Текст книги "Северный богатырь. Живой мертвец
(Романы)"

Автор книги: Андрей Зарин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц)

XXV
За пленницей

– Ну, вот мы и приехали! – радостно воскликнул Савелов, когда на горизонте показалась зеленая крыша приземистого монастырского здания. – Ехали, ехали. Я думал, и конца не будет!

– Еще с добрый час езды, – ответил Багреев. – Навались, ребятушки! – сказал он мужикам, везшим их на широком баркасе.

– А ну-ка, Кузя, понавались! – крикнул рослый мужик, а затем, поплевав на руки, упер длинный шест в дно быстрой реки и побежал по узкому борту баркаса.

Другие рабочие бежали тоже, и баркас плавно двигался по быстрому Волхову, обрамленному с обеих сторон густым лесом теперь темных бесшумных деревьев.

– Теперь скоро и замерзать Волхову, – сказал Багреев старшему мужику.

– Никогда этого не будет! С тех пор как Новгород наш воли лишили и утопили вечевой колокол, никогда ему не замерзнуть. Бежит волна, омывает колокол, а как какая беда ежели, он должен звонить и мы – его слышать. А ежели вода замерзнет, как услышим?

Багреев улыбнулся и обратился к Савелову.

– Тебе, кажется, охота прямо на берег прыгнуть?

– А то как же! – ответил Савелов. – Ты пойми, радость-то у меня какая! Ведь встретились, разминулись и как в воду, а теперь вдруг и ее нашел, и знаю, что она любит, и, может быть, еще до полудня увижу ее, мою голубицу! Сердце-то словно выскочить хочет. Вот ей-Богу!..

Багреев сочувственно кивнул ему и глубоко вздохнул. С совсем иными чувствами ехал он исполнять чужую прихоть.

– Чаль! Чаль к пристани! Э-эй! – стал вдруг орать рыжий мужик, и рабочие суетливо забегали по баркасу.

На убогой пристани, представлявшей простой деревянный настил, засуетились люди. Закинули веревку; баркас потянули теперь за нее с берега веревкой, и он грузно подходил к пристани, на которой уже толпился народ, с любопытством глядя на двух военных, державших в поводу рослых коней. Наконец он ударился о настил и его причалили багром. Мужики достали широкие доски и положили их с борта на настил пристани.

Багреев заплатил рыжему мужику условленную плату и осторожно повел своего коня на берег. Савелов пошел за ним.

Из собравшейся толпы вышел степенный мужчина в поддевке из синего сукна и, низко поклонившись им, сказал:

– Не обессудьте, честные бояре! Может, вы из государева войска едете? Может, что про государеву войну слышали?

– Верно, почтенный, – ответил Багреев, – от царева войска едем. А про дела скажу вам, – и он громким, торжественным голосом произнес: – Сего года, октября одиннадцатого, царь наш Петр Алексеевич со своими войсками взял после жестокого боя шведскую крепость Нотебург, а четырнадцатого вошел в нее и назвал ее Шлиссельбургом! Многие лета государю! Виват!

Общий восторг овладел толпой.

– Многие лета! Виват! Слава государю! – раздались радостные клики, и шапки тучей полетели в воздух. – В храм Божий!.. Помолимся!.. С нами Бог!

– Не знаю, как величать вас, бояре, – заговорил тот же купец, – дозвольте вас на радостный пир позвать!

– Некогда, добрый человек, – ответил Багреев, – мы прямо к воеводе. Укажи дорогу!

Багреев и Савелов сели на коней и тронулись. Толпа окружила их тесным кольцом и, громко крича, провожала к воеводе.

– Что за шум? – сказал последний, прислушиваясь из своих хором к доносящемуся гулу.

– Батюшка! – вбежал к нему испуганный холоп, – народ бежит и кричит, до тебя царских послов ведут. Слышь, город у шведов взяли!

– Давай кафтан, дурень! Где моя горлатная шапка?

Воевода засуетился и едва успел выбежать к себе на крыльцо, как Багреев с Савеловым уже входили во двор, а за ними с криками валила толпа. Воевода, несмотря на тучность, мигом сбежал с крыльца и уже хотел опуститься на колени, как Багреев поспешил сказать ему:

– От боярина Шереметева!

