Текст книги "Северный богатырь. Живой мертвец
(Романы)"

Автор книги: Андрей Зарин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 24 страниц)

XIII
Штурм

Залпы загремели, каленые ядра огненными зигзагами чертили темное небо, и зрелище с баркасов на эту перестрелку было волшебное.

Савелов, как и всякий влюбленный, несмотря на близкую битву, был настроен поэтически, и теперь, сидя на корме баркаса и смотря вверх в черную бездну, по которой красными змеями с шипением и свистом пролетали каленые ядра, думал все о той же Кате. Быть может, она и тут недалеко где-нибудь, и до нее доносится грохот выстрелов, а она не думает, что он близко. А, может быть, она далеко-далеко и уже давно забыла о нем и думать. Что девушке поцелуй? И ему хотелось в этом бою забыться и умереть.

Выстрелы гремели. По команде передовых баркасы вдруг остановились и, выстроившись полукругом, стояли неподвижно почти перед самой крепостью, стены и башни которой в темноте осенней ночи чернели огромными силуэтами, иногда вдруг озаряемыми линией огня.

– Чего же стали? – зашептались в лодке солдаты.

– Ждем сигнала, – ответил Савелов. – Не бросайте весел! Тогда сразу наляжем и… на штурм!

Говоря это, он задрожал от волнения и крепко сжал рукой эфес сабли.

Наступило безмолвие.

А залпы грохотали по-прежнему.

На баркасе братьев Матусовых, кажется, волновались больше всех других, Яков же поражал всех жаждою боя. Он порывисто дышал, его ноздри раздувались, от него веяло мощью, и сидевшие с ним пятнадцать человек словно электризовались подле него.

– Вздуем их? – спросил Якова Семен Матусов.

– Ох, я один на стену пойду! – жадно ответил Яков.

– А за что ты их так не любишь?

– А кто их любит? Спроси у любого: и у нашего, и у финна, и у карела! Ишь, они, дескать – господа, а мы – сволочь! Да! У нас вот взяли Ермилу Дерюгина за то, что их майору не поклонился, да палками забили. А вот как был у нас Ливенталь… Меня чуть за него не повесили, да я убег! Да!

Яков дышал, как был на работе, сжимал кулаки, и глаза его горели.

– Здорово! Ха-ха-ха! – засмеялся Семен Матусов.

– С таким молодцом мы что с ротою! – подхватил Степан.

– Пожар! – вдруг крикнули на соседнем баркасе.

Канонада сразу смолкла. В крепости Нотебург показалось красное зарево; оно стало расти и расти и поднялось высоко с черной шапкой черного дыма.

– Наши ядра зажгли! – крикнул Фатеев.

– Виват-ат! – донеслось до них с русского берега.

А следом за этим возгласом внезапно наступившую тишину нарушили три зловещих залпа, каждый из пяти мортир.

– Бум… бум… бу-ум, – прогудело в тишине.

– Вперед! – раздались команды.

Сидевшие на веслах сразу легли на них, баркасы двинулись, стройным рядом понеслись к берегу, а затем неслышно врезались в песчаный берег.

– Бери на причал! Двое у баркаса, лестницы вперед! Стрелять не надо! Марш! – раздалась в тишине команда, заглушаемая треском пожара в крепости.

Это было в воскресенье одиннадцатого октября 1702 года, в половине четвертого утра.

Тьма начала редеть, и в серой полумгле, озаренной заревом пожара, отряд Матусовых увидел в полутораста саженях высокие, толстые стены и башни крепости с толстыми короткими пушками.

Под стенами шел широкий ров.

– Стойте! Здесь левее пробита брешь, надо в нее лезть. Потихоньку вперед! – остановил всех Фатеев и, приняв общую команду, повел всех колоннами.

У Якова на плечах висела лестница, в руке он сжимал тяжелый тесак.

