Текст книги "Череп грифона"
Автор книги: Андрей Филиппов
Жанр:
Исторические приключения
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 29 страниц)
То были важные вопросы, и у Соклея не имелось ответа ни на один из них. Он не мог задать их отцу: Лисистрат ушел в гавань. Судя по словам Эринны, отец, по крайней мере, подумывал о возможности такого брака.
Это было интересно. Эринна, без сомнения, находила все это еще более интересным.
По саду с жужжанием пролетел шмель, и Соклей направился в андрон. Его уже кусали раньше, и он не хотел, чтобы такое случилось снова. Спустя некоторое время шмель напился нектара и улетел; тогда Соклей вернулся во двор и увидел, что Фракийка, рыжеголовая рабыня его семьи, вышла с целой охапкой свежевыстиранных хитонов и накидок и начала развешивать одежду на солнце.
– Радуйся, – сказал Соклей.
– Радуйся, молодой господин, – ответила она на эллинском языке со странным акцентом.
Из-за груза мокрой одежды ее хитон спереди стал влажным, облепив груди.
Соклей уставился на Фракийку, и, заметив его взгляд, рабыня быстро сказала:
– Ты не извинишь меня, молодой господин? Я ужасно занята.
Соклей довольно часто уводил ее в свою спальню. Эта женщина была рабыней, как она могла ответить «нет»? Даже из-за этой просьбы подождать в некоторых домах ей могло бы достаться. Но если бы Соклей увел ее к себе ради собственной потехи, оторвав от работы, ему самому досталось бы от матери и сестры. И так как рабыня относилась к их случайным встречам скорее со смирением, чем с энтузиазмом, Соклей и сам не слишком сильно горел нетерпением.
Поэтому он ответил:
– Хорошо, Фракийка. – Хотя и не перестал смотреть на соски, просвечивавшие сквозь мокрую шерстяную ткань.
– Благодарю, молодой господин, – сказала рабыня. – Ты добрый человек.
Но несмотря на эту похвалу, она старалась по возможности держаться к нему спиной.
«Ужасно быть рабом, – подумал Соклей. – Ужасно быть женщиной, а не мужчиной. А если тебе настолько не повезло, что ты и женщина, и рабыня, что тогда ты можешь сделать? Повернуться спиной и надеяться, вот и все. Хвала богам, что я свободный человек».
Он мог бы подняться с рабыней наверх после того, как та кончила развешивать белье, но Фракийка была еще занята, когда вернулся Лисистрат.
У отца был очень довольный вид.
– Я не прочь отведать оливкового масла самой первой выжимки, – сказал Лисистрат. – Теперь уже недолго осталось ждать: урожай вот-вот созреет.
– Это хорошо, отец, – ответил Соклей. – Но я слышал кое-что интересное насчет Дамонакса, сына Полидора, и Эринны? Не расскажешь мне, что происходит?
– Ну, я не совсем уверен, что именно происходит, – ответил Лисистрат. – Пока все слишком неопределенно. Но Эринну нужно снова выдать замуж, если получится, ты и сам знаешь. И я не возражаю против того, чтобы породниться с семьей Дамонакса. Против этого я отнюдь не буду возражать.
– Понимаю. В их роду уже несколько поколений землевладельцев. Но вот почему они захотели с нами породниться? У них что, тяжелые времена?
– Мне тоже пришло это в голову, но наверняка я ничего не знаю, – ответил отец. – Сейчас я как раз пытаюсь что-нибудь разузнать, вынюхиваю повсюду, как бездомный пес вынюхивает падаль. И пока не нашел ничего из ряда вон выходящего.
– Но что-то такое должно быть. Иначе Дамонакс вряд ли захотел бы вступить в родство с семьей простых торговцев. – И Соклей кисло улыбнулся.
Люди, чье богатство заключалось в земле, всегда смотрели сверху вниз на тех, кто сам делал деньги. Владеть землей было безопасно, стабильно, надежно… «И скучно», – подумал Соклей.
– Вообще-то, сын, это некоторым образом связано с тобой, – сказал Лисистрат.
– Со мной? – испуганно пискнул Соклей. – Что? Как?
– Кажется, ты произвел на Дамонакса огромное впечатление, когда весной отказался продать ему череп грифона.
