Текст книги "Северный богатырь. Живой мертвец
(Романы)"
Автор книги: Андрей Зарин
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 24 страниц)
XXXII
У неприятелей
Гей, гей! – смело закричал Матусов, выйдя на полянку, – кто есть жив человек!
От его зычного крика корова рванулась в сторону, разбежались с хрюканьем свиньи, а через минуту открылась дверь, и из избы вышел крестьянин. Маленького роста, в огромной овчинной шапке, в толстом кожухе и неуклюжих лаптях, он походил на сказочного мужичонка. Увидев перед собой двух каких-то мужиков с котомками и дубинками, он довольно смело сошел с порога и спросил:
– Чего вам?
– Ночлега, душа православная! – ответил Матусов, – да поесть.
– А вы откуда?
– Мы-то? – и Матусов запнулся, но Яков тотчас выручил его:
– От Нотебурга, мил человек. Жили это мы себе. Пришли войска, пальбу подняли. Упаси Боже! Наши лодки забрали. Хоть плачь. Взяли и ушли. Ну их!..
– Что же, идите! – нехотя сказал мужичок. – Только есть-то нечего – хлеба нет, рыба только имеется.
– Мы и рыбы! – ответил Матусов, и они вошли следом за мужиком в его избу.
Внутренность нынешних изб даже в сравнении с теперешними была убога. Неладно сложенная печь занимала чуть не половину помещения. Трубы не было, и дым из устья стлался по избе, разъедая глаза и заставляя задыхаться. Вдоль стен стояли черные от сажи лавки, по стенам висели рыбачьи снасти, с потолочных балок свешивались сиги, треска и жирные лососи, подвешенные для сушки.
Яков с Матусовым разделись и, вынув из мешков сухари, водку и сушеное мясо, сказали мужику:
– Ну, поедим вместе. Ты рыбу давай!
Лицо мужика озарилось радостью.
– Да вы со своим добром? – весело воскликнул он. – Ну, это хорошо! А я-то отощал во как! – и, сбросив свой малахай и шапку, он, широко улыбаясь, присел к столу.
– А где хозяйка твоя?
– Баба-то? Бабу я угнал в Ситалу. Может, там хлеба достанет. С рыбой ее послал.
– А в Спасском? – спросил Яков.
– А где Спасское? – ответил мужик, махнув рукой. – Опалев спалил Спасское и острожек поставил. Теперь там солдаты да пушки. Русских ждут. У нас, почитай, у всех лодки отняли. Ну, мы и бежать! Кто куда. Мне-то некуда, так остался. Кроме того, я челн уберег… махонький.
Он замолчал и начал с жадностью есть, громко чавкая от удовольствия.
Яков переглянулся с Матусовым и спросил у мужика:
– А как звать тебя?
– Денисом звать.
– Так вот, Денис; хочешь, мы у тебя останемся? За постой по два алтына в день платить будем и, когда что, рыбачить с тобой, да за харчи особо.
– Чего же лучше-то? Живите! Только места-то у меня – эти лавки. Я с женкой на печке, а вы тут.
– И не надо иного.
– А коли швед узнает, беда! – испуганно воскликнул Денис. – Кто? что? – и сейчас в крепость.
– Да нешто здесь бывают?
– Редко, а все же шатаются тут; все нюхают, нет ли войска царева, ну, и заходят…
– Спрячемся! – ответил Яков. – Да ведь мы – такие же мужики, как и ты, рыбачим, а они солдат ищут.
– Такие же! – повторил Денис. – А по два алтына за день да харчи свои? Ну, да живите! – решительно прибавил он.
Матусов и Яков расположились в избе.
К вечеру вернулась жена Дениса с кулечком муки.
– Эй, Матреша, – радостно сказал ей Денис, – гляди, нам Господь гостей послал. И уходить теперь не надоть.
Матрена подозрительно оглядела гостей и сурово сказала:
– Беды с ними не нажить бы!
– Почему, молодка? – весело спросил Матусов. – Мы не злодеи, а свои, православные! Поживем зиму, да и уйдем.
– А швед увидит, и нам всем худо будет.
– А мы спрячемся от шведа.
– Э, все равно! Не от шведа, так от голода! – сказала Матрена, махнув рукой. – Живите…
И друзья зажили у Дениса с женой.
