Текст книги "Мятеж номенклатуры. Москва 1991-1993. Книга 1"

Автор книги: Андрей Савельев

Соавторы: Андрей Кольев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 45 страниц)

Позднее Лужков подхватил измышления на счет роли Комиссарова в трагических событиях десятилетней давности и сделал главным поводом своих претензий. Впрочем, Лужков был готов на сделку и уступал Комиссарову пост первого заместителя начальника ГУВД ("Ъ", № 2, 7-14.01.91).

27 ноября казалось, что ситуация разрешилась сама собой. П. Богданов, возмущенный его отстранением от должности, подал в отставку сам, а точнее направил Лужкову письмо, в котором просил не выставлять его кандидатуры при назначении нового начальника ГУВД. Лужков, объявив об этом сессии, пообещал в ближайшее время представить новую кандидатуру шефа ГУВД. Конфликт выдохся, и сессия быстро закрылась. История этим, однако, не закончилась.

Знакомиться с Комиссаровым ни Попов, ни Станкевич, ни Лужков не стали. Лужков добивался собственного влияния на московскую милицию, и вместо богдановской креатуры и моссоветовского выдвиженца предложил комиссии по законности рассмотреть кандидатуру генерал-майора С. Астафьева, специализировавшегося в основном на кадровых вопросах МВД. Комиссия кандидатуру отвергла. Потом пришлось отклонять еще целую вереницу номенклатурных близнецов лужковского генерала. Комиссаров для Лужкова оставался "совершенно неприемлемой фигурой". Специалист по борьбе с организованной преступностью был для него очень опасен.

Как известно, борьба депутатов за контроль над московской милицией успехом не увенчалась (об этом мы рассказали в главах "Что такое политическая голодовка" и "Политическая голодовка – II"). Попов с Лужковым при поддержке Ельцина буквально впихнули на пост начальника ГУВД полного профана в правоохранительной деятельности – А. Мурашева, которого еще через некоторое время сменил костолом В. Панкратов.

ПОФИГИЗМ

Мы уже писали, что один из способов развалить порученное дело – пустить его на самотек. Используя ситуацию, номенклатура постаралась оставить московскую милицию без царя в голове. По формальным признакам существование милиции никто не отменял, а по сути своей она должна была основательно переродиться. Чтобы не мешать перерождению, милицию нужно было обезглавить.

Для того московской номенклатуре на посту начальника милиции и понадобился такой нелепый человек, как Аркадий Мурашев, который больше интересовался шахматами и марками импортных сигарет, чем ростом преступности. Для того и нужен был эдакий «пофигист» (как он сам отрекомендовал себя в интервью "Московскому комсомольцу"), считающий, что сама демократизация жизни увеличивает преступность, а криминогенная обстановка усиливается при переходе от тоталитарного государства к демократии вполне закономерно.

В свое время Г. Попов обосновывал свое решение о назначении гражданских лиц в МВД и КГБ тем, что военный должен выполнять присягу, а гражданский может не выполнить приказ, и его просто уволят. Главной задачей гражданского лица становится задача «правильно» оценить политическую ситуацию. Вот и пускал Мурашев клубы дыма в потолок за шахматными партиями до особого распоряжения. Ждал распоряжений целый год. Но их не последовало. Тоже вполне закономерно.

Роль «пофигиста» пытались скрыть все, кроме него самого. Вот выдержки из интервью А. Мурашева ("НГ", 14.09.91):

"По мысли Попова, на этом посту не просто должен стоять гражданский человек, а человек, в отношении которого у экономически активных слоев населения не возникает сомнений – за кого он. Чтобы предприниматели, бизнесмены, да просто граждане были уверены, что отныне никогда ОМОН не будет бить людей. Что отныне ОБХСС никогда не будет бандитствовать, проводя ревизии на предприятиях и в частных фирмах, что не будет предпринимательство душить. <…>

Это политическое назначение. <…> У меня очень хорошее положение. И вообще, я живу припеваючи.

Это с моей стороны – жертва (имеется в виду согласие на назначение – А. К.). И меня именно об этом и просили: о некой жертве в интересах общего дела. И я не мог отказать, потому что до сих пор мы играли в одну игру."