– Жаль, что я этого не сделал. Тогда череп все еще был бы здесь.
– Возможно. Но Дамонакс считал, что все торговцы – шлюхи и сделают за деньги что угодно. Он и раньше знал, что ты учился в Афинах, в Лицее, но когда ты поставил знания выше денег, это открыло ему глаза. «Немногие землевладельцы так бы поступили», – вот что он сказал.
– Да ну? – переспросил Соклей, и Лисистрат кивнул.
– Удивительно, – задумчиво проговорил Соклей. – Я тогда, признаться, все время боялся, что он кликнет полдюжины громил-рабов и оставит череп грифона у себя. Я думал, он восхищается черепом, а не моей порядочностью. Никогда не скажешь, чего можно ожидать от человека.
– Да, никогда не скажешь, – согласился Лисистрат. – Так ты бы хотел видеть его членом нашей семьи?
– Я уже думал об этом. До того как ты передал мне его слова, я бы ответил «нет». Но теперь… – Соклей пожал плечами и печально засмеялся. – Теперь я до того польщен, что мой совет, наверное, ничегошеньки не будет стоить.
– О, я сомневаюсь. Уверен, что я могу на тебя положиться, сын, ты всегда будешь начеку.
– Спасибо, – ответил Соклей, хотя и не знал, сделали ему комплимент или нет. Отец ведь почти сказал: «Ты такой хладнокровный!»
Соклей снова засмеялся. В сравнении с некоторыми другими, например со своим двоюродным братом, он и вправду был хладнокровным, что правда, то правда.
– Хочу ли я, чтобы Дамонакс стал членом нашей семьи? – немного подумав, спросил Соклей. – Эринна хочет выйти замуж, я знаю. Для нас ее брак стал бы ступенькой вверх – если только Дамонакс не охотится за деньгами, чтобы поправить свои дела. Вообще-то это стало бы ступенькой вверх, даже если он охотится за деньгами, но я не люблю шагать по таким ступенькам.
– Я же говорил – ты никогда не теряешь головы, – сказал отец. – И я сам не люблю такие ступеньки.
– Я так и думал, господин. – Соклей пощипал себя за бороду. – Дамонакс хорош собой, неглуп, неплохо воспитан. Если он ничего от нас не скрывает, то для Эринны это не самый плохой вариант.
– Согласен, – ответил Лисистрат. – И я тоже так считаю. Тогда продолжу переговоры с Дамонаксом. У нас с ним есть о чем поторговаться – он хочет получить большое приданое… ты уже знаешь, наверное?
Соклей кивнул.
– У него есть причины просить столько денег, ведь Эринна вдова, а не девица. Но если Дамонакс не снизит цену, если его больше заботит серебро, чем сама Эринна, сразу станет ясно, что его дела не процветают.
– Хороший довод. Очень хороший, – согласился Лисистрат. – Мы сделаем еще несколько шагов вперед и посмотрим, что будет, вот и все.
* * *
Менедем проводил как можно больше времени вне дома – это удерживало его от ссор с отцом и от слишком частого общения с женой отца.
Он упражнялся в гимнасии. Он прогуливался по агоре, рассматривая выставленное на продажу и болтая с людьми, которые приходили туда, чтобы тоже поглазеть и поболтать. На рыночную площадь Родоса попадали всевозможные товары, и Менедем надеялся увидеть еще один череп грифона. Если бы такое случилось, он бы купил его для двоюродного брата, но ему не повезло.
А когда Менедем не был в гимнасии или на агоре, он отправлялся в гавань.
После осеннего равноденствия прошел всего месяц с небольшим, и на Родос пока вернулось немного судов, но в гавани все равно царило оживление. Здесь строили новые суда, а старые – и среди них «Афродиту» – вытаскивали на берег для починки и переоснастки. К тому же тут было о чем поговорить, хотя здешние разговоры отличались от разговоров на рыночной площади – они в основном вертелись вокруг моря, и в гавани не особенно интересовались последними скандалами или тем, что делается в большом мире.
– Тебе повезло, что ты сейчас здесь, а не в кандалах на невольничьем рынке в Карфагене, Финикии или на Крите, – сказал плотник, вгоняя на место большой медный гвоздь с большой головкой, крепящий свинцовую обшивку крутобокого судна.
