Текст книги "Череп грифона"

Автор книги: Андрей Филиппов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 29 страниц)

– Бросьте эту падаль в море, – сказал капитан приблизившимся морякам. Голос его был холоден, как фракийский ветер.

Нанесенный им удар не убил грабителя, и тот стонал и слабо корчился, когда моряки подняли его и перебросили через борт.

Плюх!

Стоны быстро смолкли.

Другой пират был уже мертв, его голова раскололась, как глиняный горшок. Моряки вышвырнули с «Афродиты» и его.

Поглядев в сторону кормы, Соклей увидел, что несколько человек собрались там вокруг еще одного тела. Один из моряков поднял глаза, поймал взгляд Соклея и сказал:

– Это Доримах. – Он покачал головой, говоря без слов, что этот моряк уже больше не встанет. – Получил дротик в горло, бедняга.

Менедем прошел вперед. Его одежда на боку была забрызгана кровью, но он казался невредимым. Оглядев себя, Соклей увидел, что точно так же запятнан кровью, а еще увидел порез на икре, которого прежде не замечал. Теперь, когда Соклей его заметил, порез начал болеть.

– Радуйся, – сказал Менедем. – Ты хорошо сражался.

– Мы все сражались хорошо, – ответил Соклей. – Иначе бы не прогнали пиратов. Ты в порядке?

Его двоюродный брат пожал плечами.

– Так, ерунда: царапины и синяки. Через пару дней все пройдет. Самое худшее, что я получил, – вот это. – Он протянул левую руку со скверной рваной раной.

– Укус? – спросил Соклей.

Менедем кивнул.

– Влей в рану вино, – посоветовал Соклей. – Я не знаю средства лучше, чтобы предохранить ее от нагноения, а укусы легко нагнаиваются. Я не Гиппократ, но уж это-то знаю.

– Хотел бы я, чтобы сейчас у нас на борту был Гиппократ… Или чтобы мы могли раздобыть какого-нибудь другого лекаря, – сказал Менедем. – Ты, наверное, знаешь больше, чем остальные на «Афродите»… А если даже и нет, то люди все равно подумают, что знаешь. Иди помоги зашить раны и наложить повязки. Во всяком случае, у нас достаточно вина, чтобы обработать раны.

Вместе с Менедемом и Диоклеем Соклей сделал все, что мог, накладывая швы и перевязывая руки, ноги и головы. Он щедрой рукой лил в раны вино, и моряки выли от боли. Иглы и нити, которыми он накладывал швы, были грубыми, предназначенными для зашивания парусины, но достаточно легко протыкали плоть.

– Не двигайся, – велел Соклей Телефу, у которого был порез над коленом.

– Попробуй не двигаться, когда в тебя тычут иглой, – парировал тот.

– Хочешь, чтобы у тебя и дальше шла кровь? – спросил Соклей.

Телеф покачал головой.

– Нет, но не хочу и терпеть новую боль.

– У тебя нет выбора, – нетерпеливо проговорил тойкарх. – Или твоя рана так и будет кровоточить, или ты дашь мне ее зашить и перевязать. Это не займет много времени, а как только я закончу, уже не будет так больно.

– Хорошо. Давай.

Но Телеф все равно дергался и ругался при каждом уколе иглы, а когда Соклей обмотал его ногу парусиной и сделал неуклюжий узел, пожаловался снова:

– И это называется повязкой? Клянусь богами, я видел, как накладывают повязки настоящие лекари. Вот на их работу стоит посмотреть, они делают все так красиво, и аккуратно, и тщательно. А это? Фу! – Он скорчил рожу, издав полный отвращения возглас.

– Прости, – с ледяной иронией проговорил Соклей. – Если хочешь, я сниму повязку, сорву стежки и начну все заново.

– Только попробуй снова прикоснуться к моей ноге, и ты об этом пожалеешь! – заявил моряк. – Я просто хочу, чтобы работа была сделана как надо.

– Я сделал все, что мог, – ответил Соклей.

Вообще-то в словах Телефа была доля истины: настоящие лекари накладывали повязки как можно аккуратней и тщательней, почти красуясь этим.

Если повязка выглядит неаккуратно, это еще не значит, что она не поможет, – заметил Соклей. – Внешний вид – не главное!

– Да, как же. – Телеф показал на рей. – А вот интересно, если бы речь шла о такелаже, ты бы тоже так сказал? Вряд ли! Ты бы вопил как ненормальный, требуя, чтобы все канаты привели в порядок.

У Соклея загорелись уши.

«Вот тебе и вся благодарность. Спрашивается, стоило ли вообще с этим парнем возиться?»

