Текст книги "Легенды авиаторов. Исторические рассказы"

Автор книги: Андрей Мартьянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)

практике. И это не учения, это настоящая война. Разве не прекрасно?

Март 1937 года, окрестности Бильбао

– Герр оберст, перебежчик высказал намерение говорить лично с вами! – Молодой

офицер отсалютовал фон Рихтгофену, держась с нарочитой отстраненностью, но голос его

выдавал – подрагивал от возбуждения. – Говорит, что располагает сведениями о

«Синтуроне».

– Ведите, – кивнул командующий.

Захват Бильбао был жизненно необходим. Это направление стало делом чести для

«Легиона Кондор».

Бильбао – это железная руда и порт. Определенную сложность представлял тот факт, что

Бискайя не была собственно испанской – здесь обитали баски.

В дружеском кругу германские офицеры обсуждали, могут ли баски действительно

считаться представителями белой расы – или же они «нечто иное».

– В любом случае, – утверждал генерал фон Шперрле, – политически они определенно

являются «чем-то иным». Посудите сами, meine Herrschaften! Весь христианский мир

содрогнулся, узнав о бесчинствах, которые творили республиканцы! Ватикан решительно

поддерживает каудильо – и правильно делает. После сожженных церквей, после убитых

священников... – Он передернул плечами. – Логично было предположить, что Бискайя,

насквозь католическая, перейдет на сторону Франко. Однако что мы видим? Духовенство

Бильбао с крестом в руке благословляет республиканцев. Коммунистов, анархистов, Бог

знает еще какую сволочь... У меня это не укладывается в голове.

– В любом случае, – подхватил Рихтгофен, – следует помнить о том, что Бильбао был

и остается проанглийским. Драгоценная железная руда по-прежнему уходит к злейшему

врагу фюрера и каудильо – к Англии! Это следует прекратить.

– Ничего удивительного, – добавил Галланд, который теперь был повышен в звании и

командовал штурмовой эскадрильей, – что свое укрепление они хвастливо называют

«Железным поясом» – «Синтуроном».

– У нас есть интересные сведения об этом «Синтуроне», – заявил Рихтгофен.

Перебежчик оказался одним из руководителей строительства этого укрепления —

майором Гойкоэчеа.

Он забрал с собой схемы «маленькой линии Мажино» – еще одно хвастливое прозвище

этого якобы неодолимого препятствия на пути армии националистов.

– Мы знаем, что эта система построена слишком близко к Бильбао – что создает

опасность для самого города, учитывая наличие у нас дальнобойной артиллерии, —

указывал фон Рихтгофен. – Далее. Часть укреплений, без всякой маскировки, разместили

прямо на гребнях Кантабрийских гор. Западная часть системы, обращенная к Сантандеру,

укреплена лучше, чем восточная. Это дает нам преимущество. Если, разумеется, пехота

нас поддержит. Конечно, мы выигрываем в любом случае, но всегда обидно, господа,

когда после наших успешных бомбежек или танковых атак испанская пехота не занимает

новых позиций и не развивает успеха, а продолжает без толку торчать где-нибудь на

склоне очередного идиллического холма.

26 апреля 1937 года, окрестности Бильбао

– Наша задача, – Галланд показывал своим летчикам на карте направление, —

разбомбить дороги и мосты, уничтожить коммуникации в тридцатикилометровом радиусе

от Бильбао. – Его палец остановился на городке под названием «Герника». – Здесь.

В воздух поднялись самолеты: свыше сорока бомбардировщиков – от «тримоторес» до

новых He.111. Их прикрывало двадцать истребителей – главным образом He.51 и Fiat-32.

Испытывалась в бою и новинка германского самолетостроения – Bf.109.

Был великолепный солнечный день. Городок открывался как на ладони – работал рынок,

гуляли люди. Деревянные дома с черепичными крышами, открытый акведук...

26 апреля 1937 года, 15 часов пополудни, Герника

Упала первая бомба.

В клубах дыма ничего нельзя было разобрать. Но вот возникли темные бегущие фигурки

– люди искали укрытия.

