Текст книги "Северный богатырь. Живой мертвец
(Романы)"

Автор книги: Андрей Зарин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 24 страниц)

VIII
Мытарства живой души

Император Павел, очень ценя деятельного, расторопного и преданного Архарова, был совершенно спокоен за благоустройство столицы и пожелал иметь такого же человека и в Москве. В разговоре с ним Николай Петрович Архаров очень ловко сумел порекомендовать государю своего брата, Ивана Петровича, жившего в деревне на покое. Император немедленно вызвал последнего в Петербург, произвел в генералы от инфантерии, наградил орденом Анны первой степени, дал тысячу душ крестьян и назначил его в Москву в помощники князю Долгорукому в качестве второго военного губернатора.

По своей должности Иван Петрович был, вернее, просто обер-полицеймейстером и старался по всей мере сил исполнять свою службу.

Москвичам он пришелся особенно по душе за свое хлебосольство, радушие и веселый нрав. В доме у него была прямо непротолченная труба, и он радовался званому и незваному, стремясь каждого напоить, накормить и всячески обласкать. К нему-то и направился прежде всего Семен Павлович.

Был еще ранний час, но приемная Архарова уже была полна народом, людьми всяких рангов и званий. Брыков подошел к стоявшему у дверей офицеру и спросил его, как повидать Архарова.

– А никакой хитрости! Он сейчас выйдет, к вам подойдет, вы и скажете.

И, действительно, почти тотчас распахнулась внутренняя дверь, и в зал вошел Архаров в сопровождении адъютанта, своего неизменного спутника, пруссака Гессе.

Когда император назначал Архарова, тот оговорился, что совершенно забыл военное дело.

– Ну, я дам тебе знающего! – сказал государь и назначил ему в помощники полковника Гессе.

Тот забрал в свои руки всю военную часть и действительно так повел свое дело, что собранный им из разных полков батальон явился навеки образцом дисциплины и выправки. Слово «архаровец» сохранилось как нарицательное от того времени.

Затянутый в мундир, сухой и высокий, с бесстрастным лицом, Гессе выступал подле Архарова журавлиным шагом, словно на параде. Сзади них, вытянувшись и боясь сделать неосторожное движение, шагал адъютант и среди них толстый и коротенький Архаров с веселым лицом производил впечатление живого человека среди восковых фигур. Все с улыбкой смотрели на него и развеселились, когда услышали его сиповатый голос:

– А, старушка Божья! По какой нужде? Ась?

– Милостивец ты мой, – заголосила старушка, – вызволи! Кварташка совсем жить не дает. Вишь, понравилась ему моя Буренка, так дай ему! Так и цепится.

– Ладно, ладно! Бумага при тебе? Здесь? Ну, отдай ее вот ему! – и обер-полицеймейстер пошел далее.

Собственно трудных дел или каких-либо кляузных он никогда не решал, предпочитая сдавать их в свою канцелярию, но каждого просителя обнадеживал ласковым словом.

– А тебе, сударь мой, какая нужда? – спросил он у Брыкова.

– Секретное дело, – ответил он поклонившись, – желал бы с глазу на глаз!

Архаров с любопытством взглянул на него и, увидев на его лице напряженное ожидание, тотчас согласился.

– Ну, ну, подожди немного! – сказал он и стал обходить других просителей.

Зал мало-помалу пустел. Архаров спросил последнего и ушел во внутренние покои. Брыков в унылом ожидании прислонился к стене, но подошедший к нему адъютант вскоре попросил его к генералу. Брыков вошел в обширный кабинет. Архаров, расстегнув сюртук, махал руками, чтобы размять затекшие члены.

– А! Ты, сударь! Фу, фу! Ну, и умаялся я нынче! Сколько народа этого! Дела! Ну, какой у тебя секрет?

Брыков изложил свое дело и почтительно замолчал. Архаров выслушал, и вдруг его лицо расплылось в улыбку.

– Ха-ха-ха, – засмеялся он, – выморочный, значит! Жив и будто мертв! Вот потеха-то! Как же так Антон Кузьмич ошибся?

– Был введен в заблуждение оговором.

– Так. Ну, и что же теперь?

– Я желал вступить в службу, – сказал Брыков, – да полковник не принимает.

– Как же это он может?

В это время в беседу вступился Гессе, до того времени молча стоявший у письменного стола.