Вернее – они лишь ночевали в избе Дениса. Ни свет ни заря они уходили от него и шли в окрестные деревни Анталу, Вахтулу, Кураласси, забредали дальше, на мызу Каллина.
Люди бежали отовсюду. Яков только дивился.
– Смотри, – говорил он, – тут вот дворов десять было, а теперь – на! Один живет!
Но они шли и к этому одному, убогому, обыкновенно запуганному мужику, давали ему деньги, говорили про то, как будет ладно, когда всех шведов выгонит русский царь, и советовали по-всякому вредить шведу.
– Понадобится что, иди в Монолу к Денису. Знаешь? Он тебе и муки даст, и всего!..
Денис с Матреной глядели на своих гостей, как на Божьих посланцев. С ними они позабыли и голод, и заботы, только страха прибавилось.
Однажды Яков с Матусовым дошли до самой мызы Адицова и там, чтобы обойти всех, прожили трое суток. В течение этого времени чего-чего не передумали Денис с женою.
– Не иначе как к шведу попали, – решил Денис.
– Каркай на голову! – сердито сказала Матрена, даже плюнув, а когда Яков с Матусовым вернулись, она кинулась им навстречу с радостным криком и не знала, чем потчевать их. – Мой-то, дурень, сердце мое переворотил. К шведу, говорит, попали. Тьфу!..
Яков засмеялся.
– Были у шведов, верно, да швед глуп, как пень.
– Ой! Беречься тоже надо!
Яков и Матусов, уже не опасаясь своих хозяев, открылись им, что они – царские слуги и пришли для того, чтобы все про шведа узнать. Денис вызвался даже помогать им, и действительно, каждый раз, как из Ниеншанца переезжали на этот берег шведы, оповещал своих постояльцев, а те береглись.
Время шло. Наступила суровая зима, навалило сугробы снега. Следить за шведами уже было нечего, но кругом поднялась такая нужда, что Матусову и Якову, помогая беднякам, было работы вдосталь; но этой помощью они приобретали все больше и больше друзей среди редкого русского населения.
Денис справил им лыжи, и они по снежным равнинам каждую неделю обегали всю громадную площадь от мызы Адицова до Каллина, от деревни Каскена до своей.
Бедные люди ездили в Новгород и на их деньги привозили оттуда муку, крупу и сало.
– Откуда у вас, чертей, деньги? – удивлялись шведы и подозрительно оглядывали их, давая муку или крупу.
– Была казна, вот и тратим! – уклончиво отвечали мужики.
А Матусов с Яковом, совершив все экскурсии, потом сидели у себя в избе, и Матусов старательно писал, совещаясь с Яковом. Записали они, какие места вокруг и как называются; какие на реке и где повороты и мели, какие дороги; как шведы строили укрепление на месте Спасского и как укрепили его; какие верки и форпосты устроили против Ниеншанца и сколько у них орудий и солдат, и припасов. Это все им Денис узнавал.
Время летело стрелой. Уставая в разведках, друзья отдыхали в курной избе, шутили с Матреной, вспоминали убитого Степана, говорили про Софью, про сестру Якова и про Савелова.
День увеличился. Прилетели грачи, запахло весною; почернел снег, вздулся лед на Неве.
– Ну, скоро и уходить нам, – сказал однажды Матусов Денису, и тот даже потемнел от горя, а Матрена вытерла выступившие слезы.
– Ничего! – весело ответил Яков, – сейчас и назад!
Но Якову не суждено было вернуться к царским полкам. Однажды он с Матусовым вышел побродить по окрестностям, и они прошли на место бывшего Спасского. Якова охватили воспоминания. От торгового села не осталось и следа, но Яков знал каждое дерево, каждую точку и водил Матусова, указывая ему, где что стояло до нападения шведов.
– А отсюда я шведского офицера шугнул, – сказал он, подходя к крутому обрыву над Невой, – Ливенталем звали! – Он взглянул вниз и вдруг отпрянул, схватив Матусова за рукав. – Гляди!
Матусов взглянул и попятился.
– Бежим!
Прямо на них из укрепления бежали шесть шведов, махая саблями. Друзья бросились в сторону и вдруг увидели целый отряд.
– Ливенталь! – закричал Яков, узнав офицера. Последний, видимо, тоже узнал его и, указав на него солдатам, что-то приказал им.