Самолеты сбрасывали бомбы с низких высот и вновь взмывали ввысь. За

бомбардировщиками следовали истребители. Подвижные цели поливались огнем

пулеметов. Фигурки спотыкались и падали, дома вспыхивали один за другим...

Феерическое зрелище. Происходящее внизу казалось нереальным и зловеще-прекрасным.

26 апреля 1937 года, 17 часов пополудни, 15 километров к юго-западу от Герники

Автомобиль остановился. Джордж Стир, корреспондент газеты «Таймс», открыл дверцу,

вышел из машины и замер, не веря своим глазам. Шофер-испанец схватился за голову.

– Что это, Хосе? – пробормотал Стир.

– Конец света, – ответил Хосе. – Вот что это, Хорхе.

– Едем, – Стир снова уселся в машину. И когда Хосе попытался было возражать, заорал:

– Едем! Я должен увидеть все своими глазами.

18 часов 30 минут, Герника

Стир ходил среди дымящихся развалин, не веря собственным глазам. Единственный

вопрос стучал в его голове: «Почему?»

Герника не являлась военным объектом. Это был просто небольшой городок, один из

многих...

Впрочем, нет, не «просто» – это была древняя столица басков. Здесь находился их

священный дуб, под которым древние правители вершили свое легендарное правосудие.

От дуба, как известно было Стиру, остался только пень, но недавно из этого пня проросли

новые веточки.

Он ходил, смотрел, запоминал... Мостовая была раскалена – жар проникал сквозь

подошвы ботинок.

28 апреля 1937 года, Париж

Пикассо отшвырнул лондонскую «Таймс». Небольшая публикация, скромно

озаглавленная «Телеграмма из Герники», казалось, истекала кровью прямо на столе

парижской квартиры.

«Герника, древний город басков и центр их культурной традиции, был полностью

разрушен вчера днем самолетами мятежников.

Бомбардировка заняла три часа с четвертью, в течение которых немецкие и итальянские

самолеты непрерывно сбрасывали на мирных жителей бомбы и зажигательные снаряды.

Когда я прибыл в город, он представлял собой ужасной зрелище. Огонь охватил его от

края и до края. Всю ночь рушились дома, улицы превратились в непроходимые руины.

Пламя окрашивало багровым дым, клубившийся по склонам гор.

Герника не являлась военным объектом. По-видимому, целью бомбардировки была

деморализация гражданского населения».

Уничтожение мирного города? Сбрасывать бомбы на головы женщин, детей, стариков?..

И это происходит в Испании прямо сейчас!

...В Париже готовились к открытию Всемирной выставки.

От Пикассо ждали картину, которая должна была стать гвоздем испанского павильона.

«Пабло, ты должен написать что-то потрясающее. Твоя работа обязательно должна

«выстрелить», ты ведь понимаешь?» – говорили ему друзья.

Они хотели от него манифеста кубизма. И он даст манифест кубизма. Его новая картина

– «Герника» – «выстрелит» по жестокости, по бессмысленным разрушениям, она

откроет всему миру глаза на истинное лицо фашизма.

Бомбардировки жилых городов и мирного населения еще не были привычны

общественному сознанию. Гений Пикассо уловил страшную идею: принципа тотального

истребления. Он предупредит Европу о том, что она выпустила на волю зверя, которого

никто не сможет теперь загнать обратно в клетку.

Пикассо взялся за кисть.

29 апреля 1937 года, окрестности Бильбао

– Генерал Мола требует от нас отчета! – Рихтгофен был в ярости. – Ему должно быть

известно, что «Легион Кондор» не подчиняется ему как главнокомандующему! Мы несем

ответственность только перед каудильо, а он, кажется, не имеет к нам претензий.

– Уничтожение города, не имеющего военных объектов, вызывает ряд вопросов также у

мирового сообщества, – сообщил фон Шперрле.

– Ну и что? Мировое сообщество может подтереться... Скажем, что Гернику сожгли

республиканцы. Они и раньше прибегали к пожарам при отступлении со своих позиций.

– Нам не поверят, – фон Шперрле покачал головой. – В Гернике находятся какие-то

древние святыни басков. Даже если бы глава их правительства господин Агирре и отдал

подобный приказ, – что само по себе невозможно, – ни один баск его бы не выполнил.

