Текст книги "Череп грифона"

Автор книги: Андрей Филиппов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 29 страниц)

– С твоего позволения, отец, я пойду на кухню и выясню, что он затевает.

– Удачи. – Даже обладавший железной волей Филодем часто терялся в перепалках с Сиконом.

* * *

Повар был человеком средних лет, со склонностью к полноте – а кому нужен повар, который не интересуется кушаньями, которые сам готовит?

– Подглядываем, так? – спросил он, когда Менедем сунул голову в дверь.

– Я вообще-то здесь живу – время от времени, – снисходительно ответил Менедем.

Он тоже не хотел ссориться с поваром. Человек, который часто ссорится с поваром, скоро об этом пожалеет.

– А, это ты, молодой хозяин, – с облегчением заметил Сикон. – Я думал, это твоя мачеха. – Произнося последнее слово, он насмешливо фыркнул, удивительно напомнив дурного нрава осла.

Вторая жена Филодема была на десять лет моложе своего пасынка.

– Уж ты-то не будешь биться в припадке, если я потрачу пару лишних оболов, чтобы угостить вас на опсон чем-нибудь повкуснее кильки или селедки.

– Бавкида просто серьезно относится к своим обязанностям. – Менедем не хотел ругать молодую хозяйку. Она вызывала в нем совсем иные желания…

Будь Бавкида женой другого, любого другого мужчины, Менедем бы уже давно ухлестывал за ней. Он знал себя достаточно хорошо, чтобы в этом не сомневаться. Но даже он избегал прелюбодеяния с новой супругой отца.

– Да ну! – Сикон воздел руки к потолку. – Можно подумать, если я сегодня куплю что-нибудь вкусное, то следующие десять лет мы будем есть одну овсяную кашу! Не мог бы ты хоть немного вразумить ее, молодой хозяин? Твой отец не хочет этого делать, и очень жаль. Бавкида просто презирает меня, как свободные люди иногда презирают рабов, но, может, тебя она послушает.

– Может быть, – неловко проговорил Менедем.

Меньше всего ему требовался повод, чтобы поговорить с Бавкидой; напротив, ему нужны были причины, чтобы не приближаться к ней. Поэтому он сменил тему разговора.

– И что именно вкусного ты сегодня нашел?

– Симпатичных креветок, совсем свежих – они еще шевелились, когда я их выбирал, – ответил Сикон. – Я собираюсь глазировать их медом и ореганом, как любит твой отец. И еще на рынке мне попался замечательный угорь. Как насчет пирога с угрем, запеченным с капустой, грибами и сильфием из Кирены? А еще – сырный пирог, хочу израсходовать остаток меда, который я купил для глазировки. Ну, что скажешь?

– Что я скажу? Я скажу – поскорей приготовь все это и перестань впустую тратить время на разговоры со мной. Пирог с угрем! – Менедем старательно облизал губы, словно голодная собака.

Он не спросил, сколько стоили дары моря. Ему хотелось лишь побыстрее съесть их.

И вскоре Менедем их съел, возлежа в андроне рядом с отцом. Он подозревал, что Сикон послал часть великолепного ужина Бавкиде в женские комнаты. Она все равно наверняка узнает у Филодема, что именно купил повар; уделить хозяйке часть вкуснейших деликатесов значило расположить ее к себе. Если вообще что-то могло расположить Бавкиду к повару, так только это.

* * *

На следующее утро Менедем по своему обыкновению проснулся перед рассветом. Он пошел на кухню за ячменными булочками – остатками вчерашнего опсона – и оливковым маслом, а также прихватил вино, чтобы позавтракать. Вынеся припасы во двор, он сел на каменную скамью и стал наблюдать, как светлеет небо. Менедем занимался бы этим и лежа на палубе юта «Афродиты» после ночи, проведенной в море.

Двое рабов склонили перед ним головы, нырнув в кухню за утренней едой. Они ели на завтрак то же самое, что и Менедем; Филодем был не из тех хозяев, которые выдают рабам каждый день точно выверенные порции муки и беспокоятся, как бы те не прокрались на кухню, чтобы пополнить скудный рацион. Дабы возместить подобную щедрость, он заставлял рабов усердно трудиться.