Иными словами, в правоохранительные органы был направлен политический комиссар, не имеющий никакого представления о предстоящей работе, но желающий приложить руки к радикальной реформе работы милиции. Вместо реформы произошел развал работы, а ОМОН продолжал колотить людей с удвоенной силой, «Пофигисту» до этого дела не было. Ведь не он рвался на этот пост, а его заставили принести жертву. К этой жертве было прибавлено всего лишь одно неприятное событие: рискнувший понаблюдать за одним из коммунистических митингов Мурашев был узнан и заплеван толпой. Но это было потом.

А пока все безобразия можно было списывать на запутанное законодательство. Те статьи законов, которые отвечали потребностям времени (потребностям номенклатуры), в руках Мурашева действовали, а другие – нет. Одни статьи можно было выполнять с особым рвением, а по поводу других говорить, что они не обеспечены необходимыми ресурсами. А то и просто помалкивать.

На встрече в мэрии 1 октября 1992 г. «пофигист» рассуждал примерно так. У нас как наследие тоталитарного прошлого сохранился стереотип организационных преступлений в форме принятия органами власти произвольных нерыночных решений. Любое их действие вызывает вопросы: почему что-то дали тому, а не этому? Пока у нас государство в огромной мере присутствует в экономике. Поэтому мы сталкиваемся не с фактами коррупции, а с фактами произвольного решения вопросов лицами, находящимися в том или ином административном кресле.

За эти наивные размышления, фактически означавшие утверждение о повальной коррупции в московской администрации, Лужков на той встрече в мэрии устроил «пофигисту» публичную порку, но еще несколько месяце держал на все той же должности. Вроде и гнев праведный проявил, и не обидел номенклатуру активными действиями милиции. Тем временем раскрываемость убийств снизилась с 80–90 % до 60–65 %, а с кражами и мошенничеством дело обстояло еще хуже. Тем временем оплата работы в охранных структурах коммерческих организаций в 5–6 раз превысила оплату работы милиционера. Кадры разбегались. Та же ситуация складывалась и в судах. Квалифицированные юристы массовым порядком уходили к коммерсантам.

С менее ярким проявлением «пофигизма» мы встречаемся в лице Евгения Савостьянова – шефа московских спецслужб, которого мы не раз встречали на страницах этой книги. В одном из своих интервью "Московской правде" (осень 1991 г.) вскоре после назначения на должность «деморосовский» политкомиссар говорил так: "…узкоспециальные знания мне на этом посту не нужны. Там есть профессионалы, на них и ответственность, и не надо мешать им советами." Политрук нового типа не замечает того, что критикуемая им самим кадровая политика КПСС (предшественники Савостьянова, по его словам, скорее обладали знаниями в области идеологии и партийного строительства, чем специальными навыками) полностью повторяется «демократами». А еще Е. Савостьянов сказал много теплых слов про добровольных осведомителей (проще говоря, про "стукачей"), которые в системе "политического сыска" необходимы, чтобы "предотвращать общественные срывы". Все, что было новенького у свежеиспеченного начальника – это желание "оставаться гражданским человеком, как по званию, так и по сути". Не долго хранил Савостьянов это своеобразие. «Пофигизм» прорезался и тут. В конце концов бывший помощник махнул рукой на свои желания и подчинился желанию номенклатуры надеть на него генеральские погоны. (Вспомним, что карьера генерала Димы Якубовского, взращенного непосредственно под крылом В. Шумейко и потом бежавшего за кордон от опасности ареста за свои авантюры, была все-таки не столь стремительна и уж явно не столь долговечна.)

В судах Москвы тоже сидели «пофигисты». Они предпочитали жаловаться на убожество законодательства, не позволяющего пресекать организованную преступность. Председатель Мосгорсуда на упоминавшейся встрече в мэрии возопила: "Мы даже не щупальца стрижем! Кого мы берем?! Лиц, перепродающих мелочь!". Конечно, безопаснее всего было бы вести только ординарные процессы вроде разводов или разбирательств по поводу бытовой уголовщины. Где уж тут говорить о профессионализме и гражданском мужестве судей, если суды находились в полной зависимости от администрации, которая решала, дать или не дать им жилье, путевки в санатории, повысить или не повысить зарплату… Вот с предложением о передаче зданий райкомов КПСС судам чиновники решили: это будет слишком «жирно» и не стали передавать. Ну а без помещений, что спросишь с правоохранительной системы? Тут даже большие энтузиасты борьбы с преступностью постепенно становились «пофигистами».

Номенклатуре только это было и надобно. Высвобождающиеся ресурсы и застоявшихся некрофилов выпустили на другое дело – политическое.