– А! – вздохнув произнес воевода и, приняв важную осанку, сказал: – Милости прошу! Не обессудьте!

– Угощения, воевода! Давай пива и браги! – кричали голоса.

– Я вас! Эй, вы, – закричал воевода челяди, – гони их взашей! С чего расшумелись?

Багреев остановился и объяснил ему причину волнения.

– С нами Бог, – набожно перекрестился воевода, – истинная радость! Наше угощение по обычаю сделать. Эй, позвать ко мне дьяка! Милости прошу, дорогие гости! – и он, взяв под локоть бравых офицеров, стал подниматься на крыльцо.

В сенях стоял ключник, держа на подносе серебряные стопы с медом.

– Не обессудьте! С дорожки! – предложил гостям воевода.

Багреев и Савелов взяли стопы.

– Во здравие царя! – сказал Багреев.

– Виват! – подхватил Савелов, и они отпили.

– Тебе, воевода, во здравие! – сказал снова Багреев, и они допили свои стопы, а воевода им низко кланялся.

– Стопы дорогим гостям в горенку снеси, – сказал он ключнику и повел гостей в трапезную.

– Что же это ты без хозяйки, что ли? – спросил Багреев.

– Холостой, батюшка!

– И бабы нет?

– Баба есть, да не моя. Боярин, как в поход шел, поручил мне свою девку, да наказал беречь, как глаз. Так я ее в светелке держу и никуда не пускаю… даже гулять. Вишь, полонянка она. А все же дюже красивая девка!

«Ах, басурман! – Багреев сжал кулаки, – он ее, бедную, как в остроге держал!»

– Боярин меня за нею прислал, – резко сказал он, – вот послание! Сейчас ее выпусти и сюда приведи!

Воевода смутился, беря сверток.

– Сейчас, господин мой! Подожди только, дьяк придет. Я-то сам в грамоте не силен. Эй, что же Кузьмич не идет!

– Иду, иду! Кх… кх… – раздался сиплый голос, и в горницу вкатился дьяк и отвесил тотчас низкие поклоны Багрееву и Савелову.

– На, чти! – ткнул ему воевода бумагу.

Дьяк тотчас развернул письмо и сипло прочел:

– «Новгородскому воеводе, Ферапонту Бельскому, от боярина Шереметева наказ. Мариенбургскую полонянку поручику Багрееву сдать в целости и оказать всякое пособие для отправки оной. А крепость Нотебург взята и названа Шлиссельбургом. О том ведать».

– Так! – сказал воевода. – Ну, дьяк! Пошли бирючей о том по городу кричать; на завтра надо пироги печь и брагу выкатить. Богу помолимся и выпьем за славную победу! Иди! А полонянку немедля доставлю, – сказал он Багрееву и вперевалку пошел за двери.

– Ах, он, старый пес! – с негодованием сказал Багреев. – Нате, как в остроге держал! Чай, исхудала, бедная?

– А мне идти? – сказал Савелов.

– Подожди! Куда пойдешь? Надо же его поспрошать, – остановил его Багреев.

В это время вошли слуги, с ключником во главе, и торопливо стали устанавливать стол всякими яствами и питиями. Пришел воевода и, низко кланяясь, пригласил гостей за трапезу.

– А полонянка?

Воевода лукаво прищурился.

– И она будет. Подожди, господин! Сперва выпьем по чарке! – и он хлопнул три раза в ладоши.

В то же мгновение распахнулась дверь, и в горницу вошла шереметевская пленница. Багреев взглянул на нее, вспыхнул, как маков цвет, и просветлел от радости. В горницу вошла в дорогом сарафане высокая, стройная русская красавица – не тощая немка, а именно русская девушка, белая, румяная, высокая, полная, с толстой русой косой, с ярко блестящими черными очами. Она внесла широкий поднос, накрытый чистым полотенцем, с тремя кубками меда и поясно поклонилась гостям, причем из-за ее алых губ сверкнули ослепительной белизны зубы.

– Вот и твоя красавица! – весело сказал воевода. – Поднеси им! – обратился он к пленнице.

– Кушайте во здравие! – чистейшим русским языком сказала девушка.

– По обычаю! – сказал Багреев, восторженно взглянув на нее, и, осушив кубок, звонко поцеловал девушку.

– И я! – весело сказал Савелов и сделал то же.

Девушка весело засмеялась.

