Текст книги "Северный богатырь. Живой мертвец
(Романы)"

Автор книги: Андрей Зарин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)

XI
С новой надеждой

С Семеном Павловичем Брыковым сделалась нервная горячка. Полковой лекарь пустил ему кровь и поставил пиявки, но он метался, бредил и кричал в беспамятстве.

Полковник Авдеев, пыхтя и краснея, говорил:

– Вот оказия! Но я не могу его держать у себя в лазарете. Его нет, он выключен!

Ввиду этого больного перевезли в его квартиру.

– Батюшка, – в тот же день вопил и плакал старик Сидор, прибежав к Ермолину и упав ему в ноги, – пособи барину моему! Вместе вы хлеб-соль водили!

– Что такое? Что с барином? – всполошился добрый адъютант.

– Да что! Из полка его, голубчика, без чувствия всякого привезли. Горячка, слышь. А у нас в доме-то и положить некуда. Да это еще полбеды. Был братец евонный, Митрий Власьевич, кричит: «Все мое!» – из дома гонит. Говорит – барин-то наш мертвый! Хоть ты заступись, родимый!

– Как? – возмутился Ермолин. – Гонит из дома? Ах, он, негодяй! Постой, я сейчас! – и он, поспешно одевшись, пошел к Брыкову, кипя благородным негодованием.

Все офицеры знали историю двух братьев, догадывались о завистливой злобе Дмитрия, видели, что он без зазрения совести завладевает имуществом брата, но никто из них не мог бы допустить такую злобную жестокость, которую проявил Дмитрий Брыков.

– У себя твой барин? – входя в квартиру последнего, спросил Ермолин у Еремея, который с самого приезда из усадьбы водворился в прихожей нового барина.

– У себя, – лениво поднимаясь, ответил тот.

– Доложи, что капитан Ермолин!

Еремей ушел, и почти тотчас из комнаты выбежал Брыков, протягивая пришедшему обе руки.

– Что ж это ты с докладами? – радушно заговорил он. – Ты всегда для меня гость дорогой! Иди! Сейчас пунш устроим!..

Но Ермолин не подал ему руки и холодно ответил:

– Вы уже в отставке и мы – не товарищи.

Дмитрий Власьевич удивленно отшатнулся.

– Я пришел сказать, – продолжал Ермолин, – что ваш брат болен, что ему нужен покой, уход! Можете ли вы оставить его в покое или нет?

Брыков вспыхнул, потом побледнел и резко произнес:

– Я не знаю, о ком вы говорите. Мой брат умер.

– Вы знаете, что это только на бумаге.

– Мне это все равно, и я никому не советую вмешиваться не в свое дело!

Ермолин не выдержал.

– Тогда вы, сударь, негодяй! – вскрикнул он. – Если вам угодно драться, я жду ваших секундантов!

Недобрый огонь блеснул в глазах Брыкова, но он только желчно засмеялся:

– Ха-ха-ха! Мне драться! С вами? Вот потеха! Вы глупите и все! – и с этими словами он быстро скрылся за дверями.

Ермолин в бешенстве потряс кулаком, а затем, выходя на двор, сказал Сидору:

– Я возьму к себе твоего барина!

Старый дворецкий всхлипнул и сказал с чувством:

– Пошли вам Бог всего хорошего!

Ермолин в тот же вечер перевез к себе несчастного Семена Павловича и поместил в одной из комнат. Старый Сидор не захотел расстаться с барином.

– Пусть тот разбойник волоком тащит меня – не пойду! Умру лучше!

– Не бойся, старик, – говорили ему заходившие офицеры, – мы не дадим тебя в обиду.

Семен Павлович возбуждал общее сочувствие. Каждый день то тот, то другой офицер заходили справляться о его здоровье и вместе с этим выразить свое презрение к его корыстному брату.

А тот не терял времени. С помощью Воронова и подкупа он уже совершил ввод во владение и с ликующим видом путешествовал по Москве. Старый приказный Федулов принимал его снова с раскрытыми объятиями и шептался с ним целыми часами.

– Сделаю! – говорил он. – Разве она посмеет выйти из послушания? Прокляну!..

При этих словах Дмитрий, как ни был жесток, вздрагивал. Он все же любил Машу, и ему хотелось жениться на ней без грубого насилия.