– Поверь, Кхремий, я знаю, как мне повезло, – ответил Менедем. – Чума побери этих пиратов.
Все, трудившиеся над починкой торгового судна, кивнули, а Менедем, пребывая в свирепом настроении, продолжал:
– А если их не возьмет чума, пусть их распнут на крестах.
– Мне бы хотелось это увидеть, – отозвался Кхремий. – Но этих грязных шлюхиных сынов трудно поймать. Напомни-ка мне… Я слышал твою историю, но забыл – за вами погнался пентеконтор или одна из богами забытых гемолии?
– Гемолия, – ответил Менедем. – Чтобы вороны склевали сукина сына, который первым додумался делать такие суда. Он, должно быть, и сам был пиратом. Надеюсь, он умер медленной смертью на кресте. Такие субъекты годны лишь для одного…
– …Да и тем лучше заниматься с женщинами, – перебил Кхремий.
Все, услышавшие его, рассмеялись, но шутка болью отозвалась в сердце Менедема. Чтобы окружающие ничего не заподозрили, он присоединился к зубоскальству, продекламировав скверные вирши:
– Браво! – воскликнул Кхремий и отложил молот, чтобы похлопать в ладоши.
Остальные навострившие уши плотники и портовые бездельники кивнули.
– Спасибо, – отозвался Менедем, подумав: «Не забыть бы прочитать этот стих Соклею, когда тот отхлебнет вина, – посмотрим, смогу ли я заставить его поперхнуться».
Он вернулся к рассуждению насчет гемолии:
– Эти проклятые суда хороши только для того, чтобы кидаться на торговые корабли и захватывать их и чтобы показывать пятки, когда за ними погонится кто-нибудь из честных людей.
– Иногда триере удается их догнать, – заметил Кхремий, снова подняв молот и выбрав еще один короткий медный гвоздь.
– Иногда, – мрачно сказал Менедем. – Но нечасто, мы все это знаем.
Родосцы снова кивнули. Многие из них работали гребцами на триерах полиса или на более крупных и тяжелых военных судах, которые вполне годились для сражений с кораблями такого же типа, но для охоты за пиратами были слишком неуклюжи и медлительны, несмотря на многочисленные команды.
Кхремий начал стучать молотом, и один из портовых бездельников, судя по виду маявшийся похмельем, вздрогнул и отодвинулся подальше.
– Не представляю, что тут можно поделать, – вогнав гвоздь на место, сказал плотник. – Триеры – самые быстроходные военные суда. Они остаются самыми быстроходными уж и не знаю сколько времени! Чуть ли не целую вечность.
«Соклей мигом сообщил бы, сколько именно времени, – вероятно, с точностью до биения сердца», – подумал Менедем.
Сам он не знал точно, как давно триеры стали самыми быстроходными из военных судов, но кое-какое представление о подобных вещах имел.
– Бирема быстрее любого пентеконтора, – сказал Менедем, – потому что на ней столько же людей, сколько на пентеконторе, зато у нее более короткий и легкий корпус. Гемолии еще меньше и легче… И кормовая часть верхнего ряда весел у них не всегда идет в ход.
– Триеры куда больше двухрядников, – вставил один из портовых бездельников.
Менедем кивнул.
– Верно. Но у них и гребцов гораздо больше, поэтому они не сильно выигрывают в скорости. Правда, благодаря добавочному весу наносят очень мощный удар, когда идут на таран. Вот что нам действительно пригодилось бы, так это судно с конструкцией, как у триеры, быстрое и легкое, как гемолия, и, возможно, со складывающейся мачтой и реем, которые можно было бы опускать на ту часть кормы, где обычно сидят на веслах гребцы верхнего яруса.
Менедем говорил только для того, чтобы слышать собственную болтовню, не ожидая, что в голову ему взбредет что-нибудь очень интересное и умное. Но Кхремий медленно опустил молот и посмотрел на него долгим задумчивым взглядом.
– Клянусь богами, почтеннейший, ты, возможно, выбросил тройную шестерку.
Менедем мысленно повторил то, что только что сказал, и тихо присвистнул.
– Мы и вправду смогли бы построить такие суда, если бы захотели, верно? – спросил он.