– А теперь по-новому, воевода, – сказал Багреев, – дозволь ей с нами сидеть.

– Твоя воля! – ответил воевода. – Садись, что ли!

Девушка отставила поднос и свободно опустилась на лавку.

Багреев смотрел на нее восторженным взглядом.

«И откуда такая уродилась?» – думал он, замирая от счастья.

А шереметевская полонянка грациозными движениями брала кушанья, ела и запивала их сладким медом.

– Откуда ты наш язык знаешь? – спросил ее Багреев, придвигаясь к ней.

– Я? Да я его и раньше знала, а тут, как пошла к вашим, и того лучше, а у воеводы от его холопов и совсем узнала, – ответила она и улыбаясь обнажила белые зубы.

Багреев придвинулся еще ближе.

– А знаешь, для чего я сюда из далекой Ингрии приехал?

– Откуда мне знать! – потупилась девушка.

– За тобой!

Она взглянула на Багреева исподлобья, вспыхнула и улыбнулась. У Багреева дрогнуло сердце.

– Только я повезу тебя к Меншикову, в холодный Нотебург, к коменданту. Тебя ему Шереметев подарил.

Лицо девушки побледнело.

Багреев придвинулся еще ближе.

– Не любо?

– Мне что же… воля не моя… я ведь – пленница…

А тем временем Савелов пил с воеводой и наконец, собравшись с духом, спросил:

– А не знаешь ли ты, Ферапонт Лукич, где тут купец Пряхов живет, где дом его?

Воевода даже поперхнулся.

«Неужели Агафошка успел нажаловаться?» – мелькнуло у него в уме, и он откашлявшись сипло ответил:

– Пряхов? А не знаю, мил человек. Много у меня купцов-то.

– Да он, слышь, богатый, да к тому же недавно из Спасского приехал.

– Не помню. Хоть убей! А тебе на что?

Савелов замялся.

– Так… сын его в воспе… так просил…

«Врешь! Узнал что-то», – решил осторожный воевода и снова повторил:

– Не помню. Поспрошай на базаре. Там-от всех знают.

Савелов уныло вздохнул, выпил еще стопу и поднялся.

– Не суди. Мне по делу!

– Пусти, пусти его! – весело сказал воеводе Багреев, – под ним земля горит!

– С Богом! – ответил воевода. – Ночевать-то ко мне приходи. И ужин будет, и постель!

Савелов торопливо вышел от воеводы и пешим направился на базар разузнавать, где находится дом купца Пряхова.

Едва он ушел, как Багреев обратился к воеводе:

– Завтра утром, воевода, приготовь крытый возок, тройку коней и кучера. Завтра же уедем! Да и Марту снаряди.

– Полонянку?

– Да, ее Мартой зовут. А ты и не знал?

– И невдомек, – ответил воевода.

Девушка засмеялась.

– Я-то сама все Катею величаюсь. Нравится мне имя это очень!

– Катя так Катя! – весело сказал Багреев. – Мне ты по-всякому люба. Так приготовь, воевода! А теперь, Катя, укладываться и собираться пойдем, а я сосну… устал с дороги-то.

– А приятель твой?

Багреев махнул рукой.

– Его оставь. Он здесь свою зазнобу ищет. Может, у тебя и не одну ночь переночует. Береги его!

– Помилуй, – сказал воевода, – царского слугу-то? Да сделай такую милость! Я всегда…

– Ну, ну! Где горница-то?

Воевода хлопнул в ладоши и сказал прибежавшему холопу:

– Проводи!

Марта ушла к себе. Воевода, едва ушел Багреев, распоясался и вперевалку пошел в свою опочивальню, тревожно думая о Савелове и его расспросах.

Багреев, опьяненный вином и любовью, лег на мягкий ковер, покрывавший широкую лавку, и тотчас заснул, но и во сне ему все время грезилась шереметевская пленница, с которой он в тесной кибитке проведет не одни сутки. Да, будь деньги, купил бы он ее у Шереметева и зажил бы с ней в своем московском доме. Эх, беда, нет их! Не судьба, знать.

Уже было темно, когда Багреев проснулся и в темноте услышал подавленные вздохи.

– Кто тут? – спросил он тревожно.

– Я! – послышался в ответ печальный голос Савелова.

– Что с тобой? Это ты? Нашел?

