрепятственной торговли. Вояки мечтали перетерпеть временные неудобства, чтобы когда-нибудь нанести Амру ответный удар. Но главным было то, что обе фракции никак не связывали свое будущее с Мартиной и ее семьей. Это настроение люди Папы поддерживали, как могли, – всеми отпущенными средствами.
– Если не вывезти зерно из Александрии прямо сейчас, – говорили они купцам, – Мартина спохватится и все отберет. И лучше всего вывозить в Италию, там цены самые высокие…
И тут же подготавливались юридические документы, и зерно под видом второсортных товаров, разумеется, через взятки таможне, вывозилось из осажденного города.
– Купцы сдадут Александрию; никакого сомнения, – говорили те же люди главам военно-аристократических родов, – если терпеть примиренчество Мартины и не оттеснить их от управления городом, будет поздно…
И аристократы начинали решительно теснить купцов отовсюду. В результате все выходило, как надо: зерно вывозилось, а в управлении городом все больший вес приобретали военные. И так как именно аристократы представляли наибольшую опасность для Мартины, распад все более становился неизбежным. А однажды Кифу навестил очередной посланник от Мартина.
– Святой отец интересуется, что у тебя с этой женщиной, – первым делом сказал посланник.
– Пока ничего, но, думаю, она будет моей, – просто ответил Кифа.
Посланник окинул кастрата критическим взглядом, но от выражения недоумения удержался: ни отношения Кифы с женщинами, ни то, почему это столь интересует Мартина – такого же кастрата, его ни в малой степени не касалось.
– А какие прогнозы для Египта?
– К осени Египет падет, – уверенно констатировал Кифа.
Да, Александрия была неприступна, особенно сейчас, во время разлива Нила, однако то, как быстро рассыпалась египетская власть, внушало самые оптимистичные надежды.
– А когда в Египет войдем мы? – спросил посланник. – Что Мартин должен говорить Папе?
– Мы войдем сюда нескоро, – покачал головой Кифа. – Сначала аравитяне должны вернуть подати и начать злоупотреблять властью. Думаю, Папе придется ждать, как минимум, пять-шесть лет.
Посланец аккуратно все записал, и лишь тогда передал Кифе очередное, довольно неожиданное задание:
– Мартин хочет, чтобы ты организовал вывоз архивов Мусейона в Рим.
– Архивы Мусейона? – поднял брови Кифа, – но зачем они ему?
Посланник понимающе кивнул и достал желтый папирусный листок.
– Отец Мартин сказал мне, что ты должен понять.
Кифа развернул записку.
«Ты подал мне интересную мысль, Кифа, – писал Мартин, – но чтобы ты стал тем, кем ты хочешь, а все мы в будущем выглядели так, как все мы хотим, архивы империи должны быть у нас».
Кифу свернул записку и уставился в окно.
Он уже понимал размах мысли Мартина, ибо, едва еретическая Византия, а вслед за ней и власть временщиков-аравитян, падут, Папе придется решать, как поступить с памятью – с тем, что останется лишь на папирусной бумаге. Потому что дикий, кровожадный и тупой, как все варвары, Амр ибн аль-Ас не имеет права войти в историю таким, каким его видят сегодняшние египтяне. Злобная отравительница Мартина не должна выглядеть ни заботливой матерью для всех детей своего мужа, ни рачительной продолжательницей его дела. А уж армяне… этих, пусть и недолго, но правивших всей Ойкуменой еретиков следовало навеки отправить туда, где им и место, – на самые задворки истории. А может быть, и еще дальше.
Вот только для этого собранные в Александрийском Мусейоне архивы следовало вывезти в Италию – любой ценой.
* * *
Когда закричал Симон, цветные витражи храма лопнули и осыпали их, словно брызги падающего со скалы потока. И сразу же потухли все до единой свечи. Ворвавшийся в пустые оконные проемы ветер царствовал теперь в храме безраздельно. И лишь спустя бесконечно долгое время Елена произнесла первое слово.
– Симон?
– ?
– Это у всех так?
Он с усилием сполз со скользкого пышного тела, повернул ее к себе и обнял.
– Не знаю… кажется, нет.
Ветер скользил по его спине приятными прохладными волнами.
– Мне страшно… – тихо произнесла она, – и сладко… и снова страшно. Почему так?
Симон отодвинулся и заглянул ей в глаза. Он чувствовал то же самое.
– Ты – Царица Цариц… а я… я даже не знаю, кто я.
– Ты – мой Бог, – провела рукой по его бритому татуированному черепу Елена.
