Текст книги "Просто спасти короля (СИ)"
Автор книги: Андрей Франц
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 27 страниц)
– Венецианцы?
– И венецианцев самих по себе я тоже не боюсь. Да, эти уничтожат Империю в тот самый момент, как только у них появится такая возможность. В отличие от франков, Империя им не нужна. Никакая! Ни в каком виде! Но вот сил-то у них для этого пока нет. Одного морского могущества все же недостаточно, чтобы смести нас с лица земли. А сухопутных сил у них слишком мало.
Но вот когда франки и венецианцы сойдутся вместе... Да, тогда возможно все, что угодно.
– ....?
– Мое сердце немеет, Никита. Я жду беду.
***
Да, – размышлял уже про себя господин Гольдберг, – Византия... Сколь много потеряла Европа от ее гибели! И сколь много обрели враги Европы, приняв в свои руки наследие второго Рима! Ведь именно ромейская культура превратила арабов из скопища диких племен в блестящую цивилизацию, многие столетия бросавшую вызов диковатым по сравнению с ними европейцам. Именно византийской наследие сделало то же самое с полчищами пришедших в Анатолию османов...
Между тем, меланхолические размышления Евгения Викторовича были прерваны звуками, которых он здесь, ну никак не ожидал услышать! В зимнем, сгущающемся к вечеру морозном воздухе плыли звуки «In a Sentimental Mood» великого Дюка Эллингтона.
Господин Гольдберг обернулся в поисках источника звуков и обнаружил самую обыкновенную деревянную флейту. Вот только находилась она в руках у господина Дрона! Теперь представьте себе, государи мои, двухметрового громилу, упакованного в сплошной доспех и верхом на звероподобном жеребце. За спиной на ремне болтается огромный меч. Поводья примотаны к луке седла (хороший конь в группе – все равно, что трамвай на рельсах). А в пальцах у громилы флейта и он этими пальцами довольно ловко перебирает! Не можете? И господин Гольдберг бы не смог, если б не вот она – картинка!
А звуки, между тем, плыли, как магнитом притягивая к себе лица спутников. Вот замолчали святые отцы, вот начали оборачиваться ехавшие впереди воины сэра Томаса. Звуки то уходили вверх по ступеням пентатоники, то возвращались вниз, снова вверх, и вновь обрушивались через пониженную третью "блюзовую" ступень глубоко вниз – к шестой, и снова уходили вверх, старательно обходя первую. Ведь первая – это остановка, конец, "поезд дальше не идет". А джаз – это движение, нескончаемые переходы от напряжений к "релаксу", завершающемуся обязательно еще большим напряжением.
А, между тем, владелец заводов-газет-пароходов завершил тему и перешел к импровизациям. Чем-то его соло напомнило господину Гольдбергу записи американского кларнетиста и саксофониста Вуди Херманна сороковых годов прошлого века. Такой же полный отказ от пентатоники, на которой построена сама тема, и весьма изысканное опевание третьей и седьмой ступеней минора. Но господин Дрон-то, этот 'заводской' бандюган, откуда этого всего понабрался?
А в воздухе, между тем, уже плыли звуки, «Solitude». Затем несомненный хит всех времен и народов – гершвиновский «Summer Time». Дальше «Harlem Nocturne» Эрла Хагена, «Autumn Leaves» Джозефа Космы, «Smoke gets in your Eyes» Керна... В общем-то, музыкальные вкусы господина Дрона были понятны и не сказать, чтобы очень утонченны. Медленный, тягучий, очень простой, но и очень «свинговый», насколько только это вообще возможно, свинг. Ну и что, что простой! Десятки тысяч любителей джаза двумя руками подписались бы под музыкальным выбором почтенного депутата. Да и господин Гольдберг, пожалуй, тоже.
Но откуда это у него, ни разу в жизни – в отличие от Евгения Викторовича, "мальчика из хорошей еврейской семьи" – не переступавшего порога музыкальной школы?