Когда во двор слетел воркующий голубь, Менедем бросил ему маленький кусочек хлеба. Голубь подошел, кивая головкой, исследовал крошку и съел ее. Голуби были совсем ручными птицами. Сикон мог запросто накрошить голубю хлеба, чтобы поймать его и приготовить.

Кто-то спустился по лестнице во двор, и, ручной или нет, голубь вспорхнул, зашумев крыльями.

– Добрый день, Менедем, – сказала Бавкида.

– Добрый день, – без улыбки ответил Менедем.

– Как поживаешь? – спросила мачеха.

Смешно было именовать мачехой девушку, которой едва исполнилось шестнадцать лет. Недаром Сикон накануне насмешливо фыркнул, употребив это слово.

Бавкида не была красавицей, и даже в шестнадцать лет ее груди были ненамного больше, чем у мальчика.

– Все хорошо, спасибо, – официальным тоном ответил Менедем.

Он понимал, что привлекло в ней отца: приданое, семейные связи, надежда на то, что молодая жена родит ему еще сына или двух. Однако Менедем не знал, что сам он нашел в Бавкиде. Может, ничего, кроме возможности оскорбить отца, отомстив ему самым ужасным из всех возможных способов.

Отчаянно стараясь об этом не думать, Менедем спросил:

– А как поживаешь ты?

Она подумала, прежде чем ответить:

– Неплохо.

Бавкида не была дурой; то, как она говорила даже общепринятые вещи и банальности, доказывало это.

«И что с того? – иронически обратился к себе самому Менедем. – Разве ты Соклей, которого интересует не только, что у женщины между ног, но и что у нее в голове?»

– Я не ожидала, что ты так скоро вернешься на Родос, – продолжала Бавкида.

– Я и сам не ожидал, что окажусь в одном из городов Антигона так близко к тому месту, откуда Птолемей начал свою военную кампанию, – ответил Менедем.

– Эта бесконечная война может погубить торговлю, – сказала она. – То будет настоящей бедой для Родоса, и особенно для нашей семьи.

– Верно, – согласился Менедем.

Нет, Бавкида отнюдь не была глупой; множество мужчин, которые вставали и разглагольствовали на ассамблее, не могли судить так ясно, как она.

Выражение лица Бавкиды стало жестче.

– Ты удивил Сикона, когда вернулся домой. Знаешь, сколько он заплатил за вчерашних креветок и угрей?

Менедем покачал головой.

– Понятия не имею. Все, что я знаю, – это что они были невероятно вкусными.

– И в придачу дорогими, – проговорила Бавкида. – Если из-за войны мы будем зарабатывать меньше, как долго мы сможем позволять себе такие роскошные ужины?

– Еще некоторое время, – отозвался Менедем с легкой тревогой.

Как ни молода была вторая жена его отца, она очень серьезно относилась к обязанностям хозяйки дома. Бавкида успела уже несколько раз поссориться с поваром.

– Вообще-то нам пока еще очень далеко до бедности, – заверил ее Менедем.

– Сейчас – да, – ответила Бавкида. – Но сколько еще продлится подобное положение вещей, если мы будем зарабатывать меньше, а тратить больше? Мне лучше поговорить с Сиконом. Рано или поздно ему придется прислушаться к моим словам.

И она зашагала к кухне.

Менедем проводил Бавкиду взглядом: бедра и зад у нее были вовсе не мальчишеские, отнюдь. И здесь, дома, она не закрывалась вуалью от жадных глаз мужчин. Это было почти то же самое, что все время видеть ее голой.

Менедем невольно почувствовал возбуждение.

Бавкида вышла из кухни с негодующим выражением лица, держа в руках хлеб и вино.

– Сикона там до сих пор еще нет, – пожаловалась она. – Он не только тратит слишком много хозяйских денег, он еще и ленив!

Бавкида села на скамью не больше чем в локте от Менедема и приступила к завтраку.

«Знает ли она, что я чувствую?» – гадал Менедем, он задавался этим вопросом еще с прошлой осени.

Менедем сомневался, что Бавкида догадывается, но вдруг…

«Уж не села ли она здесь для того, чтобы поддразнить меня? А может, она уселась рядышком потому, что у нее тоже что-то на уме?»