Правда, Телеф вообще был нытиком: он жаловался по каждому поводу и без повода. И все равно Соклею хотелось бы, чтобы он выказал немного больше благодарности.

А вот второй моряк и вправду поблагодарил, очень вежливо, когда Соклей перевязал ножевую рану на его животе. Соклей понюхал рану, накладывая повязку. Она была не очень большой и в отличие от пореза Телефа не так сильно кровоточила, но Соклей ощутил слабый запах кала. Он ничего не сказал и закончил работу со спокойным лицом, после чего отправился на поиски Менедема.

– Ты чего такой мрачный? – спросил его тот. Он как раз обрабатывал рану, похожую на рану Телефа.

Моряк, с которым возился Менедем, не рычал и не критиковал нехудожественную повязку; он, казалось, был просто рад, что кто-то занимается его порезом. Соклей мельком обратил на это внимание; он сейчас был слишком озабочен другим, чтобы позавидовать Менедему.

– Боюсь, что Родипп не выживет, – сказал Соклей.

– О боги! – огорченно воскликнул Менедем. – Почему ты так думаешь? Его рана не кажется такой уж тяжелой. Я видел его.

– У него проткнуты кишки, – ответил Соклей. – В таких случаях люди почти всегда умирают от лихорадки. Помнишь моряка, погибшего прошлым летом, – его подстрелил римский лучник с триеры, мимо которой мы тогда прошли?

Менедем постучал пальцами по правому бедру. Его руки были в крови, и, опустив глаза на собственные руки, Соклей обнаружил, что они тоже окровавлены.

– Да, помню, – тревожно ответил Менедем. – Что ж, будем надеяться, что ты ошибаешься, ничего другого нам не остается.

– Надежда и вправду есть, – сказал Соклей. – Я не лекарь… Если не веришь, спроси у Телефа. Но я хорошо помню то, что видел и слышал.

– Знаю, – проговорил Менедем. – Насколько я могу судить, ты всегда помнишь все.

– Хотел бы я и вправду все помнить.

– Даже если и не все, то гораздо больше, чем любой другой из известных мне людей, – заявил Менедем. – Я знаю, нам повезло, что мы вообще сумели выпутаться из сегодняшней переделки, но все равно… – Он щелкнул языком. – У нас очень много раненых.

– Большинство из них поправятся, – успокоил его Соклей.

– Да даруют им боги исцеление, – сказал Менедем. – Когда раненые и вправду поправятся, я пожертвую овцу в храм Асклепия на Косе – если мы остановимся там по пути домой, а если не остановимся, то пожертвую овцу на Родосе.

Он поднял глаза к небесам, словно надеясь получить знамение, что бог медицины его слышит.

Соклей не был уверен, что жертвоприношение поможет, но не был уверен и в обратном. «Даже Сократ, умирая, вспомнил, что должен пожертвовать Асклепию петуха», – подумал он.

По крайней мере, те шлюхины дети не попытались повредить наш такелаж, как наверняка сделали бы, будь у нас крутобокое парусное судно, – сказал Менедем. Может, он поднял глаза вовсе не для того, чтобы посмотреть на небеса, а для того, чтобы взглянуть на рей.

– Нет особого смысла портить такелаж галеры, – ответил Соклей. – Мы все равно можем отлично двигаться на веслах, даже если что-нибудь случится с парусом. Конечно, – добавил он, – такая мысль могла бы и не прийти им в голову. Часто посреди боя не до размышлений.

К ним, хромая, подошел моряк, из икры которого торчало сломанное древко стрелы.

– Вы не вытащите из меня эту дрянь? – спросил он сквозь сжатые зубы. – Я пытался ее вынуть, но, проклятье, это слишком больно, чтобы проделать такое самому.

– И хорошо, что ты вовремя прекратил попытки, – ответил Соклей. – Наконечник зазубрен, и если бы ты продолжал вытаскивать стрелу, сделал бы себе еще хуже.

Он наклонился и ощупал рану.

– Ну так что, ты ее вытащишь? – вскрикнув от боли, спросил моряк.

– Придется протолкнуть стрелу насквозь, – ответил Соклей. – Или срезать наконечник. Вообще-то я думаю, что лучше будет протолкнуть – наконечник всего в пальце или двух от кожи.

Моряк испуганно посмотрел на Менедема. Капитан «Афродиты» кивнул.

– Мой брат, вероятно, прав, Алкифон. Вот… Сядь-ка на скамью и вытяни ногу. Соклей ее подержит, а я протолкну стрелу и перевяжу рану. Ты и охнуть не успеешь, как все уже будет позади.

