Текст книги "Unknown"

Автор книги: Андрей Мартьянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 18 страниц)

Советские конструкторы, техники, изобретатели, политработники, писатели – все

должны внести в создание самолета-гиганта не только свои материальные взносы, но

главным образом свою мысль, свои идеи, свой опыт и знания».

– А ведь очень правильная мысль у товарища Кольцова! – произнес наконец Сталин,

обращаясь к замнаркому Тухачевскому. – В самом деле, сорокалетие литературной и

общественной деятельности Алексея Максимовича Горького – дата, для всех нас

знаменательная. А как вы думаете, много времени займет создание такого самолета?

– Авиация, Иосиф Виссарионович, – ответил Тухачевский, – сама по себе является

серьезным доводом в споре с идеологическим противником. Она – символ прогресса,

символ будущего. Если поднять весь народ на строительство этого самолета, то времени

потребуется совсем немного.

– Да, – подхватил Сталин. Затея построить агитационный самолет-гигант и дать ему

имя «Максим Горький» нравилась вождю все больше и больше. – Это должно быть

именно всенародное дело. Хорошую инициативу проявил товарищ Кольцов, очень

хорошую...

3 апреля 1934 года, авиационный завод в Воронеже

Андрей Николаевич Туполев не выглядел счастливым. Скорее – озабоченным.

Сказывалась усталость. Напряженная работа последнего года выматывала. Приходилось

согласовывать тысячи мелочей с десятками людей.

И у каждого, у каждого – собственный характер, собственная индивидуальность. А

поскольку каждый, кому поручена была часть работы над новым самолетом, эту свою

индивидуальность холил и лелеял – творческие же все натуры! – то возникали

неизбежные сложности.

Учитывая, что и Андрей Николаевич, мягко говоря, не ангел небесный, а авиационный

конструктор и вполне земной человек…

А задание – необычное.

Самолет «Максим Горький» строился на народные деньги. Вся страна участвовала в сборе

средств. И отчитываться придется тоже – перед страной. Всесоюзный комитет,

созданный для организации постройки машины, возглавлял Михаил Кольцов.

Кольцов умеет, конечно, «чувствовать момент». Обратившись к советскому народу через

газеты и радио, он быстро собрал огромную сумму в шесть миллионов.

И вот теперь дело за создателями крылатых машин.

Туполев был назначен главным руководителем проекта.

– Опыт у вас имеется, и неплохой опыт, – говорил Кольцов. – Ведь это вы создавали

первые в СССР тяжелые цельнометаллические монопланы, наши замечательные

бомбардировщики ТБ.

Необходимо было распределить работы таким образом, чтобы уложиться в кратчайшие

сроки.

Петляков, Архангельский, Саукке, Кондорский – все получили задание.

Новый самолет создавался на базе шестимоторного бомбардировщика ТБ-4. В чертежах

он значился как АНТ-20.

– Машина огромная, но для военных целей слишком медленная, – высказывался

Туполев. – Поскольку «Максим Горький» будет еще больше, чем ТБ-4, то необходимо

внести некоторые изменения…

Помимо шести моторов в крыле мощностью по семьсот пятьдесят лошадиных сил,

установили еще два. Расположили их один за другим в специальной установке над

фюзеляжем.

– При остановке двух моторов самолет, по идее, сможет продолжать полет, —

высказывался Туполев.

Часть пассажиров предполагалось размещать в центральной части крыла – благо

толщина крыла достигала в этом месте свыше двух метров. Через проходы в крыле

экипаж мог подходить к двигателям – если вдруг возникнет необходимость

ликвидировать какую-нибудь неисправность.

Продумано, казалось, было все.

– Товарищи, все мы отдаем себе отчет в том, что это должен быть необычный самолет,

– обратился Туполев к своим коллегам. – Все лучшее, на что мы способны, должно

быть воплощено в этом проекте. Технические новинки, последние достижения

конструкторской мысли. Самолет будут осматривать иностранные делегации, о нем будут

очень много писать в прессе – в том числе и в заграничной. К работе привлечены десятки

научных и промышленных предприятий страны.

Одна из идей выглядела особенно будоражащей: проецировать изображение при показе

кинофильмов с борта самолета прямо на облака.