– Нет! – и Савелов вздохнул снова.

Багреев сел.

– Расскажи.

– И рассказывать нечего, – ответил Савелов, – не нашел, и все! Дьяволы какие-то! – проговорил он со злобой.

– Да кто и что?

– Что? Вышел это я на базаре прямо, как воевода сказал. «Где купец Пряхов живет?» – спрашиваю. Ну, правда, этого купца все знают. Сейчас какой-то парнишка мне дорогу указал. Пришел я к дому. Что твой острог: забор высоченный, ворота – что в крепости, а людей никого. Звал я, звал; стучал я, стучал – только собаки лают. Наконец вышел какой-то парень. «Тебе что?» Я ему так и так: приехал с войны, послал меня сюда Яков Пряхов, хочу купца повидать. «Никого, – говорит, – тут нет! Иди!» – и хлопнул калитку. Так я и ушел. Пошел я опять на базар. Там купец… знаешь, что нас встретил. Я его: где да что купец Пряхов? Он говорит: «Знаю купца!» – даже назвал его – Василий Агафонович. И знает, что приехал из Спасского, а теперь равно сгинул. Торговлей его приказчик Грудкин занимается. «А Грудкин где?» – «Должно быть, – говорит, – у Пряхова на дому». Я – туда. Стучал, стучал. Опять этот дурень вылез. «Чего?» Я ему: «Грудкина давай!» – «Нет Грудкина!» – «А когда бывает?» – «Как случится!» – «А куда уехал?» – «Мне не сказывал!» – и опять хлоп калитку и вся. Веришь ли, я даже утопиться хотел. Ей-Богу! Что же это? И здесь, и нет! Я не могу…

– Подожди, Антоша, – заговорил Багреев, – мы от воеводы толка добьемся: заставим его искать – вот и все! Ты только не разводи с ним бобов, а прямо за бороду!

– Грудкина стеречь буду и того за бороду! – решительно сказал Савелов. – Я уж так не уеду.

– Время есть! – подтвердил Багреев и, встав с лавки, вышиб огня, зажег светец, потом закурил трубку и опять сел на лавку.

Савелов лежал, сбросив тяжелые сапоги.

– А ты?

– А я завтра уеду, – ответил Багреев и густо покраснел.

Но Савелов не заметил его смущения и, сокрушаясь своей неудаче, повторял:

– Нет, так уж не уеду… разыщу этого Пряхова. И скажи на милость, чего он прячется? А?

– Если бы я был с казной… – сказал Багреев, – то выкупил бы ее.

– Кого? Ты найди сперва этого Пряхова.

Багреев удивленно взглянул на Савелова и громко захохотал:

– Ты про Ерему, а я про Фому! Пойдем лучше к воеводе ужинать!

XXVI
Недоступное

– Нет, ты уж постой на службе, – сказал на другое утро воевода Багрееву, видя, что тот уже собрался в путь.

– Возок-то готов? – нетерпеливо спросил поручик.

– Возок-то готов и все, что нужно, уложено: и снедь всякая, и шубы, и сапоги, ежели холодно будет.

– А Катя… Екатерина?

– И она готова. Только ей что? Она – еретичка. А без тебя невозможно. Уж сделай милость! Вот и приятель твой тоже, – и воевода низко поклонился.

Багреев поморщился, Ему хотелось скорее уехать, скорее остаться вдвоем с девушкой, но в то же время он понимал, что не может не быть на торжественной службе, устроенной воеводой. Он согласился, и воевода, потребовав возок, повез и его, и Савелова в Софийский собор.

Народ валом валил на площадь и радостно шумел, зная про уготовленное угощение. Звон колоколов мешался с говором – и Багреев чувствовал праздничное настроение.

«Воистину ведь радость, – думал он, – воевода это хорошо делает. Беспременно доложу про то Меншикову».

Савелов тоже развеселился.

В храме их поставили на красные места, и торжественность службы, после долгого времени походной жизни, тоже отрадно подействовала на Багреева.

Наконец служба окончилась. На площади раздались исступленные крики.

– Ну, теперь еду! – решительно сказал Багреев.

– Не смею держать, – произнес воевода.

– А друг твой ужо с нами выпьет во здравие царя! – заговорили кругом Багреева.

Он вернулся и стал торопить отъездом.