Омоновская жандармерия

ВЗЯТЬ ЭТОГО!

В правоохранительных органах Москвы «демократами» с самого начала их правления насаждалось пренебрежительное и даже агрессивное отношение к народным депутатам. Об этом говорит вот какая история, не возмутившая спокойствия граждан и не привлекшая внимания прессы.

10 декабря 1991 г. группа депутатов Моссовета решила провести на Советской площади у памятника Юрию Долгорукому встречу с избирателями, посвященную Дню защиты прав человека. Через Управление делами Моссовета была заказана радиомашина и бортовая машина, служившая обычно импровизированной трибуной. Народу собралось немного – около 500 человек. Говорили о проблемах социальной защиты, о необходимости мер против коррупции и о нарушениях закона со стороны администрации.

В это время к митингующим подъехал автобус с ОМОНом. На него никто внимания не обратил. Тогда люди еще были наивны и посчитали, что московская милиция страхует митинг от возможных провокаций. Но это было не так. Начальство, подкатившее на отдельных машинах, оценивало ситуацию и медлило. Два депутата (включая автора этих строк) подошли к начальнику карательной команды полковнику Фекличеву (на страницах этой книги мы еще встретимся с этим "энтузиастом") и представились. Полковник сделал вид, что не замечает стоящих прямо перед ним людей, и двинулся в сторону трибуны.

В это время прямо на полуслове оборвалась трансляция очередного выступления. Это вырубили радиомашину. Отряд ОМОНа обошел трибуну, выстроился в фалангу и ждал приказа. Депутат Г. Иванцов, оказавшийся между трибуной и изготовившимися ландскнехтами номенклатуры, холодно обратился к милицейскому начальнику: "Я депутат Моссовета Иванцов. Прошу Вас представиться и предъявить документы". Полковник Фекличев снова "не заметил" обращенной к нему фразы. Он обернулся к своим подчиненным и сказал: "Взять этого!". Полдюжины рук схватили Г. Иванцова с таким усердием, как будто это был особо опасный преступник.

Оказавшись рядом, я решил, что его сейчас просто убьют, и попытался перехватить пару вцепившихся в депутата рук. На мне тут же повисли двое. Увидев, что Иванцова ведут к омоновскому автобусу, я перестал сопротивляться, испугавшись, что он останется один на один с милицией. Два омоновца, скрутив мне руки за спину, отвели в тот же автобус, «обшмонали» и запихнули внутрь.

В итоге в омоновском автобусе оказалось пять депутатов Моссовета, два журналиста, три представителя общественных организаций и один иностранный подданный. Состав насильно задержанных говорил о том, что акция была спланирована и направлена именно против депутатов. Милицейские чины видели, кто выступал на встрече, слышали как представлялись собравшимся депутаты и вычисляли свои жертвы.

Нас долго возили в автобусе по Москве. Требования связаться с начальством игнорировались, заявления о депутатской неприкосновенности – тоже. Только через час одно из отделений милиции согласилось нас принять. У рядовых милиционеров были виноватые лица. Омоновцы, списывая с одного образца, составили свою версию событий. Депутаты по большей части дать объяснения отказались. Как показала практика, правильно делали. Потому что по словам, оставленным на бумаге, можно было делать любые умозаключения. Ведь для негодяев даже соображения формальной логики – ничто, если это им не выгодно.

На следующий день на сессии Моссовета разразился скандал. Сессия приняла резкое заявление по поводу нарушения депутатской неприкосновенности. Пресса о событиях умолчала. Только одна из желтых газет, все перепутав, написала, что боевики партии «Зеленых» (члены этой партии действительно присутствовали на встрече с депутатами) напали на ОМОН.

Через неделю на сессии выступал главный московский милиционер А. Мурашев. Он говорил: "10 числа распоряжения о мерах против митингующих были отданы непосредственно Лужковым". Отвечая на вопросы, Мурашев уточнил: "Распоряжение Лужковым было дано не об аресте, а о разгоне. Оно было дано не мне, а непосредственно моим заместителям – по рации".

Мурашев сожалел о случившемся и обещал, что выступления, носящие мирный характер и не приводящие к нарушению общественного порядка, пресекаться не будут. Мурашев даже согласился, что в День защиты прав человека произошло правонарушение со стороны милиции и даже дал распоряжение о проведении служебного расследования. Пострадавшие депутаты подали исковое заявление в суд. Фрунзенский районный суд переправил заявление в районную прокуратуру. А потом рассмотрение вопроса взяла на себя городская прокуратура. Депутаты о таком бумажном «футболе» не знали и долго ждали приглашения в суд.