Солдаты сразу рассыпались.
– Окружают! – сказал Матусов. – Ну, возьмем палки. Они приподняли дубинки и стали осторожно уходить, но их с криками окружили солдаты. Друзья взмахнули дубинками, и два солдата упали.
– Бей их! – остервенело крикнул Матусов и завертел своей дубинкой.
Яков размахнулся тоже, но в это время опрокинутый им солдат подполз к нему и дернул его за ноги.
Яков грузно упал на землю и успел только крикнуть Матусову:
– Беги!
Пять солдат накинулись на него, а Ливенталь склонился над ним и, злобно засмеявшись, сказал по-русски:
– Теперь повисишь на веревочке, русская свинья. Матусов оглянулся на крик, увидел опрокинутого Якова и, расчистив себе дорогу дубинкой, бросился бежать. Вслед ему раздались два выстрела, но он уже был вне опасности.
Связанного Якова с торжеством потащили в крепость, к суровому коменданту Опалеву.
XXXIII
Неутомимый
Тяжела была зима в Нотебурге. Уж на что люты морозы в Москве, а таких холодов ни Меншиков, ни его солдаты и не помнили. Как задует сверху, по Неве, сиверко, понесет сухой снег, закружит – ни в каких хоромах от холода не спрячешься. Так и ходи в меховом кафтане да валяных сапогах!
Зато невыразимой отрадой пахнула на всех северная весна. Вдруг воздух потеплел, снег почернел. Нева вздулась. Однажды под утро на реке раздались словно залпы орудий. Все испуганно повскакали со своих постелей, а потом выбежали на берег, и глазам всех представилась величественная картина вскрытия реки. Нева буквально сбрасывала с себя оковы. Вздувается ледяная кора горой, круче, круче и вдруг с пушечным выстрелом разломится сразу, рассыплется на десятки кусков, и эти куски, как осколки ракеты, полетят в разные стороны.
Один упал подле Меншикова, и тот весело рассмеялся.
– Будто шведы палят, – пошутил он.
А залпы выстрелов раздавались друг за другом, и освобожденная Нева с победной гордостью несла вниз осколки разбитых покровов.
Солдаты стали спускать челны и лодки. Меншиков приказал снарядить баркас. Повеяло весенним теплом, зазеленели чуть-чуть берега, и всем стало весело, и все забыли про суровую стужу.
Меншиков, сидя с Багреевым за столом с чаркой вина, сказал:
– Ну, скоро и сидению нашему конец. Сейчас все наши подойдут, и пойдем дальше на Ниен-крепость.
Багреев угрюмо кивнул головой.
– Скорей бы!
– Скоро теперь!
И правда, однажды утром послышались как бы вдалеке звуки горна и песен.
Солдаты выскочили на берег.
– Там! Там! – кричали они, указывая на ту сторону реки, откуда слышался глухой шум.
– Баркас! – приказал Меншиков, и в разукрашенном баркасе со своими офицерами перебрался на другой берег, где тотчас велел раскинуть палатку и приготовить стол.
Шум приближался, и скоро все увидели головные колонны войска, а там потянулись орудия, обозы, и к палатке Меншикова на таратайке подъехал Апраксин.
– Куманек! Ну, здравствуй! – закричал он издали.
– Хлеба-соли откушать! – весело ответил Меншиков.
Они крепко обнялись.
– Что, шведы не трогали?
– Где им! А вот морозы…
– Ну, теперь ни их, ни шведов не будет! Или я первый?
– Первым объявился.
– Как наказ был! – сказал Апраксин. – Ну, я со своими распоряжусь, а там и угощай!
Берег скоро оживился. Забелели палатки, затрещали и задымили костры, понеслись вниз по реке громкая речь и веселый смех.
Быть может, он донесся по воде до шведов; Матусов же, услышав этот шум, вскочил с кочки, на которую прилег отдохнуть, и чуть не бегом пустился по берегу к родным ему войскам.
Берег оживился и мало-помалу весь заполнился войсками, отдохнувшими без военного дела на постоях. Пришли Брюс и Шереметев.
Часть войска перекинулась на другой берег. В крепости расположились офицеры, и у Меншикова, что ни день, шел пир горой и лилось море вина.
– Доволен подарком-то, Данилыч? – спросил Меншикова Шереметев.