Они быстро опустились в ров, перешли по грязи и выбежали к стенам крепости. Но там их уже ждали. Лентой огня опоясалась стена, раздался оглушительный залп над самыми головами осаждающих и следом за ним стоны и крики.

– Вперед! – заревели озлобленные Матусовы и рванулись к самой стене. – Лезь!

Яков поставил лестницу и один, как безумный, полез по ней вверх. За ним поспешили другие. Яков взобрался наверх и зарычал от ярости. Лестница больше, чем на сажень, не доходила до гребня стены.

«Бум! Бум! Бум!» – грохотали пушки, а между их залпами слышался треск ружейной пальбы, и русские падали с лестниц, покрывая землю трупами.

– Назад! – закричал испуганный, раненый Фатеев.

Он видел, что атака отбита, и жалел людей.

– Помощь! Помощь! – закричал Савелов.

Матусовы оглянулись.

– Вот так фортеция! Здорово!

– Теперь наша возьмет! – раздались голоса.

На ста баркасах плыла подмога – вторая партия охотников из десяти полков, под командой Голицына. Он стоял впереди и махал шпагой.

– Теперь будет им жара! – засмеялся Савелов.

Фатеев наскоро перевязал раненую голову и снова стал в ряды.

Баркасы подчалили. Солдаты с криками бежали к крепости, сыпавшей теперь ядрами и картечью. С высокими стенами, вооруженными пушками, с массой солдат, она казалась неприступной, и, в сравнении с ее громадой, люди, копошившиеся внизу, казались карликами.

– Вперед! – закричал майор Карпов своим преображенцам.

Они рванулись и затем остановились. Их любимый начальник взмахнул руками и упал навзничь, пронизанный картечью.

– Бросьте меня! Вперед! – крикнул он, поднимаясь на руках.

– Вперед! – закричал сержант.

Солдаты бросились. Один из них подхватил майора и на сильных плечах бегом донес его до баркасов.

– Побереги командира! – сказал он дежурному, кладя майора на землю, а сам побежал назад, где бой дошел до безумного ожесточения.

Как тигры в клетке, метались русские у подножия стены. Лестницы были коротки даже для бреши.

– Семушка! – закричал Степан Матусов.

– Степушка! – отозвался Семен.

– Бежим к воротам! Взломаем их!

– К воротам, к воротам! – раздались голоса.

Часть охотников столпилась у ворот, тяжелых, обитых железом, и били в них, кто чем: бревнами, каменьями и в ярости эфесами тесаков. А на них сыпались кирпичи, бревна, ядра и картечь, вырывая жертву за жертвой.

С другой стороны солдаты на коротких лестницах старались добраться до гребня стен и лезли друг на друга по плечам, но брошенное бревно сразу валило всю вереницу людей, и они поднимались, избитые, окровавленные, но лишь с тем, чтобы лезть на те же стены.

Это была героическая осада!

Князь Голицын, измученный, остервенелый, в бессилии опустился на землю и отирал пот с лица.

Кругом раздавались крики и стоны, даже не заглушаемые ревом орудий, и все, окутанное пороховым дымом, казалось кровавым кошмаром. Яков с головой, разбитой кирпичом, с окровавленным лицом остановился подле Голицына, не подозревая в нем главного начальника.

– Что? Утомился? – ласково спросил его Голицын.

– Ничего! – ответил с досадой Яков. – А только злость!

– На что?

– Да как же! Известно, все одурели, – горячо заговорил Яков, – а начальство может, да не видит. Я кричу, а меня кто послушает!

– В чем дело-то? – спросил уже хмурясь Голицын.

– Да в том, что лестницы коротки, – ответил Яков, – а коли их связать по две, так в самый раз подойдут. Да где! – и он махнул в отчаянии рукой, – и эти-то поломают!

Голицына словно подбросило. Он вскочил на ноги и обнял Якова.

– Озолочу тебя! Эй, вы! Труби отбой! Бей отбой! – закричал он барабанщику и трубачу и побежал к осаждающим.