– Возможно, бомбежка производилась по ошибке...

– Эта ошибка длилась три часа с четвертью... Хуже того, на месте оказались журналисты

и кто-то из местных каноников. Он уже написал в Ватикан.

– Ватикан? Ватикан поддерживает каудильо. Досадно другое: мы разбомбили город и все

коммуникации вокруг него, а испанская пехота никак не воспользовалась этим

прекрасным шансом.

30

апреля

1937

года,

Герника

Каноник Альберто де Онайндия взял лист бумаги. Его глаза до сих пор слезились, руки

дрожали. Он не мог спать по ночам и проводил долгие часы в молитве, но и молитва не

приносила успокоения. То, чему он стал свидетелем, по-прежнему горело у него в груди.

Ему казалось, что пожары Герники выжгли в его сердце незаживающую рану.

Наконец он решился и излил свои чувства в письме к кардиналу Гома, высшему иерарху

испанской церкви:

«...Дети и женщины, погребенные во рвах, громко молящиеся матери, католики,

умерщвленные преступниками, у которых нет ни капли сострадания... Несчастным людям,

укрывшимся от воздушного налета, пришлось покидать убежища под пулеметным огнем.

Все кругом пылало.

Я ушел из Герники в час ночи. От ужаса никто не плакал и не кричал. Невыносимые

страдания превратили нас в бесчувственные статуи.

Ваше высокопреосвященство, ради величия и славы Слова Божьего, ради Плоти и Крови

милостивого Господа, нельзя допустить, чтобы свершилось столь же апокалиптическое

преступление в Бильбао...»

Он просил католическую Церковь вступиться за Страну Басков.

Ответ пришел через неделю.

Кардинал Гома написал:

«Позвольте мне в качестве совета на ваше отчаянное письмо дать простой совет: пусть

Бильбао сдастся».

Сентябрь 1942 года, Берлин

Адольф Галланд не опуская глаз слушал до крайности раздраженного Геринга.

– Ни одна бомба не упадет на территорию Германии! – гневно говорил рейхсмаршал. —

Я дал это обещание германскому народу и сдержу его!

– Они уже упали, – угрюмо отозвался Галланд. – Можете слетать и полюбоваться.

– Упали? Так чтоб их там не было! – заорал Геринг. – Не валяйте дурака, Дольфи!

Германия не станет переходить к обороне. Наш девиз – нападение, атака.

«Дольфи» знал, как выглядит уничтожение города бомбовыми атаками с воздуха.

Слишком хорошо знал. Он не сомневался: урок Герники хорошо был усвоен не только

немцами, но и их противниками...

1940 год, Париж

Пикассо оставался в Париже, когда туда вошли немцы. Тем утром он сидел у себя на

квартире и хмуро смотрел в окно.

Раздался стук в дверь.

Пикассо встал, отворил. Показались двое офицеров в черной униформе. Вежливые,

подтянутые. С интересом осмотрелись по сторонам.

Их внимание привлекла репродукция картины «Герника», висевшая на стене.

– Вы ведь художник? – обратился один из офицеров к Пикассо. – Нам так сказали.

– Правильно сказали, – буркнул Пикассо.

Немецкий офицер показал на репродукцию:

– Это ведь вы сделали?

Пикассо прищурился и отчетливо ответил:

– Нет, господа, это сделали вы...

© А. Мартьянов. 22.09. 2012.

26. Автомобильная княгиня

– Что ни говорите, фройляйн Брунгильда, а женщина в авиации всегда будет

исключением, – заметил Билл Хопкинс, подавая Брунгильде руку и помогая ей встать.

Брунгильда вспыхнула:

– Если я случайно споткнулась и упала на ровном месте, это вовсе не означает, что я не в

состоянии поднять в воздух самолет! Если уж на то пошло, человек, летающий на

аппарате тяжелее воздуха, всегда будет исключением из правил.

– И все-таки эти авиатрисы, первые дамы за штурвалом аэропланов, – они все, если

верить рассказам, были весьма уникальными личностями, – примирительным тоном

проговорил Хопкинс.