– Полковник, – сказал он ломаным русским языком, – ничего не могит здесь делайт. Они умерль.

– Брось, – остановил Архаров, – видишь, что жив.

– И умерль! – повторил с ударением Гессе. – Господа офисер исключаются из списков только императорским приказом. Императорски слово – закон. Император подписал умерль – и, значит, умерль! Полковник Авдеев ничего не могит делайт.

Архаров остановился посреди комнаты и переводил взгляды с Брыкова на своего Гессе и обратно. Когда он смотрел на Брыкова, его лицо выражало сожаление, когда на Гессе – удивление. Наконец он покачал головой, развел руками и воскликнул:

– Вот так штука! А ведь Густав Карлович прав! Царское слово – закон! Что же делать ему? – обратился он к Гессе. – Присоветуй!

– Просить царя, – ответил Гессе. – Ви подавайт просьбу через полковник, а он пусть говорит. Государь будет взад ехать скоро.

– Вот-вот! – обрадовался Архаров. – Я тоже скажу, ежели к слову будет. Государь много что через полтора месяца назад будет, а до тех пор я уж тебе позволю: живи, как мертвый!.. – и он засмеялся, отпуская Брыкова.

Семен Павлович пошел к шефу и рассказал про беседу с Архаровым.

– Ну, вот это – дело, – решил полковник. – Пишите, а я доложу.

Брыков утомился и зашел к Ермолину. На этот раз последний был один, а потому мог внимательно выслушать сообщение приятеля о визите к Архарову.

– Плохо твое дело! – сказал он, пуская клубы дыма из длиннейшего чубука, – и, знаешь, я тебе по дружбе скажу: всю эту штуку тебе Митька подстроил.

– Дмитрий? – с изумлением воскликнул Брыков. – Да ему зачем?

– А наследство?

Брыков вспомнил поведение брата и побледнел. Господи, да неужели он хотел лишить его жизни? Нет, он – не такой злодей!

– Вот увидишь еще! – сказал Ермолин. – Ты знаешь, он по болезни в отставку подает?

– Да ну?

– Вот тебе и ну! Уедет к тебе в именье и заживет.

– Да я-то еще жив!

– Жив, да не жив!

Семен Павлович вне себя поспешил домой.

А в это время Дмитрий сидел в своей гостиной, уставленной мебелью брата, и, сося мундштук, беседовал с подьячим из гражданской палаты, Дмитрием Авдеевым Вороновым. Невысокого роста, почти без талии, с лицом, на котором искрились маленькие свиные глазки и краснел вздернутый нос, Воронов стоял перед хозяином полусогнувшись и подлой улыбкой обнажал гнилые зубы. В Москве он слыл за умную каналью, способную запутать и распутать любой узел. Члены палаты зачастую звали его и спрашивали: «Ну, как тут делать, по-твоему?» – и он помогал им в их решениях, не забывая и себя, и медленно, неуклонно из поповичей пробираясь в служилое дворянство.

– Мне бы только исправником где-нибудь стать! – говорил он с вожделенным вздохом.

Теперь Дмитрий Брыков вызвал его к себе на совет, внимательно слушал его вкрадчивую речь, и по мере слов подьячего его лицо прояснялось, и он все веселее и веселее кивал головой.

– Так, по-твоему, выгорит?..

– Беспременно-с! Раз руки нет…

– И теперь шиш?..

– Хи-хи-хи. Обязательно!

– Ну, смотри, чернильная душа! – весело сказал Брыков. – Вот тебе теперь десять рублей. Выгорит мое дело – еще сто дам, а не выгорит, ну, тоже на орехи получишь!

– Опасаться совсем нечего, – сказал Воронов, торопливо пряча деньги.

– А теперь, значит, хлопочи изо всех! Ну, иди!

Воронов низко поклонился Дмитрию и неслышно скользнул за двери, а Брыков радостно потер себе руки и улыбнулся, кому-то подмигивая.

IX
Пришла беда – отворяй ворота

Семен Павлович едва переступил порог своего дома, как кровь забурлила в нем от негодования. Его квартира была так же пуста, как и вчера.

– Что же это такое? – воскликнул он. – Брат обещал сегодня все вернуть! Никого не было? А?

– Какое! – с негодованием ответил старый Сидор. Я посылал с нему Павлушу, так Дмитрий-то Власович его взашей! Вот! Да еще говорит: «Я вас вот скоро к себе переволоку!»