Непонятно, правда, получится или нет. Но вышло бы грандиозно…

– У меня вопрос, – подал голос Александр Архангельский.

– Слушаю.

– Как я понимаю, новая машина будет иметь в первую очередь значение агитационной?

– Правильно понимаете.

– И экспериментальной?

– Отчасти.

– А военное значение?

Наступила тишина. Вопрос был из разряда «неудобных».

– Наша страна окружена отнюдь не друзьями, – медленно произнес Туполев. – Любой

объект должен быть создан таким образом, чтобы в случае необходимости его можно

было, с минимальной доводкой, приспособить для военных целей. Большой пассажирский

самолет легко становится грузовым… Или же превращается в тяжелый бомбардировщик.

Кроме того, самолет может служить и передвижным штабом. Но эта тема не обсуждается.

Пока.

…Заводскую стену пришлось разобрать. Самолет-гигант не проходил в ворота.

Рабочие с энтузиазмом вынимали кирпичи, чтобы освободить проход для чуда техники,

которое создали своими руками.

– Навались, ребята! – Десятки натруженных рук выкатили самолет из цеха через пролом

в стене.

Титана пришлось разобрать, чтобы доставить в Москву.

И вот «Максим Горький» занял место на Ходынском аэродроме.

– Красавец! – Рабочие, конструкторы, служащие – все любовались своим детищем.

Вроде бы, «старый знакомец» – многие трудились над его созданием не один месяц, —

но сейчас, когда он стоял, уже полностью готовый к полетам, «Максим Горький»

восхищал даже видавших виды пилотов.

Летчик-испытатель Громов качал головой. Неужели ему доверят впервые поднять эту

махину в воздух? О таком счастье можно только мечтать!

17 июня 1934 года, Ходынский аэродром

Свершилось!

Восьмимоторный гигант «Максим Горький» оторвался от земли.

Технические новинки, которыми был буквально нашпигован этот чудо-самолет, сейчас не

имели значения: ни пневмопочта, ни автопилот, ни собственная типография на борту.

Важно было другое: насколько самолет устойчив в полете, хорошо ли слушается

штурвала…

Что совершенно поражало – «Максим Горький» мог взлетать с небольших аэродромов.

Длина разбега составляла всего четыреста метров. А ТБ-4 требовалось в два раза больше!

Пилотажно-навигационное оборудование позволяло совершать даже ночные посадки на

неподготовленной местности…

Громов летал полчаса, затем посадил гиганта и некоторое время оставался в

неподвижности. Не хотелось покидать кресло.

– Чудесная машина, – проговорил он наконец, когда Туполев буквально навис над ним.

– В Москве ожидают челюскинцев, – сказал Туполев, показывая смятую в кулаке

газету. – Предполагается большой парад с участием самолетов. Как вы считаете, товарищ

Громов, сможете пролететь на «Максиме» над Красной площадью? Вы понимаете,

конечно, что означает полет над Красной площадью...

– Пролечу, – уверенно сказал Громов. – Машина не подведет. Действительно хороший

самолет.

Туполев громко усмехнулся и отошел. Но Громов видел, что конструктор очень доволен.

20 июля 1934 года, Москва

Анри Жерар уже пятый день знакомился со столицей Советской России. Он считал себя

независимым журналистом и готовил большой материал сразу для нескольких журналов.

Сейчас удачное время для такого визита: Советы обещали иностранным журналистам

полет на новом, уже знаменитом самолете «Максим Горький». Пусть, мол, весь мир знает

о достижениях русской авиации.

Конечно, полет этого самолета над Красной площадью, о котором трубили советские

газеты, произвел впечатление разорвавшейся бомбы. Анри читал об этом, но до сих пор не

мог поверить.

Неужели они решились не только построить такой гигант, но и пустить его в полет над

головами собственных граждан? Отчаянные люди. Впрочем, чего ожидать от русских… А

он сам, Анри Жерар, – разве не отчаянный тип, если собирается прокатиться на этом

чуде советской техники?

…Агитсамолет оказался огромным. Больше, чем мог вообразить Жерар. Семьдесят два

пассажира и восемь членов экипажа! Невероятно.