– Подождем! – отвечал он старику. – Мы лучше так сделаем. Вы с нею в Брыково переезжайте. Пройдет полгода, год, и она сама уломается!

– Можно и так, – соглашался старик, но все же по целым дням мучил бедную Машу. – Твой Семен умер, – твердил он ей, – возьми ты себе это в толк!

– Не возьму, – тихо, но настойчиво отвечала Маша, – я видела его, люблю его, он – мой жених!

– Дура! Он – покойник!

– Живой-то?

– Да, живой покойник! У нас царская воля – закон, матушка, вот что! Ежели царь говорит: «Ты умер», значит, так и есть!

– Здесь ошибка! Он к царю пойдет!

– Тьфу! Пущай идет! А ты пойдешь за Дмитрия!

– Никогда. Лучше смерть!..

Маша страдала невыносимо. Она знала теперь все: знала, что ее жених по бумагам считается мертвым, что он ограблен братом и что он действительно борется со смертью.

– Марфа! – со слезами говорила она старухе-няньке, – что я за несчастная! Что будет со мною!

– А что, голубка, не возьму я в толк, – шамкала нянька. – Мучает тебя барин-то, а ты плюнь. Вот как сокол твой выздоровеет, так и свадебку справим! Я сегодня у Иверской молилась.

– Ах, няня, ведь он – мертвый.

– Как мертвый? С нами крестная сила! Убережет Господь, выздоровеет!

Маша не могла говорить с нею и оставалась одна со своим горем. Только раз, улучив час времени, она успела сбегать к Ермолину и взглянуть на своего жениха.

– Не робейте, – утешал ее славный Ермолин, – он поправится. А там мы его в Питер снарядим. Да царя доберется и авось правду сыщет!

– Дай Господь! – набожно произнесла Маша.

У нее осталось одно утешение – молитва. И она молилась за здоровье своего жениха и за успех дела, молилась за его и за свое счастье.

Сильный и молодой организм Семена Павловича победил болезнь. На девятый день он пришел в себя и стал медленно поправляться.

Прошло еще две недели – и Брыков мог уже, не боясь волнений, говорить о своих делах.

– У тебя одно средство, – с жаром сказал ему Ермолин, – ехать в Петербург, увидать царя и молить его.

– И в Сибирь?..

– Брось. Ведь это говорят больше. Поверь, что ему доступны и участие, и сожаление. Я слыхал, что он даже не сердится, если его ошибку укажут. Да и потом, – прибавил он, – ей-Богу, Сибирь даже лучше, чем твое теперешнее положение. Ну, что ты теперь? А? Мертвец, да и только! Смотри, твой милый братец уже завладел твоим добром! У тебя ни имени, ни прав. Ты жить не можешь!.. А кроме того и твоя невеста!

Семен Павлович не выдержал.

– Ты прав! Я еду! Только, – и он грустно улыбнулся, – на что я поеду?

– Об этом не хлопочи! – сказал Ермолин, – мы все тебе собрали на дорогу денег, а в Питере ты прямо у Башилова остановишься. Он уж уехал.

Брыков с благодарностью пожал руку Ермолину.

– Брось, – сказал тот, – это даже не услуга. Мы ведь знаем, что твое дело выигрышное, и попируем у тебя на свадьбе.

После этого разговора к Семену Павловичу вернулась энергия. Его здоровье крепло с каждым днем, и через два месяца он уже стал собираться в дорогу.

– Надо все-таки, чтобы твой братец ничего не знал о наших планах, – сказал ему Ермолин. – Ведь он просто убийц подослать может.

– Да, он отравлял меня, но ему не удалось, – ответил Семен Павлович.

– Тьфу, гадина!.. – плюнул Ермолин и, побеседовав еще немного, ушел.

– Сидор, – сказал Брыков в тот же вечер, – сделай мне доброе дело. Проберись сегодня к Марии Сергеевне. Скажи, что барин, мол, едут и вас повидать желают.

Старик только кивнул головой и тотчас взялся за картуз. Через час он вернулся и сказал:

– Ввечеру будут… как стемнеет.

– Я уйду на это время, – сказал Ермолин.

Семен Павлович благодарно пожал ему руку и с нетерпением стал ждать вечерних сумерек.