Вместо этого из ГУВД Москвы им поступило разъяснение. В нем все тот же А. Мурашев решил связать встречу с избирателями на Советской площади и заявку на проведение митинга партии «Зеленых», который на том же месте городские власти проводить запретили. Далее в своих разъяснениях Мурашев как будто задается целью не сказать ни слова правды. Он будто дразнит депутатов: мол, неоднократно милиция требовала прекратить несанкционированный митинг, а организаторы отвечали категорическим отказом, а когда их задержали, то не могли составить протокол на месте и вынуждены были везти задержанных в отделение милиции, где и выяснилось, что пятеро из них являются депутатами.

Еще решительнее расправился с действительностью полковник Фекличев, который в своей справке для прокуратуры города ко лжи гражданина Мурашева прибавил свою ложь. Он написал, что организаторы митинга посягали на "общественный порядок, безопасность граждан, пешеходов в одном из многолюдных мест города, нормальную деятельность автотранспорта". Это при том, что все «правонарушение» состояло в выступлениях от микрофона. Фекличев уточнил, что "при задержании ни один из депутатов на предъявил каких-либо документов". Действительно, как можно предъявить документы, если тебя просто в упор не видят, а когда увидели, то выкручивают руки за спину.

Дальше пошла писать номенклатурная губерния, повторяя один раз высказанную ложь из документа в документ. В конце концов подпись под наглым враньем поставил даже замминистра МВД и начальник управления кадров МВД – оба генералы милиции.

Только в марте 1992 г. депутатам удалось добиться от районной прокуратуры ясности. В их адрес поступило сообщение о том, что прокуратура Москвы провела проверку и признала действия милиции правомерными. Депутатам, неприкосновенность которых пострадала, никто материалов проверки предоставлять не собирался. На запрос в московскую прокуратуру первый заместитель прокурора города ответил, очередной трансляцией лжи, начатой А. Мурашевым. Скорее всего, никакой проверки не было.

Между автором этих строк и прокуратурой состоялась замечательная переписка. Я пытался уточнить, какие все-таки факты позволили прокуратуре делать те выводы, которые я не мог признать удовлетворительными. Что вынуждает ее лгать? Например, в чем выражались противоправные действия и чем они зафиксированы, почему несостоявшийся митинг партии «Зеленых» отождествляется со встречей с избирателями, почему делается вывод, что омоновцы не знали, что они выкручивают руки депутатам, почему не проводился опрос свидетелей и т. п. Прокуратура раз за разом повторяла лживые утверждения, уклоняясь от аргументации. Ни на один, напрямую заданный вопрос, прямого ответ не было получено.

Генеральная прокуратура тоже дублировала ложь. Только через год – после запроса Малого Совета – Генеральная прокуратура истребовала необходимые материалы для повторной проверки. Толку в этой проверке не было, ибо она снова использовала только те переполненные ложью документы, которые пылились в архивных папках. Снова ни на один прямой вопрос высокопоставленный чиновник прокуратуры ответа не дал. Это позволило автору этой книги сделать еще один шаг – подать исковое обращение в суд о создании препятствий в депутатской деятельности путем непредоставления запрашиваемой информации. Фрунзенский райсуд на это отреагировал совсем просто. Заявление было положено под сукно.

Через три месяца, когда истец стал требовать рассмотрения дела, ему ответили, что дело "оставлено без движения", а направленное в адрес истца постановление просто затерялось где-то на почте. Какие же были основания для такого решения? Еще полтора месяца уходит на выяснения. Оказывается, суд решил, что заявление составлено неправильно! Отчего, почему – никаких объяснений. Короче говоря, работники суда использовали бюрократический саботаж, чтобы замотать дело окончательно. Ну а там рукой подать было до «демократического» путча, закрывшего и это дело, и многие дела посерьезнее.

В конце концов эта история осталась лишь иллюстрацией круговой поруки номенклатуры и правоохранительных органов. Не для граждан, оказывается, организованы суды, прокуратура и милиция, а против них. Если граждане что-то нарушают – их преследуют. Если что-то нарушает номенклатура, то автоматически срабатывают наезженные механизмы саботажа.