А отдельные каюты внутри самолета! Буфет! Телефонная станция! Киноустановка! В

полете можно смотреть фильмы, печатать собственную газету и делать радиопередачи!

Они назывались «Голос с неба».

Жерар записывал и технические детали: двойное управление, четырнадцать топливных

баков. Масса пустого самолета – почти тридцать тонн. Максимальный вес – пятьдесят

три тонны. Размах крыла – шестьдесят три метра.

Газетные и журнальные статьи захлебывались от восторга. Похоже, Советы

действительно ухитрились создать шедевр!

Правда, максимальная скорость «шедевра» – всего двести шестьдесят километров в

час… Но ведь это, в конце концов, не гоночный самолет и не истребитель!

17 мая 1935 года, Москва

Начальник ЦАГИ товарищ Харламов кивнул на стакан чая:

– Угощайтесь, товарищ Благин.

Летчик Николай Благин обхватил горячий стакан ладонями. Он был хмур.

– Опять летать с «бандурой»? – прямо спросил он. – Я ведь просил меня отстранить. Я

хочу просто испытывать новые самолеты, а не заниматься выкрутасами.

– Следите за языком, Николай Павлович, – остановил его Харламов. – Полеты

«Максима Горького» имеют огромное значение для авторитета нашей страны. Завтра

полетит кинооператор. Ваша задача – лететь рядом на И-5, чтобы показать разницу в

размерах между обычным истребителем и нашим чудо-гигантом.

– Ясно, – сказал Благин.

– Николай Павлович, – заговорил после паузы Харламов, – вы опытный летчик, летали

на «Муромцах», закончили высшую школу военлетов, работаете в ЦАГИ, стали ведущим

летчиком-испытателем при ОКБ Туполева... Летали, как мне сообщают, на всех типах

самолетов. Думаю, если поручить вам деликатное и сложное дело, вы справитесь.

Благин насторожился.

– А что если показать несколько фигур высшего пилотажа вокруг нашего гиганта?

– Вы прекрасно знаете, что это запрещено, – ответил летчик.

– Но вы бы справились? Задача сложнейшая.

– А потом меня посадят за воздушное хулиганство, – ровным тоном произнес Благин.—

Особенно учитывая мое происхождение.

Хотя Благин служил в Красной армии восемнадцатого года и был членом партии

большевиков, ему время от времени напоминали о том, что отец его был полковником

царской армии.

– Гарантирую – ничего с вами не сделают, – заверил Харламов. – Продумайте

завтрашний полет. Желаю вам удачи.

18 мая 1935 года, Москва, район поселка «Сокол»

Вокруг самолета-гиганта царила веселая суета. Пассажиры занимали места.

Это были сотрудники завода ЦАГИ с семьями. В качестве поощрения передовикам

производства было позволено совершить полет на чудо-машине, над созданием которой

они работали.

Командир корабля Иван Михеев улыбался перед камерой. Его немного смущало общее

внимание.

Ничего он так не любил, как полеты. Когда-то, будучи простым авиамехаником, он

переделал старый одноместный «Моран-Же» («Морже», как называли этот самолет в

русской армии) в двухместный: хотел научиться летать, а нужна была тренировочная

машина.

Стоя под громадным крылом «Максима Горького», Михеев, Благин и Рыбушкин уточняли

задачу.

– Благин на своем истребителе должен «оттенять» агитсамолет, демонстрировать

разницу размеров. Рыбушкин, ты ведешь машину так, чтобы оператору удобнее было

снимать.

– Это вам, товарищ Михеев, не из Москвы в Пекин гонять, – поддел Михеева

Рыбушкин, напоминая об участии командира в рекордном перелете двадцать пятого года.

– Здесь рекорд посерьезнее.

Благин был мрачен и разговора не поддерживал. Смотрел то на «Максима Горького», то

куда-то в пустоту.

– Не нравится мне эта затея, – выговорил он, ни к кому конкретно не обращаясь.

Р-5 Рыбушкина поднялся в воздух. Благин на своем И-5 последовал за ним. С небольшой

задержкой взлетел «Максим Горький».

Гигант развернулся и поплыл по небу.

Оператору должно быть удобно снимать, помнил Рыбушкин. Поэтому он поднял Р-5

выше и пошел в пятидесяти метрах от левого крыла агитсамолета.