У Менедема была обширная практика в обольщении чужих жен. Но на этот раз он не желал пускать в ход свои навыки. Как бы ему хотелось сейчас очутиться на борту «Афродиты», в каждой руке по рулевому веслу, и чтобы нужно было беспокоиться только о волнах, ветре и пиратах, которые в данный момент казались куда менее опасными, чем женщина, сидящая с ним рядом.

Выпив последний глоток вина, Менедем встал и сказал:

– Я пошел. Пока я на Родосе, мне нужно повидаться кое с кем.

– Хорошо. – Бавкида продолжала есть.

Менедем почувствовал неловкость – как будто он позорно сбежал.

* * *

Одной из привилегий свободного эллина было то, что рабы выполняли за него работу, которую он не хотел делать сам. Соклей воспринимал это как должное. Его раб, кариец по имени Арлисс, смотрел на дело иначе.

– Еще далеко, хозяин? – проскулил раб на почти чистом эллинском. – Эта проклятая штуковина становится с каждым шагом все тяжелей!

Ему не стоило приводить такой нелогичный довод в разговоре с Соклеем.

– Это невозможно, – ответил Соклей и для пущей важности добавил: – И поскольку от одной городской стены Родоса до другой не больше десяти стадий, ты прошел не так уж много.

– Держу пари, мне путь кажется длинней, чем тебе, – хмуро заметил Арлисс.

Соклей не соизволил на это ответить. В душе он порадовался, что заставил Арлисса завернуть череп грифона в кусок парусины, прежде чем выйти на улицу. В противном случае любопытные останавливали бы их через каждый плетр – а скорее всего, через каждые несколько локтей – и приставали бы с расспросами.

Вместо этого Арлисс, казалось, решил докучать хозяину жалобами:

– А потом, небось, мне придется волочь эту проклятую штуку еще и обратно.

«Не придется, если я сейчас проломлю тебе этой штукой голову», – раздраженно подумал Соклей.

Однако, как ни заманчива была подобная перспектива, он бы все-таки так не поступил. Насколько Соклею было известно, раб нес единственный череп грифона, который когда-либо видели эллины. Соклей не стал бы рисковать такой ценной вещью. Поэтому он постарался утешить Арлисса.

– У тебя будет много времени, чтобы отдохнуть и побездельничать, когда мы доберемся до места. Ну а если ты проскользнешь на кухню, то наверняка сможешь выпросить у повара вино, а может, фиги или орехи в придачу.

Раб просиял, хотя, похоже, не хотел показать Соклею, что почувствовал себя хоть немного счастливей.

– У меня руки вот-вот оторвутся, – вновь заныл он.

– Да уймись ты наконец, – проворчал Соклей и добавил: – А вот и маленький храм Гефеста, так что осталась всего пара кварталов.

Они пришли в западную часть города, миновав больше половины пути от дома Соклея к гимнасию. Но Соклей не собирался раздеваться, чтобы побегать или побороться. Он крайне редко занимался спортом, и Менедем легко одерживал над ним верх, когда они вдвоем приходили в гимнасий. Соклей был крупнее двоюродного брата, но Менедем был быстрее и грациознее.

– Похоже, вот нужный дом, – сказал Соклей.

Он не был до конца в этом уверен; уж очень один слепой фасад походил на другой.

«Если я ошибся, – подумал он, постучав в переднюю дверь, – то хозяин наверняка подскажет мне дорогу».

Где-то в доме залаяла собака.

Арлисс положил на землю череп грифона, чтобы потянуться и показать, как ему было тяжело. Он едва успел снова поднять свою ношу, как кто-то спросил из-за двери:

– Да? В чем дело?

– Это дом Дамонакса, сына Полидора? – спросил, в свою очередь, Соклей.

– Да. Что вам надо?

Дверь все еще не открылась.

Соклей назвал свое имя и добавил:

– Я принес вещь, на которую твоему хозяину, возможно, будет интересно взглянуть.

– Подождите, – ответил человек по другую сторону двери.

Соклей принялся ждать, как и было велено. Ждал и Арлисс, всем видом своим излучая молчаливый упрек.

Прошло немного времени, и дверь широко распахнулась, насколько позволял штырь, вставленный в паз в полу и в косяке.

– Мой господин примет тебя, – доложил раб Дамонакса.