Симон улыбнулся и вдруг понял, что впервые не услышал в себе протеста на само это слово.
– Да, будет так.
* * *
Когда войска Амра отбросили Теодора от Карийуна и осадили Александрию, стало ясно: и Менас, и все остальные, твердившие о неприступности города, были стократно правы. Едва первые смельчаки бросились вперед – так, проявить удаль, навстречу им полетели выпущенные из множества баллист камни.
– Двадцать восемь человек, – мрачно отчитался о потерях Зубайр.
– Отходим и становимся лагерем, – распорядился Амр.
А уже вечером перебежчики сообщили Амру, что в Александрии резня. Он попытался выяснить, кто кого режет, перебежчики принялись объяснять, и Амр совершенно запутался. И даже когда, спустя много дней, пришло письмо от Менаса, не прояснилось почти ничего.
«Префект Аркадии Филиадес, брат патриарха Грегория и патриарх Кир давно уже за мир с тобой – на любых условиях, – писал Менас, – но между собой они не ладят. Я пытался их свести – не вышло. Впрочем, хорошо уже то, что Филиадес денег на ведение войны не дает. При этом его брат – мой давний и ярый враг. Филиадеса он поддерживает, но со мной не соглашается ни в чем».
Амр растерянно почесал затылок, перевел дыхание и продолжил читать.
«Ну, а Теодора интересует не война с тобой, а возможность поквитаться с семьей Ираклия, и он активно ищет сторонников среди тех святых отцов, что стоят в оппозиции патриарху Грегорию и патриарху Киру. Понятно, расклад сил осложняется родственными связями патриарха Грегория с Филиадесом…»
Амр тряхнул головой и начал письмо сначала, затем опять – сначала… и опять! И вскоре был вынужден признать: или он и впрямь дикий, необразованный варвар, или судьбу Александрии может решить только Аллах. Он, обычный человек в этой паутине взаимной ненависти разобраться был не в состоянии.
* * *
Когда они покинули уже начавшую остывать шкуру, за пустыми темными окнами храма вовсю бушевала гроза.
– Как в детстве! – рассмеялась Елена.
Она еще помнила времена, когда дождь в Египте не был редкостью.
Симон улыбнулся, взял ее за руку, подвел к купели и тщательно, не оставляя ни единого пятнышка, омыл ее всю – с головы до ног.
– Щекотно… – смеялась Царица Цариц, – подожди, я сама…
Но он не позволял ей сделать самой ни движения. Не потому, что двадцать восемь лет в ее окружении не было ни единой женщины и ни единого мужчины – только кастраты. Просто в такой важный момент Симон не имел права рисковать ничем.
– Я лучше знаю, девочка, – только и говорил он.
А потом он протянул ей загодя приготовленные новые, никем даже не примеренные одежды, переоделся сам и несколько раз ударил в храмовые двери изнутри.
– Шкуру и череп – в Нил, – сурово распорядился он открывшему дверь священнику. – Старую одежду – сжечь.
– Да, господин, – склонился еще ниже настоятель храма.
Он получил достаточно золотых монет, чтобы не строить из себя самого святого человека во всей столице. А главное, до времени, когда именно в этом, главном храме Александрии встретятся самые сильные люди столицы, оставалось около двух часов. Чтобы навести порядок, этого хватало.
* * *
Теодор прибыл на совещание последним, сразу после патриарха Кира. Все остальные члены совета были менее значительны, а потому постарались не опаздывать.
– Я зачитаю предложенные нам условия еще раз, – предложил патриарх, – на мой взгляд, они вполне приемлемы…
Он принялся читать, но эти условия и так уже все знали: дань по два динара с каждого взрослого мужчины; александрийский гарнизон убирается из города морем, а те, что рискнут идти сушей, мимо аравийских войск, платят дань, как все прочие. Плюс, Амр заявил, что не собирается ни вмешивается во внутренние дела Церквей, ни изгонять евреев, как это, по слухам, начали делать в Аравии.
– Ну, это не совсем правда… – подал реплику Теодор. – Амр уже вмешался в дела нашей Церкви…
Однако его сарказма не одобрили. Здесь все знали, что вместе с войском Амра в Египет вернулся прежний, опальный, прятавшийся много лет в горных эфиопских монастырях и очень уважаемый патриарх Бенджамин, а значит, перевороту внутри Церкви все одно быть. Однако формально, Амр был ни при чем. Ну, и он соглашался взять заложников – как гарантию соблюдения слова византийцами – 150 военных чинов и 50 высокородных мирян.
