Текст книги "Просто спасти короля (СИ)"
Автор книги: Андрей Франц
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 27 страниц)
Изумление, смешанное с непониманием, а также глубоко отвисшая челюсть мессира Робера, графа д'Иври стали достойной наградой этому выступлению. Все еще пребывая во власти изумления, благородный граф медленно поднимался из-за стола, тогда как рука его столь же медленно тянулась к кинжалу на поясе.
А вот почтенный депутат действовал, наоборот, очень быстро. Раз – захлопнулась толстая дверь. Два – в правом бицепсе графа расцвел неприметный серенький цветок, оказавшийся на поверку рукояткой одного из ножей, изъятых у стражников. Три – пара резких, как у стартующего спринтера прыжков, затем толчок, и господин Дрон взмыл над столом, буквально снеся прямым ударом обеих ног несчастного графа вместе с его креслом. Четыре – аккуратный удар в подбородок, отправивший графа в не слишком глубокий нокаут.
Далее все было столь же быстро и организованно. Вытащить из руки нож, перемотать рану, связать руки спереди, накинуть поверху плащ... Когда сознание вернулось к господину графу, все было уже готово для беседы.
– Не нужно пытаться звать стражу, граф. – Собственный графский кинжал, находившийся в опасной близости от графского глаза, придавал словам Капитана особую убедительность. – Нам не нужна ваша жизнь. Хотя, согласитесь, после случившегося мы имеем на нее некоторые права, не так ли?
Невольный судорожный глоток показал, что связанный собеседник вполне понимает их логику и где-то даже, возможно, разделяет ее.
– Мы зададим вам пару вопросов, заберем то, что принадлежит нам и покинем замок. Вы нас проводите до границы своих земель и вернетесь домой, целый и невредимый. Итак, вопрос первый. Причина нашего пленения?
– Деньги, – нехотя буркнул граф, – пять тысяч серебряных дукатов. Прямиком из Сицилии. Можно сказать, еще теплых, прямо из-под молотка чеканщика.
– Благородного графа можно купить за пять тысяч дукатов?
– Вот и видно, – невесело усмехнулся граф, – что вы, мессир, издалека. Когда воины вернулись из Святой земли, большинство из нас застали разоренные поместья, пустую казну и столько долгов, сколько репьев поместится на заднице у сардинской овцы. Привезенного с собой не хватило бы, чтобы возместить и десятую часть потерянного. Зато монастырские подвалы ломятся от золотой и серебряной посуды. Так что, ... – он махнул рукой и не стал договаривать.
– Так что деньги были не лишними. Это – понятно. Кто за нас заплатил?
– По-правде, – все так же угрюмо отвечал граф, – лучше бы вам, мессиры, этого и не знать. Венецианцы. Появились около Филиппа-Августа уже довольно давно. Оказывают мелкие услуги. Иногда ссужают деньгами. Иногда товарами. Иногда – советами. А главное – обделывают тут свои дела. В основном, торговые. Но, думаю, что не только. Опасные люди. За главного у них некто Доменико Полани. Если сумеете с ним не встретиться, окажете себе большую услугу.
– Понятно... Как было передана просьба о задержании?
– Письмом.
– Сэр Томас в курсе?
– Полностью. У него с Полани свои дела.
– Как должна была состояться передача?
– Вас должен был забрать Винченце Катарине, упокой Господи его грешную душу!
– Первый раз слышу, чтобы покойники могли кого-то забрать...
Вот здесь граф Робер удивился второй раз за этот день. Подняв на Капитана глаза, он изумленно спросил:
– Вы что же, разве не прикончили тех, кто пришел за вами? Нет? Все живы? Жаль! Нет, что вы, за своих людей я, конечно, рад. Но вот эту кучерявую гадину, что была вместе с ними, нужно было обязательно зарезать! Один из подручных Полани. На удивление ловкий пройдоха!