Один из верных соратников Г. Попова, превратившийся из депутата в зампремьера Правительства Москвы и курирующий, помимо всего прочего, правоохранительные органы, так оценил попытки Моссовета привлечь внимание общественности к сложившейся системе коррупции и беззакония: "Собака лает, ветер носит" ("ВК", 15.10.92). Народ исподволь готовили к перевороту.

А между тем, большие «успехи» мэрии в заботах о горожанах привели к тому, что 29 % из них, согласно опросам, сталкивались с коррупцией и взяточничеством городских чиновников ("ВК", 16.03.93).

ПЕРВАЯ КРОВЬ

Кровопролитие в Москве было намечено московской администрацией на 9 февраля 1992 г. В этот день должен был состояться, вопреки запрету Лужкова, митинг коммунистической оппозиции. Люди не привыкли еще уступать угрозам власти и не верили, что родная милиция может устроить побоище. Все-таки к насилию никто не призывал и вооруженных отрядов не формировал. Мало ли что там мерещится Попову и Лужкову!

А номенклатура активно готовила провокацию. По Москве массовым тиражом ходила «демократическая» листовка, оповещавшая, что «красно-коричневые» намереваются "взять в осаду Белый Дом, чтобы свергнуть Б. Н. Ельцина и установить гэкачепистские порядки". Демократическая Москва должна была показать, что она жива! И тут Лужков отдал распоряжение ГУВД применять силу ("НГ", 07.04.92).

Но на первый раз акция сорвалась. Ответственный за мероприятие замначальника ГУВД не увидел повода для применения силы. За это ему было вынесено жесткое взыскание, потом последовала длительная опала. Нужны были другие люди. И они появились.

23 февраля 1992 г. распоряжение о применении силы было выполнено, и милиционеров наградили значительными денежными премиями. В этот день Попов с Лужковым и наемным демократом Мурашевым впервые устроили москвичам кровавую баню. Москва впервые увидела лица, омытые кровью. Несколько сот человек получили незабываемые впечатления от ударов милицейской дубинкой по голове. В карательной операции были задействованы 12 тыс. работников милиции и ОМОНа, да еще наготове стояли 4 тыс. солдат дивизии Дзержинского. В кабинете Лужкова действовал "антимитинговый штаб" ("НГ", 27.02.92). Картина избиения граждан ОМОНом оказалась настолько ужасной, что прямо на демонстрации скончался пожилой генерал-ветеран.

Вот какую мотивировку действиям московского ОМОНа дал сам мэр Попов ("Куранты", 23.02.92): "Цель 23 февраля у этих сил была одна: устроить потасовку, мордобой. Если бы им разрешили так называемый мирный митинг на Манежной площади, они наверняка бы пошли на штурм Красной, а затем Кремля. Антизаконные действия красно-коричневых были пресечены законным образом…" Здесь уместно вспомнить откровения близкого друга Г. Попова, отслужившего на всех мыслимых и немыслимых постах в номенклатуре КПСС, – А. Яковлева. Он вспоминал как-то, что Горбачев ввел в Москву войска в марте 1991 г. и преградил путь демонстрантам только потому, что к нему пришла информация о готовящемся штурме Кремля и заготовке крючьев, с помощью которых штурмующие будут преодолевать кремлевскую стену. Именно такую же нелепость втолковывал Попов журналистам, готовым поймать на лету любую его глупость.

Ну а команда Лужкова вообще вела себя нагло и развязно. Лужков со своим министром пропаганды П. Гусевым были приглашены на депутатскую комиссию ВС по расследованию кровавого инцидента. Оба держались вызывающе. Лужков заявил, что никакого желания извиняться перед ветеранами вооруженных сил за испорченный праздник у него нет. П. Гусев оценил действия милиции, не пропускавшей москвичей к могиле Неизвестного Солдата, как совершенно правильные. Единственное о чем сожалел Лужков, что не были арестованы организаторы запрещенного мэрией шествия ("НГ", 07.04.92).

Уже известные нам Шахновский, Мурашев и Музыкантский устроили пресс-конференцию и показали там фильм о двух омоновцах, демонстрирующих один синяк на двоих и расписывающих зверства демонстрантов. Цинизм достиг какого-то нечеловеческого предела. Так, "главный мент" А. Мурашев сообщил, что Ельцин знает о событиях в центре Москвы и "относится к ним хорошо".