Тот лишь головой покрутил.
– Уж не знаю, как и отблагодарить тебя! Горда только. Я, знаешь, хочу, – и он зашептал Шереметеву на ухо.
Фельдмаршал засмеялся и сказал:
– И прокурат ты, Александр Данилович!
Матусов пришел к Меншикову с рапортом, и тот, внимательно выслушав его, отобрал у него записки.
– Ну, а тот? – спросил Меншиков.
Матусов вздохнул.
– Что же, думаешь, убили?
– Не иначе, – тихо ответил Матусов.
Вечером он свиделся с Багреевым, и они горячо обнялись после долгой разлуки, а потом, когда легли друг против друга, в сумерках весенней ночи, они разговорились. Матусов рассказал про свои приключения и, окончив, глухо прибавил:
– Вот как убили тогда Степана, думал – умру от горя, не знал, как жить без него буду. Потом с этим Яковом сдружился. Мы ведь с ним совсем как братья жили, и вдруг такое… Ежели бы не царев приказ, да разве я ушел бы от него? Я бы либо умер с ним, либо отбил его от шведа; да, вишь ты, напали на меня, я и не мог! И его уволокли. Ах, Яша, Яша!
– У всех у нас свое горе, – заговорил Багреев. – У меня, Сеня, даже хуже твоего! Тогда мне Савелов-то чуть не в смех был, а теперь самому плакать впору. Привез я Меншикову полюбовницу, а она мне, как жизнь, дорога! Живу всю зиму и гляжу, как он ее то обидеть норовит, то поцеловать; она – в сторону, а он, коли что, и бить ее может.
Обоих охватила тоска. А белесоватая, северная, весенняя ночь и томила, и нежила.
Пришло известие, что скоро будет к войску царь.
Началось ученье. Что ни день, солдаты маршировали, брали примерную крепость, стреляли и воинственным гулом наполняли весь воздух.
А царь уже ехал к своим любимцам, ехал, не зная устали.
В течение времени с ноября по март месяц, где только не побывал он. Проехав в Москву, он после торжественной встречи целый месяц пировал со своими друзьями, после чего поскакал в Воронеж, чтобы укрепить его на случай набега крымских татар. С огромной свитой ехал он через Коломну, Иван-озеро, дачи Кикина, Лефорта, Меншикова, на Иван-озере остановился на день передохнуть и снова поехал. Потом Петр остановился у истоков Воронежа и здесь основал город Раненбург. 3 февраля 1703 года он начертил план, наметил пять болверков, означил ворота и все пять болверков почтил таким пьянством, какого давно не помнили и в Москве. Пятого он уже был в Воронеже, осматривал верфи, а спустя неделю ездил на место впадения Дона в Воронеж и основал город Тавров. Оттуда с такой же быстротой он направился в Шлиссельбург, отписав в Москву Ромодановскому и Виниусу, чтобы они озаботились боевым припасом для его походов на шведа.
Девятнадцатого марта 1703 года Петр уже подъезжал к берегам Невы, где его ждали все военачальники и Ментиков, молодой комендант Шлиссельбурга.
XXXIV
Приезд царя
Меншиков ждал царя с анисовой водкой, с винами, с угощениями, затевая «велие возлияние Бахусу», но, к его удивлению, с длинным поездом приехала свита без царя.
– А где государь? – растерянно спросил Меншиков.
Иван Толстой и князь Гагарин засмеялись.
– Да разве не знаешь его? Отъехал в ночь, нам не доложив. Должно быть, здесь где-либо.
Апраксин и Шереметев переглянулись и в один голос сказали:
– У нас, слава Богу, все хорошо!
Меншиков оправился.
– Все в порядке увидит! – сказал он.
А царь действительно один, в своей одноколке, в сопровождении неразлучного денщика Фатеева, поехал к берегам Невы. Увидев белеющие палатки, он весело засмеялся и сказал:
– Мои генералы не запоздали, вовремя прибыли!
Едва доехав до первых рядов лагеря, Петр сошел с одноколки и отправился по рядам, заглядывая и в палатки, и в котлы, и перекидываясь с солдатами, которые если и узнавали его, то боялись о том объявить, зная нелюбовь царя ко всяким ненужным почестям. Он подошел к артиллерии Апраксина. Темные пушки угрюмо стояли на длинных лафетах.