Между тем, движение в голове их небольшой колонны, похоже, застопорилось. Нет, снова двинулись вперед, лишь две всадницы – графиня и ее камеристка – остались на обочине. Судя по всему, леди Маго решила к ним присоединиться! Ну, все – сейчас небо упадет на землю или случится еще какая-нибудь гадость, вроде мирового потопа. Раз уж сама пра-пра... правнучка Гуго Капета решила что-то добавить к обычному "Доброе утро, мессиры"!
Евгений Викторович, не переставая улыбаться, помянул про себя Богоматерь и всех святых до четвертого колена. Ну, Сергей Сергеевич, ну накликал!
Приблизившись вместе с колонной к стоящим на обочине всадницам, почтенный историк вместе с отцом Бернаром потеснились, и всадницы молча заняли образовавшееся место. Господин Гольдберг пробормотал что-то вроде "Рады вас приветствовать, леди, в нашей маленькой компании!", но никакого отклика не получил. Наконец, графиня подняла глаза на господина Дрона и своим хорошо поставленным голосом известила окружающих:
– Очень необычная музыка. Мне никогда не приходилось такой слышать. Хотя я довольно много путешествую.
Ага, – саркастически подумал господин Гольдберг, – из одного угла сиволапой средневековой Франции, в другой. Много ты в свои, сколько тебе там лет от роду, напутешествовала! Господин Дрон, однако же, и здесь проявил чудеса дипломатической выдержки. Ибо ни словом, ни жестом не выразил, что он думает о малолетней "многоопытной путешественнице". Вместо этого он просто и мягко ответил:
– Это музыка моей родины. (Ну, загнул! – хихикнул про себя господин Гольдберг, – Англо-еврейско-негритянский джаз – музыка его родины!) Ее играют, когда хочется отрешиться от всего и хоть на какое-то время не думать ни о чем, кроме звуков.
– Если бы такую музыку играл какой-нибудь пастушок, я бы признала ее и удивительной, и чарующей. Но в исполнении могучего рыцаря! – Графиня требовательно сверкнула глазами, словно настаивая на немедленном ответе. Причем, желательно, оправдательного свойства. Но тут же не выдержала и продолжила сама. – Разве не музыка сражения должна услаждать слух воина? Разве не являются образцом для каждого, держащего в руке меч, грозные стихи мессира Бертрана де Борна, поэта-рыцаря? Леди сжала маленький кулачок и с воодушевлением продекламировала:
Мне пыл сражения милей
Вина и всех земных плодов.
Вот слышен клич: «Вперед! Смелей!»
И ржание, и стук подков.
Вот, кровью истекая,
Зовут своих: «На помощь! К нам!»
Боец и вождь в провалы ям
Летят, траву хватая,
С шипеньем кровь по головням
Бежит, подобная ручьям
– Разве не таковы стихи настоящего рыцаря? – Графиня вновь воткнула потемневший взгляд в переносицу Капитана. – И разве не музыка веселого пира и яростной битвы более пристойны мужу войны? Разве сможет он, размягчив сердце нежными звуками ваших удивительных напевов, раздавать затем смертельные удары недругам или недрогнувшей душой принимать их, когда придет и его смертный час?
Все, депутат попал! Господин Гольдберг тяжело вздохнул и приготовился к неприятностям. Только литературно-художественных диспутов им для полного счастья и не хватало. Интересно, как этот на коленке деланный музыкант собирается выкручиваться из-под пресса своей средневековой критикессы?
И тут господин Дрон удивил почтенного историка второй раз. Он неспешно вставил флейту в чехол из мягкой коричневей замши, столь же неспешно убрал чехол с флейтой в седельную сумку и заговорил.
– Вы молоды, графиня. И, как это бывает в молодости, дух отваги наполняет ваше сердце, пусть даже и бьется оно в груди женщины.
Господи, – подумал про себя почтенный историк, – когда же это он успел так навостриться в средневековой куртуазности? Ведь всего неделя прошла... А почтенный депутат, тем временем, продолжал.
– И вот, вы полагаете, что быть отважным героем, царящим на поле битвы и сеющим смерть вокруг себя – это лучшее, что может случиться с благородным человеком, не так ли?
Короткий кивок леди Маго подтвердил, что все так и есть.