– Наоборот, граф, для вас все складывается как нельзя лучше! Оставшись в живых, этот ваш Катарини будет вынужден подтвердить, что вы выполнили свою часть договора абсолютно точно. Задержали нас и передали ему в руки. Ну, а то, что он не сумел нас удержать – это уже его недоработка. Так что, вы свои пять тысяч честно заработали. Надеюсь, деньги уже у вас?
Надо сказать, что ситуация, поданная под таким углом, оказала на господина графа совершенно живительное воздействие. Мимолетная улыбка мелькнула в глазах, лицо ожило, а голова склонилась в легком поклоне – отдавая дань капитанской манере вести дела.
– Теперь последний вопрос. Мое оружие и наши лошади.
– О, господа, все в полной сохранности. Лошади на конюшне – сейчас же прикажу седлать и подготовить дорожные припасы. Оружие и снаряжение – в оружейной. Нам нужно лишь подняться на второй этаж. Даже не спрашиваю, из какой мастерской вышел этот невиданный доспех и потрясающий меч, но это – лучшее, что когда либо создавалось под небом! Поверьте, ни один христианский или сарацинский мастер не смог бы произвести ничего подобного!
И да, мессиры, вы вполне можете уже развязать меня. Поверьте, все произошедшее нравится мне ничуть не больше, чем вам. И если бы не особые обстоятельства... Но коли уж ситуация сложилась так, как она сложилась, у меня нет ни единой причины желать зла столь благородным и великодушным господам...
***
Франция,
Январь 1199 года
ОБЗОР ПОЗИЦИИ ПО ЗАВЕРШЕНИЮ ДЕБЮТА.
ИНТЕРЛЮДИЯ.
Отзвенели праздничные рождественские колокола, но радостное оживление, охватившее, едва ли не всех добрых христиан поголовно, и не думало спадать. На рынках и в лавках, в мастерских и церквях, в хижинах бедняков и домах уважаемых горожан пересказывались истории, одна занятнее другой. К традиционным в таких случаях чудесным исцелениям и пророчествам известных своей святостью блаженных, которые хоть и не удостоились пока еще беатификации, но находились от нее, по общему разумению, буквально в двух шагах, добавились другие. Не менее удивительные. Грозные. Будоражащие кровь и наполняющие душу отвагой
Так, некто Роббер Черный, латник благородного мессира Гуго, владельца Шато-Тьерри, состязаясь с товарищами в изысканном искусстве стрельбы из лука, запустил стрелу столь мощно, что она улетела в лес, далеко за пределы мерного поля. Когда же участники состязаний в поисках пропажи углубились в лесную чащу, то нашли ее не где-нибудь, а в глазнице невесть как оказавшегося там сарацина. Каковой сарацин пробрался в лес не просто так, а с самыми гнусными намерениями. Умыкнув девицу из находившегося неподалеку селения, сей язычник совсем уже было собрался свершить над ней гнусное непотребство. И лишь стрела, направленная не иначе, как Божьей рукой, не дала свершиться возмутительному преступлению.
Относительно последнего пункта, сказать уж честно, мнения разделялись. Ибо далеко не каждый находил в себе смелость претендовать на столь высокий уровень небесного вмешательства в человеческие дела. Многие маловеры в вопросе об авторстве Чуда о Стреле вовсе даже не настаивали на непосредственно Божественном вмешательстве, а были вполне согласны и на одного из ангелов господних. Но уж за последнее держались крепко.
Спасенная девица была благополучно, целой и невредимой, доставлена в родительский дом, а славные воины, получив родительское благословение и бочонок свежесваренного пива, вернулись в замок. Ни погодные условия января, совершенно не располагающие к любовным утехам на лоне природы, ни расстояния, отделяющие Палестину от благословенных равнин Иль-де-Франс, во внимание не принимались. Ни рассказчиками, ни слушателями. Ибо имена свидетелей, лично наблюдавших за изъятием стрелы из глазницы злокозненного сарацина, внушали полное доверие, а число их непрерывно росло.