Раздались звуки труб и барабанов. Солдаты с недоумением и досадой опускали оружие.

Яков стоял и смеялся, сознавая, что его поняли и оценили.

И вдруг по всем рядам пронесся радостный возглас, и все засуетились.

Шведы в недоумении примолкли.

– Отчего они вдруг отступили? – спросил изумленный комендант.

– Теперь не отступят, – мрачно ответил стоявший подле него бомбардир. – Возьмут нас!

– Но зачем они остановились?

– Они вяжут лестницы! – испуганно объявил офицер, подбегая к коменданту. – Теперь достанут!

– Надо сдаться! – сказал старший офицер.

– Мы защищались девять часов, – нахмурился комендант, – будем защищаться еще двадцать девять! Пли!

Раздался залп, а следом за ним громче залпа раздался воодушевленный крик русских!

– Впору! Как есть! Полезай! Виват!

Связанные по две и по три лестницы достигали теперь до бреши и даже до гребней стен.

– Лезь!

Солдаты полезли. Шведы бросились защищать стены. Бой превратился в ад.

Голицын торопил вязать лестницы, командовал над бьющими ворота, ободрял уставших.

Вдруг к нему протиснулся царский денщик.

– Государь приказал отступать, – сказал он, – чего даром людей терять!

– Государь? – закричал Голицын, заглушая крики и грохот. – Скажи государю, что мы теперь не его, а Божьи! Эй! – крикнул он еще громче, – бегите к баркасам, обрубите причалы и оттолкните лодки. Отступления не будет!

Денщик захохотал в нервном волнении.

– Пусти меня в бой! – сказал он.

– Иди! Ребята, вот еще лестница! Лезьте! Еще немного! Ну, ну! Виват!

XIV
Взятие Нотебурга

Тринадцать часов длился невероятный по ярости бой. Гладкие, высокие стены, на гребне которых десятки пушек сыплют картечь и ядра, тысячи осажденных бросают кирпичи, камни, льют горячую смолу, и осаждающие, которые поодиночке влезают наверх стены и бьются врукопашную.

Яков три раза был на стене и три раза его сбрасывали вниз, но каждый раз он успевал сползать почти без царапины и с новой яростью лез наверх.

Матусовы колотили в ворота огромным бревном, и гул их ударов заглушал иногда выстрелы. Их лица были исцарапаны, но они дружно и яростно уже четыре часа делали свое дело, сменяя третье бревно.

К ним на подмогу подходили то одни, то другие. Сам Голицын несколько раз подходил к ним и говорил:

– Молодцы, господа сержанты! С вашей силой всякие ворота расколются.

– Рады стараться! – отвечали Матусовы и снова поощряли друг друга: – Бей, Семушка! Навались, Степушка! Раз, два!

А на них бросали кирпичи, камни и суковатые поленья.

– Ой! – вдруг вскрикнул Степан и, выпустив бревно, пошатнулся.

Семен бросил бревно и охватил брата своими могучими руками.

– Степушка, что с тобою?

– Ой, убили! – простонал Степан и грузно повис на руках брата.

Семен стал белее савана. Он напряг всю силу, поднял брата и чуть не бегом отнес его к берегу реки, где и положил на сырой песок. Опытный в бою, он тотчас расстегнул брату мундир, снял шапку и стал осматривать его. Вся грудь и плечо Степана представляли черную, как сажа, поверхность. Плечо вздулось, и правая рука висела бессильно.

Семен вспомнил, что, перед тем, как крикнул его брат, на них с глухим шумом упал огромный камень.

– Степушка, очнись! – заговорил он, дрожа от волнения. – Погоди, я воды дам! – и он, зачерпнув каской воды, брызнул на лицо брата.

Степан открыл глаза, и слабая улыбка двинула его губы.

– Скажи слово, Степушка, – нагнувшись к нему, прошептал Семен.