Судя по гортанному акценту и узкому смуглому лицу, он был, вероятно, персом.

– Он во дворе. Пойдемте со мной.

* * *

– Радуйся, Соклей, – сказал Дамонакс, когда привратник ввел во двор вновь прибывших.

Дамонакс был красивым мужчиной лет на десять старше Соклея, с волосами, уже начавшими редеть на висках.

– Что ты принес? – спросил он, указав на завернутый в ткань предмет в руках Арлисса.

Как и у Соклея, его дорийский родосский выговор имел налет аттического произношения; Дамонакс тоже несколько лет учился в афинском Лицее и вернулся в родной полис годом позже.

Словно фокусник, дающий представление на симпосии, Соклей сорвал квадратный кусок ткани.

– Вот! – сказал он. – Череп грифона!

– Настоящий? Ты шутишь! – Дамонакс встал со скамьи и подошел, чтобы взглянуть поближе. Он постучал по черепу ногтем указательного пальца. – Нет, клянусь египетской собакой, я вижу, ты не шутишь. Где, во имя неба, ты его раздобыл?

– В Кавне, – ответил Соклей и объяснил, как они с Менедемом наткнулись на эту диковинку. – Я принес его сюда, потому что ты тоже учился у Теофраста. Что ты думаешь об этом черепе?

– Хотел бы я, чтобы ты принес также и шкуру тигра, о которой упомянул, – печально сказал Дамонакс. – Если выяснится, что торговля может помочь человеку встретиться с такими чудесами, эллины, взирающие на торговлю сверху вниз, могут переменить свое мнение.

Большинство эллинов из высших классов и вправду сверху вниз смотрели на торговцев. Их идеалом была жизнь богатого землевладельца, когда всю работу выполняли рабы и надсмотрщик, предоставляя господину деньги и досуг, чтобы тот мог жить, как ему вздумается.

Дамонакс носил на пальцах два тяжелых золотых кольца; застежки его сандалий также были золотыми, а кожа была умащена пахнущим розами оливковым маслом. Воплощенный идеал.

Соклей, понимавший это и слегка завидовавший Дамонаксу, ответил:

– Благодарю, о почтеннейший.

– Спасибо, что позволил мне это увидеть. – Дамонакс указал на скамью, на которой только что сидел, и обратился к Арлиссу: – Положи-ка череп сюда, чтобы мы с твоим хозяином могли как следует его рассмотреть.

– С радостью, господин. – Кариец со вздохом облегчения положил череп.

Своему рабу Дамонакс велел:

– Принеси нам вина, Феллий, и оливок, или что там еще найдется на кухне.

Кивнув головой вверх-вниз, как делают варвары в знак согласия, перс поспешил прочь.

Дамонакс наклонился над черепом грифона и снова по нему постучал.

– Это больше похоже на камень, чем на кость, – заметил он.

– Я тоже обратил на это внимание, – ответил Соклей. – Не знаю, что это может означать, кроме того, что череп старый и долго пролежал в земле.

– Не такой уж и старый, – пробормотал Арлисс. – Он тяжелый.

– Как звали философа, нашедшего окаменевшие раковины на горном склоне и сообразившего, что когда-то давным-давно этот склон был океанским дном? – спросил Дамонакс.

– Я должен был догадаться! – Соклей стукнул себя по лбу ладонью. – Мор и чума! Я ведь знаю это! – Он щелкнул пальцами и внезапно ухмыльнулся. – Ксенофан Колофнский, вот как звали того философа.

– Браво! – воскликнул Дамонакс. – У тебя и в самом деле отличная память. Я не смог бы припомнить имя, даже если бы меня отдали на растерзание самому ужасному палачу Антигона.

Феллий вернулся с деревянным подносом, на котором были миска с оливками и две чаши вина, и поставил его на скамью рядом с черепом грифона. Увидев, что ему не принесли вина, Арлисс взял поднос из рук испуганного Феллия.

– Дай, мой друг, я отнесу это на кухню за тебя, – сказал раб Соклея.

Этот хитрец мигом сообразил, каким образом можно раздобыть угощение.

Дамонакс показал на рог, торчавший из основания черепа.

– Жаль, что он, похоже, обломан. Хотел бы я знать, как выглядела эта тварь, когда была живой.