«Голос с неба» передавал марши, которые разлетались над Москвой.

Благин приблизился к «Максиму Горькому».

Конечно, описать вокруг большого самолета «петлю Нестерова», как предлагал товарищ

Харламов, не получится.

Благин заменил ее неправильной «бочкой» с большим радиусом.

Истребитель со снижением разогнал скорость и пошел на вертикаль, выполняя «бочку» с

большим радиусом.

Оказавшись над «Горьким» в перевернутом положении, Благин пропустил его вперед и

завершил эволюцию.

Истребитель перешел от одного крыла «Горького» к другому. С земли это и должно было

выглядеть чем-то вроде «мертвой петли».

Кинооператор, летевший на Р-5 с другой стороны от агитсамолета, бешено снимал.

– Что он делает? – вскричал Рыбушкин.

И в этот самый момент И-5 врезался в правое крыло «Максима Горького» около среднего

мотора.

Почти сразу вырвался клуб черного дыма.

«Максим Горький» накренился вправо. От него отделился черный капот и куски И-5.

Гигант продолжал лететь вперед, постепенно падая на нос. Затем оторвалась часть

правого крыла, отлетела часть фюзеляжа с хвостом.

Огромный самолет перешел в отвесное пикирование, ударился о деревья, рухнула на

землю и развалился на части.

– Нет! – Рыбушкин посадил самолет рядом с обломками «Максима Горького». – Боже

мой…

Повсюду разбросаны мертвые люди. Рыбушкин отчетливо видел маленькую девочку и

рядом с ней – подростка лет пятнадцати. Это были дети одного из сотрудников,

счастливые оттого, что им позволили полетать на чудесной машине…

Оператор прекратил съемку. Он понимал, что фильм придется отдать «куда следует»: там

запечатлены самые критические мгновения катастрофы...

19 мая 1935 года, Чикаго

Андрей Николаевич Туполев спустился в холл гостиницы. Предстояло выехать в Нью-

Йорк. Советские авиационные специалисты находились в Америке уже довольно долго.

Туполев подошел к выходу и буквально столкнулся с водителем автомобиля, который был

прикреплен к делегации.

– Андрей Николаевич! – Водитель протянул ему смятую газету. – Смотрите, смотрите,

что пишут! Погиб «Максим Горький»! Самолет, самолет погиб!

Туполев побледнел, тихо опустился в кресло. Архангельский, не веря услышанному,

пробежал глазами заголовок, взглянул на фотографию.

– Саша, – еле слышно произнес Туполев, – пошлите Харламову телеграмму. Пусть

телеграфирует… подробности…

19 мая 1935 года, Москва

Совещание открыл товарищ Сталин:

– Необходимо уточнить причины катастрофы. Подготовить правильное сообщение о

гибели самолета-гиганта.

Повисла пауза. Наконец Кольцов решился:

– Главный виновник катастрофы – летчик Благин, который самовольно решил

выполнить фигуры высшего пилотажа вокруг подвижного объекта. Воздушное ухарство,

ненужная удаль – вот что стало причиной гибели многих замечательных людей и

прекрасного воздушного корабля.

Опять повисло молчание. На сей раз решился Хрущев:

– Иосиф Виссарионович, а как быть с телом Благина?

Сталин пристально посмотрел на него и ответил:

– Хоронить со всеми. И вдове назначить персональную пенсию, как остальным.

Хрущев переглянулся с Харламовым и заметил в глазах того тревогу. Несомненно, Сталин

все знал. Поэтому и насчет семьи Благина распорядился…

…Товарищ Харламов будет расстрелян через несколько лет.

© А. Мартьянов. 21.09. 2013.

93. На пути к Прохоровке

2 июля 1943 года, южная часть Курского выступа, КП Воронежского фронта

Николай Федорович Ватутин буквально не находил себе места. Инстинкты

военачальника кричали ему: «Пора наступать!»

Активная оборона, которую вел Воронежский фронт, выматывала не только противника,

но и своего командующего.

– Хватит окапываться, – убеждал Ватутин – Верховного, представителя Ставки,

«соседей». – Упустим момент, упустим! Чего ждать? Противник сидит и не наступает, а

осень не за горами. Всѐ сорвется. Начнем первыми! Сил-то у нас достаточно.