– Много ли снарядов припасено? – спросил царь у бомбардира.
– Бомб нет, – вытянулся тот, – опять фитилей и трубок, а пороха самая малость!
Царь вдруг стал темнее тучи.
– А присыла не было?
– Не могу знать!
Царь кивнул и пошел дальше.
У солдат не оказалось ни лопат, ни кирок.
В это время государя увидел Меншиков и радостно побежал к нему навстречу. Апраксин, Брюс, Шереметев, Толстой, Кикин, Гагарин поспешили тоже.
– Государь мой, с приездом! – сказал Меншиков.
– Здравствуй, Алексаша! – ответил царь, целуя любимца и тотчас спросил: – А присыл от Виниуса из Москвы был?
– Нет еще! – ответил Меншиков.
– Значит, боевого припаса…
– Самая малость.
– А лопат, а кирок?
– Тоже.
– А аптекарского снадобья?
– Вовсе нет!
– Добро! Ну, ну, Виниус! – проговорил царь и резко сказал: – Веди-ка меня в дом!
Все кругом стихло, все видели, что царь разгневан. Лицо его дергала судорога, рот кривился, руки конвульсивно сжимались.
– Добро, Виниус! – повторил он, садясь в лодку, и, приехав, прямо прошел с Фатеевым в рабочую комнату.
Фатеев тотчас стал быстро писать под его диктовку в Москву князю Ромодановскому строгий наказ произвести допрос дьяку Виниусу.
Подписав бумагу, царь приказал тотчас послать ее с нарочным и, вызвав Меншикова, спросил его:
– А у тебя что?
Меншиков доложил. У него все слава Богу! Зима была лютая, ну, да миновала. Шведы сидели смирно, людишки не хворали. Народ, что разбежался с голодухи, стал в крепость заглядывать, и он тех не гнал.
– А делал что? – задал вопрос царь.
– Скучал, пил за твое здоровье и по малости, что надо, подправлял, стену всю выправил.
Лицо царя прояснилось.
– Ну, хоть ты утешил. А те, что я посылал, вернулись?
– Один – поручик Матусов, а сержант Пряхов шведами в плен взят, в Ниеншанце!
– Ну? Жаль молодца! А тот? Позови-ка!
Меншиков выбежал.
– Твои приятели, Александр? – спросил царь у Фатеева.
– Так точно.
– Верить-то можно?
– Кто же тебя, государь, обманет!
– Ой, есть и такие. Хоть бы Виниус этот. Ну, ну…
Дверь отворилась, и, отбивая шаги, вошел Матусов и вытянулся.
– Как же это ты товарища отдал? – прямо спросил его царь.
– Кабы не твое царское дело, я бы или с ним лег, или отбил бы, – вспыхнул Матусов, – а тут как тебя без ответа оставить? Ну, и убег я.
– Верно! Говори же, что видел, узнал? Как жители? Кто – они? – и царь засыпал Матусова вопросами, на которые тот только успевал отвечать.
Часа через полтора Петр, ласково похлопав его по плечу, сказал:
– Молодец! Честно дело выполнил! Ну, а как думаешь, Пряхов жив?
Матусов передал ему сцену пленения и все, что знал о шведском офицере.
– Не сладко, поди, теперь Пряхову-то, – проговорил царь и прибавил: – Ну, да выручим! А за Богом молитва, за царем служба не пропадают! Эй, Алексаша! – закричал он, – теперь бы и анисовой!
Ментиков по голосу решил, что царь развеселился, и опрометью бросился распорядиться пиром.
– Готово, государь! – сказал он, возвращаясь через минуту с сияющим лицом.
– Готово, так идем!
Царь двинулся в знакомую горницу, где пировал по случаю взятия крепости, вошел и остановился в изумлении. Ему навстречу вышла красивая стройная девушка в дорогом сарафане, с подносом в руках, на котором находились рюмка анисовой водки и кусок густо посоленного хлеба.
– С дороги откушай, государь! – раздался грудной, ласковый голос, и на Петра, как звезды, блеснули голубые глаза красавицы.
Лицо царя осветилось.
– С радостью, красотка! – сказал он и, выпив водку и закусив хлебом, наклонился. – Ну-ка, по обычаю! – и с этими словами крепко поцеловал девушку. – Как тебя звать?
– Катериной, государь!