Брунгильда сощурилась, с подозрением разглядывая открытое лицо американца: уж не

насмехается ли он.

– Все, кто в своем деле первый, так или иначе – уникум, – отрезала Брунгильда. – А

что касается авиации, то она стала, в том числе, и средством борьбы за равные права

женщин...

– И поэтому дамы-авиатрисы рвались на фронт?

– Думаете, женщинам не свойственно желание послужить Родине? Полагаете, мы не

способны презирать опасность и даже упиваться ею? – Брунгильда напряглась, готовясь

отразить словесную атаку. – Вот, например, Софья Долгорукая. Никогда не слышали?

– Возможно, краем уха, – сказал Билл Хопкинс, отводя взгляд.

– Софья Алексеевна была дочерью графа Бобринского, сенатора, обер-гофмейстера,

председателя Императорской Археологической комиссии. Словом, человека знатного,

высокопоставленного и просвещенного. Сама она усвоила самые передовые идеи. Я

думаю, она была идеалисткой в высоком смысле этого слова.

– Да? – переспросил Хопкинс. – А почему?

– Потому что она избрала своей специальностью медицину.

– Разве тогда женщин допускали изучать медицину? – удивился Хопкинс. – Мне

казалось, они ограничивались ролью медсестры.

– В какой-нибудь Англии – да, – кивнула Брунгильда. – А вот в России – нет. Россия

вообще в смысле «женского вопроса» была, можно сказать, «впереди Европы всей». Так

что Соня Бобринская стала врачом-хирургом. С 1907 по 1912 год, то есть, с двадцати до

двадцати пяти, совсем молодая, работала в этом качестве в госпиталях. Добровольцем

отправилась на войну – Вторую балканскую. Был такой «локальный конфликт» в 1912-13

годах. И там от опасностей не бегала, работала в холерном бараке, за что от сербского

короля Петра I получила орден.

– Ну что ж, молодец, – искренне признал Хопкинс. – Не боялась графские ручки

замарать. А в авиацию она как попала? Многие, я помню, начинали с автомобильного

спорта.

– Софья – тоже, – кивнула Брунгильда. – Она даже состояла членом Императорского

Российского Автомобильного Общества. Среди сорока восьми участников Киевского

автопробега 1910 года была единственной женщиной. Могла бы и победить, кстати,

шансы имелись. Пробег был серьезный – протяженностью более трех тысяч километров

по маршруту «Санкт-Петербург – Псков – Витебск – Могилев – Киев – Гомель —

Рославль – Москва – Тверь – Новгород – Санкт-Петербург». Все это время она

управляла автомобилем самостоятельно. В Вышнем Волочке случилась неприятность —

один из участников въехал в ее автомобиль и разбил ей радиатор. Это произошло уже на

последнем этапе перед финишем. Княгине пришлось сойти с дистанции.

– Да уж, обидно, – согласился Хопкинс.

– Между прочим, первый приз завоевал родной брат княгини, – добавила Брунгильда.

– Он принимал участие в пробеге на немецкой машине «Гаггенау».

– Да там вся семья автомобилисты! – восхитился Хопкинс.

– И сама Софья, и ее брат, и ее муж – тоже, – кивнула Брунгильда.

– Она была замужем? – переспросил Хопкинс.

– Конечно. За князем Сергеем Александровичем Долгоруким, – ответила Брунгильда.

– Он был немного ее старше – флигель-адъютант, полковник Конного лейб-гвардии

полка, член Императорского Яхт-клуба и Императорского Российского Автомобильного

Общества (как и его супруга), и вообще участник многих благотворительных обществ. У

них родилась дочь. Во время автопробега их сфотографировали вместе, Софью

Алексеевну с супругом, в автомобиле «Делоне-Бельвиль» с мотором аж в восемнадцать

лошадиных сил. Красавец-автомобиль, красавица-княгиня, красавец муж. Но чем-то он ей

не угодил, – муж, я хочу сказать, – и они развелись еще до Первой мировой войны.

– А может, это она ему не угодила? – предположил Хопкинс.

– В смысле? – угрожающим тоном переспросила Брунгильда.

Но Хопкинса не так-то просто было сбить с курса.