– Я полагаю, не столь красивой, какими все считают грифонов, – ответил Соклей. – А что ты скажешь о его зубах?

– Я не обратил на них внимания, – признался Дамонакс.

Точно так же, как и в свое время Соклей на рыночной площади Кавна, хозяин дома поднял череп и повернул его, чтобы получше рассмотреть. Когда Дамонакс снова положил диковинку на скамью, его лицо было задумчивым.

– Похвастаться клыками грифон не может, верно?

– И я подумал то же самое, – сказал Соклей. – Каким же образом он мог охранять золото на краю света и бороться с ворами?

– Может, с помощью когтей, – предположил Дамонакс, и Соклей кивнул – то была хорошая идея, которая не пришла в голову ему самому.

Хозяин дома переводил взгляд с гостя на череп грифона и обратно.

– Скажи, о почтеннейший, теперь, когда ты заполучил эту замечательную вещь, что ты собираешься с ней делать? Ты хочешь хранить диковинку у себя в доме и рассказывать о ней истории до конца своих дней?

– Нет, клянусь Зевсом! – воскликнул Соклей.

– Ага, – с мудрым видом отозвался Дамонакс. – Тогда, полагаю, ты хочешь ее продать?

Как он ни старался, он не смог скрыть легкого презрения в голосе, и Соклей понял – что бы Дамонакс ни говорил, он и сам смотрел на торговцев сверху вниз.

– Вообще-то я мог бы предложить тебе за него хорошую цену, – вежливо продолжал Дамонакс. – Я бы с удовольствием его приобрел.

«Чтобы держать череп у себя и рассказывать про него собственные истории», – подумал Соклей.

Он покачал головой.

– Я собирался взять череп грифона в Афины, чтобы показать его философам Лицея и Академии.

Дамонакс продолжал так, будто Соклей не услышал:

– Что скажешь насчет двух мин?

– Двести драхм? – Соклей отчаянно постарался не выказать своего удивления.

Менедем наверняка немедленно продал бы череп и весь следующий год хвастался тем, какую выгоду извлек из никчемных уродливых костей.

Дамонакс, должно быть, принял удивление Соклея за отказ, потому что сказал:

– Что ж, если не хочешь взять две мины, что скажешь насчет трех?

Все-таки Соклей был очень неплохим торговцем, и поэтому его заинтересовало, какую максимальную цену предложит Дамонакс, желая купить череп. Однако другой Соклей, который ценил знания ради знаний, в ужасе содрогнулся.

«Боги сделали мою семью достаточно зажиточной, чтобы мне не пришлось продать эту диковинку в ответ на первое попавшееся выгодное предложение».

– Ты очень добр, – ответил Соклей, подразумевая «ты очень жаден», – но я и впрямь намеревался отвезти череп грифона в Афины. И сейчас я был бы уже на пути туда, если бы нам не пришлось вернуться, чтобы привезти сюда с Кавна родосского проксена и его родных.

– Четыре мины? – с надеждой спросил Дамонакс.

Соклей снова покачал головой.

Дамонакс вздохнул.

– Ты и впрямь собираешься везти его в Афины?

– Разумеется, – ответил Соклей.

– А я-то думал, что настоящий торговец продаст за деньги все, что угодно.

Дамонакс, казалось, даже не понимал, что Соклей может воспринять это как оскорбление. А ведь хозяин дома почти назвал гостя шлюхой.

– Ты, кстати, так и не объяснил, почему тебе пришлось увезти из Кавна родосского проксена, – продолжал Дамонакс.

– Неужели не объяснил? – удивился Соклей. И рассказал о нападении Птолемея на Ликию.

– О, вот это новость! – воскликнул Дамонакс. – Ты уверен, что не хочешь обдумать мое предложение? Я желаю тебе удачно добраться до Афин, но как только эта новость распространится, в Эгейском море будет полно военных галер. Многих ли моряков Птолемея и Антигона будет волновать череп грифона?

Соклей поморщился.

Флот Птолемея базировался на острове Кос, в то время как военные суда Антигона плыли из портов, расположенных на островах Ионического моря дальше к северу или на анатолийском побережье. Дамонакс был прав: столкновений не избежать.

– Но ведь наш полис свободен и независим, – сказал Соклей. – Родос нейтрален. Ничье судно не имеет права чинить нам препятствия.