Маршал Василевский – представитель Ставки Верховного Главнокомандования, – на

которого Ватутин давил, не переставая, колебался. Ватутин умел быть настойчивым и

убедительным, противостоять ему было трудно.

– Николай Федорович, повременим еще, – сказал наконец Василевский. – Уверен:

переход врага в наступление – вопрос ближайших дней. Если мы начнем первыми, это

будет немцу только на руку. Активная оборона его измотает, обескровит… Мы это уже

обсуждали.

– Между прочим, товарищ Сталин меня поддерживает, – перебил Ватутин.

– Товарищ Сталин приказал держаться обороны, – отрезал Василевский. Он отвел глаза

в сторону: ему, как и Ватутину, не терпелось начать.

4 июля 1943 года, район Обояни, деревня Успенов, штаб Первой гвардейской танковой

армии

Ватутин прибыл неожиданно.

Командующий танковой армией – Иван Ефимович Катуков – принял его гостеприимно,

предложил чаю.

– Умеете устроиться, товарищ Катуков, – одобрил командующий фронтом. —

Окопались, небось, по самые уши?

– Пока стоим во втором эшелоне, – ответил Катуков, – и окопаться успели, и занятия с

личным составом провели, и с соседями действия согласовали.

– Рассказывайте, – потребовал Ватутин и навалился на стол, грузный, уставший.

– Вы знаете, Николай Федорович, пока до места дислокации добирались – попали под

бомбежку. А наши ПВО – так себе, еле-еле душа в теле. Потеряли бы танки, если бы не

наши собственные зенитчики! А немцы в воздухе крепко держатся: их разведчики того и

гляди засекли бы нас.

– Так не засекли же? Вы, насколько я помню, ночью передвигались?

– И вениками следы заметали, – подхватил Катуков. – Увидит немец следы гусениц и

все поймет. Так что к машинам привязывали хворост. Казалось бы, примитивное

«устройство», а работает. Танки замаскировали тоже проще простого: поставили их

впритык к домам и сараям и сверху накидали «крышу»: с воздуха выглядит так, словно

дома и сараи разве что «подросли» на пару метров, а так – без изменений.

– Мастера маскировки, значит, – проговорил Ватутин. – Это хорошо. Что у вас с

матчастью?

– Это правда, Николай Федорович, что против нас будут действовать новые немецкие

танки – «Тигр» и «Пантера»?

– А куда они денутся, – ответил Ватутин. – Уж конечно, ждите.

– У наших ребят почти у всех вместо фото любимой актрисы теперь изображение

«Тигра», – сообщил Катуков. – По целым дням ведутся разговоры, как с этим зверем

справиться, где у него уязвимые узлы, как в него стрелять и метать гранаты.

– Подкалиберные снаряды вам доставили? – спросил Ватутин. – Приехал лично

убедиться, учтите.

– Убеждайтесь, – ответил Катуков спокойно. – По пять на действующий танк. Этого

мало, так что присылайте еще. Впрочем, и этого количества хватает, чтобы поднять

боевой дух.

– На одном боевом духе далеко не уедешь, – Ватутин вздохнул. – Будут еще вам

подкалиберные снаряды, будут. С пехотой что?

– И с пехотой, и с артиллерией совместные действия обсудили, отработали кое-что на

учениях.

Ватутин помолчал, и Катуков понял: командующий намерен перейти к одному из самых

наболевших вопросов.

Так и вышло.

– А как у вас обстоит взаимопонимание с авиацией?

К авиации у сухопутных войск набралось много претензий. Постоянно твердили о том,

что необходимо завоевать «господство в воздухе», но на деле господство прочно

удерживали немецкие асы.

Немцы демонстрировали хорошую слаженность войск. Не стоило благодушествовать,

зная, что у них не хватает артиллерии: недостаток одного рода войск они восполняли

другим, и авиация до сих пор неплохо прикрывала их наземное наступление.

Эту ситуацию следует переломить. Вот о чем говорил Ватутин.

Командующий танковой армией дернул углом рта. Вопрос раздражал и его.