– Могли бы. Без сомнений. И наверное, мы должны это сделать, – ответил Кхремий. – Такие суда будут ходить быстро, как вареная спаржа по пищеводу. И они будут такими большими и с такой мощной командой, что смогут раздавить гемолию, как жука.
– Такое судно было бы чем-то вроде гемолии – гемолии-переростка, – продолжил Менедем. – Гемолии, переделанной из триеры. Его можно было бы назвать… – Он поискал слово, а когда нашел, усомнился, что оно существует в языке эллинов. И все-таки слово показалось ему подходящим, поэтому Менедем сказал: – Его можно было бы назвать тригемолией.
Существовало такое слово или нет, оно прекрасно подошло, и Кхремий, кивнув, взволнованно проговорил:
– Когда я закрываю глаза, я просто вижу это судно. Вот оно, спущено на воду, невероятно быстрое – быстрое, как дельфин, быстрое, как сокол. Тригемолия.
Он произнес это название с большей готовностью, чем Менедем.
– Ты должен поговорить с навархами, господин, – заявил плотник. – Пусть меня заберут эринии, если не так! Флотилия подобных судов могла бы заставить самую многочисленную шайку пиратов пожалеть, что они выбрали такое ремесло.
– Ты думаешь? – спросил Менедем.
Но он тоже мысленным взором видел тригемолию – как она скользит по глади Эгейского моря, быстрая и смертельно опасная, словно барракуда.
Кхремий показал на северо-запад, в сторону Военной гавани.
– Я очень удивлюсь, если ты не найдешь одного из навархов там, под навесами. И, клянусь богами, думаю, навархам обязательно надо услышать о твоей идее.
– А ты со мной пойдешь? – Менедем внезапно ощутил приступ застенчивости, что случалось с ним нечасто. – В конце концов, ты один из тех, кому придется строить тригемолию, если такому вообще суждено сбыться.
Плотник засунул молот за пояс, как воин мог бы привесить к поясу меч.
– Пошли.
Навесы для судов в Военной гавани вытянулись рядами: большие и широкие для пятиярусников, с помощью которых Родос защищался против военных судов других полисов; навесы поменьше – для триер, охотившихся за пиратами. Когда суда не были ни в патруле, ни в походе, военные галеры вытаскивали из воды, чтобы корпуса их остались сухими, легкими и быстрыми.
Несколько стражников расхаживали взад-вперед рядом с навесами, и когда Менедем и Кхремий подошли к одному из воинов и задали вопрос, часовой кивнул, отчего его пурпурный плюмаж дрогнул и заколыхался.
– Да, наварх Эвдем только что прошел вон под тот навес. – Стражник указал копьем. – У «Свободы» поврежден ахтерштевень, и Эвдем хочет убедиться, что все как следует починят.
Под навесом, где стоял пятиярусник, Менедему понадобилось несколько биений сердца, чтобы глаза его привыкли к полумраку, и он услышал голос Эвдема раньше, чем заметил наварха на палубе военной галеры.
– Ты и вправду думаешь, что на сей раз с судном все в порядке? – спрашивал тот плотника.
– Да, господин, я в этом уверен, – ответил плотник.
– Хорошо. Надеюсь, так и будет, – сказал Эвдем. – Поломки случаются, в этом нет ничего страшного. Но починить повреждение только с третьей попытки? Это стыд и позор!
Тут он заметил у входа Менедема и Кхремия и, возвысив голос, окликнул их:
– Радуйтесь, оба! Чего вам?
Мгновение Менедем не знал, что ответить. «Давай же, дурак! – сказал он себе. – У тебя есть что продать! Это то же самое, что торговать на агоре».
Эта мысль помогла ему взять себя в руки.
– Господин, у меня есть одна идея, которая может тебя заинтересовать, – ответил он.
– Хорошая идея, адмирал, – добавил Кхремий.
– Это ты, Кхремий? – Эвдем не узнал Менедема по голосу, зато плотника он сразу узнал. – Боги не обидели тебя здравым смыслом, поэтому если ты говоришь, что парня стоит выслушать, я выслушаю.
Он спустился по крутому трапу «Свободы» и быстро подошел к Менедему и Кхремию: Менедем понял, что Эвдем все делает быстро. Наварху было лет сорок, у него были седеющая борода, длинный нос и твердый, пытливый взгляд.