– Слишком самостоятельные, смелые женщины не всем по душе, – ответил он. —

Может, князь был человеком старой закалки.

– Честно говоря, не знаю. – Брунгильда вздохнула. – В те годы вся жизнь пришла в

движение и брожение, все так стремительно менялось, в том числе и взгляды на брак...

Софья Алексеевна навсегда сохранила фамилию первого мужа. Есть у меня

предположение, что они разошлись только де-факто, но не де-юре.

– Понятно, – сказал Хопкинс. – В конце концов, тема мужа – это не так интересно,

как тема самолетов. Вася вон говорит – «первым делом самолеты».

– Это песенка, – серьезно отозвалась Брунгильда. – Я выучила ее по-русски и думаю

перевести на немецкий. Она идеологически очень правильная и по мелодии приятная.

– Ну так вернемся к самолетам, – попросил Хопкинс.

– Самолет – в данном случае это будет «Блерио», – сказала Брунгильда. – От

увлечения автомобилями до увлечения авиацией в те годы был только один шаг. В 1911

году богатая, знатная, красивая русская аристократка отправилась во Францию и прошла

там курс обучения в авиашколе Блерио. В России ей потребовалось подтвердить диплом,

поэтому она поступила в школу пилотов Императорского Российского Аэроклуба и 5

апреля 1914 года получила российское удостоверение пилота.

– Четырнадцатый год, – задумчиво проговорил Хопкинс. – Полетать в свое

удовольствие «автомобильной княгине» уже не удалось.

– Обидно за нее... – кивнула Брунгильда. – Она сразу стала проситься на фронт. Ей,

разумеется, отказали. Тогда она, дипломированный врач-хирург, пошла сестрой

милосердия в отряд Красного Креста имени Государственной Думы. Сначала служила на

фронте под Варшавой, затем – в Персии в корпусе генерала Баратова. Была награждена

четырьмя медалями. И все это время не оставляла мысли об авиации. В ее характере очень

мало стремления к личному рекорду и очень много стремления послужить людям. Мне

так кажется, когда я размышляю о поступках княгини Долгорукой.

– А вы часто о них размышляете? – поразился Хопкинс.

– Случается. Может быть, поэтому я такая рассеянная, – ответила Брунгильда. —

Видите ли, Билл, мне кажется, без понимания поступков людей прошлого, их мотивов, мы

сами как будто повисаем в некоем безвоздушном пространстве.

– Вполне себе воздушное пространство, особенно если соображать, куда летишь, —

хмыкнул Билл. – Ладно, продолжайте. Русская история двадцатого века не делает пауз,

несется, как бешеный бык!

– Согласна, – кивнула Брунгильда. – В конце концов, в начале семнадцатого года

княгиню Долгорукую направили на переподготовку в Гатчину, а затем в двадцать шестой

корпусной авиаотряд. Она не смогла воспользоваться назначением из-за революции и

распада армии.

– Долгорукая с ее-то характером вполне могла бы возглавить авиационный отряд каких-

нибудь красвоенлетов, – заметил Билл Хопкинс.

– Она не приняла революцию, – ответила Брунгильда. – Кстати, в восемнадцатом году,

в Петрограде, Софья Долгорукая вышла замуж вторично – за князя Петра Петровича

Волконского. Почти сразу же обстоятельства вытолкнули ее из Петрограда – она уехала

за границу. Есть романтическая версия, которая мне очень нравится: будто бы она

отправилась туда, где люди сильнее всего нуждались в помощи врачей, – в Германию. И

там, в Германии, спасла от смерти красивого немецкого летчика, за которого и вышла

замуж... Жалко, что все это неправда, – прибавила Брунгильда совсем другим тоном. —

«Милость к падшим» не простиралась у Софьи Алексеевны столь далеко. Она уезжала в

Англию и в двадцать первом году отважилась вернуться в Петроград. Она узнала, что

Волконский арестован. Не очень понимаю, как ей это удалось, но она вытащила его из

тюрьмы и увезла с собой в Лондон.

– Чем не история о спасении летчика? – пробормотал Хопкинс. – Тоже романтично.