– Он с ума сошел! – с раздражением произнес Семен Павлович. – Ну, да увидим! – и, надев шляпу, он быстро пошел к своему брату.

С каждой минутой раздражение в нем росло. Слова Ермолина словно оправдывались на деле, но он не хотел верить в такую бессовестную наглость брата. Он не вошел, а почти вбежал в его комнату и закричал с порога:

– Дмитрий, что же это значит? Как ты смел?

Брыков, что-то писавший у стола, быстро кинул на стол бумаги и вскочил. В первое мгновение он растерялся, но тотчас оправился и надменно произнес:

– Тсс! Что вам надо? Что вы врываетесь ко мне с криком?

Семен Павлович оторопел.

– Как? – снова закричал он. – Ты в мое отсутствие ограбил меня и еще не знаешь, что я требую? Неужели ты хочешь судиться со мной? Опомнись!

– Ха-ха-ха! – злобно засмеялся Дмитрий. – Это ты, а не я, должен опомниться! Судиться! Ха-ха-ха! Да кто ты? Что ты? Ты мертвый!.. Тебя нет!

– Ка-ак?

– Не кричи! Ведь ты сам знаешь это, да и все знают! Для чего ты был у Архарова? А? Что он тебе сказал? А?

Семен Павлович совершенно растерялся.

– Так и брось фордыбачить, – насмешливо посоветовал Дмитрий, – а иди с Богом!.. Впрочем, – прибавил он, – я тебе пришлю кое-что из рухляди!

– Подлец! – теряя терпение, закричал Семен Павлович. – Значит, ты меня и отравил?

Дмитрий побледнел, но не смутился.

– Иди, иди! – сказал он, стараясь казаться спокойным. – Федька, проводи барина!

– Так вот тебе! Вот! – и Семен Брыков подскочил к брату и два раза ударил его.

– Федька! Петр! – закричал Дмитрий, бросаясь в соседнюю комнату.

– Дрянь! Убийца! Вор! – крикнул на прощание Семен Павлович и, оттолкнув Федьку, выбежал на улицу.

Он шел домой, не помня себя, со шляпой в руке и то смеялся, то злобно сжимал кулаки. Да ему и действительно было впору смеяться, впору и плакать. Но он скоро стал утешать себя мыслью, что правда до царя дойдет и тогда он не пощадит этой гадины-брата.

– Сидор, – сказал он входя, – брат ограбил меня!

– Как? Да можно ли эдак-то? А в часть бы его, батюшка! Нешто на него, разбойника, суда нет? Да мы все твои холопы присягнем!

– Эх, теперь меня всякий грабить может. Не живой я, Сидор, а мертвец!

– С нами крестная сила! – даже отшатнулся от него старик, – что ты говоришь, батюшка!

– То, что есть! – и Брыков в волнении рассказал ему свою историю.

Старик крестился и всплескивал руками; наконец он, успокаивая барина, сказал:

– Батюшка, да ведь царь-то все рассудит! Не бойся! А мы тебе все, что живому, что мертвому, – верные холопы.

Брыков опустился на табуретку в кухне и бессильно схватился за голову. Все рушится, все падает. Богатый обращен в нищего, ограблен, лишен имени, и кем же? Братом!

Вечером он пошел к Маше.

Она встретила его радостным возгласом и спросила:

– Ну, что?

– Все плохо, – печально ответил он и рассказал ей о своем положении.

Девушка сделала ему предостерегающий знак и тихо сказала:

– Не говори отцу!..

Они вошли в горницу.

– Кха, кха, кха, – кашляя и охая, заговорил старик Федулов, здороваясь с Брыковым. – Ну, что, батюшка, каких дел наделали? Ась?

Брыков постарался сделать веселое лицо.

– Ничего! Худого особенно нет. Архаров генерал приказал мне государю просьбу подать. Он вскоре назад поедет… так проездом.

– Так, так! – сказал старик. – Ну, а с братцем Дмитрием Власовичем как? С имением?

– Что же? Мое при мне остается, – ответил Брыков, чувствуя, как краснеет под пытливым взглядом старика.

Тот покачал головой, пожевал губами, а потом, решительно тряхнув головой, сказал:

– Только знай одно, сударь мой: пока ты этих дел своих не окончишь, не невеста тебе моя Маша. И до той поры ты и дорогу сюда забудь, потому, для чего тень на нее бросать. А когда снова в права войдешь – милости просим!