– У-ми-ра-ю. По-це-луй, – чуть двигая губами, ответил Степан.

– Не хочу! – вдруг закричал Семен, вздрогнув и поняв весь ужас слов брата. – И я с тобою! Отчего тебе умирать? Камень? Камень – пустяки! Помнишь, как я под коня попал, голову разбил и ничего. А ты – камень! Я не буду жить без тебя! Степушка, – умоляюще проговорил он, – подержись! Я увезу тебя, там лекарь, он вылечит. Степушка! – и он встряхнул брата, увидев его опять неподвижного, с закрытыми глазами.

Степан вдруг поднялся на локоте, кровь хлынула у него изо рта, он захрипел и откинулся навзничь.

Семен нагнулся над ним и застыл с широко открытыми от ужаса глазами. Он ничего не понимал, ничего не слышал. Его вдруг охватила немая тишина мертвого покоя.

А пушки грохотали, нанося смерть и увечья, гремел таран, за который взялись другие солдаты, раздавались крики, стоны, и остервенелые солдаты лезли на стены, падали и снова лезли.

Голицын чувствовал, как падают силы осаждающих, и, боясь отступления, велел от берега отгонять прибиваемые течением баркасы.

– Мы в Божьих руках, – говорил он, – или возьмем фортецию, или умрем. Назад дороги нам нет! Не на чем!

И оробевшие на миг воины снова бросились под стены.

Уже надвигался вечер.

– Государь, – сказал Меншиков царю, – нужна помога, пусти меня!

Царь нервно передернул плечами.

– Сколько молодцов гибнет! Надо было зимы ждать!

– Зимы? – воскликнул Шереметев. – До зимы мы всю Неву пройдем! Статочно ли из-за такой фортеции до зимы стоять!

– А солдат не жаль?

– От болезней хуже бы перемерли.

– Я пойду, государь, – повторил Меншиков.

Петр кивнул.

Меншиков быстро собрал новых охотников и двинулся на помощь. Войска оживились.

Бой длился уже тринадцать часов. И вдруг в самом разгаре боя пушечный рев замолк и на крепостной стене раздался редкий барабанный бой.

– Шамад бьют! – закричали в наших рядах, – прекращай бой.

– Виват! Шамад!

С того берега от батареи царя тоже раздался барабанный треск.

Бой кончился. На стене крепости взвился белый флаг, и из нее вышел молодой офицер в сопровождении барабанщика.

Голицын встретил его среди своих утомленных солдат.

– Вы сражались, как волки, – сказал он.

Поручик улыбнулся.

– Но вы сломали нам зубы. Где можно видеть фельдмаршала?

Голицын проводил его до лодки, а Ментиков вызвался проводить к фельдмаршалу.

Утомленные солдаты тут же, под стенами крепости сделали привал. Вскоре запылали костры, и стали варить пищу; раздались песни.

Фатеев и Савелов вышли к берегу реки. Савелов произнес:

– На самую стену я влезал, двоих подле меня убили, а мне нет смерти.

– А на что тебе умирать?

– Ах, я не могу жить, не зная, что с Катей!

– Так теперь узнаешь; она ведь в этих краях.

Савелов только вздохнул.

Вдруг они оба вздрогнули и остановились. До их слуха донесся словно бы вой.

– Что это? – воскликнул Савелов.

– Пойдем, посмотрим, – сказал Фатеев, и они оба побежали на доносившийся крик и скоро натолкнулись на Матусовых.

Степан лежал неподвижно, а к его груди припал огромный Семен и выл, причитая: «Степушка, очнись!» Но Степушка уже похолодел и на крик своего брата: «Вот так фортеция!» – не мог бы ответить богатырским раскатом смеха.

Савелов и Фатеев склонились над Матусовым и окликнули его.

Он поднял на них отуманенный взгляд и жалостно сказал:

– Убили!