– По-своему, – вздохнула Брунгильда. – Хотя вообще жизнь эмигрантов совершенно

не романтична. Софья Алексеевна пыталась найти работу в педагогике, в медицине, но у

нее не имелось соответствующих дипломов. Волконский подрабатывал переводами, был

бухгалтером и клерком, устроился в казино. Софья Алексеевна вообще не находила

применения своим талантам. В 1926 году, уже во Франции, вновь сдала экзамены на право

вождения автомобиля и начала водить такси. Потом устроилась секретарем у маркиза

Ганея. Что это за маркиз такой? Ничего себе карьера – сделаться секретаршей... Она

написала книгу о Москве и издала ее в Париже на русском языке в 1928 году. Писала что-

то в эмигрантской прессе.

– А если бы она осталась в Советской России? – спросил Хопкинс. – Какие гипотезы?

– Для аристократки существовал, конечно, немалый риск попасть под репрессии,

особенно при Ленине, Сталин относился к «бывшим» куда более терпимо, оценивал по

деловым качествам, – ответила Брунгильда. – Вспомните, например, бывшего

полковника царской армии Бориса Шапошникова, ставшего советским маршалом и

начальником Генштаба СССР... Но вообще, если не принимать этот риск во внимание, —

то перспективы открылись бы перед ней обширнейшие. Огромная страна, сотни людей,

жаждущих учиться, постигать новую технику, летать... Да и возможности-то какие!

Промышленность, авиационные клубы!.. Но – происхождение «подкачало». А может, ей

просто не хотелось работать плечом к плечу с победившим пролетариатом.

– Логично, – сказал Хопкинс. – Хотя все равно печально. А во время Второй мировой

где она была?

– В Париже. Думаю, с немцами не сотрудничала. Они пытались переманить к себе

старую русскую аристократию, но те, хоть и ненавидели большевиков, упрямо к немцам

на службу не шли. Вот и Феликс Юсупов огорчил фашистов, и Матильда Кшесинская... У

Матильды, кстати, сын сидел в концлагере. А у Долгорукой – дочь. Долгорукая ездила

навещать ее в лагере. Жаль, подробности не известны, ведь это очень трагические и

сильные страницы в жизни этой незаурядной женщины.

– А после войны она так и не приехала в Россию?

– Нет, умерла во Франции, в Париже, в сорок девятом году.

– Какой огромный был потенциал – и как много не сбылось, – задумчиво произнес

Хопкинс.

– Время перемен, – ответила Брунгильда. – У кого-то двадцатый век все отобрал, а

кому-то отдал. Были крестьянские дети, которых в жизни ничего, кроме отупляющего

тяжелого труда не ожидало и которые поднялись в небо и сделались известными

летчиками. А были члены императорских обществ, аристократы и богачи, меценаты и

изобретатели, окончившие дни свои секретарями, швейцарами и водителями такси.

– От слишком философских мыслей, фройляйн, – сказал Хопкинс, – помогает только

одно: взять новый самолет – и в небо!

© А. Мартьянов. 22.09. 2012.

27. Эскадрилья «Ультиматум»

Январь 1918 года, Москва

– Садитесь, товарищи. – Ленин показал на диван и кресла, обтянутые простыми белыми

чехлами.

В кабинете сразу стало тесно. Гремя сапогами, военные занимали места. Блеснули пенсне

– среди членов делегации имелись и штатские.

Заговорил один из них, положив на колени планшет:

– Мы, Владимир Ильич, по поводу учреждения Народного комиссариата воздушного

флота.

Ленин прищурился:

– Это так необходимо?

– Недавно на президиуме Всесоюзного Совета Народного Хозяйства товарищ Ларин

довольно резко высказался насчет авиационных заводов, – признал член делегации

Акашев.

– Да? Любопытно! – отозвался Владимир Ильич.

– Он сказал, что Советская республика не нуждается в предприятиях, подобных фабрике

духов и помады.

Ленин по-детски весело рассмеялся.

– Ну, это товарищ Ларин, конечно, перегнул палку! Воздушный флот нам необходим. И

в культурном строительстве Советской республики он, несомненно, будет играть

значительную роль. Но сейчас у нас имеются более неотложные задачи. Нужно укрепить

все народное хозяйство. Думаю, в самом скором времени настанет пора и для авиации. А

чем вы планируете заниматься, товарищи?