Кровопускание и тщательную подготовку к нему можно было объяснить только одним – «ельцинистам» нужна была жесткая конфронтация, чтобы перевести свой антигосударственный мятеж из «холодной» стадии в «горячую».

НАСТУПЛЕНИЕ НАЧАЛОСЬ

На Тверской улице ОМОН научился перекрывать движение демонстрантов, а потом молотить их, выскакивая из-за автомобилей. Но это были оборонительные операции. Требовалось же иное.

Первая разминка ландскнехтов номенклатуры в наступательной операции была проведена 18 и 22 июня 1992 г.

Все дело началось в так называемый День независимости – 12 июня. Масса людей в этот день совершила поход на "империю лжи" – к телецентру. Останкино обложили со всех сторон. Толпа не шутила, и начала трепать милицейские посты, которые тоже вели себя отнюдь не мирно. Коммунисты и прочая оппозиция требовали эфира. Эфир не давали. Руководство телецентра, испугавшись агрессивной толпы, согласилось на переговоры. Люди оставались вокруг «Останкино» и ночью. Так стихийно возник палаточный городок.

18 июня 1992 г. для усмирения «бунтов» в Останкино отправились 650 милиционеров и 150 омоновцев. Пикетчиков взяли в кольцо и вытеснили с площадки у телецентра, отобрав машину со звукоусилением и плакаты. Начальник ГУВД Мурашев не без удовольствия рассказывал о проведенной операции: "Основанием для этой акции стала телефонограмма мэра, полученная вечером 17 июня. Участники митинга рассчитывали, что операция начнется тотчас. А мы их перехитрили: они бодрствовали всю ночь и ужасно вымотались, а мы отлично выспались и поехали к ним утром. Так что сопротивления почти не было, а потом мы полили это место водичкой."

"Пофигист" Мурашев заявил журналистам, что не отдавал приказа бить людей, но зато рассказал милиционерам о Веймарской республике и отрядах штурмовиков. Всего лишь для того, чтобы они "были готовы к конкретным действиям" ("НГ", 19.06.92).

Провокационные действия и высказывания Мурашева привели к новой массовой демонстрации, и Телецентр вполне мог быть разгромлен. Если бы столкновение началось всерьез, не помогли бы и омоновцы.

Палаточный городок пикетчиков, вместивший несколько сотен особо энергичных манифестантов, был ранним утром 22 июня атакован боевиками мэрии, вооруженными спецсредствами. Палаточный городок протестующих против тотальной лжи на телевидении был сметен. Причем, пикетчиков не просто рассеяли, а именно стремились избить. Таков был приказ. Не Мурашева, конечно, а его хозяев.

Часть руководителей подразделений милиции отказались утвердить план ликвидации палаточного городка. Против правовой необоснованности этого мероприятия выступил и заместитель начальника ГУВД Л. Никитин. Последний был отстранен от руководства, и исполнять карательную акцию принялись специально натасканные части ОМОНа под руководством уже знакомого нам полковника Фекличева ("НГ", 19.06.92). Именно они потом покажут себя "во всей красе" в октябре 1993 г.

Избиение у телецентра было зверским. В Моссовет прибыла целая группа очевидцев, которые были свидетелями этого страшного зрелища и полагали, что среди покалеченных милицией людей могут быть убитые. Многие видели, как безжизненные тела омоновцы заталкивали в свои машины.

"Деморосовская" шпана визжала от негодования, требовала от прокуратуры жесточайших санкций к избитым людям, насмехалась над показаниями свидетелей. И только этот вой стоял в средствах массовой информации. Истинное положение дел уже научились тщательно скрывать, забивая все информационные каналы ложью.

В Моссовете работала "пятая колонна". Депутаты В. Фадеев (председатель подкомиссии по правам человека!) и Л. Балашов (председатель подкомиссии по делам общественных организаций!) провели пресс-конференцию. Предварительно было объявлено, что будет продемонстрирована видеозапись событий, сделанная ГУВД. Журналистов и депутатов снова обманули. Были показаны одни обрезки милицейской видеозаписи, которые по большей части уже фигурировали в телепередачах. Вот ОМОН подступает к палаточному городку. Вот начинается стычка, в ОМОН летят какие-то палки… А следующий кадр – уже расчищенная площадка, на которой нет ни души. Сомнений в том, что остальные кадры содержали что-то страшное, не оставалось.