– Графиня, поверьте человеку, который старше вас в три с лишним раза, человеку, который много убивал и не раз лишь чудом избегал гибели. На свете есть сила, намного более могущественная, чем смерть.
Правая бровь леди Маго изогнулась, изображая вежливое любопытство.
– Эта сила – любовь, о которой поет моя музыка...
Неуловимое движение все той ж брови, и любопытство превратилось в откровенный скепсис. Впрочем, господина Дрона он ничуть не смутил.
– Позвольте мне рассказать историю, которую я услышал когда-то от своего отца. – Дождавшись утвердительного кивка, он продолжил. – В некоем королевстве жила не так уж и давно высокородная дама. И там же проживал молодой трубадур. Дама была юна, прекрасна, принадлежала к древнему и богатому роду. Трубадур же был, хоть и горд, но беден. Да и длинной чередой благородных предков похвастаться он тоже не мог. Так что до поры до времени дороги их не пересекались.
– Ну да, – иронически усмехнулась графиня, – а потом они встретились и полюбили друг друга. Ведь так всегда бывает в кансонах, столь любимых при дворе ее светлости герцогини Алиеноры?
– Не так быстро, прекрасная графиня, не так быстро...
Глаза графини Маго в ответ на эту вольность слегка расширились, но как-то выразить свое возмущение по поводу столь явного пренебрежения этикетом она не успела. Ибо господин Дрон уже продолжал свой рассказ.
– Дело в том, что в королевстве этом произошел мятеж. Восставшие свергли правящую династию, и всем ее сторонникам пришлось, спасая свои жизни, укрыться в соседней стране. Бежала туда и семья нашей героини. К счастью, им удалось увезти с собой достаточно ценностей, чтобы ни в чем не нуждаться.
Ну, а наш трубадур – так уж получилось – вошел в ряды заговорщиков. И после успешной смены правящего дома стал богат и знаменит. Его стихи в чем-то напоминали столь полюбившиеся вам, графиня, сирвенты мессира Бертрана. В них так же гремела сталь, ревели трубы славных битв эпохи мятежа, рычала и завывала стихия, наполняя сердца слушателей ужасом и восторгом. И очень скоро слава трубадура дошла до самых дальних королевств моей родины.
Конь под господином Дроном остановился, и в ту же секунду как вкопанные встали те, кто мог слышать рассказ. Ни звука, лишь хриплое дыхание публики, позвякивание конской упряжи, да невнятные крики всадников в голове колонны, также тормозящих коней и пытающихся выяснить, почему все встали в арьегарде. Рассказчик же, не останавливаясь, все дальше и дальше плел нить своего повествования.
– Трубадур быстро стал украшением самых пышных и просвещенных дворов. Редкие празднования и поэтические турниры происходили теперь без его участия. И вот, однажды он был приглашен на поэтический турнир в ту страну, где нашла приют семья высокородной дамы. Они встретились... и сердце трубадура пропало для всех, кроме нее! Видеть ее, ступать с ней по одним дорожкам, дышать одним воздухом. Ни о чем другом не мог он более помышлять, кроме как о той, что пленила его сердце. Более всего желая отдать ей всю свою жизнь без остатка. Но, увы, все было напрасно. Высокомерная красавица оставалась холодна к влюбленному поэту.
Наступившую тишину прервал громкий всхлип камеристки и глухой ропот воинов эскорта. Да еще отец Бернар едва слышно прошептал: "Господи, спаси", осеняя себя крестным знамением. Однако яростный взгляд леди Маго быстро навел порядок среди слушателей, и господин Дрон продолжил жечь глаголом сердца средневековой публики.
– Так получилось, что через некоторое время его сюзерен призвал трубадура к себе, и бедняге пришлось, покинув предмет своей страсти, вернуться домой. Но сама мысль о том, чтобы полностью разорвать связавшие их нити, была ненавистна нашему герою. И тогда он сделал вот что. Найдя в столице купеческую лавку, что торговала самыми редкими, яркими, пышными и прекрасными цветами, он оставил торговцу все свое состояние. С тем, чтобы каждую неделю самый красивый и дорогой букет из этой лавки присылали гордой красавице. С простой запиской: 'От Трубадура'
– Ах, стервец! – восхитился про себя господин Гольдберг, – так это он историю Маяковского и Татьяны Яковлевой на средневековый лад перекладывает!