– А, сын Филодема, – сказал он негромко, узнав наконец Менедема. – Хорошо… Во всяком случае, ты немного разбираешься в судах. Рассказывай, что у тебя за идея.
И Менедем рассказал, закончив так:
– Слишком часто пираты уходят безнаказанными. Если бы у нас были такие суда, может, некоторым из разбойников и не удалось бы уйти. Очень на это надеюсь.
Он ждал, как Эвдем воспримет его затею.
Наварх выслушал, ничем не выдав, что у него на уме. И когда Менедем договорил, Эвдем тоже не сказал ему ни слова. Вместо этого наварх повернулся к Кхремию и спросил:
– Мы сможем построить такие суда?
– Да, господин, – ответил плотник. – Без сомнения, сможем. Они могут обойтись даже дешевле, чем обычные триеры. Хотелось бы, чтобы они были легкими – значит, не придется окружать перилами всю палубу или строить весельные коробки из твердых брусьев, и это сэкономит древесину.
Эвдем явно учел такое соображение.
– Понятно… – проговорил он и снова повернулся к Менедему. – Ты дал мне пищу для размышлений, а это случается не каждый день. Совершенно новый тип судов… Браво!
– Я просто болтал с Кхремием и между прочим сказал то, что показалось очень интересным нам обоим, – ответил Менедем. – И тогда мы пошли искать тебя.
Эвдем отрывисто кивнул.
– Когда тебе в голову приходит хорошая идея – это одно. А когда ты осознаешь, что тебе в голову пришла хорошая идея, – совсем другое. Просто болтая от нечего делать, люди придумывают много интересного – но обычно продолжают себе болтать дальше и совершенно забывают о своих придумках. А ты не забыл о тригемолии, а? – Эвдем попробовал произнести незнакомое слово и снова кивнул. – Многие пираты могут очень сильно пожалеть, что ты не забыл про свою идею!
– Клянусь богами, надеюсь, что так оно и будет! – прорычал Менедем.
– Да, на тебя ведь тоже напали, верно? – спросил Эвдем.
– Так и есть, наварх.
– Что ж, как я уже сказал, и те пираты, что на тебя напали, и многие их товарищи могут пожалеть о содеянном. Нападение на твой акатос может оказаться одним из самых важных моментов в истории пиратства с тех пор, как Парис украл Елену – но не в том смысле, о каком мечталось пиратам.
Эвдем говорил очень уверенно.
«Соклей тоже считал то нападение одним из самых важных моментов в истории пиратства всех времен – из-за идиотского черепа грифона, – подумал Менедем. – Но, с другой стороны, наверху полагается мыслить более логично, чем моему двоюродному брату».
– Ты умеешь читать и писать? – спросил Эвдем Кхремия.
– Немного, господин. Так, без особых затей, – ответил плотник.
– Ничего затейливого и не потребуется, – сказал наварх. – Составь мне список всего, что понадобится для постройки тригемолии, – всего, что только придет тебе в голову. Отталкивайся от того, что требуется для постройки триеры.
– Я составлю такой список, – пообещал Кхремий.
– Удачи! – Эвдем пожал руку Менедему. – И тебе тоже удачи! Ты заслужил благодарность своего полиса.
Менедем низко поклонился: эти слова не оставили его равнодушным.
– А разве эллин может надеяться на большее, о благороднейший?
* * *
– Тригемолия, вот как? – спросил Соклей.
Они с Менедемом шли по улицам Родоса недалеко от Великой гавани по направлению к складу финикийца.
– Верно, – ответил Менедем. – Порой мне кажется, что сами боги позавчера вложили это слово в мои уста.
– Если уж сами боги решили тебе помочь, почему бы им не подсказать такое слово, которое легче было бы произносить? «Три-один-и-половинка»? Да люди годами будут ломать головы – что это такое.
– Наварх Эвдем сразу догадался, – ответил Менедем.
– Он же наварх, – парировал Соклей. – Его интересует само судно, а не его название.
– Знаешь, кого ты мне напоминаешь? – спросил Менедем. – Эсхила в царстве Аида в «Лягушках» Аристофана – когда тот критикует прологи Еврипида. Но я не думаю, что тригемолия собирается «потерять свою маленькую бутылочку масла», судя по тому, как поставлен пролог.
– Что ж, хорошо, – сказал Соклей. – Я охотно признаю, что Эвдем смыслит в таких вещах больше меня.