XII
Последнее свидание. Отъезд

Старая Марфа кряхтела и ворчала, с трудом поспевая за Машей, которая спешно шла на последнее свиданье со своим несчастным женихом.

– Ох, грехи, грехи, – говорила старуха, – и виданное ли дело, чтобы девка сама к жениху шла! Ах, ты, Господи! Коли сам узнает, что будет мне, старой? У, бесстыдница! Воротись! Право слово, воротись! Ведь срамота!

– Нянюшка, миленькая, – молящим голосом уговаривала ее Маша, – в последях ведь, золотая моя! Уедет он! Одна я останусь. Сама знаешь, что теперь за жизнь у нас.

– Ну, ну, – смягчилась старая нянька. – Бог даст, царь помилует да еще наградит. Нешто правды-то нет на свете? Есть, ласточка моя, есть! Знаешь ли ты дорогу-то?

Маша улыбнулась сквозь слезы и проговорила:

– Я у него была раз… когда он болен был.

Они прошли две улочки, и Маша вскрикнув ускорила шаги.

– Вот и дом их! Вот и Сидор стоит!

– Постой, постой, коза! Нешто догоню я тебя?

– Он! – воскликнула в это мгновение Маша и быстро побежала по пустынной улице.

Семен Павлович вышел на крылечко поджидать Машу и, увидев ее, не выдержал и сам и побежал ей навстречу. Они сошлись и схватились за руки. Маша чуть не бросилась ему на грудь, но старый дворецкий да Марфа стесняли ее. Поэтому она лишь крепко сжала руки Семена Павловича и тихо сказала:

– Как изменился ты!

Он ответил ей нежным пожатием, сказал: «И ты похудела, Маша. Пойдем!» – и рука об руку они вошли в дом.

Маша едва переступила порог горницы, как тотчас порывисто обняла Брыкова и крепко прижалась к нему.

– Милый, хороший! – страстно проговорила она, – как я люблю тебя! Как я страдала!

Он крепко поцеловал ее и, посадив на диван, сел рядом с нею и взял в свои ее руки.

– А я? – ответил он, – и тогда, и теперь! Ну, будет, – перебил он себя и заговорил: – Я еду, Маша! Завтра уеду и хотел обо всем сговориться с тобою. Прежде всего, – его голос дрогнул, – я тебя, Маша, не связываю. Я попал в несчастье, но ты… ты свободна!..

– Сеня, – с горечью ответила девушка, – да разве я не люблю тебя?! Нет, нет, – порывисто произнесла она, – пока ты вправду не умер, я – твоя! Лучше в монастырь, чем за другого!.. – и она тяжело перевела дух и улыбнулась сквозь слезы.

Семен Павлович страстно обнял ее, и его лицо повеселело.

– Ну, теперь, – сказал он, – мне ничего не страшно. Не за себя я хлопотать поеду, а за наше счастье. – Он встал, прошелся по горнице, сел и снова сказал: – Ну, так поговорим теперь о деле. Мучают тебя?

– Очень! Отец грозит проклятием, а он все ездит с подарками и… – Маша вздрогнула, – все руки целует…

– Гадина! – воскликнул Семен Павлович.

– Они хотят меня в Брыково везти и там будут мучить!

Брыков тяжело перевел дух.

Маша тихо взяла его за руку и промолвила:

– Но ты не бойся! Я – сильная! Я не поддамся им! А если уж очень худо будет, то убегу… к тебе!..

Брыков молча кивнул головой.

– Что они могут сделать? – продолжала Маша. – Только приставать! Я отмолчусь от них. Жечь? Убить? Ведь этого не сделают.

Брыков тяжело перевел дух.

– Да, да, понятно, – заговорил он, – но как тяжело мне, Маша, оставлять здесь тебя, одну!.. Пиши мне! У меня здесь лучшие друзья. Вот хоть Ермолин. Я скажу ему, и через него у нас будут сношения. Все ему пиши, а он перешлет. И еще вот что: если тебе станет очень плохо, беги к нему. Он тебя ко мне переправит. Не бойся его!..

Маша кивала головой на его слова и не могла сдерживать слезы, неудержимо катившиеся из ее глаз. Ах, то ли она ожидала от судьбы! И вот чем заменила действительность ее светлые грезы!