– Общее дело делаем, делить нам нечего, – сказал он наконец, словно заканчивая

какой-то давний спор. – А что ошибки случались…

Николай Федорович вспыхнул:

– Ошибки? Скажите прямо: несколько случаев уже произошло, когда наши авиаторы по

ошибке штурмовали наши же войска. С ними разбирается «смерш», между прочим.

Катуков пожал плечами:

– Не мое это дело, надо – разберется. А мы вот что сделали – пригласили к себе в

Успенов командиров двух авиационных корпусов – истребительного и штурмового. В

предстоящем бою они будут прикрывать нас с воздуха, если мы правильно понимаем ход

событий.

– Правильно понимаете, товарищ Катуков, – Ватутин допил чай. – Рассказывайте.

Катуков развеселился:

– Авиаторов прибыло видимо-невидимо: и старшие командиры, и младшие, вплоть до

комэсков и командиров звеньев. Весь чай у нас выпили, не поверите, Николай Федорович!

– Только чай? – прищурился командующий фронтом.

Катуков посмотрел на него ясными, честными глазами:

– Только чай, – повторил он. – Кстати, не хотите ли коньяка?

– Не могу, – сказал Ватутин.

Катуков рассмеялся от души:

– И я не могу – желудок болит… Похоже, вся радость жизни комэскам достанется...

Сели мы с ними за стол, разложили карты и подробненько все обсудили: где кто будет

находиться, как будет обозначен передний край наземных войск. Чтобы больше своих не

бомбили и не штурмовали.

– Ну, добро, – проговорил после паузы Ватутин. – Теперь вот что. Мы в штабе фронта

считаем, что главный удар противник нанесет на Обоянь, в вашем направлении – и в

направлении вашего ближайшего друга и соседа, Шестой общевойсковой армии

Чистякова. Вы же дружите с Иваном Михайловичем? Вот вместе в бой и пойдете. Будьте

готовы.

– Всегда готовы, – машинально ответил Катуков.

5 июля 1943 года, деревня Успенов, штаб Первой гвардейской танковой армии

Катуков вышел на двор из избы. Не спалось.

Наступал жаркий летний день. В яблоневых садах пели птицы, деревня дремала. Солнце

едва показалось из-за горизонта.

Катуков поежился. Не верилось, что скоро всему этому настанет конец. Ватутин не сказал

прямо, но мысль командующего была очевидна: Первая гвардейская станет

бронированным щитом в направлении главного удара.

Словом, держись, Иван Ефимович…

В небе раздался тяжелый гул. Катуков поднял голову: большими группами самолеты шли

на юго-запад.

«Красовский начал работу», – подумал Катуков.

Вторая воздушная армия, которой командовал Степан Акимович Красовский, поднялась в

воздух – сражение началось.

На улицу выбежал дежурный офицер:

– Иван Ефимович, штаб фронта!

Катуков вошел в штабную избу, взял трубку.

Ватутин говорил задыхаясь, как будто только что поднялся по лестнице:

– Командование приняло решение нанести по врагу упреждающий удар. Началась

артиллерийская подготовка. Противник намерен вырваться на Обояньское шоссе и

попытается мощным танковым ударом пробить нашу оборону. Манштейн, похоже, будет

действовать по шаблону – то же самое он делал под Сталинградом. Выдвигайтесь на

вторую полосу обороны Шестой гвардейской армии, к Чистякову.

5 июля 1943 года, Малоархангельск

Немцы двинули свои танки под плотным прикрытием авиации.

Самолеты с крестами шли тремя эшелонами.

Командующий Шестнадцатой воздушной армией генерал Руденко оставался возле

аппарата, выслушивая донесения и сердясь на их сбивчивость:

– Сколько?

– Насчитали до шестидесяти He.111, товарищ командующий, с ними истребители

прикрытия.

– Сколько, сколько истребителей?

– Много, товарищ командующий! Второй эшелон, по отчетам наблюдателей, – с

полсотни He.111 и с ними Ju.87. FW.190 не более двадцати.

– Какая дистанция?

– Три-четыре километра. И третий эшелон – тоже в четырех километрах: двадцать

бомбардировщиков и примерно сорок истребителей. Бомбардировщики идут на разных

высотах. Это усложняет работу зениток.