– Прошло несколько лет, – продолжал господин Дрон, не подозревая, что его фокус раскрыт. – Наша знатная дама привыкла к цветам и к тому, что далекий трубадур помнит о ней и любит ее. Нет, ответная страсть не вспыхнула в ее сердце. Но мысль о нем, его имя и его любовь стали просто частью ее жизни.
Но вот однажды купцы привезли в столицу того государства, где проживала гордая красавица, весть о смерти трубадура. Кто сейчас скажет, что стало ее причиной – интриги ли завистников его таланта, или может тоска и мука неразделенной любви? И высокородная дама вдруг поняла, что не знает, как жить дальше. Ведь пылавшая где-то далеко любовь несчастного поэта и прекрасные цветы, посланцы его любви, давно уже стали частичкой ее души, согревая и наполняя жизнь теплом и уютом.
Теперь уже весь кортеж столпился вокруг рассказчика. Задние изо всех сил вытягивали шеи, чтобы не упустить ни слова. Камеристка всхлипывала уже регулярно, но хозяйка словно бы не замечала столь вопиющего нарушения дисциплины. А Капитан все говорил и говорил.
– Нужно сказать, что хозяин цветочной лавки оказался человеком порядочным. И, поскольку денег, оставленных когда-то трубадуром, было еще много, а в его поручении ничего не говорилось о возможной смерти, то торговец продолжал честно посылать нашей даме роскошные букеты цветов со все той же запиской: 'От Трубадура'. Цветы несли и через год, и через десять лет после смерти забытого уже всеми поэта.
А потом случилась страшная война. Могущественный враг захватил многие и многие королевства. В том числе и то, где жила возлюбленная нашего героя. К счастью, ее не коснулись многочисленные насилия, творимые пришельцами, но она осталась совсем без средств к существованию. И выжила в годы нашествия лишь потому, что продавала на главной площади столицы те роскошные букеты, что продолжали приходить "от Трубадура". В течение нескольких лет его любовь спасала ее от голодной смерти. Потом на помощь захваченным королевствам пришли могучие союзники, и враги были повержены. А букеты все несли и несли.
Посыльные взрослели на глазах чуть постаревшей, но все еще неотразимой красавицы, на смену прежним приходили новые, и эти новые уже знали, что становятся частью великой легенды, без которой уже нельзя было представить их королевство. Цветы "от Трубадура" стали теперь частью его истории. И нередко в те дни, когда высокородной даме должны были принести очередной букет, влюбленные пары этого города приходили к дверям ее дома, чтобы освятить свою любовь тем великим чувством, что пронес влюбленный поэт сквозь многие годы. Даже после своей смерти не давая погаснуть священному огню, вспыхнувшему когда-то в его сердце...
– Так что же оказалось сильнее, ваше сиятельство, смерть или любовь?
Оглушительная тишина упала вместе с окончанием рассказа. Капитан что-то невозмутимо поправлял в седельной сбруе, камеристка прекратила всхлипывать, отец Бернар, сжавши пальцы для крестного знамения, так и замер в задумчивости. Наконец, молодая графиня тронула поводья своего коня, вплотную приблизившись к господину Дрону.
– Мне передавали, мессир, что вы состоите в охране у господина колдуна. – Последовала пауза, нарушаемая лишь порывами ветра и шелестом густого кустарника на обочине. – Теперь я думаю, что меня ввели в заблуждение. Похоже, вы и сам – колдун.
Резко повернув коня, она двинулась по дороге. Прямая спина, гордо выпрямленная шея. И лишь подбородок поднят чуть выше обычного. То ли от избытка фамильной гордости – все же прямая пра-правнучка Гуго Капета. То ли, чтобы не дать пролиться плещущимся в глазах слезам...
***
ГЛАВА 5
в которой Евгений Викторович нервничает, король Франции Филипп II Август
пытается взять реванш, Ричард Львиное Сердце наносит поражение
превосходящим силам врага, Никита Хониат примыкает к
заговору протевонов, а неизвестные монахи
уничтожают банду Роже-Сицилийца.