– Ну, Катюша, ты сегодня уж со мной радом сядь. Алексаша, – весело окликнул Петр, – да откуда ты такую красавицу достал? А?
– По всему свету искал, государь! – смеясь ответил Ментиков. – Слаб я, ну… – и вдруг он запнулся, увидев гневную складку на царском лице, и поспешил добавить: – Для тебя старался!
Царь широко улыбнулся.
– Угодил! Вот угодил! Садитесь! – сказал он всем собравшимся, и все стали садиться по скамьям и стульям.
Царь посадил подле себя Екатерину и обнял ее. По бокам сидели Шереметев, Апраксин, Брюс, Гагарин, Толстой, Меншиков и не спускали глаз с Екатерины.
А с другого конца стола на нее с мучительной тоской были устремлены сверкающие взоры Багреева, но она их не замечала, увлеченная близостью царя-богатыря. Он наливал ей вино, чокался с ней, целовал ее и заставлял пить, а она весело исполняла все его приказания, чувствуя над собой его власть и не понимая, что с ней.
– Ай да Алексаша! – время от времени восклицал царь.
Пир разгорался.
– Что с тобой? – спросил Фатеев Багреева, видя, что тот белее скатерти, не ест и не пьет.
– Оставь! – остановил его Матусов, – у него своя беда. После расскажем.
– Неделю подготовимся и в поход, – воскликнул царь, – так берегом и пойдем! Гордон впереди, а там – мы.
– Крепость-то пустая!
– Вестимо, не Нотебург!
– Брось, государь, дело! Пей! – сказала Екатерина и подала ему кубок.
– Ах, ты, проворная! Ну, выпьем! А теперь пой! Екатерина запела.
Багреев схватился за голову и, как безумный, выбежал вон.
– Что с этим фендриком? – спросил царь.
– Упился! – крикнул в ответ Фатеев.
– Плохой солдат, коли пить не горазд, – проговорил Петр, закуривая трубку. – Алексаша, позови, кто петь горазд!
XXXV
Все вместе
Помещение Багреева, где он в томительном одиночестве провел всю холодную зиму, вдруг ожило и наполнилось. Багреев собрал у себя всех друзей, которые жили вместе еще со Пскова.
Первым пришел к нему Семен Матусов, а за ним – Фатеев, прибывший с царем. Царь отличил его и держал постоянно при себе, но теперь он получил временный отпуск и поселился с Багреевым.
Спустя немного, приехал и Савелов. Явившись по начальству и приняв свою часть, он прямо пошел к Багрееву.
Был обеденный час. Капральство и офицеры разошлись по своим домикам и палаткам, солдаты партиями толпились у своих котлов, в лагере царило обычное оживление перед едой, когда Савелов, усевшись в лодку, переправлялся в Шлиссельбург. В одной лодке с ним сидело еще несколько офицеров.
– Скоро и поход, – сказал один из них, – слышь, как подвезут снаряды из Москвы, так и двинемся.
– Теперь куды? – спросил другой.
– Вниз по Неве! – отозвался третий. – Там у шведов, слышь, крепость есть, Ниен звать. Так ее брать!
– А там и шабаш, роздых. По домам, выходит! – сказал первый и после минутного молчания прибавил: – У меня под Симбирском жена и двое детей; третий год их не видел и не знаю, что с ними – живы ли, или нет…
От этих слов всем стало грустно, и вдруг наступило молчание.
В то время Петр брал в войско всех годных носить оружие и ломать походы, и нередко в его набор попадали женатые люди, вдруг отрываемые от семьи и своего дела.
– Зато отдохнем во как! – сказал вдруг толстый, красный поручик хриплым голосом, и все засмеялись.
Савелов выскочил на берег и пошел знакомой дорогой к дому Багреева.
Трое друзей, хлопая чарку за чаркой, ели из одной миски жирную лапшу, когда Савелов распахнул дверь и очутился перед ними.
– Никак Антон! – воскликнул Багреев, бросая ложку и вскакивая, – он и есть! Антошка!
– Вот так фортеция! – воскликнули все друг за другом и стали обнимать Савелова.
– Садись! Бери ложку! Вот чарка! Сеня, наливай ему! – засуетился Багреев в качестве хозяина и усадил Савелова подле себя. – А и похудел же ты! – сказал он и тотчас спросил: – Ну, что? Нашел?