Просторная бричка на широких полозьях, так как кругом уже выпал снег, была вся почти заполнена плетенками, лукошками, сулеями и мягкой рухлядью, среди которой были и шуба, и просто медвежья шкура. Багреев с довольным видом улыбнулся. Таковы были обычаи того времени, что всякий чуть выдающийся человек получал от низшего подарки и не считал этого для себя унижением.

– Ну, ведите Катерину! – весело приказал он холопам и смущенно покраснел, взглянув на Савелова.

Но тот и не заметил смущения друга, весь занятый своими думами о потерянной невесте.

Екатерина сошла, закутанная в пуховый платок, в легкой телогрейке.

– Садись! – ответил Багреев, помогая ей сесть в возок. – Хорошо ли тебе?

– Как царице! – смеясь ответила Екатерина.

Багреев обернулся к Савелову и крепко обнял его.

– Ну, пошли тебе Бог! – сказал он. – В марте увидимся.

– Ежели не найду ее… – глухо заговорил Савелов и вдруг заплакал, а затем добавил: – Теперь мне еще тяжелее будет!

– Ну, полно! Как не найтись? Не иголка! – сказал растроганный Багреев и, еще раз поцеловав Савелова, влез в бричку и крикнул: – Пошел!

– Господи Иисусе Христе! Ну-у! – произнес возница и замахнулся на коней.

Бричка помчалась. Конь Багреева, привязанный к облучку за повод, быстро двигал ногами, фыркая и прядя ушами.

Багреев склонился к Екатерине и спросил ее:

– Тепло тебе? Ловко сидеть?

Она молча кивнула и прижалась к его плечу плечом.

– А как я рад! – воскликнул Багреев, вспыхнув.

– Чему? – тихо спросила Екатерина.

– Да тому, что с тобой еду! Хоть неделю, да вместе. Я ведь тебя как увидел, так полюбил, – произнес он, задыхаясь, и спросил: – А я, скажи, люб тебе? А?

Она склонила голову и, отвернув лицо, тихо ответила:

– Что говорить-то… ну, люб!

– Люб, люб! – воскликнул Багреев и, крепко обняв ее, стал осыпать поцелуями ее раскрасневшееся лицо.

Пленница отворачивалась, но потом сама обняла его и стала отвечать на его поцелуи.

А бричка летела по гладкой пелене пушистого снега. Холодный ветер врывался к путникам, но они не видели снега, не чувствовали холода, и им казалось, что вокруг цветет молодая весна. Держась за руки, они стали говорить.

Сначала говорила Екатерина. Она рассказала, как служила у пастора Глюка в Мариенбурге, как ходила за его детьми и за его больной женой.

– Потом послышались тревожные слухи, что идут русские войска. Меня один драгун любил. «Выходи, – говорит, – за меня замуж, я тебя отсюда далеко увезу». Я боялась, а пастор тоже говорит: «Выходи!» Я уже было совсем собралась. Вдруг ваши войска! Наши все перепугались. Пушки палят. Ух!.. – Она вздрогнула. – Только ночью вдруг пастор будит меня и говорит: «Одевай детей! Бежим!» Я говорю: «Куда?» – «К русским!» Я вскочила и начала детей обряжать. Потом мы осторожно вышли. Сторожа спят. Мы за город, да бегом, прямо к лагерю! Часовые: «Куда?» – а пастор говорит: «Ведите к начальнику!» Холодно, мы почти не одеты, дрожим. Нас повели и прямо в палатку самого генерала… к Шереметеву. Пастор ему в ноги и дает евангелие. Ну, он нас всех обласкал, пастора в Москву отправил, а меня у себя оставил. Тоска! Он еще мне ласку всякую делает, а я от него! Офицеры – те тоже: кто щипнет, кто поцелует, а я плачу, как одна, но на людях смеюсь. А потом тебя увидела и сразу ты полюбился мне! – окончила она.

Багреев опять стал целовать ее, а потом рассказывать про свою любовь и свои мученья.

– А вот теперь, – с горечью окончил он свою несвязную речь, – должен я тебя Меншикову везти. Мне разве это легко?

– Не горюй, – тихо шепнула ему Екатерина, – я, кроме тебя, никого любить не буду!..

Багреев опять обнял ее.