И лишь люди, лично знакомые с Роббером Черным, недоверчиво покачивали головами, благоразумно оставляя, впрочем, свои сомнения при себе. Нет, в результативности выстрела славного ратника они ничуть не сомневались. Этот черт и не такие коленца выкидывал. Но чтобы девицу, домой, да еще целой и невредимой? Серебряный денье против собачьего хвоста – что-то в этой истории было не так...
Еще большей популярностью пользовалась история о фламандском рыцаре Томасе из Лееза, что в графстве Немюр. И если мнения о чудесном и божественном характере происшествия, случившегося с Роббером Черным, как мы видим, все-таки расходились, то историю рыцаря Томаса никто иначе как чудом и прямым вмешательством Провидения не называл.
Сей достойный рыцарь, озаботившись некоторое время назад спасением собственной души, вручил братии аббатства Флорефф, что располагалось по соседству с его владениями, восемь бонуариев доброй земли. Наказав за это в течение пяти лет поминать его в ежевечерней молитве, испрашивая у Господа прощение за его многочисленные грехи. Надо сказать, что грехов у мессира Томаса в течение его бурной и полной приключений жизни накопилось предостаточно. Так что, работа святой братии досталась немалая. Но святые отцы не унывали и, вдохновленные мыслями о восьми бонуариях плодородной земли, смело взялись за дело. И все бы хорошо. Однако по прошествии оговоренного срока, когда все молитвы в должном объеме уже были озвучены и, надо полагать, ушли по назначению, достойный рыцарь, понукаемый демоном алчности, забрал назад отказанную монастырю землю. Да еще и завел против аббатства дело о ее самовольном захвате.
Нет, сама по себе эта история ничего чудесного не имела. Наоборот, любой из многочисленных слушателей готов был тут же, пусть даже и под присягой, назвать не менее дюжины подобных случаев: 'Да возьмите хоть мессира...' Впрочем, стоит ли омрачать святой праздник пересказом сколь многочисленных, столь и возмутительных историй? Коими, увы, полна еще наша жизнь! Но вот продолжение рассказа о рыцаре Томасе повергало в благоговейный трепет буквально каждого. Ибо нет, не может душа молчать перед лицом истинного Чуда!
Дело в том, что по самым достоверным сведениям, полученным непосредственно от благочестивого Верика, милостью Божией настоятеля Флореффа, буквально накануне святого Рождества рыцарь Томас принял крест. И сейчас, в преддверии крестового паломничества во имя освобождения Гроба Господня – вы не поверите! – сей мужественный воин полностью раскаялся, признал свою вину и в присутствии многих достойных свидетелей окончательно отказался от земли в пользу аббатства. А чтобы ни у кого не возникло искушения как-либо исказить содержимое составленного соглашения, оно было подтверждено епископской печатью. Ну, что это, если не чудо? Достоверность которого, тем более, подтверждена не абы чем, а печатью Его Преосвященства!
Сам свежий, морозный воздух Богоявления, наступившего в этом году неожиданно быстро, почти сливаясь с Рождественскими праздниками, был пропитан надеждой и какими-то радостными приготовлениями. Об этом кричало буквально все. Ветераны, собиравшиеся в многочисленных тавернах и рассказывающие завороженным слушателям о боях под Аккрой и Тиром. Кузнецы, просто утонувшие в этом году под грудой заказов на правку и ремонт военной амуниции. Цены на лошадиных рынках, взлетевшие сразу и на все – от боевых рыцарских жеребцов до тяжеловозов, которых предполагалось запрягать в обозы, перевозящие грузы в Венецию.
И если территории германских княжеств, до сих пор не пришедшие в себя после похода Генриха VI, пребывали в молчании, то Английское и Французское королевства, Фландрия, Бургундия, Нормандия, Анжу, Аквитания, Тулуза просто бурлили. От берегов Северна, рассекающего скалы и холмы Уэльса, до солеварен Безансона, от портовых причалов Гента до бурных потоков Гаронны – буквально все пришло в неясное еще пока, но все убыстряющееся движение. В кузницах ковались тысячи запасных подков, шорники шили седла и упряжь. Воины упражнялись во владении мечом и прочих благородных искусствах. Вот-вот ожидалось наложение запрета на рыцарские турниры, дабы во время состязания не был ранен или убит кто-либо из будущих крестоносцев.