Савелов покачал головой и, выпив чарку настойки, ответил:
– Нет! А где Яша?
– Яша? Пряхов-то? – сказал Багреев, – он…
– Шведы взяли его а полон, – окончил Матусов, покраснев и взъерошив волосы, – на моих глазах! Забрали и все!
У Савелова выпала ложка из рук.
– Когда? Как? Где же он?
– Может, жив, может – нет! – со вздохом произнес Фатеев, – кто знает.
– Вот возьмем крепость, все узнаем! – прибавил Багреев, а Матусов стал дышать, как паровоз, и наконец, стукнув по столу кулаком, воскликнул:
– Ежели да они его, ну, так несдобровать им! Попадется мне этот тонконогий Ливенталишка, так я ему покажу! Вот тебе Бог! На глазах взяли. Куча навалилась, ну, и взяли. Царь спрашивает меня: как отдал? Да нешто я ушел бы? Яша кричит: «Беги!» А у меня для царя бумаги и все такое. Ну, и убег. А не то разве он был бы один? И я бы с ним… оба два… мне что!..
– Брось! – остановил его Фатеев. – Ведь все уже знают, что твоей вины тут нет.
– А он?
– Ну, и он узнает! Антоша, ты чего же? Пей!
Савелов сидел, подперев голову рукой, и, видимо, был искренне растроган.
– И сколько это у них горя, – проговорил он глухо, – беда!
– Ты про кого?
– Про Пряховых.
– Да ты видел их? Нашел?
– И нашел, и выпустил.
– Стойте, братцы! – остановил Багреев. – Поедим, выпьем, а там и разговоры, а то непорядок это. Ей-Богу! Наливай, Сеня! Ну, выпьем!
– И то! – сказал Матусов, – ну-ка, травничка…
Савелов выпил, чокнувшись со всеми, и все принялись торопливо есть из миски уже остывшую лапшу.
– Гей, Лукашка! – закричал Багреев, когда миска очистилась, – тащи рыбу!
Денщик Лукьян, рябой, здоровенный солдат, убрал миску и принес в глиняном тазу разваренную лососину с густым соусом из лука. Друзья опять выпили и принялись за рыбу, повторяя выпивку, пока не осушили всей сулеи.
– Теперь пива! – устало сказал Багреев, отваливаясь от стола. – Эй, Лукашка!
На столе появились кубки и новая сулея с мутным пивом.
– Вот теперь и разговоры! – сказал Фатеев, наливая густое пиво и вытягивая с полкубка зараз. – Рассказывай, Антон!
– Да что рассказывать-то? Горемыка я! – начал Савелов. – Приехал это в Новгород прежде всего… Да Николай все это знает – вместе были!
Багреев кивнул.
– Я уже рассказывал им, как воевода зарекался, – сказал он, – ты дальше говори, что было!
– Дальше? Нашел я их. Да лукавый мне вора подсунул, такого подлеца, что он мне напутал все и в грех ввел, – и Савелов рассказал по порядку. – Агафошку-то этого воевода вот как драл! А что толку? – окончил он и потом начал снова: – Поехал я это с Матрешкой. Переоделась она парнем и со мной верхом. Ехали, ехали, на-кась! В скит по Волге! А мне и возвращаться впору. Только до верхов доехал, лед взломало, ехать невозможно. Дал Матреше денег и наказал: если найдешь, сыщи человека и гони его ко мне на Неву, заплачу ему, а тех уговори во Псков вернуться. Вот и все! Теперь как-никак надо старику Пряхову у царя прощенья допроситься. Да и где он? А тут еще и Яшу забрали! – и он только махнул рукой.
– Ну, царь-то простит, – сказал Фатеев, – я улучусь да скажу ему, так он посмеется только. Сам-то страх не любит этих дел. Сколько раз при мне говорил: «Ох, уж эти мне дела о величестве!» Ей-Богу! Ромодановский во всем приказе охоч до таких дел, а ему только смех. «Лишь бы служили да повинности несли!» – говорит он. Старообрядцев не любит; это точно. А за что? За то, что бегут, повинностей не несут, народ смущают. Ну, а твоего старика выручим.
– И Катя твоя будет! – прибавил Матусов.
– Подожди, поход кончим, все тебе поможем! – добавил Багреев.