Брыков побледнел и хотел возражать, но Маша незаметно стиснула ему руку Тогда Брыков поднялся и, сухо поклонившись старику, сказал:

– Благодарю, Сергей Ипполитович! Всего ждал я от людской злобы, только от вас таких слов не ждал. Думал, вы по-родственному.

– Не обессудь! – сказал старик, покачав головой, – сам видишь: дело несуразное. Не могу же я дочь за покойника выдавать. Иди, иди, не гневайся! Маша, Машенька! Где ты? А, вот видишь: она даже убежала от стыда. Иди, иди, друг Семен Павлович, и на меня не сердись! Я, дочку жалеючи, говорю так-то!

Смущенный и растерянный Семен Павлович вышел из дома Федулова, но в темном палисаднике его схватила за руку Маша, и он тотчас ожил, хотя предчувствие беды еще сильнее сжало его сердце.

– Сюда иди, милый, на зады! – шепнула девушка.

Они крадучись обошли дом и сели в беседку, устроенную над ледником.

– Что случилось? Отчего старик изменился? – спросил Брыков.

– Ах, милый, – прижимаясь к жениху, ответила Маша, – ведь за меня сватался твой брат, Дмитрий!

– Кто?

– Тсс! – остановила его Маша. – Кто? Брат твой! Ты ему всегда верил, а он – первый твой враг. И вот привязался он ко мне, и теперь отец за него выйти неволит. Милый, они все против тебя!

– Как, Маша? Я ничего не понимаю!

– Где же понять, милый. Я сама ничего не понимаю тут. К папаше ходит Воронов, такой поганый подьячий. Папаша во всем его наставляет, а он к Дмитрию идет и того учит. Они говорят, что ты теперь мертвый.

– А царь?

– Они говорят, что до царя далеко Милый! Сеня! Что с нами будет? Я за этого Дмитрия не пойду и лучше убью себя! Ведь я люблю тебя, Сеня! – и девушка залилась горькими слезами.

Брыков обнял ее и осыпал ее лицо поцелуями.

– Перестань, Маша! Никогда не может случиться, чтобы правда потонула. Ведь я – не вор, не злодей. За меня и товарищи, и друзья. Разве можно лишить меня жизни, если я жив, из-за одной ошибки? Царь исправит эту ошибку и все… Не бойся, моя крошечка! – и Семен Павлович стал целовать заплаканное лицо невесты. – Мы, как решили, так и сделаем – поженимся и заживем тихо да мирно. Только как мы с тобой венчаться будем?

Маша немного успокоилась и вытерла слезы.

– Обдумаем мы это сообща, Сенечка! Ты приходи сюда по вечерам в девять часов. Я перед сном всегда буду заглядывать сюда. А если что спешное, я оповещу тебя тотчас. – Она совершенно оправилась и решительно сказала: – Только знай: женой твоего брата я никогда не буду! Лучше смерть. Пусть отец проклянет – мне все равно… Да!

Семен Павлович крепко обнял ее, и они на миг замерли в поцелуе.

«Если бы кто-либо стал рассказывать мне такую историю, что случилось со мною, я не поверил бы», – думал Брыков, медленным шагом возвращаясь в свой разоренный дом.

В этот миг он услышал пьяный оклик. Он поднял голову и увидел верхом на коне вдребезги пьяного Башилова, того самого, что был отличен императором на смотре.

– Смотри, тебя Гессе увидит такого, – сказал ему Брыков, – живо на гауптвахте будешь!

– Не бойсь! – ответил Башилов. – Не таковский я! Меня ныне сам государь отличил! Слышь, получен приказ. Меня в Питер, в семеновцы! Ха-ха-ха! Завтра еду. Приходи провожать!

– Спасибо!

– А ты когда женишься?

– Где там жениться! Хлопот у меня полон рот, братец мой! Ограбили меня, имени лишили.

– А ты к царю! – качаясь в седле, сказал Башилов.

– Я так и думаю!

– А будешь в Питере, ко мне. Сперва прямо в полк, спроси: «Где Башилов?» – а потом прямо ко мне!

– Спасибо! Только, я думаю, мы и здесь все сделаем! – ответил Семен Павлович и, простившись с приятелем, пошел своей дорогой, а Башилов поправился на коне и затянул тихим голосом:

 
Не пастух в свирель играет
На прекрасных сих лугах
 

X
Живой мертвец

Для Семена Павловича потянулись тяжелые дни надежд, сомнений и душевных терзаний. Ограбленный братом, он существовал только благодаря товарищам, которые охотно снабжали его деньгами.