Ле Тилье-ан-Вексен
– Мант, 24 января 1199 года
К всеобщему удивлению, следующий день прошел без происшествий. Ни отравители, ни неизвестные снайперы не пытались повесить себе на пояс скальпы 'колдунов из Индии'. Что, впрочем, не помешало господину Дрону отказаться от музицирования, когда один из десятников эскорта попросил его снова поиграть 'эту вашу колдовскую музыку', которая его парням уж очень понравилась. Разумеется, почтенный депутат сослался на тревожную обстановку, необходимость бдительно следить за тем, что творится вокруг, и вообще соблюдать уставной порядок и дисциплину. Но сам-то отлично понимал, что еще одной литературно-художественной дискуссии с юной графиней ему просто не потянуть.
Зато Господин Гольдберг разошелся не на шутку. Его, что называется, несло. То ли два пережитых покушения так странно сказались на нежной психике представителя народной интеллигенции, то ли просто бодрящий воздух средневековья, но остановить его словесный поток оказалось совершенно невозможно. Несколько попыток его спутника хоть как-то утихомирить красноречие были проигнорированы господином историком столь же величественно, сколь и небрежно. Так что, несказанно удивленный таким вот психологическим вывертом, господин Дрон вскоре отказался от борьбы и целиком погрузился в кипящие струи словесных извержений.
– Вы только вообразите себе, Сергей Сергеевич! Нет, вы только вообразите! – Необходимость обеими руками держаться за переднюю луку седла не позволяла Евгению Викторовичу сопровождать свои слова приличествующей случаю жестикуляцией. Но было заметно, как его тщедушный организм напрягался в безуспешных попытках воздеть руки или ткнуть пальцем в серое зимнее небо. – Один выстрел! Всего один удачный выстрел из арбалета, и вся последующая история меняется самым радикальным образом!
Да-да, государи мои, всю первую половину дня впавший в неистовство господин Гольдберг пытался довести до своего толстокожего спутника, в насколько переломном историческом событии им придется поучаствовать всего лишь через два месяца.
– Я уж молчу о том, что военные операции Ричарда в Святой Земле при сложившихся сегодня условиях были просто обречены на успех! Но ведь и здесь, в Европе, все могло сложиться абсолютно, ну просто абсолютно иначе!
Неопределенное хмыканье господина депутата и его исполненный сомнения кивок только подлили масла в огонь.
– Да вы сами-то подумайте, Сергей Сергеевич! Пораскиньте, так сказать, мозгами...
'А вот этого не нужно, – обеспокоенно мелькнуло в голове господина Дрона, – как раз мозгами пораскинуть мы всегда успеем!'
Впрочем, и останавливать словоизвержения почтенного историка он тоже не стал. Вспомнив свою собственную истерику в замке, накануне выхода, когда он никому не дал уснуть бесконечными инструкциями и поучениями, почтенный депутат понимал: его спутнику просто нужно выговориться. Ну, и пусть его...
– ... только континентальные владения Плантагенетов, – надрывался тем временем историк-медиевист, – их так называемая Анжуйская империя почти в четыре раза превосходила теперешнее Французское королевство по площади, и еще более по богатству! А ведь кроме этого была Англия – тоже не баран чихнул! Добавим сюда союзников Ричарда, которые к концу двенадцатого века плотным кольцом охватывали Францию со всех сторон! Да по всем раскладам Франция была просто обречена! А теперь представьте себе историю Европы, где нет никакой Англии и Франции! А есть одна империя, раскинувшаяся по обе стороны Ла-Манша! Ни тебе столетней войны, ни сделанной на английские деньги Французской революции, ни наполеоновской континентальной блокады... А ведь в сентябре прошлого года Ричард был ровно в одном шаге от того, чтобы взять в плен Филиппа-Августа и тем самым завершить историю и так катящейся под откос Франции. До сих пор никто не понимает, почему он тогда этого не сделал.
– Да ладно, – не выдержал господин Дрон, питая вероятно некие особые чувства к стране, подарившей миру Эйфелеву башню. – Так уж прямо и под откос!