Маляры заново выкрашивали щиты, заодно соревнуясь между собой в украшении доспехов и шлемов будущих защитников Гроба Господня. Несомненно, слава благородного кабальеро Санчо Мартина, доблестного участника третьего похода, направляла их фантазию в поисках все более совершенных и неожиданных элементов военного дизайна. Ведь минуло уже почти два десятилетия, а рассказы о зеленом жилете пылкого испанца, равно как и его шлеме, украшенном отростками оленьих рогов, до сих пор будоражили воображение мастеров кисти, резца и клея. Служа образцом творческого подхода к обыденному, казалось бы, делу. Кто-кто, а уж они-то хорошо понимали чувства сарацинских витязей, кои, если верить хронистам похода, 'мчались к нему, скорее чтобы посмотреть на необычное украшение, чем ради других причин'.
Мальчишки, забыв о привычных забавах, расстреливали снежками злокозненного Саладина, скатанного тут же из свежевыпавшего январского снега. Каждое удачное попадание сопровождалось теперь не только радостными воплями сорванцов, но и веселой песенкой. Ее совсем недавно сочинил благородный трубадур Гаусель Файдит, но казалось, она звучит уже буквально из каждого окна:
Кто ради дел святых
Искал чужих краев,
За гробом ждет таких
Прощение грехов.
Песенку подхватывали прохожие, и она радостно неслась от улицы к улице, от квартала к кварталу...
А уличные кукольные представления, повествующие о поклонении младенцу Иисусу языческих королей! Тех самых, ну, которые маги. Каспар, Мельхиор и Валтасар, что пришли с дарами в Вифлеем! Даже само название святого города, казалось, звучало в этом году особенно значительно и многообещающе.
А проповеди благочестивого Фулька из Нейи! Их передавали буквально из уст в уста те, кому повезло услышать святого отца вживую. Бедолагам, что не удостоились святой проповеди, оставалось лишь желчно завидовать очевидцам. Зато задаваки и хвастуны, коим выпало лицезреть пылкого кюре, могли рассказывать об этом с законной гордостью. Ибо его слова, как острые стрелы пронзали сердца грешников, исторгая из них слезы раскаяния. Воистину, где бы ни появлялся этот красноречивейший из проповедников, везде его принимали с величайшим почтением, как ангела Божия.
Впрочем, едва ли сегодня можно было от него услышать хоть мельком то, что еще вчера составляло славу святого оратора. Осуждение грешников, особенно неверных жен и ростовщиков, осталось далеко в прошлом. Сегодня же категорически другие материи служили благочестивому Фульку источником творческого вдохновения. Муки оставшихся без помощи в Святой Земле христиан, надругательства неверных над святыми реликвиями и Гробом Господним – вот что привлекало теперь к речам вдохновенного каноника все новые и новые толпы слушателей. Они стекались к нему отовсюду – богатые и бедные, знатные и простолюдины, старые и молодые, бесчисленное множество людей обоих полов. И радостно принимали из рук его знак Святого Креста, что скоро, очень скоро поведет их в Святую Землю.
Тибо Шампанский и Луи Блуаский, Симон де Монфор и Рено де Монмирай, Бодуэн Фландрский и его брат Анри, Гуго де Сен-Поль и Этьен Першский... Имена эти и других кавалеров, баронов и рыцарей, смелых и доблестных воинов переходили из уст в уста. Нет, в их решении никто не сомневался. Спорили о том, кто из них примет крест первый? О том, когда это произойдет? О том, какое количество ратников сможет привести с собою каждый из вождей будущего похода? И лишь одно не вызывало ни споров, ни сомнений у разгоряченных выпитым посетителей многочисленных кабачков, трактиров и иных заведений средневекового общепита – кто возглавит войско? Оно и понятно. Кто, как не герой Мессины и Кипра, Аккры и Иерусалима, кто, кроме Ричарда Плантагенета, может стоять во главе столь славного, могущественного и благородного воинства!