– Убили! – грубо произнес, вытирая слезы, Фатеев. – А ты реветь? Теперь за него надо десять кургузых убить, а не причитать.

– Десять! – закричал Семен, словно очнувшись и сжимая кулаки. – Да я в тридцать клянусь! Тридцать забью, и все мало будет. Степушка, это им отрыгнется, – сказал он мертвому брату и поднялся с земли.

Петр составил ответ, который от лица Шереметева и был передан коменданту крепости. Весь гарнизон с больными и ранеными отпускался в Канцы. Коменданту, офицерам и солдатам с их женами и детьми дозволялось выступить из крепости с музыкой, распущенными знаменами и пушками, в вооружении, с порохом и пулями во рту.

Комендант принял условия и сдал крепость. Наши войска заняли караулы. Шведы выпросили три дня срока для приготовления к оставлению крепости.

XV
Открытие

Ярко светило солнце утром четырнадцатого октября, и радостное оживление царило в русском лагере.

Фельдмаршал Шереметев с государем и со всем генералитетом собирались переехать в новую русскую крепость. Полки семеновский и Преображенский собирались туда же – занять казармы.

Суетился и Митька Безродный со своей Матрешкой, собирая свой кабак.

– Не до вас, – говорил он всем, заходившим к нему, – видите – занят! Приходите ужо в фортецию, там я торг начну, – и он поспешно таскал бочонки, кружки, фляжки в большую, просторную лодку.

В то же время у самой крепости происходила торжественная церемония. От огромной бреши в стене крепости до самого берега в два ряда стояли молодцы, русские воины, а впереди них князь Голицын и другие начальники. На Неве качались две огромные шаланды. Раздалась команда: «Смирно!» В то же время загремели барабаны, раздались фанфары, и из бреши вышел сначала комендант крепости, потом три знаменосца с распущенными знаменами, потом трубачи и барабанщики и, наконец, солдаты с тяжелыми фузеями. Они опустили знамена перед Голицыным и с музыкой направились к баркасам.

– В Канцы едут! – сказал один старый солдат.

– Голубчики, да их всего до полусотни! – с сожалением воскликнул Яков.

– И то слава Богу!

– Отчего это у них щеки такие вздутые? – спросил Яков.

– Дурень! – ответил старый солдат. – Это им по положению дано столько пуль унести, сколько в рот поместится.

– И бабы! И дети!

Действительно следом за отрядом из крепости вышли женщины и дети, за ними – несколько повозок с разным скарбом и, наконец, четыре пушки.

Комендант крепости, видимо торопясь оставить опозоренный пост, кричал и волновался, распоряжаясь посадкой на шаланды. Женщины тоже кричали, дети плакали, а музыка играла какой-то торжественный марш.

Наконец все уселись. Паруса надулись, причалы были отданы, и шаланды плавно двинулись по течению. Голицын махнул шарфом. Красной линией прошел огонь про стене взятой крепости, и раздался пушечный залп, за ним – другой, третий; но это не была уже убийственная канонада, а выражение торжества.

– Виват! – загремело в рядах солдат, и при этих кликах на главной цитадели крепости ветер рванул огромный флаг и на его поле, словно рея в воздухе, распростерся в воздухе русский орел.

– Виват! – грянуло перекатом и с другого берега, и оттуда отчалила царская лодка.

Царь, веселый и радостный, стоял на руле и оживленно произнес:

– Мы назовем эту фортецию не по-старому Орешком, а Ключом; пусть будет это Шлиссельбург. С ним вся Нева наша, а с нею и море! Виват! Ты, Алексаша, – обратился он к Меншикову, – будешь первым комендантом сей фортеции. Береги ее, как свой глаз!

Шереметев и Апраксин в своих блестящих мундирах сидели недвижные, важные, чувствуя, как гордой радостью наполняются их русские сердца.

Голицын встретил Петра и поднес ему ключи от крепости. Государь обнял Голицына.