– О, какой ты сегодня у нас великодушный, – заметил Менедем.
Соклей погрозил ему пальцем.
– Не надо сарказма, мой дорогой. У тебя плохо получается быть саркастичным, а уж в этом я кое-что смыслю.
Менедем скорчил двоюродному брату рожу.
Соклей засмеялся.
* * *
Хиссалдом, раб-кариец, принадлежащий Химилкону, возился возле ветхого склада с очень деловитым видом, в то же время ничем конкретно не занимаясь. Соклей фыркнул. Каждый раб владел таким искусством – всего лишь делать вид, что работает.
Увидев двух приближающихся родосцев, Хиссалдом нашел законное оправдание своему ничегонеделанию: он помахал двоюродным братьям и окликнул их:
– Радуйтесь, оба! Вы ищете моего хозяина?
– Верно, – ответил Соклей. – Он здесь?
– Можете побиться об заклад – и не проиграете, – сказал раб. – Пойду его приведу. Я знаю, он будет рад вас видеть.
И Хиссалдом нырнул внутрь склада.
– Конечно будет рад, – пробормотал Соклей. – После того, как мы купили у него павлинов, Химилкон убедился, что сможет продать нам что угодно.
– Мы на них неплохо заработали, – напомнил Менедем.
– Но к тому времени, как мы избавились от павлинов, я бы предпочел подать этих птиц в жареном виде на симпосии, – сказал Соклей.
Близкое знакомство порождает отвращение, и Соклей стал вечным ненавистником павлинов.
Не успел Менедем ответить, как из склада вышел Химилкон, а за ним – Хиссалдом. На финикийце была шерстяная роба до самых лодыжек – неплохая одежда для сырого осеннего дня. В ушах его поблескивали золотые кольца; черная кустистая борода спускалась до середины груди.
Химилкон сложился в поклоне чуть ли не пополам.
– Радуйтесь, мои повелители, – сказал он с гортанным акцентом, но на беглом эллинском. – Чем могу сегодня вам служить?
Соклей находил чрезмерной вкрадчивую вежливость финикийца. С точки зрения Соклея, ни один свободный человек не должен был называть другого «мой повелитель».
– Радуйся, – ответил он, всеми силами стараясь скрыть отвращение. – Нам бы хотелось поговорить с тобой насчет твоей родины, если не возражаешь.
Кустистые брови Химилкона взлетели вверх.
– Насчет Библа? – переспросил он. – Конечно, друг мой. Тебе я с радостью раскрою все тайны своего сердца.
Он снова поклонился.
Соклей ни на мгновение ему не поверил. Но, с другой стороны, вряд ли Химилкон ждал, что ему поверят.
– Не только насчет Библа, – сказал Менедем. – Вообще о Финикии – и о соседних странах, и о товарах, которые можно там найти.
– А… – В иссиня-черных глазах Химилкона сверкнуло понимание. – Вы думаете отплыть туда следующей весной?
– Мы толковали об этом с двоюродным братом, – ответил Соклей. – И если и вправду решим туда отплыть, нам хотелось бы как можно больше узнать заранее о тамошних местах.
– Мудро. Очень мудро. – Химилкон отвесил еще один поклон. – Большинство эллинов, да простятся мне такие слова, сперва бросаются вперед, а уж потом думают о вопросах, которые следует задать… если вообще думают. Мне следовало бы знать, что ты поступишь иначе.
Засим последовал еще один поклон.
– Э… Спасибо. – Соклей гадал, был ли то подлинный комплимент в его адрес или просто очередная финикийская лесть, но так и не смог угадать.
Химилкон набросился на раба:
– Не стой здесь, хлопая ушами на ветру, ты, ленивый, никчемный, ни на что не годный мошенник! Ступай внутрь и собери что-нибудь перекусить, да не трать на это весь день!
– Хорошо, господин.
Если гневный взрыв хозяина и напугал Хиссалдома, кариец очень хорошо это скрывал.
– Мне следовало бы хорошенько высечь его… чтобы выяснить, жив ли он еще, – проворчал Химилкон, когда раб не торопясь ушел на склад. – И что же вы собираетесь покупать на Востоке, о мои повелители, и что возьмете с собой для продажи?