– Что?! – привычно впал в раж господин историк, – не верите?! А ведь дело то было совсем недавно! Всего за три с половиной месяца до нашего здесь появления...
***
За три с половиной месяца
до появления попаданцев
Мант – Жизор, 27 сентября 1198 года,
Король не успевал. Да и как бы он успел?! Последние три недели этот анжуйский ублюдок гонял его вдоль побережья Сены, как кошка гоняет мышь – слишком сытая, чтобы сожрать на месте, но все еще готовая немного повеселиться.
Тогда, три недели назад, Готье застал его уже ложащимся спать: Ваше Величество, голубь из Арраса!
Постельничий ворвался тогда в покои короля Франции Филиппа II Августа, как будто за ним черти гнались с раскаленными сковородками наперевес. Ни преклонный возраст, ни появившаяся к старости нездоровая полнота не могли оправдать ни малейшего промедления, если речь шла о действительно важных делах – уж таков всегда был Готье де Вильбеон, сколько знал его король. Сейчас, судя по катящимся с висков каплям пота, речь шла именно о них. Ибо все расстояние до королевских покоев Готье явно преодолел бегом. Поэтому собиравшееся уже отбывать ко сну Величество переместилось к столу и ожидающе посмотрело на старого вельможу.
– Голубиная почта из Арраса, Ваше Величество! Балдуин Фландрский вторгся в Артуа! Эр взят без боя! Сент-Омер сел в осаду! – Готье вытер рукавом обильно выступивший пот с лица и уже спокойнее продолжил. – Только долго они не продержатся. Войск в городе нет никаких. Городская стража и цеховое ополчение. Графу это на один зуб. День-два, уж не знаю, сколько он даст им на размышление. А потом первый же штурм – и все...
И так-то всегда красное лицо короля почти мгновенно побагровело, кулак с грохотом впечатался в столешницу.
– Предатель! Он все-таки решился! Хотел бы я знать, что Ричард посулил ему на этот раз! – Пальцы, вцепившись в завязку ворота, с треском разорвали материю. – Готье, перо и бумагу!
... Тогда, три недели назад, он пообещал прийти на выручку Сент-Омеру не позднее 30 сентября. И дозволял открыть ворота Балдуину, если к указанной дате помощь не придет. Сегодня двадцать седьмое. Осталось три дня, а он сидит в Манте и сможет выполнить свое обещание только лишь в том случае, если у всего его войска – вместе с лошадьми – вдруг вырастут крылья.
Нет, а что, что он мог сделать?! Через два дня после известий из Артуа Ричард с Меркадье зажали его армию в клещи. Да так, что он едва успел укрыться в Верноне. Затем поспешное отступление в Мант, более походящее на бегство. Да, конечно, стены Манта не сравнить с укреплениями Вернона. Да и припасов здесь побольше – можно отсидеться, сковывая главные силы Ричарда.
– ... как же, 'сковывая'! – грустно усмехнулся Филипп, – чего уж себя-то обманывать! Из-под Блуа пришло известие, что главные силы Анжуйца уже там. Казалось бы, можно перевести дух, перегруппировать силы и нанести удар. Но нет, ведь сам-то Ричард остался здесь! Пусть даже и с какой-то жалкой тысячей воинов. Однако продолжает разорять деревни, уничтожать французские разъезды, маневрировать, передвигаясь от города к городу и не позволяя нанести удар превосходящими – уж теперь-то точно превосходящими! – силами французского войска.
С этой манерой боя он, Филипп, познакомился, еще воюя с Генрихом, папашей Ричарда. Познакомился, да так и не сумел к ней приноровиться. Молниеносные марши, внезапные удары там, где его не ждут, столь же внезапные исчезновения из казалось бы верных ловушек. Как будто сам дьявол ему ворожил! А уж сыночек – все в один голос говорят – родителя в этом деле перерос на голову...
В караульном помещении, отделявшем королевские покои от главной галереи, послышался какой-то шум. 'Господь всемогущий, совсем как тогда! Что за вести принесет Готье на этот раз?' Через пару мгновений входная дверь распахнулась, но вместо Готье на пороге появился де Клеман.