– Пока что мы создали рабочую Коллегию воздушного флота в составе девяти человек,

– доложил Акашев. – Трое от военного авиаперсонала, шесть представителей от

авиационных заводов – профсоюзов и рабочих организаций. Для начала мы намерены

собрать имеющиеся в стране самолеты, разбросанные по различным фронтам. Даже

разрушенные. Заберем двигатели, запасные части. Сохраним все, что возможно. Изучим,

починим. Восстановим завод «Дукс».

– Дело важное, нужное, – подытожил Ленин. – Создание Народного комиссариата

воздушного флота буду голосовать. Успехов вам, товарищи! Скоро уже красные авиаторы

поднимутся в небо и заставят считаться с собой весь мир.

Март 1923 года, Москва

Мишка Осипов вышел из кинозала ошеломленный. Хоть он и был уже почти взрослым —

четырнадцать лет, – и считал себя тертым калачом, но увиденное потрясло его до

глубины души.

Фильм назывался «Как старик Пахом в столице в небеса летал на птице». Конечно,

самолеты и планеры Мишка видал и раньше, но до сих пор ему в голову не приходило,

что это может стать его специальностью. Его, обычного паренька из рабочей семьи!

В Москве возникло Добровольное Общество друзей воздушного флота. О самолетах

говорили теперь везде. Любой школьник знал: авиационной техникой должны теперь

овладеть хозяева страны, рабочие и крестьяне. А советские ученые работают над самой

главной проблемой самолетостроения – над двигателями.

С двигателями «засада» была еще до революции. Закупали их преимущественно за

рубежом. А буржуи, понятное дело, пытались продавать чужой стране те механизмы, что

были похуже, а все лучшее оставляли себе.

После войны и революции авиационных двигателей в Советском Союзе почти не

осталось. Да и не больно-то нужны чужие! Будем строить собственные.

Но как может обычный школьник участвовать в этой великой работе?

ОДВФ прилагало все усилия для ликвидации авиационной безграмотности населения.

Одни только агитполеты на заграничных «Юнкерсах» чего стоили! Ребята после школы

все время проводили возле аэродрома.

Пилоты казались существами нездешними. Думалось: не может быть, чтобы любому

стали доступны полеты, – как деду Пахому, например...

8 мая 1923 года, Москва

Глава английского торгового представительства в Москве мистер Ходжсон холодно

смотрел на советских дипломатов. Уполномоченный Наркоминдела, Виктор Леонтьевич

Копп, сделал шаг ему навстречу и, на долю секунды помедлив, протянул руку. Эта доля

секунды была тщательно выверена и не осталась незамеченной британским дипломатом.

– Мое правительство уполномочило вручить вам ультиматум, – произнес британец.

Этот большевик сильно его раздражал. Лично раздражал. Хотя дипломатическая (и

британская) сдержанность не позволяла Ходжсону проявлять свои чувства. Копп,

конечно, обо всем догадывался и улыбался – едва заметно. Профессиональный

революционер, участник войны, умник, променявший высшее образование на революцию.

Отвратительно, что таким выдающимся личностям, как лорд Керзон – вице-король

Индии, представитель знатнейшего рода, твердый, умный, высокообразованный

дипломат, – приходится иметь дело с подобными выходцами из «мещанской среды». Но

– ничего не поделаешь. Недавно они объявили о создании Советского Союза. Начали

преследования священников. Объявляли их шпионами империализма.

Конечно, Англии, по большому счету, абсолютно плевать на русских священников. Но

ведь наглость русского хама превосходит уже всякие границы. Советы необходимо

поставить на место, пока не стало слишком поздно. Эта мысль красной нитью проходила

через весь «Ультиматум» и прочитывалась без всякого дипломатического усилия.

– Наркоминдел, как и всегда, внимательно рассмотрит требования лорда Керзона, —

проговорил Копп.

Содержание ультиматума быстро сделалось достоянием общественности. Советские

газеты не поскупились на эпитеты и разъяснения.