– Благодарю, Михайла Михайлович! Без тебя не было бы сего радостного дня! Жалую тебя в полковники и отпишу тебе три деревни с людишками. Сам выбери! Жалую и всех солдат, и господ офицеров! Который достойнейший?

– Все, государь! – ответил Голицын.

– Так и быть должно! – радостно ответил Петр. – А ты что не радостен? – вдруг обратился он к Матусову, на которого упал его взгляд.

– У него брата убили, – ответил за Матусова Савелов.

– Брата? Как звать? Где был?

– Семен Матусов, полка Гулица, сержант. Был под Нарвою, – быстро ответил Савелов.

Петр кивнул и пошел дальше.

Ворота крепости были открыты настежь. Гремела музыка, и, заглушая ее, раздавались залпы пушек.

– Знатная была виктория! – с чувством торжества сказал Петр. – Теперь, Алексаша, устрой великое возлияние богу Бахусу. Где мне квартира?

– В комендантском доме.

– Фатеев, – сказал Петр, – ты у меня нынче за денщика. Пойдем писать письма. Алексаша! Готовь все к пиру!

Фатеев, охваченный радостью от неожиданной милости, трепетный пошел следом за государем. Савелов посмотрел ему вслед с нескрываемой завистью.

– Задаст он ему баню! – смеясь сказал Багреев. – Ведь у него работы сейчас выше маковки будет и вся наспех.

Матусов стоял с безучастным равнодушием ко всему. Он только что вчера похоронил своего брата. Савелову было жалко его до слез.

– Семен, – окликнул он его, – пойдем выпьем! Степана не вернуть, а мы за него этим кургузым шведам дадим памяти! Пойдем!

Матусов встрепенулся. Его глаза сверкнули, кулаки сжались.

– Пойдем! – сказал он отрывисто и прибавил: – Только для этого и жить буду!

Савелов увидел Якова и позвал его с собою.

– Иди и ты! Слышь, князь обещал тебя перед царем отличить!

Яков широко улыбнулся.

– У меня денег нет.

– Глупости! Иди!

Митька уже нашел полуобгорелый дом, занял его и открыл в нем торговлю. Его рябое, скуластое лицо все обратилось в сплошную улыбку, маленькие глазки светились радостью.

– Устроился? – окликнул его Савелов. – Ну, давай нам есть и пить!

– Мигом! Эй, Матрешка! Живо!

Матрешка вырвалась из объятий преображенца и подбежала к Савелову.

Попойка в кабачке стала разгораться. Матусов, под влиянием выпитого, клялся убить пятьдесят шведов и стучал кулачищем по столу.

Яков поддакивал ему и говорил:

– Теперь в Канцы придем, там я уже до Ливенталя доберусь!

– А кто Ливенталь? – спросил Савелов.

– А мой ворог. Меня он в Канцах повесить хотел, да я, вишь, не дался.

– А ты сам-то откуда?

– Я-то? Да из нашего поселка… из Спасского.

Савелов даже подпрыгнул и ухватил Якова за руку.

– Из Спасского? – закричал он. – Может, ты там кого знаешь?

– Всех знаю. Родился там, рос.

У Савелова сперло дыхание.

– Пряхова купца знаешь?

– Охо-хо! – засмеялся Яков, – да я сам – Пряхов, купца Пряхова сын.

– А… Катерина?… – задыхаясь и сжав Якову плечи, спросил Савелов.

– Сестра моя! Да постой! Ты – Антон? И на коне? И Мариенбург брал?

– Я, я!

– Ну, так она наказала сыскать тебя и кланяться, – сказал Яков, и в тот же миг Савелов сжал его в своих объятьях.

– Друг мой, брат! Давай поцелуемся! Давай выпьем! Сеня! Он – брат ее! – И, когда прошел первый восторг, Савелов стал расспрашивать Якова обо всем, что касалось его Кати.