– Бери, – говорил Ермолин, – есть о чем говорить! Будут у тебя опять деньги, ну, и отдашь мне.

– Эх, будут ли! – падая духом, говорил Брыков.

– А как же? Царь у нас строг и взбалмошен, а справедлив. Это всякий скажет!

Брыков оживал надеждой и томился в ожидании царского проезда. В городе ходили слуги, что государь уже тронулся из Казани, что он только ждал, когда уедут в Петербург Лопухины. Прошение на высочайшее имя было уже написано «живым мертвецом» и подано шефу полка, который обещал и от себя замолвить слово, так же, как и Архаров, хотя никто не знал, в каком настроении будет император.

– Никто, как Бог! – говорил Брыкову тот или другой из старших офицеров. – Правда – правдой, но и настроение много значит.

Слушая подобные речи, Семен Павлович вновь падал духом. Что, если почему-либо не удастся его дело, т. е. государь не изменит своего приказа? Ведь тогда полная гражданская смерть: ни имени, ни денег, ни Маши… Но, нет, этого не может быть!

– Есть же правда на земле, – с убеждением говорила ему Маша, когда они украдкой виделись в беседке над ледником, – а здесь даже и дела нет. Ошибкой тебя мертвым назвали. Смешно даже! Только все-таки торопиться надо, а то – смотри – твой братец уже о вводе во владение твоим имением хлопочет Я слыхала, как папаша с этим подьячим говорил.

– А Дмитрий у вас бывает? – глухо спросил Семен Павлович.

– Каждый день! А я прячусь. Уйду к себе, да и все! Отец сердится, грозит, а я так и сказала ему: «Убейте, а за него не выйду».

– Я готов убить его, – с ненавистью прошептал Брыков.

– Что ты, что ты, Сеня! Ведь он же – твой двоюродный брат! Потерпи, а тогда мы оба посмеемся над ним! – и Маша ласками утешала своего жениха, стараясь вселить в него бодрость.

Но, когда она оставалась одна, ее дух ослабевал, и ее охватывал страх за будущее. Несколько раз она подслушивала беседы отца с этим гнусным Вороновым и поняла, что если приезд императора задержится еще хоть на один месяц, то они успеют почти дочиста ограбить ее жениха, завладев его имуществом. Несколько раз слыхала она разговоры своего отца и с Дмитрием Брыковым.

«Господи, и есть же такие люди!» – с краской стыда и негодования на лице думала она, слыша, как отец продает ее, словно товар.

– Вы только торопитесь со вводом, – говорил старик, – а там он пусть оживет да поднимет тяжбу. Когда-то что чем кончится!.. Ведь, знаете, суд да дело… ха-ха-ха. А Машеньку я уже вам передам. По уговору.

– Я согласен на все! – воскликнул Дмитрий Брыков. – Вы получите полсотни десятин да, кроме того, я вам усадьбу отстрою. Только скорее бы все кончить!

– Скоро нельзя. Надо будет нам всем тогда отсюда уехать, да там в вотчине.

Маша замирала, слушая такие разговоры. Полно, уж отец ли ей – этот жадный старик? И она с ужасом говорила жениху:

– Милый, надо спешить! Ой, надо спешить!

– Что я могу? Все от государева приезда зависит, Маша. Молись Господу, чтобы все скорее да благополучно кончилось!

– Ах, я ли не молюсь!

Время шло мучительно долго, и не терял его только Дмитрий Брыков. Не жалея денег, он успел в суде всех смазать, чтобы только скорее вводили его во владение имуществом брата. Воронов помогал ему со всем усердием купленного негодяя.

Старый Сидор стороной узнавал про господские дела и по вечерам шептался на кухне с Павлушкой, Степаном-поваром и Антоном.

– Одно решать надо, – сказал он однажды. – Я своего барина ни в жисть не брошу. А как вы?

– И я, – подтвердил Павлушка.

– А я в бега, Сидор Карпович, – воскликнул Степан, – потому барину тогда повар не для чего, а тому черту я служить ни за деньги, ни дарма не буду!

– Так, – согласился Сидор, – в бега и того лучше!..