Так они ехали по снежной равнине, не замечая ни пути, ни времени. На привалах Багреев вынимал всякую снедь и угощал Екатерину, как свою госпожу. Ночью он расстилал медвежью шкуру, сам примащивался между сулеями, а ее укладывал и накрывал шубою.

Однажды утром он вдруг в мелком перелеске и в далекой глади снежной равнины узнал знакомые места. Сердце его сжалось. Возок летел. Багреев выглянул и в полутьме увидел суровые очертания недавно взятой крепости.

– Приехали! – сказал он Екатерине упавшим голосом.

Она тоже примолкла.

В тяжелом молчании они ехали часа два.

Потом Екатерина словно очнулась и сказала, старясь казаться веселой:

– Ну, полно кручиниться! Поцелуемся на прощанье!

Багреев обнял ее и замер в поцелуе.

– Прямо ехать? – спросил возница.

Багреев очнулся.

– Что спрашиваешь, – грубо крикнул он, – не по небу, чай!

Возок спустился с крутого берега и быстро поехал через замерзшую Неву.

Ветер, холодный и резкий, врывался в кибитку и бросал в седоков сухой, крепкий снег.

– Стой! Кто идет? Откуда? – послышался оклик, и Багреев сразу понял, что его счастье окончилось.

Он вышел из кибитки, и часовой у ворот тотчас вытянулся перед ним.

– По поручению коменданта! – сказал Багреев, – открой!

Часовой дернул шнурок. Загремели засовы, и ворота медленно распахнулись.

– Поезжай за мною! – приказал Багреев вознице и пошел впереди к комендантскому дому.

Словно чувствуя, что это к нему, Меншиков выбежал на крыльцо и, увидев Багреева, радостно воскликнул:

– Привез?

– Привез! – угрюмо ответил поручик.

– Где же она? В повозке? – и быстро, как мальчик, Меншиков сбежал с крыльца и устремился к бричке.

Багреев отвернулся.

XXVII
Нечистый свел

Савелов долго смотрел вслед уезжавшему другу, а когда возок исчез из его глаз, то тяжело вздохнул и почувствовал себя совсем осиротевшим.

– Ну, ну, не кручинься, добрый молодец! – участливо заговорил воевода, хлопая Савелова по плечу, – друг твой уехал, а мы с тобою поедем на пирование. В губной избе, чай, уже все собрались.

Савелов обратился к воеводе и, сжав его руку, порывисто проговорил:

– Не томи меня, Ферапонт Лукич! Ведомо тебе, где купец Пряхов! Укажи мне его! Мне его повидать во как надо! – и он указал на горло.

Воевода смущенно потупился, но тотчас оправился и, как прежде, развел руками.

– Не знаю! Ей-ей, не знаю! Дьяка спрашивал – и тот не знает! Да и откуда знать! На поклон он ко мне приехал, челом ударил, подарил как следует и – все! Живи себе! Мне что? – простодушно объяснял воевода. – А ведь у него дела торговые. Может, назад в Ингрию отъехал, может – в Москву, а может – за море.

– Зимой-то?

– Уж это я не могу сказать. Там, слышь, земля теплая и льда ни-ни! Ну, да что тебе этот купчишка дался? Едем на пирование! – и воевода почти насильно усадил Савелова в возок и велел ехать в губную избу.

Последняя была от его дома в каких-либо двухстах саженях, но ехать даже на такое краткое расстояние было в обычае, и, чем знатнее был боярин, тем ему невозможнее было идти хотя два шага пешком.

Народное гулянье уже началось. Со всех сторон слышались крики, и то тут, то там затевались драки. Мальчишки с гиканьем сновали между старшими, старшие ругались, пели и хохотали; появились скоморохи, уже изображавшие, как русские шведа бьют и в полон берут, города рушат и немчуру заушать.

Воевода остановился на крыльце губной избы и с умилением глядел на пьяную потеху. А в избе тоже уже слышались пьяные голоса.

– Гляди, как радуемся! – сказал воевода Савелову, – потом царю доложи!

– Ладно, – безучастно произнес Савелов, почти не видя буйного веселья и не слыша громких криков.

Все его мысли были поглощены только одной мыслью: «Где Катя и как найти ее?» Сердцем чуял он, что она тут, где-то недалеко, и что воевода отлично знает, где купец Пряхов, и что во всем этом есть какая-то тайна, но как проникнуть в нее?