– Ну, очевидно, когда мы туда попадем, мы будем искать, где бы купить пурпурную краску, которую делают в финикийских городах, – сказал Менедем.
Химилкон кивнул, мотнув головой вверх-вниз, как это делали варвары. Он давно жил на Родосе, но все еще редко выказывал согласие по-эллински – просто наклонив голову.
– Да, конечно. Краска довольно часто попадает на Запад, поэтому вы уже знаете кое-что о ее качестве и сможете найти именно то, что нужно. А что еще?
– Бальзам, – ответил Соклей. – Мы купили немного в Книде у двух финикийских купцов и хорошо на нем заработали… лучше, чем я ожидал. Если бы мы смогли приобрести бальзам без посредников, мы бы получили еще больше.
Не успел Химилкон ответить, как вышел раб, неся на деревянном подносе чаши с вином и оливковым маслом, чаши для питья и ячменные хлебцы.
– Просто поставь это и уходи, – велел Химилкон. – Я не хочу, чтобы ты болтался тут и подслушивал.
– Подожди, – сказал Соклей. – Можем мы сперва получить воду, чтобы разбавить вино?
– Давай принеси, – приказал рабу финикиец, но потом грустно засмеялся. – Никогда не мог понять, зачем вы, эллины, разбавляете вино. Это ведь лишает вас половины удовольствия! Вы что, обматываете член тряпкой, прежде чем войти в женщину?
– Один из Семи Мудрецов сказал: «Ничто сверх меры», – ответил Соклей. – Мы считаем злоупотреблением пить неразбавленное вино – слишком велика вероятность, что это приведет к пьянству и безумию.
Широкие плечи Химилкона поднялись и опустились.
– Мне это кажется глупым… Но не важно.
Финикиец выпил свое вино неразбавленным, не скрывая удовольствия. Облизнул губы и вернулся к беседе:
– Ты говорил о бальзаме, мой повелитель.
Соклей, жевавший хлебец, ответил с набитым ртом:
– Да, так и есть.
– Тебе нужен самый лучший бальзам, из Энгеди? – спросил Химилкон.
И Соклей, и Менедем кивнули.
– Напрямую вы его не получите, – ответил Химилкон. – Да, вы не достанете его в Финикии. Энгеди лежит далеко от побережья, в двенадцати или пятнадцати парсангах от моря… Или, как сказали бы вы… дайте прикинуть… о, где-то в трехстах стадиях.
– Но разве эти земли – не Финикия? – удивился Менедем.
– Нет, нет, нет, – покачал головой Химилкон. – Все финикийские города лежат на побережье. А там, в глубине материка, – страна иудеев. А иудеи, друзья мои, – избранный народ.
Менедем бросил на Соклея быстрый взгляд, недоумевая, как какой-либо народ, за исключением эллинов, может быть избранным. Соклей был с ним согласен, но не хотел говорить такое перед Химилконом. Вместо этого он сказал:
– Я мало знаю об иудеях, почтеннейший. Расскажи мне о них еще что-нибудь.
– Это глупые люди. Упрямые люди. От них можно ожидать примерно того же, что и от невежественных горцев из захолустья.
Химилкон презрительно фыркнул, налил себе еще вина и потряс головой.
– А еще они немного сумасшедшие – даже не немного, – когда дело касается их религии. Вам обязательно нужно это знать, если вы решитесь отправиться в земли иудеев.
– В каком смысле сумасшедшие? – уточнил Соклей. – Если я отправлюсь в их страну, они захотят, чтобы я выполнял их религиозные обряды?
– Нет, нет, нет, – снова ответил финикиец и засмеялся. – Однако они могут не пожелать вообще иметь с тобой дело из-за того, что ты не выполняешь их религиозные обряды. Видишь ли, они боятся ритуально оскверниться, если будут общаться с иноверцем. Иудеи очень вспыльчивы, когда дело касается такого рода вещей.
– Похоже, они не лучше египтян, – заметил Менедем.
– Куда хуже, – ответил Химилкон. – Они поклоняются своему богу и утверждают, что все остальные боги – ненастоящие.
– Что? Зевс – ненастоящий? – Менедем разразился хохотом. – О мой дорогой, это, наверное, шутка!
– Не для иудеев, – ответил Химилкон. – Для них это вовсе не шутка!