– Это мы, родосцы, так считаем, – с безукоризненной вежливостью, как и полагается богатому землевладельцу, ответил Дамонакс. Что, однако, не помешало ему задать гостю очевидный вопрос: – Неужели ты думаешь, что капитаны противоборствующих генералов или пираты, которых они наняли для разведки и набегов, согласятся с нами?

– Кто их знает, – заявил Соклей вместо того, чтобы сказать: «Ты прав, нет ни малейшего шанса, что они с нами согласятся». – И все-таки «Афродита» постарается добраться до Афин.

– Ты упрямый парень, верно? – заметил Дамонакс. – Положим, я дам тебе за череп шесть мин?

– Я принес его сюда не для того, чтобы тебе продать. – Соклей громко позвал: – Арлисс! Куда ты запропастился?

Когда раб-кариец явился на зов, щеки его оттопыривались, как у садовой сони.

– Мы уже уходим? – с набитым ртом разочарованно спросил он.

– Боюсь, что да.

Соклей указал на череп грифона.

– Заверни его в ткань и пойдем.

Ему хотелось побыстрей убраться отсюда.

Дамонакс выказал даже больше интереса к черепу, чем ожидал Соклей, но не того интереса, на который он рассчитывал. Если господин-землевладелец вдруг кликнет полдюжины крепких рабов… Даже если подобная идея пока не пришла в голову Дамонаксу, Соклей счел разумным убраться прежде, чем такое случится.

– Ты уверен, что мы так и не договоримся? – спросил Дамонакс. – Я предложил хорошую цену: шесть мин – большие деньги.

– Согласен, почтеннейший, – ответил Соклей. – Но я хочу отвезти череп грифона в Афины. И кто знает? Может, там я смогу получить больше.

Сам он не верил в это ни на одно мгновение. Судя по выражению лица Дамонакса, тот не верил тоже. Так или иначе, но хозяин не попытался удержать Соклея, и никаких дюжих рабов, чтобы отобрать череп грифона, не появилось.

* * *

Снова очутившись на улице, Соклей испустил долгий вздох облегчения. Они с Арлиссом сделали всего несколько шагов по направлению к дому, когда раб спросил:

– Я не ослышался – он и вправду сказал, что даст тебе шестьсот драхм за эти несчастные старые кости?

– Да, так оно и есть, – кивнул Соклей.

– И ты отказался! – недоверчиво проговорил Арлисс. Раб не просто удивлялся: он говорил так, словно только что стал свидетелем чуда. – Клянусь Зевсом Лабрандским, хозяин, сомневаюсь, что ты бы отказался, если бы кто-нибудь предложил за меня шестьсот драхм.

Вполне возможно, раб не ошибся. Карийские рабы стоили дешево и во множестве попадали на Родос, тогда как череп грифона был – и, как считал Соклей, будет – здесь единственным в своем роде.

Но не объяснять же все рабу? И Соклей попытался отшутиться:

– Видишь ли, Арлисс, эта вещь не такая прожорливая, как ты.

– Шестьсот драхм, – повторил Арлисс; Соклей усомнился, слышал ли кариец то, что он сейчас сказал. – Шестьсот драхм, и ты отказался!

Раб посмотрел на завернутый в тряпку череп и заговорил с ним так, как будто они были равны не только в цене:

– Эллины просто сумасшедшие! Старая кость, ты со мной согласна?

Соклей начал было возмущенно протестовать, но потом прикинул, как бы отреагировал Менедем, узнай тот, что его двоюродный брат отказался продать череп грифона за шесть мин. Менедем наверняка превратился бы не просто в сумасшедшего эллина, а в буйнопомешанного.

* * *

– Нет, – нетерпеливо проговорил Менедем, когда Соклей снова начал приставать к нему с уговорами. – Мы не пойдем в Афины только потому, что тебе приспичило там оказаться.

– Но… – начал было Соклей.

– Нет, – повторил капитан «Афродиты». – Я тоже хочу убраться с Родоса, но сейчас мы не можем этого сделать. Ты видел новомодные драгоценные камни из Египта, которые называют изумрудами?

– Я о них слышал, но пока не видел, – ответил Соклей.