– Идем, что ли? – толкнул воевода Савелова.

«Там поспрошаю», – подумал молодой человек и пошел следом за воеводою.

Пир начался. За длинным столом сидели государевы слуги, земские и купцы, во главе с губным старостой. Увидев воеводу, все радостно закричали, а губной староста тотчас очистил место подле себя.

– Сюда, сюда, Ферапонт Лукич! Без тебя еще здравицы не пили! – густым басом сказал он, махая рукою. – А тебе, господин, любое место! – прибавил он, оборотясь к Савелову.

Несколько человек закричали ему:

– Сюда пожалуй! Ко мне!

Савелов опустился на лавку меж двух бородачей, и ему тотчас поднесли кубок с травником.

– Выкушай!

Слуги понесли миски с супами, и пирование началось снова.

– За царя нашего батюшку, Петра Алексеевича! – то и дело слышался возглас, и тогда все вставали, выпивая свои кубки и стопки, а затем опрокидывали их над головами в знак того, что все выпито.

Кругом стоял гул. Кто-то запел.

– Расскажи нам, господин, как вы шведский острог брали? – обратился к Савелову его сосед.

Тот стал рассказывать. Несколько человек придвинулись к нему ближе; сидевшие напротив перегнулись. Они слушали рассказ, как теперь в деревенской избе слушают рассказ о войне бывалого человека, и не могли сдержать свои возгласы:

– Крепкий острог! Ишь ты: «Выпусти жен!» Ловко им государь ответил! Наш боярин Голицын – орел! Вот страхи-то! Ишь ты, коротки?..

Савелов догадался вспомнить Пряхова.

– Да, лестницы коротки! – продолжал он рассказ – Да на наше счастье объявился Яков Пряхов, сын вашего купца; говорит: «Вязать лестницы по две!»

– Ловко! Ай да Яша! То-то отец рад!

– А где отец-то? – сказал кто-то.

– И рад не будет! Он – старовер!..

– Ну, а дальше-то?

Савелов, жадно прислушивавшийся к разговору, снова начал свой рассказ.

Когда он окончил, все громко рассмеялись царскому слову.

– Ишь ты как загнул! Труден был орешек, да ин раскусили. Виват! С нами Бог! За царя!

И началась снова попойка.

Савелов обратился к своему соседу с расспросами о Пряхове.

– Как же!.. Пряхова, Василия Агафоновича! И даже очень хорошо знаем! – ответил сосед.

– Где же он?

Сосед покачал головой.

– А это объяснить не могу. Был здесь, приехав из Спасского, и опять сгинул. Слышь, – шепотом сказал он Савелову, – воевода его по оговору в застенок брал. Его поспроси!

– Воевода говорит: не знаю!

Сосед пожал плечами.

– И мы, милостивец, не знаем. Приказчик его, Грудкин, бывает и торг ведет, а про хозяина молчит. Может, убег Василий Агафонович, – еще тише добавил он.

– За здравие царя-батюшки! – завопил чуть не в двадцать раз губной староста, хотел подняться и не мог.

Савелов выпил свою чару и осторожно вышел из-за стола. Пир делался все шумнее.

Воевода кричал:

– Я – Бельский! Наш род от Всеволода Большое Гнездо, а ты – кто? Смерд?

– Я – смерд? – рычал губной староста.

Поднялся общий крик.

Савелов вышел из избы, сразу же очутился на шумной площади и, слегка покачиваясь от выпитого, пошел среди пьяного, шумливого народа. Одна дума занимала все его мысли, и он сам не понял, как очутился в кабаке за длинным столом, с чаркой в руке, с круглой сулеей перед носом.

Кругом люди неистовствовали. Свистел гудок, пели скверные песни, скоморохи играли в чехарду и один другому загибал салазки, а какие-то разгульные бабы звонким голосом выкрикивали: «лен-коноплю». Вдруг подле Савелова очутился безобразный, грязный оборванец с рыжей, лохматой головою и гнусливым голосом сказал:

– Не откажи убогому в доброй чарке!

– Пей! – ответил Савелов.

Рыжий не заставил повторять предложение и жадно придвинул к себе сулею.