Лорд Керзон требовал уплатить компенсацию за расстрел в двадцатом году английского

шпиона Дэвисона. Хотя Дэвисон участвовал в антисоветской диверсионной организации и

был расстрелян правильно. Кроме того, лорд обвинял советское правительство в

антибританской пропаганде в Индии, Персии, Афганистане. Все суммы, переводимые

советским правительством в эти страны, расходуются на одну цель: на подрывную работу

против Англии!

Лорд требовал немедленно отозвать советских полномочных представителей из

Афганистана и Персии. Ведь именно они – виновники национальных восстаний,

прокатившихся по британским колониям.

Лорд Керзон, конечно, отдавал себе отчет в том, что в случае невыполнения советской

стороной его требований придется прибегнуть к крайним мерам. Фактически он угрожал

России новой интервенцией.

Дипломатическая машина лихорадочно принялась вращать колеса: Англия сделала

несколько уступок, Россия, со своей стороны, дала Англии денег... Англия сделала вид,

что удовлетворена. Россия притворилась непобежденной, но открытой для переговоров.

«Мнительность великобританского правительства должна быть чрезмерной, чтобы

считать, что у советского представителя на Востоке не может быть иного употребления

деньгам, как для целей антибританской интриги», – писал Наркоминдел в ответной ноте.

Не смог товарищ Копп удержаться от ехидства.

А народ получил новую тему для творчества. И тут уж разошелся вовсю, не стесняясь в

выражениях.

Лето 1923 года, Москва

Наступило время, о котором еще в восемнадцатом говорил Ленин: время создания

народного, массового красного воздушного флота.

Мишка Осипов с товарищами – юные друзья воздушного флота – все свободное время

посвящали авиации: читали книги, журнал «Самолет», пытались строить модели.

– Вот вам, ребята, полезная общественная нагрузка! – сказал им однажды руководитель

местного отделения ОДВФ. – Агитируйте москвичей. Собирайте деньги прямо на улице,

обращайтесь к товарищам, ведите разъяснительную работу. Нужно собрать средства на

строительство флота. Английские буржуи хотят нас задавить. Даже ультиматум прислали:

мол, делайте, как мы приказываем!.. Дадим империалистам достойный ответ.

...Когда ребята принесли очередную порцию денег, то услышали долгожданное:

– Вы настоящие активисты. И теперь получите в награду дополнительную работу. На

Ходынке лежит старый трофейный «Ньюпор» еще со времен войны. Вот вам бумага от

Общества. Заберете его к себе в школу, разберете, может быть, попробуете починить.

Покажете и другим ребятам, что такое авиация.

В школе разобранный самолет произвел большое впечатление. А Мишка Осипов даже

сделал доклад.

– Пока еще нет у нас настоящей советской техники, – говорил он. – Но она

обязательно появится. А пока что будем пользоваться той, что осталась нам от

интервентов. Вот интересный пример, – он вытащил мятую газетную вырезку. – В

девятнадцатом году в районе Петрозаводска был сбит английский самолет «Авро-504».

Пилотировал его летчик-белогвардеец Анкудинов. Где сейчас этот беляк – нас

интересовать не должно, но, может быть, среди наших врагов. Он нам не нужен! А вот

самолет его пригодился социалистической Родине. Наши конструкторы разобрали его и

сняли чертежи. Примерно как мы с нашим «Ньюпором». И скоро уже в наше небо

поднимутся красные самолеты!

11 ноября 1923 года, Москва, Центральный аэродром

Играл оркестр. Исполняли новую песню, недавно сочиненную и уже ставшую

общенародной, – «Авиамарш»:

Бросая ввысь свой аппарат послушный

Или творя невиданный полѐт,

Мы сознаѐм, как крепнет флот воздушный,

Наш первый в мире пролетарский флот!

Наш острый взгляд пронзает каждый атом,

Наш каждый нерв решимостью одет;

И, верьте нам, на каждый ультиматум

Воздушный флот сумеет дать ответ!

На груди у активистов – значки, выпущенные специально для этого случая: изображение

самолета со сжатым кулаком вместо пропеллера. На более откровенных карикатурах