Семен Павлович тихо обнял ее и нежно заговорил:

– Маша! Сердце мое, не плачь! Не надрывай души! Мне так тяжко, так тяжко!

– Прости, милый, но я… но мне… – и она неудержимо разрыдалась.

Брыков торопливо подал ей воды и стал нежно утешать ее.

Эх, перемелется и мука будет! Они еще молоды. Счастье все впереди, перед ними. Не может быть, чтобы долго могла удержаться такая нелепость, какая случилась с ним. Царь и умен, и добр, и справедлив; правда выйдет наружу и они еще посмеются.

– Не плачь, Маша! Не плачь, мое сердце! Смотри, пройдет два-три года, и мы сами посмеемся над этой историей.

Девушка понемногу успокоилась и улыбнулась жениху. Он снова обнял ее, она прижалась щекой к его щеке, и они начали опять говорить о своих чувствах. Время летело, и они не замечали его. Свечка оплыла и едва мерцала под огромным нагаром, за дверями нетерпеливо ворчала Марфа; но молодые люди ничего не замечали и говорили без умолку, пока наконец Марфа сердито не окликнула своей питомицы. Тогда они очнулись как ото сна.

Наступило расставание. Они обнимались, клялись друг другу и обнимались снова.

– Я провожу тебя! – сказал Семен Павлович.

– Проводи!

Он прошел с нею по всем пустынным улицам и наконец расстался.

Маша заплакала, и Марфа не могла утешить ее, а Семен Павлович шел назад, не замечая дороги, и думал: что ждет его, ее? Ему всюду грозит опасность, и его брат, его враг, дремать не станет! Увидать царя! Но еще, пока доберешься до царя, всего натерпишься… А с Машей? Брыкову представлялись картины той нравственной пытки, которая ожидала ее. Постоянные попреки отца. О, он знает, что это за старик. Ему бы только деньги и деньги. Про него весь приход рассказывает ужасные вещи. Разве у него есть сердце, разве он – отец для дочери? Она для него – ценность, и он не стеснится продать ее. И потом ухаживанья этого негодяя!..

Несчастный Брыков схватился за голову.

Когда он вернулся, Ермолин был уже дома.

– Что это ты какой? – сказал он. – Стыдно тебе. Крепись!

– Какой я?

– Да краше в гроб кладут.

– Я уже и похоронен, – усмехнулся Брыков.

– На бумаге. Но назло всем живи! Виделся?

– Да! Машу хотят увезти в усадьбу и уже там мучить. Вот что, брат, я сказал, чтобы она через тебя писала.

– Ну, понятно!

– И потом вот еще: если ей станет очень тяжко, она прибежит к тебе. Ты укроешь ее, а потом ко мне, в Питер, если я там буду.

– Ладно! Ну, а теперь я говорить буду! – сказал Ермолин. – Вот, во-первых, тебе тысяча рублей! – и он поставил на стол шкатулку. – Брось, не благодари. Это – дело товарищеское. Надо будет, еще дадим! Это раз. А потом: ведь ты – мертвец по бумагам и тебе, пожалуй, и подорожной не дадут. Так вот, – и он положил на стол бумагу, – ты – мой дворовый. Не сердись, братец! У меня один художник есть, так это – его подорожная.

– Не думал я в крепостных числиться, ну да ничего не поделаешь тут! Спасибо тебе! – и Семен Павлович крепко поцеловался с Ермолиным.

На другое утро он выехал на почтовых вместе с неразлучным Сидором.

– Пусть меня в беглых считают, – решительно сказал Сидор, – авось Митрий Власьевич не погонится!

Их провожала целая кавалькада офицеров.

– Стой! – крикнул Ермолин, когда выехали за заставу. – Здесь отвальную устроим!

Семен Павлович вышел из коляски, офицеры спешились, и на лужайке, у дороги, появились вина и закуски.

– Пей, Сеня! – говорили бывшие его товарищи, чокаясь с ним. – Дай Бог тебе удачи!.. Ворочайся, да за свадьбу!.. Насоли своему братцу!

Брыков был растроган этим общим сочувствием.

– Спасибо, друзья! – отвечал он со слезами в голосе и обнялся с каждым.

Уже солнце поднялось на полдень, когда друзья допили последнее вино, и Брыков снова сел в коляску.

– Ну, давай Бог удачи! Пиши! Кланяйся Башилову! – раздавались возгласы.