А между тем, дело как-то очень быстро начало перетекать во вполне практическую плоскость. Появившаяся еще в декабре папская булла 'Graves orientalie terrae' твердо и недвусмысленно требовала от клира не столько молитв, сколько денег. Одной сороковой частью своих доходов должны были поступиться приходские церкви и монастыри, аббатства и епископства во всех уголках христианского мира. 'Если крестоносец не может оплатить путешествие, вам надлежит обеспечить ему достаточную сумму из этих денег, получив от него клятвенное заверение, что тот останется в восточных землях для их защиты не менее, чем на один год или более продолжительное время – в зависимости от размера субсидии', – такие обязательства накладывал римский Понтифик на многочисленных пастырей своего еще более многочисленного стада.
Дабы подать всем им добрый пример, Викарий Христа отказался в пользу крестоносного воинства от одной двадцатой части доходов Святого Престола, что должно было составить весьма внушительную сумму. Вероятно, вдохновившись примером столь высокой самоотверженности, ассамблея французского духовенства, собравшаяся по призыву Пьетро да Капуа в Дижоне, приняла что-то вроде встречного плана. Взяв со своей стороны повышенные обязательства. Люди, родившиеся в СССР, меня поймут. Не одну сороковую, но – страшно сказать! – одну тридцатую часть доходов пообещала собравшаяся в Дижоне братия отдавать на нужды святого воинства!
Справедливости ради, следует заметить, что ни сороковая, ни тем более тридцатая доля так и не покинули казначейские сундуки святых отцов. Ибо человек слаб, а добровольно расстаться с нажитым непосильным трудом – воистину выше сил человеческих. В церковных кругах разрастался ропот, поощряемый не иначе, как кознями Лукавого.
Впоследствии английский хронист-монах Матфей, неизвестно почему прозванный Парижским, в первой части своей 'Большой хроники' подвергнет резкой критике папский налог, назвав его неугодным Богу. Тем самым недвусмысленно выразив общее настроение клира и опасения святой братии относительно того, что собираемая сороковина может ведь и прилипнуть к пальцам ватиканских мытарей... Стремясь подать скаредным клирикам живой пример благочестивой щедрости, Иннокентий III в ответ на это обязался отдать уже даже не одну двадцатую, а одну десятую часть доходов курии на нужды похода. Однако и сей благочестивый шаг остался без ответа.
Как и всегда, решение было найдено компромиссное, равно устраивающее обе заинтересованные стороны. Святые отцы действительно начали оказывать помощь в экипировке тех воинов, кто по скудости наличных средств не мог сделать это самостоятельно. Но помощь сия оказывалась на началах, если можно так выразиться, возмездных и эквивалентных. И вот уже заскрипели по всей Европе перья церковных писцов, выводя каллиграфически почерком соглашения такого примерно содержания:
'Я, Жоффруа де Бьюмон, довожу до всеобщего сведения в настоящем и будущем, что, направляясь в Иерусалим, с согласия и по желанию моей супруги Маргариты и дочерей Денизы, Маргариты, Алисы и Элоизы, я, из любви ко Господу и ради спасения собственной души, отдаю и уступаю бедствующим монахам св. Иосафата 5 сольдо в год из моего дохода с Бьюмона. Деньги будут переданы в празднование св. Ремигия в руки братьев, предъявивших сей документ'. Расписки подобного рода, тысячами писавшиеся в те практичные времена, были типовыми – менялись лишь имена, даты и суммы занимаемых денег. Их и по сию пору находят в немалых количествах исследователи монастырских архивов по обе стороны Канала.