Брыкова даже узнать было нельзя: так он исхудал и пожелтел в это мучительное время. Каждый день он ходил в полк узнавать, нет ли новостей, и каждый день с отчаянием возвращался домой.

Был уже август месяц, когда на его квартиру прибежал посланный Ермолиным человек с извещением, что государь едет. Семен Павлович бросился к Маше и едва дождался вечера, чтобы увидеться с нею.

– Едет! Государь едет! – сказал он ей, сжимая ее руки. – Наша судьба решается!

– Помоги Боже! – прошептала Маша. – Я завтра к Иверской пойду. Пойдем вместе.

– Пойдем, – согласился Брыков, и на другой день они оба плача молились у чтимой иконы Иверской Божьей Матери.

Действительно, император Павел, едва узнал, что Лопухины тронулись из Москвы в Петербург, тотчас заторопился туда же. Образ чистой, прекрасной девушки неотступно стоял перед ним, своей красотой врачуя его душу и успокаивая ее. Он улыбался, думая о ней, и его лицо становилось при этом добрым и ласковым.

– Скорей! Скорей! – торопил он окружающих.

Царский поезд летел во всю конскую мощь, не зная ни пути, ни задержек, ни препятствий. Случалось, что загнанные лошади падали в дороге; тогда им торопливо обрезали постромки, дормез несся далее от подставы до подставы.

– В Москве одну ночь ночуем, – сказал государь своему личному секретарю. – Распорядись лошадьми!

Обрезков молча склонял голову и высылал вперед курьера с необходимыми инструкциями.

Словно ласточки весною, летели в Москву курьер за курьером со словесными и письменными приказами: ни парада, ни развода, ни бала, ни даже особенной встречи. Изготовить государю обед, а ввечеру ванну. Явиться с докладами к девяти часам; в одиннадцать государь уже почивать будет, а уедет в пять часов утра.

В Москве шли суетливые приготовления, отражаясь даже на уличной жизни. Во все концы неслись курьеры, то и дело видели скачущих Архарова или Гессе. Наконец император приехал. Его усталое лицо выражало удовольствие.

– Еще два дня – и мы в Петербурге, – сказал он Обрезкову. – Ну, докладывай дела, давай бумаги. Зови Архарова! – и, приняв ванну, он занялся делами, быстро решая пустые и мелкие и осторожно откладывая в сторону решения крупных. – Ну, а по полкам что?

– Казусный случай, – доложил Архаров, – вот прошение. Извольте проглядеть.

– Прочти! – сказал государь, кивая Обрезкову.

Тот прочел и сказал:

– Поручик Брыков просит принять его на службу вновь, так как был исключен из полка ошибкой, яко умерший!

Государь откинулся в кресле и задумался, а потом вдруг вскочил, гневно сверкая глазами, и закричал:

– Ошибка! Мистификация? Ты помнишь, мы в Казани подписали отставку Брыкова за болезнью, а тут вновь. Дай сюда! – от протянул руку к прошению.

– Ваше величество, – забормотал испуганный Архаров, – то брат, который…

– Знаю-с, – обрезал Павел и быстро набросал несколько строк. – Вот-с резолюция! А вам стыдно, сударь, да-с!.. Не знать, что офицер по два прошения подает. Пусть он радуется, что я добр! Ну-с, что далее?

Смущенный Архаров стал продолжать свой доклад.

На другой день трепещущий Брыков пришел к шефу полка за решением своего дела.

– Ничего не понимаю! – сказал ему полковник, – начните хлопоты снова!

– А что? – упавшим голосом спросил Семен Павлович.

– Да вот: отказ! Извольте прочесть!

Брыков взял свое прошение и на его полях прочел надпись:

«Исключенному поручику за смертью от службы, просящему принять его опять в службу, потому что жив, а не умер, отказывается по той же причине»[20]20
  См. записки А. М. Тургенева «Русская Старина», 1886, январь, с 41.


[Закрыть].

Брыков перечитал роковую надпись еще раз и склонился над ней головой. Шеф полка, полковник Авдеев, с сочувствием взглянул на него и заговорил:

– Ты, Брыков, не очень того… ведь может быть…

Вдруг Брыков пошатнулся.

– Постой! Ты что же? Эй, кто там! – закричал растерявшийся полковник, но в этот момент Семен Павлович упал так тяжело, как мешок, на вощеный пол и остался лежать без движения в глубоком обмороке.