Примечательна роль московского прокурора Г. Пономарева в останкинских событиях. Его даже не проинформировали о готовящейся карательной акции. О событиях он узнал только из сообщений телевидения и сетовал журналистам, что его хотят подставить. Изоляция прокурора города говорит о том, что соответствующая команда пришла сверху. Скорее всего от самого Ельцина, который и к этой акции тоже, по всей видимости, "отнесся хорошо".

РЕПЕТИЦИЯ ПУТЧА

Первая попытка Ельцина установить диктатуру состоялась 10 декабря 1992 г., когда на 7-м Съезде депутатов России он попытался сохранить свои чрезвычайные полномочия, столь опрометчиво предоставленные ему год назад тем же Съездом.

На карту было поставлено многое, и номенклатура начала отрабатывать сценарий переворота. На Васильевском спуске был организован шабаш «деморосовщины». Объявились два десятка ряженных в казаки и какие-то шахтеры, пытавшиеся выдавать себя за представителей многотысячных организаций. Но этого явно было мало. Лужковские чиновники организовали демонстративный проезд большегрузной техники по центру города и вывоз автобусами к Красной площади 2 тыс. «демократов» из Зеленограда (распоряжение префекта о выделении зеленоградскими предприятиями по 100 человек "для поддержки законно избранного Президента" было позднее опубликовано – «Дума», № 17, 1992). Лужков выдавал все это за проявление народного гнева.

Депутаты России, идя на Съезд, вынуждены были проходить между двумя звереющими на глазах толпами: коммунистической и «демократической». А тут еще кто-то пустил слух о перемещениях военной техники. Съезд потребовал от Лужкова заверений в том, что порядок в столице будет восстановлен. Московский мэр такие заверения дал, но отметил, что в любом случае у депутатов России руки коротки, чтобы снять его с должности. Потом он нагло потребовал отменить уже принятые решения, стращая массовым недовольством москвичей.

Правительство Москвы в этот момент выступило с поддержкой заявления Ельцина, решившего провести в январе 1993 г. референдум о том, "кому народ готов поручить работу по выводу России из кризиса – Президенту или депутатам". «Ельцинисты» могли мыслить только так: "или – или", но никак не использовали в своих формулировках «и».

Лужков объявил защитные действия депутатов попыткой конституционного переворота, призванного подорвать исполнительную власть. В Москве, говорил Лужков, где исполнительную власть Советам не удалось подавить, жизнеобеспечение значительно надежнее, чем в других местах. Лужков лгал, скорее всего, не ведая реальной обстановки в стране, но чувствуя, что «держит» Москву только милостью Президента. Поэтому ему нужно было лгать. Ложь была для него способом жизни, правда – способом покончить со своей административной карьерой.

* * *

Второй дубль сюжета с государственным переворотом – уже более подготовленный – организовал Ельцин 20 марта 1993 г. Тогда с телеэкранов на всю страну прозвучал призыв нарушить Конституцию. Зачитывая свое обращение к народу 20 марта 1993 г. Президент Ельцин был в здравом уме, и те моменты его выступления, которые не соответствовали действительности, были им включены в обращение, конечно же, сознательно. Т. е. Ельцин лгал осознанно и осознанно камуфлировал ложь под полуправду. Только так можно было рассчитывать на успех переворота.

С первых же слов Президент заявил, что выбирая в 1991 г. "впервые в тысячелетней истории страны" Президента, граждане сделали выбор пути, по которому пойдет Россия. Президент знал, не мог не знать, что ни одно из его обещаний предвыборной программы не выполнено, что выполнено как раз противоположное обещанному. Но ему нужно было представить себя зачинателем "тысячелетнего рейха", а Верховный Совет – "империей зла". Поэтому возник и следующий его тезис: мол, депутатский Съезд есть олицетворение антинародной большевистской системы, которая "стремится вновь восстановить утраченную власть над Россией."

Президент не мог не помнить, что именно этот Съезд поставил его на высший пост в государстве: сначала сделал Ельцина председателем своего Президиума, потом обеспечил всю законодательную базу для выборов Президента, да еще наделил Президента чрезвычайными полномочиями. Теперь же Съезд стал для Ельцина "генеральной репетицией реванша бывшей партноменклатуры". Бесспорно, знал Ельцин о том, что партноменклатуру именно он пригрел в своем аппарате и правительстве. Да и сам вышел из этой номенклатуры и никогда не порывал с ней.