А вот другой источник средств на нужды христового воинства ни у кого не вызывал сомнений. Изъятие средств оттуда сопровождалось трогательным единодушием честных христиан. Ведь еще пятьдесят с лишним лет назад Петр Достопочтенный, настоятель из Клюни, написал: 'Зачем нам преследовать врагов христианской веры в отдаленных землях, когда неподалеку от нас существуют низкие богохульники, куда худшие любых сарацин, а именно евреи. Они живут среди нас, богохульствуют, поносят и оскорбляют Христа и христианские святыни совершенно свободно, надменно и безнаказанно'.
Разумеется, сии богохульники заслуживали лишь доброй веревки, аккуратно подвязанной на ближайшем суку. Однако в этом пункте богословские рассуждения упирались в непреодолимый тупик. Ведь, если подлые менялы и ростовщики претерпят муки при жизни, то весьма велика вероятность, что за это им простятся все их бесчисленные грехи. И негодяи обретут таки посмертное блаженство! С этим добрые христиане смириться никак не могли – да и кому захочется жить еще и в вечной жизни бок о бок с нечестивым племенем!
Поэтому пример славного Тибо Шампанского, обложившего евреев в своих землях особым налогом на нужды святого похода, был тут же подхвачен и сочтен весьма достойным компромиссом. Муки злокозненного народца при расставании с неправедно нажитым золотом и серебром должны были быть никак не меньше, чем при встрече с давно заслуженной веревкой. Но совершенно невероятно, чтобы Господь счел их достаточными для обретения посмертного блаженства.
Наконец, случилось и самое главное. 13 января на Сене, между Гуле и Верноном, встретились Филипп и Ричард. Первому мир был нужен, чтобы остановить неумолимое продвижение анжуйских войск вглубь королевского домена. Второй же, понукаемый папским легатом с одной стороны и собственными планами – с другой, также готов был ограничиться всего лишь контрибуцией и возвращением всех владений, захваченных Филиппом во время пребывания Ричарда в Святой Земле.
Горе побежденным – король Франции вынужден был согласиться на все условия торжествующего противника.
Контрибуция?
Специальный налог на ее выплату будет оглашен по всему королевству тотчас же по завершению переговоров.
Признание Оттона Брауншвейгского императором германцев?
Нет ничего проще!
Возвращение всех территорий нормандского Вексена?
Да, разумеется, хотя они, собственно, уже и так возвращены Ричардом.
Лишь с захваченным Жизором Филипп не хотел расставаться ни при каких условиях. Проявляя при этом просто чудеса дипломатической фантазии и изворотливости. Хотя ведь и было понятно, что удержать его военной силой нет никакой возможности.
Отрезанные от снабжения, замки и крепости, перешедшие было под руку Филиппа, сдавались Ричарду один за другим. Та же самая участь ждала и Жизор. Гийом ле Кэ, нормандский комендант замка Лион-ла-Форе, так крепко запер гарнизон в Жизоре, что сам собирал подати и арендную плату, положенные крепости. Однако не было силы, заставившей бы Филиппа отказаться от нее. Что-то неведомое другим, но, по-видимому, известное королю Франции заставляло его держаться за Жизор до последнего.
Наконец, и здесь компромисс был достигнут. Одиннадцатилетняя Бланка, племянница Ричарда и дочь Альфонсо Благородного обручалась с Людовиком, сыном короля Франции. Жизор переходил к ней в качестве свадебного подарка от любящего дяди. Взамен Филипп уступал Ричарду права на аббатство святого Мартина в Туре.
Итак, пятилетнее перемирие было заключено. Казалось, ничто уже не сможет помешать воинственному королю-рыцарю принять крест и объявить о начале сбора войск для отправки в Святую Землю. Никто и не сомневался, что после Рождественской ассамблеи, проведенной им в Донфроне, на всех дорогах Европы появятся королевские герольды с известиями о походе.
Увы, этого не произошло!