И, обращаясь к Соклею, добавил быстро и негромко:

– Держи его как можно крепче.

– Буду держать, – пообещал Соклей.

Когда Алкифон опустился на скамью гребца, Соклей согнулся над моряком и схватил его ногу в двух местах – над и под раной.

– Попытайся не двигаться, – сказал он.

– Попытаюсь, – ответил Алкифон.

Менедем ухватился за торчащее из ноги древко. Алкифон задохнулся и напрягся. Менедем улыбнулся ему широкой дружеской улыбкой.

– Готов?

И не успел раненый ответить и не успел напрячься еще больше, как Менедем протолкнул стрелу.

Алкифон завопил и попытался отдернуть ногу. Соклей не смог полностью его остановить, но свел движение к минимуму.

Окровавленный бронзовый наконечник проткнул кожу моряка.

– Вот так, – успокаивающе сказал Соклей, когда Менедем выдернул древко. – Теперь все позади.

– Ты держался героем, – добавил Менедем, обматывая парусину вокруг раны в несколько слоев.

У него был дар говорить то, что помогало людям чувствовать себя лучше.

«Наверное, именно этот дар и делает его искусным обольстителем», – подумал Соклей.

Но, так или иначе, Соклею и самому хотелось бы уметь так говорить. А еще он заметил, что наложенная Менедемом повязка была не намного аккуратнее тех, что делал он сам.

Но Алкифон, наблюдавший, как парусина пропитывается кровью, похоже, не был склонен к придиркам.

– Жжет, как огнем, – сказал он. – Но ты прав. Теперь уже лучше. Спасибо вам обоим.

– Рад был помочь, – ответил Менедем. – Надеюсь, скоро заживет.

– Это и вправду должно скоро зажить, – подтвердил Соклей. – Кровотечение очищает рану.

– Возьми чашу вина, Алкифон, – добавил Менедем. – Это поможет возместить кровопотерю.

Соклей нахмурился. Насколько он мог припомнить, Гиппократ и его товарищи предписывали другое. Но Алкифона так обрадовало предложение Менедема, что Соклей не стал вмешиваться. А Менедем заметил:

– Я бы и сам не отказался от чаши вина.

Соклей не возражал.

– Хорошая мысль. Просто великолепная. Если бы ты предложил такое на ассамблее, за это немедленно бы проголосовали.

Ни он, ни Менедем даже не подумали разбавить вино, которое зачерпнули из амфоры.

– Я не каждый день так поступаю, – отхлебнув, проговорил Менедем.

Оба они понимали, что ведут себя невоздержанно.

– Что ж, мой дорогой, мы ведь не каждый день сражаемся с пиратами, – ответил Соклей.

– Да уж, к счастью. У большинства этих брошенных катамитов хватает ума не нападать на суда вроде нашего. И я собираюсь позаботиться, чтобы наши парни как можно больше хвастались своим умением драться в питейных заведениях. Пусть повсюду узнают: «Афродита» – слишком колючий еж, чтобы с ним связываться.

– Хорошо. Очень хорошо, – сказал Соклей.

После пары глотков крепкого неразбавленного вина эта мысль ему определенно нравилась.

Менедем осушил свою чашу и наполнил снова. Заметив выражение лица Соклея, он ухмыльнулся.

– Не беспокойся. Я все еще знаю, где находится Аттика.

– Твое счастье! – ответил Соклей.

– А вот что мне хотелось бы знать, – продолжал его двоюродный брат, – так это как помешать пиратам связываться с торговыми судами. Дело не только в том, что море слабо патрулируется, хотя мы, родосцы, делаем все, что можем. Дело в том, что пираты на гемолии могут удрать от любого судна; даже триера не в силах догнать гемолию. Честным людям полагалось бы обставить грязных ублюдков в этой игре.

– Ты уже говорил такое раньше. И каким тебе видится решение?

– Пусть меня склюют вороны, если я знаю. Однако будь решение легким, кто-нибудь уже давно бы до него додумался, верно? И оно все-таки должно существовать!

Соклей хотел было спросить, почему это оно должно существовать, но спохватился. Сейчас ему не хотелось спорить. Ему хотелось только радоваться, что он остался жив, сохранил свободу и не был искалечен. Из его чаши выплеснулось немного вина, и Соклей смущенно рассмеялся.

– Я не совершаю возлияния. Просто рука дрожит.

– Значит, тебе надо выпить еще. – И Менедем наполнил его чашу, прежде чем Соклей успел возразить. – Сейчас, когда всё уже позади, можно слегка и подрожать, – продолжал Менедем. – Со мной творится то же самое. Начинаешь думать о том, что могло бы случиться. Но ты отлично держался в самый ответственный момент!