– Вот тебе слово, – сказал Фатеев.
Савелов повеселел. Все, что казалось утраченным навеки, теперь стало представляться возможным, и от волнения он заплакал. Друзья всполошились и начали утешать его кто как мог.
– От радости это я, – проговорил сквозь слезы Савелов.
– То-то! Ну, так выпьем! – и они дружно стали приканчивать сулею с пивом, после чего полегли на лавки и заснули богатырским сном.
Друзья снова сошлись вместе, и их жизнь на время приняла обыкновенное течение военной жизни. Рано утром – ни свет ни заря – слышалась барабанная дробь, звуки горнов, и все спешили на ученье и на работы. Матусов и Савелов шли к своим частям; Фатеев и Багреев – к царю, в качестве его денщиков (по-теперешнему – адъютантов), и трудно сказать, кому доставалось на долю больше работы. Савелов на коне со своим взводом ехал на фуражировку или производил объездку и гонялся на коне часов до двенадцати, до часа, не слезая с седла; Матусов учил солдат, ходил, бегал, брал примерно фортеции, а Фатеев с Багреевым или писали под диктовку царя, или бежали в разные концы с приказами, поспевали и туда, и сюда, и каждую минуту должны были дать отчет царю во всем, что видели и слышали.
В работе Петр был неутомим и неумолим. А работа кипела вокруг. По берегу стучали топоры и визжали пилы, сооружая баркасы, снаряжая шхуны, чиня порченое; Петр устроил нечто вроде маленькой верфи, и с утра до ночи на ней кипела работа, часто при его непосредственной помощи.
Из Москвы стали подходить обозы с порохом, ядрами, пулями. Петр успевал бывать при приемке и в то же время вдруг переезжал к войскам Шереметева, заглядывал в котлы, устраивал примерное учение; никто не знал, где он окажется через час, через полчаса, а потому все работали с особенным напряжением сил.
Все кипело вокруг и, словно побуждаемая этой лихорадочной деятельностью, пышно и ярко разгоралась северная весна.
Никогда еще так рано не очищалась Нева ото льда, как в этом году. Был конец марта, а по Неве бежали уже последние льдины из Ладожского озера и несли с собой гул и шум грозных русских войск к испуганным шведам.
Там тоже кипела работа. Опалев укреплял Ниеншанц, рыл окопы, устанавливал пушки, свозил провиант и послал гонцов искать на севере шведских генералов и звать их на помощь.
Бедного Якова, что ни день, таскали к Опалеву, и он уговаривал его рассказать, сколько войска и какие идут на них от русского царя.
– Ничего не знаю! – отвечал Яков.
Опалев сжимал кулаки.
– Я знал твоего отца и тебя знал, Яша! – говорил он, – вместе хлеб-соль делили! Видишь, я не пытаю тебя! Ливенталь советует тебя на дыбу поднять, да я не хочу! Скажи охотой!
– Да пытай меня, сделай милость, – отвечал Яков, – а я ничего не знаю. Ушел я, там только Меншиков с гарнизоном и был.
– А много гарнизона было?
– А мне и невдомек. Были солдаты и пушки, а сколько?.. Сам знаешь, давно ли я на службе?
– У-у, пес! – ругался Опалев и все-таки не хотел мучить Якова.
Ливенталь зеленел от ярости.
– Иди, русская свинья! – кричал он на Пряхова, провожая его в каземат крепости, и бил по лицу, находя в этом хоть малое удовлетворение своей мести.
Яков только сверкал на него грозным взором.
Он теперь знал, что его не тронут, пока жив Опалев – вернее – пока жива его дочка, некрасивая Каролина. Знал, что русские придут и возьмут крепость и – рано или поздно – он увидит свободу и разочтется с Ливенталем честной платой.
А время это близилось. В Шлиссельбурге с трогательной торжественностью встретили Христово Воскресенье, и царь Петр, христосуясь с Шереметевым, шутливо сказал ему:
– Ну, фельдмаршал, все в порядке у нас?
– Все, государь!
– Тогда иди-ка ты послезавтра в поход по Неве. Как и что, завтра поговорим с тобой!
– Поход, поход! – радостно понеслось по войскам.
Двадцать третьего апреля 1703 года армия Шереметева потянулась правым берегом вниз по Неве-реке, к крепости Ниеншанц.