– Так вот, мой дорогой, тебе лучше на них посмотреть, если ты думаешь, что сможешь выманить меня с Родоса раньше, чем я выманю изумруды у их владельца – капитана торгового судна, – объявил Менедем.

– Но череп грифона… – запротестовал Соклей.

– Нет! – покачал головой Менедем.

Его тень тоже покачала головой, спугнув бабочку с цветка в саду возле дома Лисистрата.

Менедем посмотрел, как она улетает, потом продолжил:

– Череп пролежал в земле с тех пор, как началась Троянская война, и даже дольше. Мы уже говорили об этом. Поэтому попадет ли он в Афины сейчас, в следующем месяце или еще на месяц позже – не так уж важно. Зато смогу ли я раздобыть изумруды – очень даже важно.

– Логично, – признал Соклей.

Менедем уже решил было, что его двоюродный брат наконец прислушался к доводам разума, но тут Соклей добавил:

– И все-таки мне это не нравится.

– Очень жаль, – бессердечно сказал Менедем.

Слишком бессердечно: он дал брату повод завестись по новой.

– Да что такого особенного в этих изумрудах? – вопросил Соклей.

– Это прекрасные драгоценные камни, вот что, – ответил Менедем. – Такие же прекрасные, как рубины, только не красного цвета, а зеленого. Они зеленее, чем незрелые гранаты; зеленые, как… как… – Он не мог подобрать сравнения, пока не сорвал лист с одного из растений в саду. – Как это.

– Это мята моей сестры, и она выскажет тебе все, что думает, если увидит, как ты обрываешь побеги, – ответил Соклей.

– Это будет невежливо с ее стороны, – заметил Менедем.

Если не считать дня ее свадьбы, он не видел Эринну без покрывала с тех пор, как она была маленькой девочкой.

– Будь уверен, сестра выскажет тебе все, что думает, – не без гордости повторил Соклей.

Эринна, вероятно, была сейчас в женских комнатах наверху и слышала каждое слово, которое произносилось в саду. Женщины из хороших семей, может, и не часто выходили из дома, но это еще не значило, что у них не было способов выяснять, что происходит вокруг, и влиять на происходящее.

– Тогда дадим ей такую возможность, – сказал Менедем. – Послушай, пока ты не увидишь сам эти драгоценные камни, ты не поймешь, почему я так из-за них волнуюсь. Имей в виду, Фрасилл и понятия не имеет, что я из-за них сам не свой, так что я буду тебе очень признателен, если ты меня не выдашь и не испортишь мою игру.

– Можно подумать, ты недостаточно хорошо меня знаешь, что обращаешься с такими просьбами, – обиженно ответил Соклей. – Фрасилл – это владелец изумрудов?

– Верно. Он только что привел на Родос большое судно, полное египетской пшеницы.

– Тогда зачем ему изумруды?

– На этот вопрос он не отвечает прямо. Думаю, один из его родичей работает на руднике где-то в пустыне к востоку от Нила.

– То есть это могут быть… контрабандные изумруды?

– Да, такое пришло в голову и мне.

Соклей хитро сощурил глаза.

– На Родос является множество эллинов из Египта, которые могут кое-что шепнуть на ухо Птолемею. Не хочешь напомнить об этом загадочному Фрасиллу?

– Ты сущий демон, а? – восхищенно воскликнул Менедем. – Я и сам должен был до такого додуматься!

Они вышли из дома и двинулись к гавани дорогой, по которой Менедем ходил с тех пор, как достаточно подрос, чтобы семенить за своим отцом. Менедем не хотел вспоминать об этом сейчас; ему не хотелось думать ни о чем, связанном с Филодемом. Но все же путь был ему так же знаком, как и любому родосцу.

Вон кузнец Мнесипол стучит молотом, дым от его горнила поднимается в небо. А вон у лавки сапожника Пифиона толпятся, как всегда, пустозвоны и бездельники…

Соклей отпустил свое обычное замечание:

– Сократ учил возле точно такой же лавки сапожника. В Афинах до сих пор показывают эту лавку, которая раньше принадлежала Симону.

– Пифион может научить тебя насчет обуви всему, что ты захочешь узнать, – сказал Менедем.

– А может ли он объяснить мне, что такое правда, что такое добро, что такое красота?

– Конечно – применительно к обуви.