Слух о неизвестно откуда взявшемся в окрестностях Лиможа кладе вдруг застопорил все дело. Ибо Ричард, внушивший себе уверенность, что это – исчезнувшие сокровища его отца, короля Генриха, ни в какую не соглашался заняться делами святого паломничества до тех пор, пока родительские сокровища не займут достойного места в его королевской казне.
Так что, сразу же после завершения всех рождественских празднеств король с несколькими отрядами, достаточными для осады мятежного виконта, готовился покинуть Нормандию и отправиться на юг. Пьетро да Капуа и Фульк Нейский, намеревались последовать за ним из Донфрона в Аквитанию, не оставляя надежд, что молитвами и святыми увещеваниями они все же сумеют отвернуть помыслы короля от суетных забот мира сего и направить на дела предстоящего святого предприятия.
Однако первые же беседы с Ричардом показали, сколь сложная задача неожиданно встала перед почтенными пастырями. Время плена и лишений, боль многочисленных предательств, затянувшийся бракоразводный процесс с Беренгарией Наваррской, а также последовавшая за возвращением из узилищ необходимость отбивать утерянные на континенте владения, изменили характер короля. Великодушная веселость уступила место мрачной желчности и раздражительности, едкому сарказму и весьма черному юмору, что, как ни странно, только лишь обострило его природный ум, равно как и вспыхнувшие отточенной, жестокой безупречностью полководческие дарования.
Совсем незадолго до происходящих событий духовник короля, аббат цистерцианского монастыря Ле Пан в окрестностях Пуатье, преподобный Мило, записал в своих дневниках – тех самых, что через несколько лет преобразятся в одну из популярнейших книг начала XIII века: 'Король Ричард вернулся из Штирии, как человек, который как бы восстал, принес с собой замогильные тайны шепчущих привидений и погружался в них. Словно червь какой подтачивал его жизненные силы или прогрыз дыру у него в мозгу. Не знаю, что за дух, кроме дьявола, мог им овладеть. Знаю только, что он ни разу не посылал за мной, чтобы следовать моим указаниям в духовных делах, – ни за мной, ни за каким-либо другим духовным лицом, насколько мне известно. Он ни разу не приобщался, и, по-видимому, не ощущал в этом потребности, а, в сущности, он очень в этом нуждался'
Увы, изменение характера короля-рыцаря очень скоро почувствовали на свой шкуре последовавшие за Ричардом духовные особы. В ответ на вдохновенные призывы Фулька, чье ораторское мастерство лишь расцвело за последний год, Ричард – как передавали присутствующие при том – мрачно ощерился и сказал ему буквально следующее: "Ты советуешь мне отречься от моих трех дочерей – гордыни, жадности и распутства. Ну что ж, я отдаю их более достойным: мою гордыню – тамплиерам, мою жадность – цистерцианцам и мое распутство – попам". Попытавшемуся же вставить хоть слово его Преосвященству кардиналу Пьетро да Капуа король столь же едко пообещал отрезать кое-что, лицам духовного звания абсолютно ненужное – если оное Преосвященство сию же секунду не заткнется.
Итак, войско короля, вместо того, чтобы готовиться к походу в Святую Землю, оставалось на месте. Знамя похода так и не было поднято. Клич о присоединении всех добрых христиан к святому паломничеству до сих пор не прозвучал. Вместо этого Ричард во всеуслышание поклялся вернуть сокровища своего отца и повесить, если потребуется, Эмара Лиможского на воротах его собственного замка.
Каток истории остановился. Ожидая, чем же завершится эта вздорная затея...
***
ГЛАВА 10
в которой король Ричард встречается с Никитой Хониатом; леди Маго
влюбляется; Винченце Катарине с шайкой бандитов разыскивает
колдунов из Индии; господин Гольдберг философствует о воле
к власти, столь свойственной его народу; графиня Маго
де Куртене отправляется выручать отца, плененного
взбунтовавшимся вассалом; Рябой Жак выпивает
стаканчик-другой со своим старым приятелем,
а Иннокентий читает письмо от короля
Франции Филиппа II Августа
За две недели
до появления попаданцев
Домфрон, Нижняя Нормандия,
1 января 1199 года,
Филипп, бессменный секретарь короля Ричарда, неслышно и почти незаметно проскользнул в покои его величества. Полученная два года назад епископская митра ничуть не изменила ни его характера, ни поведения. И уж точно не мешала по-прежнему исполнять свои секретарские обязанности. Изменились не обязанности, а всего лишь доходы. И вот, теперь эти обязанности настоятельно требовали срочно, несмотря на позднее время, передать королю весьма важное известие.