– Ну, Анри, что у тебя стряслось такого, что не могло подождать до утра?
– Не у меня, мессир, – у всех нас. Утром Ричард с войском перешел Эпт, осадил Бури и Курсель. К счастью, на стенах не спали и сумели засечь переправу еще до того, как он взял крепости в кольцо. Из Курселя успели отправить гонца с известием. В районе Шеранса его, правда, зажал анжуйский разъезд, так что он полдня отрывался от него лесными тропами. Добрался только сейчас.
– Та-а-к... Кровь отхлынула от лица короля, оставив после себя уродливую белую маску, обезображенную кожными наростами – теми самыми, что появились после болезни в Святой Земле. – А скажи-ка мне, Анри, с каким таким войском Ричард перешел Эпт? Вся рыцарская конница у него сосредоточена против наших войск на границах с Блуа. О перемещениях сколько-нибудь значительных сил сообщений не было. Здесь, с собой у него не более полутора дюжин копий. Плюс к тому три-четыре сотни конных сержантов и брабантцы Меркадье. Не более пяти сотен, и это пехота... Что, в Лез-Андели высадилось пополнение из Англии?
– Нет, мессир, никаких известий оттуда не поступало. Порт находится под неусыпным наблюдением, и если бы...
– Вот именно! Англичане лишь завтра грузятся на корабли – у меня известия точные. И что же? Вот с этими вот жалкими силами он посмел перейти границу и осаждать наши крепости? Зная, что у меня здесь в Манте под рукой...! – бешенство вновь охватило короля, причем с такой силой, что перехватило горло, не позволяя вымолвить ни слова.
– Ваше величество, разрешите начать подготовку к походу!
– Да Анри, выходим с утра! Бери только конницу. Пехоту оставляем здесь, она все равно не будет за нами поспевать. Наносим сходу удар по кольцу окружения, деблокируем Бури и Курсель, уничтожаем осаждающих, сколько удастся, остальных выкидываем за Эпт. Разведку по маршруту следования высылай прямо сейчас, ну – не мне тебя учить...
***
– Мессир! – Кайр Меркадье угрюмо покосился на гостеприимно распахнутые створки ворот Курселя, затем на возвышающиеся в восьмистах туазах к югу стены Бури, на которых крошечными жучками возились его брабансоны. – Ладно, мои парни взяли эти курятники, почему-то именующие себя крепостями, даже не запыхавшись. Эти тут, похоже, настоящей-то, быстрой войны и не видали. А дальше что?
Король Ричард, черкающий что-то на небольшом листе дорогущей испанской бумаги, даже не поднял голову.
– Так я говорю, дальше-то что? Нас здесь и девяти сотен не наберется. При двадцати рыцарях. Завтра после обеда здесь будет не менее двух тысяч французской конницы. Из них сотни полторы рыцарей, при полных копьях. Что, затворимся в Курселе? Так там припасов на две недели, самое большее. А потом хоть лошадей ешь. Или сейчас сразу же обратно за Эпт? Так стоило ли вообще выбираться? Тут всей добычи – курам на смех!
Ричард поднял глаза на сварливого капитана наемников. Глаза короля смеялись. Веселые чертики прыгали в них, прячась в морщинках, что собрались в уголках глаз.
– Нет, Кайр, мы на них нападем.
– Что-о?!
– Нападем, нападем! Ну-ка, кто у французов поведет войско?
– Понятно, кто – маршал де Клеман, конечно!
– Что скажешь о нем?
– Ну, что – военноначальник опытный, учили его когда-то на совесть, да и сам руку набить на этом деле успел. Глупых ошибок ждать от него не стоит.
– А мы их ждать и не будем. Мы его заставим их сделать. Сам же говорил, что они здесь к другой войне привыкли. Так, чтобы все не спеша, с чувством, с толком, с расстановкой... Значит, смотри сюда.