Руденко отдал приказ, и в воздух поднялись истребители Шестого истребительного

авиакорпуса и соколы Первой гвардейской авиадивизии.

Уже перевалило за полдень. Руденко подозревал, что пехота неоднократно высказалась

по поводу бездействия советской авиации. И черт побери, пехота права.

5 июля 1943 года, аэродром Фатеж – район Понырей

– Наша задача – прикрывать сухопутные войска, – сказал командир звена майор

Калмыков. – И вот еще что, соколы: с командного пункта дважды уже передавали

категорический приказ – уничтожать только бомбардировщиков! Вы поняли?

Летчики-гвардейцы помалкивали. Они знали, какие обвинения могут воспоследовать:

истребители действительно часто увлекаются боем с другими истребителями.

Немцы не хуже наших знают азартный характер, который приводит пилота в

истребительную авиацию. Личный счет сбитых врагов, захватывающие воздушные

поединки…

– Нам предстоит работа, – подчеркнул командир. – Работа, а не «свободная охота».

Эти приключения – не сейчас. Наземные войска ведут тяжелейшие бои, немцы

прорываются. А их авиация продолжает хозяйничать в небе и бомбить наши танки.

– Ясно, – пробурчал младший лейтенант Шерстнев.

– Хорошо, что тебе это ясно, Шерстнев, – повернулся к нему командир. – Еще раз

повторяю: только бомбардировщики! Помните, под Сталинградом, – лицо командира

чуть смягчилось, – Илья Чубарев таранил «Фокке-Вульф»? И ничего, жив остался.

Слабое место у самолета – хвостовое оперение. Его можно срубить винтом. Подходить,

понятно, в таких случаях приходится на малой скорости, а это почему опасно? Можно

попасть под сильный огонь неприятеля. В общем, решайте сами, а задача вам ясна. – Он

понизил голос: – В районе Понырей сейчас Рокоссовский и командующий Шестнадцатой

воздушной армией Руденко. Так что биться будем, можно сказать, над самой головой у

начальства.

Четверка Яков поднялась с аэродрома. Поляков шел ведомым у командира звена.

– Мотор барахлит, – Калмыков выругался страшными словами и повернул Як обратно

к аэродрому.

Истребителей осталось трое: пара Маркевич – Шерстнев и одиночкой Поляков.

Над Понырями действительно было черно от вражеской авиации. Несколько групп

бомбардировщиков подходили с разных направлений.

«Только бомбардировщики!» – твердил Поляков.

В этот момент истребители прикрытия набросились на тройку Яков, и двое из них

ввязались в воздушный бой.

Поляков прорвался к бомбардировщикам.

Он шел один, но не испытывал страха. Предстоит работа, как сказал командир звена.

Качнул крыльями друзьям – все в порядке.

«Хейнкели» заметили одинокий «ястребок» и открыли по нему бешеный огонь. Стрелял

не один, не два – сразу шесть самолетов.

Уводя машину из-под выстрелов, младший лейтенант подобрался к вражеским

бомбардировщикам на пятьдесят метров.

«Мессеры» пришли на помощь своим бомбардировщикам: новая очередь настигла Як-1, и

машина загорелась. Пробит был бензобак и водный радиатор.

– Ах, ты так? – пробормотал младший лейтенант. – А ты знаешь, что у меня четкая

боевая задача: не допустить бомбардировщики к нашим позициям? Я больше моего

командира боюсь, чем тебя!

Он засмеялся. Никого он не боялся.

Як-1 оставлял в небе дымный хвост. «Хейнкеля», видимо, уже списали истребителя со

счетов: враг подбит – чего больше желать?

На горящей машине Поляков приблизился к ведущему группы бомбардировщиков – на

тихой скорости, осторожненько. И так же аккуратно винтом и горящей правой

плоскостью летчик отрубил хвост «Хейнкелю».

Бомбардировщик рухнул на землю.

Остальные растерялись – строй рассыпался, четко выстроенная атака разрушилась,

выход на цель сорвался…

– Пора. – Летчик выбросился из своего горящего Яка с парашютом.

…На земле за ходом боя действительно наблюдали Рокоссовский и Руденко.

– Кто это у тебя так геройствует? – спросил Рокоссовский.

– Скоро узнаем, Константин Константинович, – ответил Руденко.