– Ваше величество, сегодня ко мне обратился один человек. Он ищет встречи с вами.
– Кто таков?
– Некто Никита Хониат.
– Ромей?
– Да, мессир, логофет Геникона при дворе Алексея Ангела. Сейчас, как я слышал, в опале и чуть ли не отставлен от должности.
– Что ему нужно?
– Об этом он желает говорить только лично с вами, мессир.
– Хм, грек... А ты уверен, что он – именно тот, за кого себя выдает?
– Уверен, ваше величество, – Филипп позволил себе слегка изогнуть губы в улыбке, – он представил слишком весомые доказательства, чтобы можно было сомневаться.
– Вот как? И...
– Пятьдесят тысяч безантов, мессир!
– Сколько?! – король пораженно уставился на своего секретаря.
– Да, мессир, круглым счетом, шестьсот тысяч денье!
– Ну, что ж, – Ричард восстановил дыхание и проговорил уже почти спокойно, – я готов принять его. Вместе с его, э-э-э... верительными документами.
– Государь, ромей просил, чтобы встреча состоялась, по возможности, конфиденциально. Здесь – слишком много посторонних глаз...
– Где он остановился?
– В квартале медников. Вдова цехового старосты сдает иногда дом состоятельным приезжим...
– Ну, готовь охрану.
– С вашего позволения, мессир, десяток Ламье уже там, проверяют дом. Десятки Монблана и де Креси ожидают вас внизу.
– Ха, Филипп, – легкая улыбка тронула губы короля, – кажется, верительные грамоты грека произвели на тебя впечатление...
Разговор с опальным ромейским вельможей закончился уже заполночь. Трудно сказать, что более озадачило короля: безупречные манеры и великолепная латынь грека, пять внушительных сундучков с откинутыми крышками, из-под которых тускло поблескивало содержимое, или то невероятное предложение, с которым тот приехал к нему в Домфрон? Впрочем, начался разговор все-таки с золота.
– Вы прошли шесть с лишним сотен лье с такой кучей золота и всего лишь с тем десятком охраны, что мои люди обнаружили в доме?
– Ну что вы, ваше величество! Две сотни наемников-русов ожидают моего возвращения, остановившись за городской стеной. И корабль в порту Руана. Признаться, ваши стремительные перемещения во время осенней компании чуть было не ввергли меня в отчаяние. И лишь заключенное перемирие позволило все же настигнуть ваше величество здесь, в Домфроне.
– И что же заставило вас пуститься в столь дальний путь?
– Беда, ваше величество, беда по имени Алексей Ангел.
Сказать, что предложение ромея ошеломило Ричарда – не сказать ничего! Трон константинопольских басилевсов! Авантюра из авантюр! Это Генриху VI можно было мечтать о завоевании Восточной Империи, которая была у него, считай, под боком. А где он, Ричард, и где тот Константинополь! Одна лишь доставка серьезного войска в восточное Средиземноморье выглядит совершенно немыслимым мероприятием.
Однако, по мере выкладывания на стол заготовленных греком карт, предложение его все меньше напоминало авантюру и все больше – весьма продуманную и тщательно спланированную операцию. Крупные города материковой Греции готовы были выставить в его пользу до двадцати тысяч тяжелой пехоты и до семидесяти тысяч легкой. А также до тридцати тысяч легкой конницы. Вот с рыцарской конницей дела были плохи – она в основном была у его будущих противников. Но, при умелом подходе...