Меркадье заглянул в протянутый ему листок и с удивлением узнал ветвящуюся ниточку Эпта, отмеченные кружками Курсель, Бури, Данг. Ниже аккуратной цепочкой шли слева направо Сен-Клер, Парн, Монтаньи, Оданкур. Еще ниже, теперь уже цепочкой, направленной строго вниз, расположились Сен-Жерве, Маньи, Фонтене и, наконец, Мант, ставка французского короля. Там, где и положено, аккуратно изгибались многочисленные в этих краях речки и речушки...
– Мессир, это вы что, прямо сейчас все нарисовали?
– Не отвлекайся, Кайр. Лучше показывай, как поведет войско де Клеман?
– Да понятно, как. От Манта до Маньи путь только один, строго на север. Да и дорога здесь одна. А вот дальше возможны варианты. Можно через Сен-Клер, тут крюк больше, но и дорога куда как лучше. Я бы здесь пошел. Можно через Парн. Тут чуток короче, но и дорога похуже. Можно через Монтаньи, здесь совсем напрямик, зато и дорога – врагу не пожелаешь! Сплошные болота.
– Пожелаешь, Кайр, еще как пожелаешь! Вот и смотрим теперь. Приходит клемановская разведка в Сен-Клер, а моста-то через Эпт и нет! Одни опоры из воды торчат.
– Что, неужто сожжете, мессир?
– Зачем жечь – сейчас вон разбирают, на подводы грузят. Мосты-то деревянные, ни одного каменного в округе нет. Настил, поди, уже разобрали. Нет, мост – вещь нужная, самим потом пригодится. Куда дальше идут наши страдальцы? Правильно, в Парн. А там – та же история. Опоры из Кюдрона торчат, а моста опять нет. И срубить по-быстрому, клянусь Распятьем, просто не из чего. Все распахано на полтора лье кругом. А издалека везти на чем? Это же у пехоты повозок всегда немеряно. А гордым рыцарям эти глупости ни к чему. И как пойдет войско? Правильно, через Монтаньи.
– А дальше, мессир?
– Ох и азартен ты, Кайр, вон глаза-то разгорелись! А дальше войско поворачивает на северо-запад и прет, считай, по бездорожью в сторону Бури. Сколько там по прямой? Где-то пара лье, чуть больше? Примерно за полтора лье до цели появляется даже что-то, похожее на дорогу. Гать там лет двадцать назад положили, но пока еще держится. До Бури уже доплюнуть можно. Правда, дорога эта идет вдоль кромки леса. Сильно заболоченного леса, я тебе скажу. Человек пройдет, а кони по колено вязнут. А слева и вовсе голимое болото. Туда я бы даже и человеку соваться не посоветовал.
Капитан наемников завороженно глядел в простой листок, пусть даже и очень дорогой, бумаги. Перед глазами у него вспыхивали и гасли картины разгрома и гибели многих сотен людей.
– Ну, дальше понятно? Всадники втягиваются на дорогу, по двое, стремя в стремя, хорошо получится. Перед самым выходом из теснины – на дорогу падают и перегораживают ее несколько деревьев покрупнее. Получившийся завал защищает пара сотен спешившихся сержантов с арбалетами. Твои брабансоны расстреливают колонну из леса. А двадцать копий во главе с королем и в сопровождении оставшейся пары сотен всадников выходят из Монжаву, где они до этого сидели тише воды, ниже травы, запирают французов с тыла и вдавливают, вдавливают получившееся месиво в древесный завал на переднем конце дроги.
– Мессир, клянусь ресницами Девы Марии, лучшего плана и придумать нельзя! Единственное, не дело королю...
– Молчи, Кайр! Все твои слова знаю наперед. Вот только никому другому этот конец дороги не удержать.
*
Ибо сказано у Матфея: '...где будет труп, там соберутся орлы'...
Большой, черно-рыжий ястреб-бородач, оттолкнувшись ранним утром от нагромождения камней, собранных здесь когда-то этими двуногими и превращенных ими в огромную рукотворную пещеру, лениво парил в восходящих потоках, наблюдая за копошением внизу. Движущееся стадо двуногих он приметил почти сразу и теперь терпеливо ждал. Эманации смерти, дрожащие и пульсирующие над ним, были хорошо видны с километровой высоты. Словами это не объяснить – тот, кто живет и питается смертью, видит ее без слов, а другим все равно не понять.