– От тебя никакого толку, как и от Пифиона.

– Неправда, от него есть толк, если, скажем, у моей сандалии оторвется подошва – хотя я нечасто ношу сандалии.

– А как насчет твоей души?

Вместо того чтобы играть с двоюродным братом в словесные игры, Менедем подобрал камень и швырнул его в двух тощих собак, которые грызлись у стены из-за объедков. Камень с резким звуком ударился о стену. Одна собака убежала, а вторая, заглотив то, из-за чего они дрались, тоже потрусила прочь.

Пекарня Агатиппа дымила так же, как и кузница Мнесипола, но сладкий запах свежего хлеба заставил Менедема снисходительно отнестись к этому дыму. Пучеглазый геккон цеплялся за стену пекарни. Его попыталась склюнуть ворона, но он юркнул в трещину в сделанном из ила кирпиче, и птица улетела очень недовольная.

Возле Великой гавани каждый второй дом казался таверной. Около стены одной из них мочился человек; у стены другой спал пьяный.

Соклей неодобрительно хмыкнул.

– Вон тот, кто не умеет владеть собой.

– С этим не поспоришь, – ответил Менедем. – Выпить много вина – это одно, но напиться до бесчувствия утром? – Он покачал головой. – Нет уж, спасибо!

Чайки и крачки носились над головой, вскрикивая и вопя. Пеликан с размахом крыльев в рост человека величественно пролетел мимо. Береговые птицы сновали здесь и там нервными маленькими шажками, время от времени останавливаясь, чтобы склюнуть жучка или маленького краба.

Менедем показал вперед.

– Вон судно Фрасилла «Дуновение».

– Скажите пожалуйста, «Дуновение», а? – Соклей поджал губы. – Лучше бы он назвал его «Пердеж».

Менедем удивленно захохотал, а его двоюродный брат продолжил:

– Ну сам подумай, откуда у капитана судна, которое так выглядит, могут быть настоящие драгоценные камни? Он, наверное, попытается всучить тебе зеленое стекло.

Судно и впрямь было – смотреть не на что. Нарисованные на носу глаза облупились, из-за чего корабль имел печальный, какой-то подслеповатый вид. Украшение на ахтерштевне в виде гусиной головы тоже давно уже никто не подновлял. Неокрашенное дерево корпуса посерело от старости. И все-таки Менедем сказал:

– А вот увидишь.

И возвысил голос:

– Эйя, Фрасилл! Ты там?

– А где же еще мне быть?

Капитан «Дуновения» вышел на палубу. Это был тощий маленький человечек с загорелой кожей моряка. Его узкое лицо выглядело озабоченным.

– Радуйся, Менедем. А кто твой друг?

– Это мой двоюродный брат, – ответил Менедем и представил Соклея. – Он тоже хочет посмотреть на твои камни.

Это показалось ему более подходящей фразой, чем: «Он думает, что ты обманщик».

– Радуйся, – вежливо сказал Соклей, но в его голосе не было тепла.

– Что ж, поднимайтесь на борт, оба. – Фрасилл тоже не казался особенно счастливым – и не постеснялся объяснить почему: – Чем меньше людей знают о таких делах, тем лучше. Давайте, давайте. Моя команда отправилась на берег пьянствовать и развратничать. Мы сможем спокойно поговорить.

«Дуновение», вероятно, было раз в десять вместительней «Афродиты». И все равно Менедем ни за что на свете не обменял бы свой акатос на это торговое судно, называющееся крутобоким. Судно соответствовало своему названию – его ширина составляла почти треть его длины. Даже при попутном ветре «Дуновение» будет двигаться, как тучный старик, а при встречном бризе – еще медленней.

– Амфора с парусом, – пробормотал Менедем, поднимаясь по сходням.

– У амфоры обводы куда красивей, чем у этой плавучей ванны, – ответил Соклей – тоже вполголоса.

Однако у большого, уродливого судна Фрасилла имелись свои преимущества. Оно не нуждалось в столь многочисленной команде, как «Афродита» Менедема, потому что ему требовались не гребцы, а лишь люди, управляющиеся с огромным парусом, взятым теперь на гитовы и подтянутым к рею. Таким образом, расходы были меньше, и судно могло перевозить груз, невыгодный для торговой галеры.