– Эй, вы, соколы! – закричал подвыпивший ямщик, и кони рванулись с места.

Офицеры еще постояли на дороге, махая шапками вслед уносившейся коляске, а потом сели на коней и медленно вернулись в Москву, говоря о Брыкове и о риске его предприятия.

XIII
В пути

Быстро промчался Семен Павлович до первой станции, но уже тут начались его мытарства. Увидев быстро несущуюся тройку, и ямщики, и смотритель вышли взглянуть на седока. Смотритель почтительно помог выйти Брыкову из его коляски.

– Лошадей! – сказал тот, идя в станционную комнату.

– Мигом! – ответил смотритель, юркий господин с длинным носом и хитрым, пронырливым взглядом. – Не прикажете ли чайку, пока запрягают? – спросил он вкрадчиво. – Может, и скушать что? У меня-с кухня!

– Чаю дайте! – сказал Брыков.

– А покамест позвольте подорожную, сударь…

Брыков подал. Смотритель бегло прочел ее и сразу переменил свой тон. Он даже обозлился на себя. Думал – барин и вдруг: дворовый дворянина Ермолина, художник Петр Степанов! Он презрительно оглядел Брыкова и скрылся.

Прошло полчаса, час ожидания, и Семен Павлович наконец потерял терпение.

– Эй! – закричал он, выходя из комнаты – Где смотритель? Что же чай? Где же лошади?

– Ты очень не шуми тут, – спокойно ответил ему смотритель, вдруг появляясь из соседней каморки, – самовара нет и чая не будет, а что до лошадей, так еще обождать надо. Вот обратный вернется и поедешь!

Брыков вспыхнул и поднял руку для удара.

– С кем говоришь ты! – воскликнул он.

– С дворовым! – грубо ответил смотритель и, зорко осмотрев Брыкова, прибавил: – А может, и того хуже!

Семен Павлович невольно отшатнулся и замолчал.

– Ты уж оставь их, батюшка, – шепнул ему Сидор, – смотри, еще в беду попадешь.

Брыков смущенный вернулся в комнату и решил терпеливо ждать.

Смотритель в злобной радости заставил его прождать часов шесть и наконец отпустил, предварительно ворча:

– Всякая челядь еще командовать хочет! Жирно будет!

И так было почти на каждой станции. Едва смотритель заглядывал в подорожную, как тотчас менял свое обращение.

Это несказанно мучило Брыкова, воспитанного в тогдашних традициях богатого дворянства. Сколько раз он расправлялся с этим народом нагайкой, и вдруг они с презрением шельмуют его, как крепостного.

Но случалось, что иной смотритель, пораженный несоответствием его манер и замашек с подорожной и еще более отношением к нему Сидора, начинал чинить ему допрос, расспрашивая его о господах, прошлом и его надобностях в Петербурге.

Это бывало еще мучительнее для Брыкова. Он не раз попался бы или затеял бы шумную историю, если бы не его старый слуга, который искусно выручал его из этих неприятностей. Он сам вступал в беседу со «следователем» и ловко отвечал на его вопросы, а по дороге обыкновенно наставлял Брыкова.

– Нетто так можно? – говорил он с укором. – Теперь, чем к Питеру ближе, тем все опасливей, а вы ишь так и рвете. А вдруг иной скажет: «Сем-ка я к исправнику! Какой-такой дворовый?»

– И лучше! Я просто глупость сделал, что так поехал.

– A-то как иначе? Мертвецом?

– Мертвецом!

– Да нас тогда в кандалы закуют, вот что. Нетто кто поверит, что это вы и есть мертвец-то! И-их, батюшка! Говорите вы неподобное. Нет, уж вы, батюшка, смиритесь!

И Семен Павлович смирялся, дожидаясь на станциях иногда целыми днями потому только, что смотритель боялся приезда более важных лиц, чем простой дворовый, и удерживал для них лошадей.

Нередко случалось, что на глазах Брыкова разбирали все тройки. Какой-нибудь помещик, купец, не говоря уже о военных, – все получали лошадей раньше его. Он злился, бессильно сжимал кулаки и… поневоле терпел.

На одной из станций, уже переехав Тверь, Брыков дожидался лошадей, как вдруг к конторе лихо подкатила тройка, и из тележки быстро выскочил высокий, смуглый, красивый офицер.