– У меня просто времени не было пугаться.

Соклей глотнул вина и решил не жаловаться, что Менедем налил ему еще.

А Менедем уже думал о другом:

– Нам придется положить тело бедного Доримаха в лодку. Ты ведь знаешь, как люди относятся к трупу на борту. А когда доберемся до Аттики, заплатим жрецу за очищение лодки. И «Афродиты».

– Вот и еще одна забота на нашу голову.

Но Соклей не спорил с двоюродным братом. Кровь, пролившаяся на палубу «Афродиты», и смерти, которые видело судно, сделали акатос ритуально оскверненным. Проведя немало времени в Лицее, Соклей сомневался, что на свете действительно существуют такие вещи, как скверна. Однако моряки все до единого были люди суеверные. Если судно будет очищено, у них станет легче на душе, а значит, это надо сделать.

– Интересно, много ли сумели утащить проклятые богами пираты, возвращаясь на гемолию, – проговорил Менедем.

– Лучше выяснить точно, – ответил Соклей. – Мы ведь не можем продавать то, чего у нас больше нет.

– Тогда позаботься об этом. Ты знаешь, где что должно лежать.

– Верно, – натянуто отозвался Соклей.

Время от времени ему хотелось, чтобы у него не было такой цепкой памяти. А еще хотелось, чтобы двоюродный брат не воспринимал это как должное. Но похоже, ни одному из этих желаний не суждено было сбыться.

Менедем, как ни странно, заметил, что Соклей нахмурился, и спросил:

– Что-то не так?

– Не важно, – ответил Соклей.

Он был таким, каким он был, – так же, как и Менедем. И у капитана «Афродиты» сейчас имелось множество других дел.

Нырнув под палубу юта, Соклей щелкнул языком. Будучи таким, каким он был, он снова попытался посмотреть на вещи с точки зрения другого человека, что рассердило его еще больше.

Он не видел, чтобы кто-нибудь из пиратов сюда залезал, но все-таки первым делом следовало проверить серебро. Один взгляд – и Соклей убедился, что кожаные мешки лежат на том же месте, на каком лежали до того, как гемолия вырвалась из укрытия за мысом острова Андрос. Соклей облегченно вздохнул. Они столько всего продали в Милете, что потерять теперь деньги было бы тяжелым ударом.

Он осторожно вылез и ужасно возгордился тем, что на этот раз сумел не удариться головой.

«Что проверить дальше?» – подумал Соклей. Ответ пришел быстро: бальзам. Этот товар был в буквальном смысле слова драгоценнее серебра. Соклей знал, под какой скамьей он хранится, и, присев рядом, увидел, что бальзам на месте.

«Теперь, когда я проверил и деньги и бальзам, – подумал он, – Менедем не сможет меня обвинить, если я проверю череп грифона».

Соклей точно помнил, где лежал череп («Почему лежал, он до сих пор наверняка там лежит», – пронеслось в его голове) – под девятой банкой по левому борту. Он поспешил вперед, остановившись лишь затем, чтобы снова убедиться: бальзам на месте.

Но черепа грифона под скамьей не оказалось.

Соклей выпрямился. Сперва он решил, что посмотрел не под той банкой, и сосчитал скамьи снова. Эта была девятая. Он снова нагнулся – и опять не увидел большого кожаного мешка с черепом. Соклей заглянул под восьмую скамью, потом под десятую, просто на всякий случай… На тот нелепый, смехотворный, совершенно невероятный случай, если вдруг он неправильно сосчитал скамьи, когда прятал череп. Однако, увы, мешка нигде не было.

Отчаяние звенело в Соклее, когда он проверял банки правого борта.

«Может, в конце концов, я случайно засунул его туда?..»

Но нет. Череп грифона бесследно пропал.

Соклей уставился в море широко раскрытыми глазами. Гемолия давно исчезла. А вместе с ней исчез и череп, который явился с края света; череп, по стечению обстоятельств отыскавший подходящего владельца; череп, который теперь, по самому несчастнейшему стечению обстоятельств, никогда не попадет к людям, способным разгадать его загадки.

Он исчез! Исчез вместе с грязным пиратом, который наверняка не может даже написать свое имя; с пиратом, которого совершенно не заботят знания, который предпочел воровство и грабеж честной жизни. Череп исчез! Исчез навсегда, и нет никакой надежды его вернуть.

На глаза Соклея навернулись слезы.

– Что случилось, молодой господин? – спросил Диоклей. – Что забрали эти шлюхины дети?

– Череп грифона, – выдавил Соклей.