На командный пункт доставили летчика: он был ранен в руку, весь в пыли, но глаза

блестели.

– Это ты сейчас «Хейнкеля» протаранил? – Руденко пошел к нему навстречу и раскрыл

объятия. Затем отстранился: – Да ты, брат, на ногах не стоишь. В медсанбат тебя, срочно.

– Риска большого не было, товарищ командующий, – отозвался младший лейтенант. —

Все же опробовано на практике. Я видел, как другие это делают. Самолет жалко, но его

все равно изрешетили.

Летчик отсалютовал и ушел, а Рокоссовский сказал:

– Представить к званию Героя.

…Герой Советского Союза Виталий Константинович Поляков пройдет всю войну и уйдет

из жизни в двадцать первом веке – в 2012 году.

6 июля 1943 года, 1 час, район Курска

Ватутин не находил себе места. Огромные потери ни к чему не привели: стало ясно, что

оборона Воронежского фронта может быть прорвана.

Против Ватутина стояла мощнейшая вражеская группировка. А от бомбардировщиков

скрыться негде – лесостепь, открытые пространства.

Немцы наносят массированные удары, сбрасывают бомбы и возвращаются, ходят по

кругу – эдакая «карусель смерти».

А наши? Героев много, бьются – себя не жалеют, этого не отнять. Но сколько ни тверди

истребителям, что им следует сосредоточиться на вражеских бомбардировщиках, а

распыления сил не избежать.

Атакуют поэшелонно, по высотам, увлекаются индивидуальными поединками – а

He.111 тем временем безнаказанно бомбят наши позиции.

Какой смысл бросать на крупные ударные группировки наши маленькие, слабые группы?

Нет, решение нужно менять.

Ватутин позвонил Руденко. Тот был готов к разговору:

– По крупным скоплениям вражеских танков и пехоты на поле боя будем наносить

сосредоточенные удары большим числом бомбардировщиков и штурмовиков. А в

промежутках между сильными атаками – действовать мелкими группами штурмовиков.

Но – непрерывно!

– А времени на подготовку хватит?

– Нет, – честно ответил Руденко. – Сделаем, что можем.

Положив трубку, Ватутин собрался с духом и позвонил Сталину:

– Товарищ Иванов, – обратился он к Верховному по псевдониму, – возникла опасность

прорыва.

Знакомый голос произнес после короткой паузы – как обычно, спокойный, но оттого не

менее страшный:

– Вы понимаете, товарищ Николаев, – он тоже прибег к псевдониму, – что это будет

катастрофа?

«Товарищ Николаев» молчал.

– Какую вы от меня хотите помощь? – голос Верховного чуть смягчился.

– Еще танки и еще самолеты, – сказал Ватутин.

– Я подумаю, – обещал Сталин. – У Ставки есть резервы. Ждите.

После этого Сталин связался со штабом Степного фронта.

Над землей лежала ночь, спали измотанные долгим сражением люди – танкисты и

летчики, артиллеристы и «царица полей».

Но многие бодрствовали в эту теплую ночь на шестое июля: механики и врачи, радисты и

командующие…

– Вашу армию перебрасывают на Воронежский фронт, – сообщил Сталин генерал-

лейтенанту Ротмистрову, командующему Пятой гвардейской танковой армии. – Срочно.

Как поедете?

– Своим ходом, – мгновенно ответил Ротмистров.

– А танки из строя не выйдут, если их гонять туда-сюда? – спросил Сталин. – Не

лучше ли по железной дороге?

– А если авиация противника разбомбит железнодорожные пути? – тотчас задал

встречный Ротмистров. – Это очень опасно – потеряем армию.

– Как пойдете? По ночам?

– Ночь сейчас – семь часов, слишком долго придется ползти. Нет, пойдем и днем.

– Днем же будут бомбить! – напомнил Сталин.

– Товарищ Иванов, дайте указание авиации прикрывать нас с воздуха, – попросил

Ротмистров. – Дойдем быстро, обещаю.

– Желаю вам успеха, – сказал Сталин и положил трубку.

…Пятая гвардейская танковая армия шла своим ходом к Воронежскому фронту,

передвигаясь днем и ночью. Немецкая авиация ее не тревожила – была слишком занята