– В подобной логике есть несомненный изъян, – заметил Соклей. – Если их бог – единственный настоящий бог, тогда почему ему поклоняются всего лишь в одном маленьком племени, о котором никто не слышал, и больше нигде во всем огромном мире?
Химилкон снова пожал плечами.
– Что ж, мой дорогой, если тебе все-таки удалось найти общий язык с теми странными людьми, полагаю, ты не задавал им такого вопроса, – сказал финикийцу Менедем. – В противном случае ты недолго бы имел с ними дело. Если иудеи похожи на египтян, они должны быть чрезвычайно обидчивы, когда речь идет об их религии, и им наверняка совершенно плевать на логику.
Хоть Соклею и не нравился такой оборот дела, рассуждения его двоюродного брата имели смысл.
– Мы обязательно запомним, – пообещал Соклей и снова повернулся к Химилкону. – Что еще ты можешь рассказать мне об иудеях?
– Они люди честные… Этого у них не отнять, – ответил финикиец. – Может, их бог и кажется всем остальным глупым, но они относятся к нему очень серьезно.
– А каков из себя иудейский бог? – заинтересовался Соклей. – Они сделали богом крокодила, бабуина, кошку или шакала, как поступают египтяне?
– Нет, мой повелитель, ничего подобного. – Химилкон снова потряс головой. – Поверишь ли, но их бог вообще ни на что не похож. Он просто существует… Полагаю, иудеи подразумевают, что он существует повсюду одновременно. – Финикиец рассмеялся над нелепостью такой идеи.
Рассмеялся и Менедем, чьи представления о религии всегда были консервативны. Но Соклей задумчиво поджал губы. Со времен Сократа философам не нравились боги, описанные в «Илиаде»: похотливые, вздорные, часто глупые или трусливые – предводители шайки разбойников и даже хуже. Осторожно, шаг за шагом, мыслящие люди нащупывали путь к чему-то, что очень походило на бога, который уже имелся у иудеев. Может, в конце концов, иудеи были не так уж глупы.
«Как бы мне это выяснить?» – подумал Соклей и спросил Химилкона:
– Кто-нибудь из них говорит по-эллински?
– Некоторые, может, и говорят. – Но, судя по выражению лица Химилкона, он в этом сомневался. – Только лучше бы тебе подучить арамейский. Я мог бы сам тебя учить, если хочешь. И не взял бы за это много.
Теперь Соклей явно засомневался. Его любознательность никогда не простиралась так далеко, чтобы ему хотелось учить иностранные языки.
– Не знаю… посмотрим, – ответил он.
– Да, с вами, с эллинами, всегда так, – заметил Химилкон. – Вы хотите, чтобы остальные говорили на вашем языке, но сами не любите учить чужие. Это все прекрасно в Элладе, мой друг, но помимо Эллады существуют и другие страны. Конечно, есть и еще вариант: вы можете нанять в одном из финикийских городов говорящего по-эллински переводчика, но это обойдется куда дороже, чем научиться самому.
Финикиец привел неплохой аргумент: это заставит Соклея задуматься о том, чтобы самому овладеть арамейским. Посмотрим, – повторил он уже другим тоном. Химилкон снова поклонился. – Знай, что я к твоим услугам, мой повелитель.
* * *
Когда они вышли из дома финикийца, Менедем спросил:
– Ты и вправду хочешь научиться этому «вар-вар-варвар»?
Соклей покачал головой.
– Не имею ни малейшего желания. Но не хочу и полагаться на переводчика. – Он вздохнул. – Там видно будет.
* * *
Менедем чувствовал себя в андроне как в ловушке. В кои-то веки это не было связано с Бавкидой: она оставалась наверху, в женских комнатах. Но друг Филодема Ксанф был до того скучен, что, подобно горгоне Медузе, умел доводить людей до полного окаменения.
– Мой внук начинает учить алфавит, – рассказывал он сегодня. – Смышленый малыш – похож на мать моей жены. Мой тесть любит бобы больше всех прочих известных мне людей, кроме, может быть, моего двоюродного прадедушки. «Дай мне бобовую похлебку – и я буду счастлив», – бывало, говаривал мой двоюродный прадедушка. Он дожил почти до восьмидесяти, хотя под конец совсем согнулся и ослеп.