– Пирожка бы подового…

– Спроси! – не глядя на него, ответил Савелов и продолжал сидеть, опустив голову на облокоченную руку, и все думал, каким путем повидать Пряхова.

– Прости на слове, господин, – вкрадчиво заговорил оборванец, – я твое горе знаю и ему пособить могу.

Савелов с удивлением оглянулся.

– Ты? – и потом сказал: – Какое мое горе, дурак?

– Может, обмолвился я не тем словом, – снова загнусил оборванец, – а ведомо мне, что ты купца Пряхова ищешь, а где тот купец таится, мне тоже ведомо.

Савелов вздрогнул и повернулся к оборванцу так стремительно, что тот даже откачнулся.

– Где? Сказывай! На тебе рубль серебра! Еще дам… Где?

Оборванец оторопел, но все же успел схватить монету и быстро сунул ее в одну из дыр своих лохмотьев. Потом он придвинулся ближе к Савелову и спросил:

– А сколько дашь? Дашь десять рублей?

– Дам! – быстро ответил Савелов.

Оборванец радостно рассмеялся.

– Вот люблю! Настоящий господин! Я тебе ножки поцелую, не то что Пряхова доставлю. Его разом! Чик – и он! Агафошка тебе услужит! Да я… тебе!

– Где же он? Как найти его?

– Тсс!.. – сказал прищуриваясь Агафошка, – его так-то голыми руками никак нельзя. Его с воинами надоть, с солдатами! Во!..

Савелов оторопел.

– Что ты брешешь?

– Брешет собака, господин мой, а Агафошка человечьей речью разговаривает, – произнес он наставительно.

– Суди сам, – и, придвинувшись, Агафошка стал говорить Савелову шепотом, – Пряхов-то старовером был. Как его сын к царю пошел на службу, так он и смирился… вот! А староверы про то дознали, сманили его со всем семейством к себе в скит и заперли! Грудкин-то, его приказчик, – всему коновод. Хочет в купцы выйти!..

Савелов сразу протрезвел и впился горящим взором в подлое лицо Агафошки.

– Ну, ну!

– Он через меня воеводе жаловался, а те воеводу купили. Воевода мне горячих всыпал, и вся недолга, а про него словно и не слыхал.

«Так вот она, тайна!» – подумал Савелов и ударил кулаком по столу, а затем вскочил и, как безумный, бросился из кабака.

– Денежки мои! – закричал целовальник.

– Небось, не пропадут! – крикнул ему Агафошка и бросился вслед за Савеловым. Он едва догнал последнего и ухватил за рукав. – Куда ты, господин?

– К нему… к воеводе! Я ему всю бороду выдеру! Царю донесу! Он ему спасибо не скажет! Я ему!..

Перепуганный Агафошка загородил ему дорогу.

– Что ты! Что ты! – заговорил он, – и купца не выручишь, и дело испортишь. Воевода шепнет, а староверы-то этого Пряхова еще дальше повезут и всех…

– Что же делать? – растерянно спросил Савелов, которого отрезвили слова Агафошки: ведь, правда, этот воевода все может сделать, если уж за деньги продал человека.

– А ты вот что! – Агафошка приблизил свое лицо к Савелову и, дыша на него водкой, стал говорить: – Спроси у воеводы солдат. Скажи, что крамолу сыскал, а что и где – не сказывай! Я тебе дорогу укажу, и мы скит весь заберем, и Пряхова освободим. Вот! А там воевода чеши бороду потом!

Савелов кивнул головою. Его лицо просветлело. Он не только возьмет свою Катю, но явится для нее и ее отца спасителем! Погоди же, корыстный воевода! Будет тебе!

– Ладно, – сказал он, – так и сделаю! Сколько солдат?

– Да ежели полсорока…

– Двадцать? Будет двадцать! Жди меня завтра вечером в кабаке. Я с солдатами приду!

– Там, господин, ты за вино не заплатил.

– За вино? Заплати ты! На!

Савелов дал Агафошке деньги и тихо побрел к дому воеводы, радуясь счастливому случаю, вдруг пришедшему ему на помощь.

А оборванец вприпрыжку бежал назад к кабаку и бормотал:

«Молодец, Агафошка! Теперь и за Пряхова получишь, и за скит, и воеводе взгреют спину! Не потакай ворам! Поди, выпей, Агафошка, за чужие денежки!.. Гуляй, душа!»