– А… Ту штуку. – Начальник гребцов явно размышлял, что же теперь сказать, и наконец просиял, найдя нужные слова: – Не расстраивайся ты так. Все равно они не выручат за него много денег.

– Денег?! – Из уст Соклея это слово прозвучало так, словно было пропитано ядом.

Он выругался самыми грязными словами, какие знал – может, не с таким жаром, как любимец Менедема Аристфан, но зато с самой настоящей яростью, с неподдельной ненавистью.

Моряки отшатнулись от тойкарха. Они никогда еще не видели Соклея в таком состоянии. Он и сам не подозревал, что способен на такую ярость. Сейчас Соклей с радостью бы распял всех пиратов, когда-либо рождавшихся на земле, предал бы огню все леса, из деревьев которого корабельные плотники делали брусья для пиратских гемолии и пентеконторов.

Менедем окликнул его с кормы:

– Что пропало?

И Соклею пришлось повторить:

– Череп грифона.

– А, – отозвался его двоюродный брат. – И все?

– Все?! – взвыл Соклей.

И разразился новыми проклятиями. Все еще пышущий злобой, горячей, словно железо в кузне, он закончил свою тираду так:

– Они могли бы забрать с судна что-нибудь другое – что угодно, слышишь? Но нет! Один из этих богами проклятых негодяев должен был украсть одну-единственную вещь, которая была… могла бы стать… важнее всех сокровищ мира!

Менедем подошел и положил руку ему на плечо.

– Успокойся, мой дорогой. Все не так уж плохо.

– Да. Надо бы хуже, да нельзя, – ответил Соклей.

Но его двоюродный брат покачал головой.

– Вообще-то нет. Только подумай: в это самое мгновение судьба, наверное, мстит за тебя.

– Что? – разинул рот Соклей, как будто Менедем внезапно заговорил по-финикийски. – О чем ты?

– Сейчас объясню. Положим, ты пират. Твой капитан решает для разнообразия напасть на акатос. «Наверняка нам предстоит жестокий бой, – говорит он, – но подумайте, как мы разбогатеем, если завладеем этим судном!» Ты ухитряешься попасть на борт «Афродиты». Ее моряки дерутся, как львы. Кто-то ранит тебя в ногу. Кто-то отрезает тебе пол-уха. Менедем помедлил.

– Продолжай, – невольно поторопил Соклей.

И тот, ухмыляясь, продолжил:

– Довольно скоро даже одноглазый Антигон увидел бы, что в этой стычке пиратам не победить. Ты хватаешь первое, что попадается под руку – что-то, лежащее под скамьей гребца, – и перепрыгиваешь обратно на борт своей гемолии. Тебе нужно поскорей убраться от этих дерущихся как безумцы моряков торговой галеры, поэтому ты работаешь веслом до полного изнеможения. Кто-то перевязывает тебе голову и зашивает ногу. А потом ты наконец говоришь: «Хорошо, давай-ка поглядим, что в этом мешке. Он большой и тяжелый – значит, внутри что-то ценное». Ты открываешь мешок… И вот на тебя смотрит череп грифона, такой же уродливый, каким он был на рыночной площади Кавна. И что же ты тогда делаешь?

Соклей медленно улыбнулся. Это и вправду была своеобразная месть.

Но тут Диоклей сказал:

– Что касается меня, я бы бросил эту нечестивую штуковину в море.

Столь ужасная возможность потрясла Соклея. Перед его мысленным взором предстал пират, уставившийся на череп. Соклей почти мог слышать, как парень сыплет проклятиями, как смеются его товарищи. А потом он увидел, как голубые воды Эгейского моря навечно смыкаются над черепом грифона.

– Только представь, какие знания пропали зря! – всхлипнул Соклей.

– Только представь, какое лицо было у того ублюдка, когда он открыл мешок! – сказал Менедем.

Однако нельзя сказать, чтобы это утешило Соклея.

– Лучше бы я продал череп Дамонаксу, – горько проговорил он. – Ну и что же, что череп остался бы лежать у него дома? Может, его сын или внук со временем отвезли бы диковинку в Афины, а теперь черепа больше нет!

– Мне очень жаль, – ответил Менедем, хотя, казалось, его это больше развлекает, чем огорчает. Он указал на запад, туда, где вдалеке виднелся берег Аттики. – Мы все еще можем успеть добраться к закату до мыса Сунион.

– Мне плевать, – ответил Соклей. – Какая теперь разница?

А он-то размечтался – надеялся обессмертить свое имя. «Соклей с Родоса, открывший…» Он покачал головой. Из-за этого проклятого пирата – ничего!