– Лошадей! – отрывисто приказал он.

Смотритель поклонился чуть не до земли и развел руками.

– Не велите казнить, ваше благородие, ни одной лошадки свободной нет. Все в разгоне!

Офицер ответил обычное ругательство и вошел в комнату. Увидев Брыкова, он окинул его быстрым взглядом и, видимо довольный осмотром, поклонился ему.

Брыков, зная по опыту, как опасны для него теперь знакомства, ответил учтиво, но холодно и поднялся выйти из горницы, как вдруг офицер сказал ему мягким голосом:

– А позвольте узнать, сударь, не служили ли вы в Москве в военной службе?

Семен Павлович вздрогнул, но тотчас оправился.

– Изволите ошибаться, – ответил он, – я – дворовый человек дворянина Ермолина!

Офицер изумленно взглянул и смущенно произнес: «Никогда не поверил бы!», а потом позвал к себе слуг, двух коренастых малороссов, и велел им подать себе на стол закуску и самовар. Те быстро исполнили его приказания. Офицер сел за стол и с открытым лицом обратился к Брыкову.

– Не откажись, милый человек, разделить со мною хлеб-соль! – сказал он, – хоть ты и дворовый, но сдается мне, что что-то не так это! Ну, да мне все равно, – быстро произнес он, заметя смущение Брыкова, – я только ради компании! Милости просим!

Семену Павловичу нельзя было отказаться, и он сел с офицером. Что-то знакомое показалось ему в чертах последнего, но он не мог припомнить, где и когда видел его.

Офицер радушно угостил его, и вскоре между ними завязалась непринужденная беседа. Брыков боялся говорить о себе и больше говорил о Ермолине, как о своем господине, и о драгунском полке, а офицер рассказывал ему, как был в Киеве, видел родной дом, ездил по своим имениям. Брыков чувствовал, что этот офицер представлял собою какое-то влиятельное лицо.

– Тройка заложена! – доложил смотритель спустя добрых три часа.

Офицер встал, протянул Брыкову руку и смеясь сказал:

– Теперь меня не обманете! Вы – барин, а не дворовый! Ну, да мне ваших тайн не надо!..

Брыков смутился и что-то невнятно пробормотал.

– Ну, ну, – ответил офицер, – всего доброго! В Петербурге, может быть, свидимся! – и, кивнув Брыкову, он вышел из горницы.

– Кто это? – спросил Семен Павлович, когда тройка отъехала.

Смотритель, пожав плечами, ответил:

– Офицер! Полковник Грузинов.

– Грузинов! – воскликнул Брыков и с досадой хлопнул себя по лбу.

Грузинов! Этот фаворит императора, который неразлучен с ним, который спит в одной спальне с ним! И как он не узнал раньше его имени. Был такой случай, и он упустил его!

– Ах, Сидор, Сидор, – сказал он, когда они поехали дальше, – ты шепнул бы мне только!

– А я почем знал-то? Офицер, офицер и есть. Мало ли их я перевидал! А тужить вам, сударь, нечего. Приедете в Питер, и к нему!

– Ну, там он совсем иным будет, чем в дороге.

От станции Валдай уже начал чувствоваться Петербург. Смотрители станций все были до крайности нервно напряжены. Из Петербурга то и дело встречались быстро несшиеся фельдъегерские тройки. Лошади все в пене распластывались от бега; легкий тарантас метался из стороны в сторону и в нем полуприподнявшись находился лихой фельдъегерь, который должен был так мчаться с каким-нибудь царским приказом, может, неделю, другую и немедля вернуться назад. Случалось по дороге встречать и крытые повозки с солдатами на облучке. Брыков бледнел, видя их. Он знал, что везут обреченных на ссылку, обреченных иногда за пустое слово, за неловкий шаг.

«Вдруг и меня так?» – мелькало у него в уме, и он дрожал от страха.

– Колпино! А там Петербург! – сказал однажды Сидор. – Ну, помоги Господи! – и он широко перекрестился.

Семен Павлович невольно последовал его примеру.

Последний перегон. Три станции – и он будет в столице хлопотать о своей участи. Кони мчались, а он лежал откинувшись в коляске и шептал про себя молитвы. Петербург был уже в десяти верстах.